55 - После бала
29 ноября 2021 г. в 05:59
Примечания:
«По́сле ба́ла» — рассказ Л.Н. Толстого.
Необыкнове́нный конце́рт — пародийно-сатирическое представление Театра кукол им. Образцова, спектакль, в 1972-м — его телевизионная версия.
(Анти)советский анекдот:
— Скажите, а почему на таком важном концерте ваш ударник всего два раза стукнул?
— Понимаете, у каждого музыканта своя партия...
— Вы это бросьте! Партия у нас одна, а вот стучать надо чаще!
Владимир Маяковский, стихотворение "Владимир Ильич Ленин", 1924.
Марк Бернес - Я люблю тебя, жизнь" (1962)
По речевому этикету в Японии не принято молча слушать собеседника. Нужно постоянно вставлять в речь какие-либо междометия, кивать, выражать согласие и внимание. Если просто молча слушать, японскому собеседнику будет некомфортно и непонятно, понимаете ли вы его или вообще слушаете ли?
Звуки - это комплимент повару и свидетельство того, что вы наслаждаетесь едой.
Мем с Юлей, производный от "чипсеки".
Писалось, пока ещё не было мема "те, кто знает / кто не знает" (Обычный и мрачный Мистер Исключительный")
Фраза из фильма "Я, робот".
Из х/ф "ДМБ" (2000):
– Видишь суслика?
– Нет.
– Вот и я не вижу. А он есть.
Мод "Саманта", а точнее dlc.
Мод "Одиночка".
Булгаков, "Мастер и Маргарита".
Cūra tē ipsum (с лат. — «исцели себя сам») — латинское крылатое выражение. Означает призыв обратить внимание на самого себя и собственные недостатки.
Ленин: [Пока народ безграмотен,] из всех искусств важнейшими для нас являются кино и цирк“.
И тут бы спокойненько свалить, но дорогу преградила вожатая, упиравшаяся ладонями в бока и тяжело дышащая от гнева.
– Куда это вы намылились?!
Семён даже опешил: как-то не ожидал, что Ольга сумеет отреагировать так оперативно.
– Эм… Судя по твоему выражению лица, на эшафот.
Она недовольно покачала головой. Девушки тем временем тревожно оглядывались на сцену: пламя распространялось, и ветер мог его разнести. Это же не уничтожит лагерь? Всё же было просчитано?
– Семён! – прошипела Ольга Дмитриевна, сжимая от злости один кулак и пальцем второй руки показывая на догорающий диван. – Что это такое?!
Парень усмехнулся.
– Концерт. Необыкновенный концерт,* – ответил он спокойно. Моника заняла выжидательную позицию, а Мику с Алисой и вовсе старались сделать вид, что их здесь нет.
– Да ты… – женщина старалась не задохнуться от негодования. – Да я на тебя докладную напишу! Тебя в Комсомол не примут! – выпалила она и погрозила пальцем.
Семён добродушно улыбнулся.
– О-о-оля! Мы и так старше местных, а я старше тебя, так что если ты ещё в Комсомоле, то я уже в партии! – и наклонил голову, чуть оскалившись.
Глаза вожатой расширились от удивления, однако через миг она уже снова начала гнуть свою линию.
– Что ты несёшь?! Какой партии?!
– Партия у нас одна,* – максимально спокойно парировал Семён. – И мы говорим Партия, а подразумеваем Ленин.*
Плечи Ольги задрожали, но и не с такими бодалась.
– Да ты партбилет на стол положишь! – сурово выпалила она. Сориентировалась-таки.
И снова Семён был готов.
– Как положу, так и возьму. И дело мы делали хорошее – и избавились от клоповьего дивана, и детишек развлекли. Да и моя б… мама – старый член партии.
Вожатая грустно вздохнула и покачала головой.
– Так «б» или мама? – уже скорее с вялым интересом уточнила Ольга.
Семён отмахнулся.
– Если замнём дело, расскажу всё за чаем с пряниками в столовой, – он подмигнул и улыбнулся жизнерадостно.
Женщина хмыкнула.
– А мордочка не треснет?
– Я готов рискнуть.
Вздохнув, вожатая обвела взглядом музыкантов.
– Ладно, идём уж.
Девочки обнялись на радостях: буря миновала.
Вожатый же внутренне посмеялся: как легко оказалось уговорить коллегу! Да она даже не оглянулась на сцену – та готова была сложиться уже, но, благодаря то ли особенностям этого лагеря, то ли просто недоработанной физической модели, пламя никогда не перекидывалось ни на траву, ни на соседние строения – без исключений.
В пустой столовой все расположились с комфортом за сдвинутой парой столов. В лучах заходящего солнца помещение казалось загадочной пещерой, где стены усыпаны янтарём. Тёплый сладкий чёрный чай и пряники на середине стола удачно дополняли картину.
– А теперь выкладывай, – подмигнув, обратилась Ольга.
– Да тут и истории почти никакой. В деревне жили. Мама, её второй муж… и моя старшая сестра, её дочь от первого брака. Вот ходила мама беременная мной, а сестре стало как-то стыдно, что в таком немолодом возрасте, вот и договорились сказать, что не мама, а она родила. Вот так сестра для всех и стала мне мамой, а мама – бабушкой. Такие дела.
Вожатая покачала головой, прикрыв глаза.
– Эх, жизнь – причудливая штука.
Семён усмехнулся.
– Как у дедушки в любимой песне. Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно.*
Моника нарочито громко отпила из кружки в тишине.
– Что? – удивлённо спросила она, видя сосредоточенное на ней всеобщее внимание. – Отличный чай и отличные слова. И пряники отличные. У нас в Японии принято громко давать знать, что ты слушаешь собеседника и что тебе нравится еда.*
– Принято-принято! – подтвердила Мику.
– Понято-понято, – с улыбкой ответила Ольга. – Значит, нравятся тебе и наш разговор, и мои запасики,* и твой Семён.
Щёки Моники загорелись, и она лишь улыбнулась смущённо.
– Спасибо, что поделились, – с улыбкой ответил Семён.
– Да плевать, – отмахнулась Ольга. – Всё равно сама бы столько не съела, а Виола крепкому чаю предпочитает крепкий алкоголь. – Женщина хмыкнула. – Вот лучше объясни мне, раз ты глав… главарь: зачем вы всё это сотворили? – говорила она без гнева, спокойно, скорее устало и заинтересованно. – В смысле так трудились для концерта сверх плана, спели столько не утверждённых руководством песен, подставляясь под удар, так ещё и чуть лагерь не спалили.
Семён отпил и снова улыбнулся.
– Ты же понимаешь – не для славы и богатства. – Все кивнули. – Это было творчество, а что такое творчество – разговор с самим собой на виду у публики. Мы поговорили и, кажется, добились успеха: и мы, и зрители, кажется, поняли себя и поверили в лучшее.
Мику от умиления соединила ладошки и положила на них щёчку, улыбаясь. Однако Ольга энтузиазма и радости не разделила.
– А если с вас возьмут пример в другом поведении и лагеря жечь начнут?
– Иногда о плохих вещах лучше просто не думать, чтобы они не случались… – пожав плечами, философски заявил Семён.
Вожатая покачала головой.
– Всё так у него просто… И будто отвечать после этого не просто не нам – никому.
Как после такого было не смеяться? Сдерживаться пришлось всем, кроме Алисы, которая, как говорится, ни сном ни духом. Вот оно – разделение даже не на людей и ботов, а тех, кто знает и кто не в курсе.*
Впрочем, на рефлексии и выборы времени тратить не пришлось: в открывшейся двери показалась голова Шурика.
– Заходи, гостем будешь!
Но тот лишь мотнул головой и, задыхаясь, выпалил коротко.
– Горит! Административный… корпус!
Семён развёл руками прежде, чем на него с укором посмотрела Ольга Дмитриевна.
– Бежим туда.
Она сорвалась с места, и Вожатый одёрнул себя на мысли «торопится как на пожар». Все направились следом.
Как это было совсем недавно со сценой, здание пылало, но на этот раз всё не обошлось лёгким строеньицем: административный корпус был больше всех остальных домов в «Совёнке». Одноэтажное кирпичное здание имело два крыла, уходящие в обе стороны от входа, и множество окон, через которые было видно – повсюду бушует пламя. Оно было везде: в каждом кабинете, в коридоре – будто всё внутри превратилось в жар и свет, поглощающий здание изнутри и жаждущий вырваться, чтобы разодрать надвигающуюся ночь в клочья.
Прибежали… И зачем? Гибнущему корпусу не помочь так же, как и Старому. Попробовать кого-то вытащить? Без защиты и когда пожар настолько распространился это равносильно решению добровольно войти в огонь и без всякого смысла остаться там.
– Кто это мог сделать? – выпалила негодующая Ольга.
– Кто угодно, – беззаботно отозвался Семён.
– И зачем? – грустно произнесла Моника.
– Кто бы знал! Месть? Финансовые махинации? Хулиганство? Боюсь, мы никогда не узнаем, – Вожатый просто смотрел, покачиваясь вперёд-назад с пятки на носок.
Всё ведь не могло быть настолько просто. Да и случайных зрителей у этого – по меркам лагеря – грандиозного зрелища не было. Да что там – на пожар вообще почти никто не пришёл. Это вам не концерт.
Этот пироман… просто развлекался и ушёл? Или отвлекал от других прегрешений? Или…
…это продолжение того самого концерта?
Конечно же…
Хотелось ошибиться.
– Семён! – прошептала японка и подёргала Вожатого за рукав. – Сколько кусков торта ты дал Толику?
Парень ухмыльнулся.
– А это, детектив, правильный вопрос!* Два.
Моника закрыла лицо руками.
– Заче-е-ем? – простонала она.
– Может, я просто слишком давно не видел этот лагерь в огне, а Толик сам предложил… Может, мне было интересно, что будет – обманет или нет.
Он пожал плечами, а на лице промелькнул страх, когда Моника вдруг сжала его галстук в кулаке и притянула к себе.
– Ты что творишь?! Там внутри…
Сполохи огня плясали на ухмыляющемся безглазом лице.
– Внутри всегда пусто. Даже если кто-то только что зашёл. Я проверял – и через окно, и спрятавшись. Они просто проходят в дверь и исчезают, чтобы заспамиться где-то позже.
Молчание.
Моника поджала губы и ослабила хватку. Она недоумевала, как её родной, любимый человек мог пойти на такую странную глупость, жестокую прихоть.
И тут Ольга пришла в себя, когда неправильный, опасный разговор о свойствах лагеря оборвался.
– Чего это вы тут шепчетесь? И что там про Толика?
Семён усмехнулся: что-что, а неудобные темы вожатая игнорировала мастерски.
– Вот вы Толика видите? И я вижу, и он есть.* С самого начала, как мы прибежали, на пожар смотрит.
Не требуя дальнейших разъяснений под удивлённым взглядом Моники вожатая бросилась к лысому пионеру.
– Ни с места, террорист! Покажи руки!
Даже если бы на руках что-то было или чего-то не хватало…
Раздался сигнал на ужин, и Толик просто развернулся и побрёл в сторону столовой, не обращая ни на что внимания. Тогда дорогу ему преградила Ольга Дмитриевна.
– Не желаете ничего сказать, пионер? – строго произнесла она.
– За-пе-кан-ка…* – лишь протянул он и, будто ледокол, сурово и неотвратимо направился к конечному пункту пути.
– Но… расследование… – убито протянула женщина, протянув руку в сторону удалявшейся спины пионера.
Вырвавшись из ослабевшего захвата, Вожатый подошёл к Ольге и положил ладонь ей на плечо.
– Здесь мы бессильны. Не перечь, – опередил он возражения. – Мы не пожарные, и ничего у нас нет – ни вёдер, ни огнетушителей, ни песка. Пошли уже на ужин.
Со вздохом вожатая кивнула и осмотрелась.
– А где Мику и Шурик?
На этот раз все покачала головами, мол, не в курсе, а Алиса ещё и пожала плечами для убедительности.
Махнув рукой, Ольга с опущенной головой поплелась к столовой.
– Только не говори, – шепнула Моника Семёну, – что ты вручил ещё и Мику ключи от медпункта.
Тот улыбнулся и показал то, что рот на замке.
Японка вздохнула.
– Кажется, я поняла, почему ты нестабилен. Ты ушёл от того, что ты – единственный живой человек среди кукол, властелин, который сделает с игрушечным миром что угодно… но пришёл к тому, что ты – часть кукольного домика, который обновят через неделю.
Он молча кивнул, поджав губы.
Отрицать? Бессмысленно.
Потрепав его по макушке, Моника взяла парня за руку.
– Пошли уже… горе моё, радость моя…
Ужин после всего этого показался фикцией – так, «покидали топливо в бак», как называли это некоторые Пионеры.* Было… никак. Без проблем и радостей. Может быть, это и есть покой, который дают тем, кто не заслужил рай?*
– Ты чего такой… смурной? – наконец задала вопрос Моника. – Всё же... неплохо, как минимум. Да, ситуацию не назовёшь ни хорошей, ни даже нормальной, но…
– У меня из головы не идут твои слова.
Японка натянуто улыбнулась.
– Прости.
– Нет. Ты не виновата. Более того – ты права. И я рад, что ты смогла не только понять, но и озвучить это. Ты та, кто может меня понять в той же мере, что я сам, и даже лучше.
Моника положила ладони на руки Семёна.
– Потому что «врач, исцели себя сам»* никогда не работало. И потому что человеку нужен человек. Не так ли, моё биосоциальное животное?
Он усмехнулся.
– Твоё. Только твоё.
– Твоя.
Они поцеловались через стол.
Зря боялся, что Моника разочарована (пусть даже и были основания: чтобы разочароваться, нужно сначала очароваться, а потом нос к носу столкнуться с несовпадением придуманного образа и реальности), а она была расстроена совсем иным образом. Как мать, готовая спасти своё подхватившее насморк дитя. Только вот она не мать, он не её ребёнок, и болезнь посерьёзнее насморка.
По недоразумению
В сей истории песенной
Есть герой нрава вздорного,
Лишь солдатик из олова.
Моника улыбнулась и прочла экспромтом ответ.
Ну, а в пару солдатику
Не принцесса с проклятием –
Лишь чудовище жуткое…
Она замялась, понимая, что не знает, какой может быть следующая строчка.
– С мрачными шутками?
Моника развела руками.
– Возможно. Чёрный юмор – наше всё.
Они усмехнулись.
Тем временем столовая почти опустела, и к Семёну и Монике торжественно, чинно, то ли от самолюбования, то ли оттягивая этот момент, подошла Ольга Дмитриевна.
– Думаю, в последний день, а тем более после… всего, – ограничилась в описании этим словом женщина, – спать вы точно не собираетесь. – Она наигранно хмыкнула и показала кулак, а затем подмигнула и перешла на шёпот: – Не делайте такие хитрые и довольные лица, будто только что обманули тётю Олю. Тётя Оля всё понимает, тётя Оля – просто добрый человек, который считает, что вы должны здесь не только стать образцовыми пионерами, но и понять, что жить лучше, чем не жить.
Вожатый прищурил один глаз. А точно ли Ольга всегда пыталась донести до него эту мысль? Она скорее мешала… искать ответы. Ответы, которые не довели до добра никого. И заставляла заниматься созидательным трудом – тем, что сделал из обезьяны человека, а значит, даже Семёна во что-нибудь путное преобразит.
– Спасибо, – наконец благодарно ответил парень. Заметив, что лицо вожатой стало растерянным, он пояснил: – Вы преподали мне ценные уроки, из-за которых я стал таким, каким стал.
Пионером. Человеком. Вожатым. На каждую из этих ипостасей повлияла она.
– Я… рада, – наконец ответила Ольга. – Но что теперь делать будем? Посидим, пообсуждаем?
Семён кивнул.
– Можно заодно и отметить, и выпить «за упокой» сцены и административного корпуса.
Женщина хмыкнула.
– Всё вам хиханьки да хаханьки. – И отмахнулась, как и обычно. Проблемы и тревоги – это не про неё. Ольга лучше оставит всё как есть, даже взорванный памятник. Вопрос она задала совсем другой. – Ишь что удумали – в пионерском, я замечу, лагере!
Вожатый только улыбнулся, осматривая, кто остался в помещении.
– Так ведь всем по восемнадцать лет есть! – беззаботно ответил, заложив ладони за голову и откинувшись на стуле.
Ольга прищурила глаз.
– И Ульяне?
Снова улыбка.
– Вы же сами видели документы! И Ульяне!
Возразить было нечего.
Ольга развела руками.
– Определённо, важнейшим искусством для нас является цирк…* – резюмировала женщина.
Впрочем, никто не выразил желания остаться, а потому все тихо разошлись.
А вроде столько тем для обсуждения после грандиозного концерта и происшествий. Да что там – хотя бы после смены. Что угодно можно обсудить в сплочённом, почти семейном кругу. Да хоть ту же букву ё!
Но нет. На нет и суда нет.
Закрыв дверь домика, Семён с Моникой нежно обнялись и так и застыли, улыбаясь.
– Знаешь, я чувствую недомогание, – наконец произнесла японка.
– Что-то болит? Я… – начал Вожатый.
Но девушка повела бровями и ухмыльнулась, положив палец ему на губы.
– Это значит, что я чувствую, что меня никто сейчас почему-то не домогается.
Подмигнув, она высвободилась из объятий.
– И где же вы желаете быть облапанной, красотка?
Моника развела руки в стороны и пальцами повела вверх, а затем плавно опустила их, чётко давая понять – от макушки до пяток…