Твоя реальность

Семён нежно провёл пальцами по щеке Моники. – Я люблю тебя. – Так же, как и я тебя. Она улыбнулась. – Мне кажется, ты никуда не хочешь вставать. – Как и не хочу погружаться в автобус и куда-то уезжать, – призналась Моника. – Мне по-прежнему страшно. Я боюсь не проснуться вовсе или проснуться в мире, где нет тебя… – Она сглотнула. – Любом мире, что здесь, что там, в любой из реальностей. Семён усмехнулся. – С одной стороны, мне по-прежнему странно, что ты можешь испытывать это ко мне, но… я верю в твою честность, а значит, во взаимность. А ещё я верю, что у такой чудесной девушки должен быть хороший вкус, – и подмигнул. – И я рад каждой секунде, когда твои глаза горят так ярко от счастья. Я никуда не денусь от тебя – не разлюблю, не исчезну, не уйду. Они поцеловались. Солнце нещадно пробивалось в домик, буквально крича, что пора просыпаться и выходить. – Дорогие солнца лучики…* – произнесла печально Моника. – Кушать хочется очень? – предположил Семён. Девушка покачала головой. – Когда ты рядом, мне нравится абсолютно всё. Впрочем, кое-чего я действительно хочу. Жить. Надышаться. Прожить за полчаса сто жизней…* – И жить торопится, и чувствовать спешит.* – Он коснулся пальцем кончика носа Моники. – У нас ещё будет много времени. Просто не стоит портить себе эту возможность. Не спорь: сбежим – нас поймают и накажут, а будем послушными – наградят. Девушка хмыкнула. – Так действуют тираны. – Конечно, – ответил Вожатый безразлично. Для себя он всё понял уже давно, и кто руководит проектом «Бесконечное лето», и как это можно оценить с точки зрения морали. – Кажется, в «Сейлор Мун» я слышал фразу… Мне всё равно, какому дьяволу мы служим, если ты будешь рядом со мной. Домик огласил звонкий смешок. – Надеюсь, за границами «Совёнка» ты не окажешься девушкой, как обе из той пары.* Впрочем… – Моника нежно укусила парня за нос. – Впрочем, мне почти всё равно, какого пола человек, которого я люблю. Оба улыбнулись. – Это и значит по-настоящему любить, не за тело, а за душу. – Тела увядают, сознание меняется, души продаются… Нет ничего вечного под луной. Просто оставайся любимым, оставайся со мной. И снова поцелуй. – Обязательно. И на этой неделе, обещаю, мы сядем на автобус вместе. Хочешь интересное замечание? – Я всегда рада, когда ты со мной чем-то делишься. – Я никогда не уезжал на автобусе с настоящими людьми. Ну, кроме одного раза, когда всё было совсем неправильно. Так что я не знаю, что происходит. Моника улыбнулась. – Думаю, люди начинают храпеть. Надеюсь, я не сильно… – сама же и смутилась. – Хотя бы в лагере… Семён погладил её по щеке. – Всё хорошо. – Значит, сильно? – Значит, это вовсе не важно. Вздохнув, Моника покачала головой. – И заметь, мы всё ещё не встали! – Не совсем! – с улыбкой ответил Семён. – Что? Девушка пискнула с расширившимися от удивления глазами, когда парень перекатился и оказался сверху, прижав её лопатки к кровати. – Я сказал: «Не совсем». Моника облизнулась. – Мне нравится.

***

Вожатый не стал говорить о некоторой модели развития событий, упоминать об Алисе или Лене, потому что Моника – такая одна. Просто Моника. Просто любимая. Девушка дёрнула ручку столовой. Ещё раз. Заперто. – А теперь объясните мне, какого чёрта тогда подавать сигнал на обед? – она шумно выдохнула. – Хотя сама понимаю: никто не заморачивался с тем, чтобы привязывать состояние столовой (да и вообще – её наличие) к оповещению. Вожатый кивнул с улыбкой. – Именно. – Перенесёмся во времени или погуляем по… руинам? – Она взялась за подбородок. – Как называются брошенные, но не разрушившиеся места? Семён пожал плечами. – В голову приходит только «город-призрак». Моника улыбнулась, мол, пусть так и будет. – Отложим обед? Я не против. – Тогда предлагаю, пользуясь нехарактерной для этого лагеря приватностью, побродить. У музыкального клуба Семён невесело улыбнулся. – Хочешь почувствовать себя призраком? Если с мистической точки зрения. Или нейтрино? Если с физической. Моника почесала нос. – Кажется, их называют «частицы-призраки».* Ну, давай… Вожатый кивнул и невозмутимо повёл девушку к закрытой двери. Лицо японки в последнюю секунду выразило понимание, и две фигуры мигнули, чтобы, пройдя препятствие, оказаться внутри. – Как тебе? – Эффектно, но… как-то грустно: в городе-призраке мы – тоже призраки. – Она осмотрелась. – Знаешь, странно: столько раз Мику просила зайти, чтобы не оставаться одной, а сейчас мы зашли, но ничего не изменилось – и она одна, и мы. Может быть, это и есть – суть призрака. Как бы есть и как бы нет. Семён положил ладони на плечи Моники. – Призраки – очень странный предмет: вроде бы есть, но вроде бы нет.* – Видя непонимание, парень уточнил: «Винни Пух», правда, про мёд. Не помню, что в книжке, но в советском мультфильме было. Девушка пожала плечами: что-что, а советские мультфильмы она точно не смотрела. Да и плюшевым медведям предпочитала плюшевых квезалей.* Вожатый сел за рояль и поднял крышку. – Ты умеешь играть? – удивилась Моника. Он покачал головой. – Нет. Играть я умею на гитаре. Вот что умею, то умею. А это… скорее… Относительно гитар это называется «бренчать». Вы, пианисты, это как-то называете? Девушка пожала плечами. – Ещё б я знала. Я даже не в курсе, ходила ли в музыкальную школу и брала ли у кого-то уроки вне игры. – И тут же отмахнулась. – Да и какая разница? Ты не профессионал, я не профессионал. К тому же ты будешь играть от души. Семён весело усмехнулся. – А если будет уж слишком противно, возьмёшь гитару и вырубишь меня! Моника подмигнула. – Будь спокоен! И показала ОК. Значило это «будь спокоен, я вырублю тебя прежде, чем ты нанесёшь моему чувству прекрасного непоправимый ущерб» или «будь спокоен, я не причиню тебе вреда» – кто знает. Мелодия была простая, незатейливая, непритязательная – под стать способностям «пианиста».* Пусть твердят: «Лишь глупцы спешат». Но мне плевать: Я люблю тебя. Это грех, Коли задержусь? Что ж, мой свет? Я тебя люблю. Реки мчат в моря – Такова их жизнь. Я люблю тебя – Всё так должно идти. И ладонь, И всю жизнь прими, Ведь я весь твой, Жизнь лишь в твоей любви. Прижимая ладони к сердцу, Моника улыбалась. – Играешь ты хуже, чем поёшь, а поёшь хуже, чем чувствуешь. – Зажмурившись, она снова улыбнулась. – Я люблю тебя. Поднявшись, Семён обнял девушку. Только после поцелуя он снова заговорил. – Я точно знаю: девушки не только хотят, но и хотят есть. Моника покашляла, приняв суровый вид. – Мне кажется, это чересчур грубо и пошло, – заметила она. Когда же лицо Семёна стало растерянно-тревожным, добавила: – Даже притом, что я с удовольствием завалила бы тебя прямо на этом месте. – И подмигнула. Вот и пойми – когда шутит, а когда серьёзна. Пойми. Не ленись. Настройся. Это ведь так важно в отношениях. – Здесь и останемся? Заодно, может, поздороваемся. – У меня два вопроса! – Моника задумалась. – А как же ключ от медпункта? – Хе-хе. Я не знаю: я дал им жить так, как заблагорассудится. Я не знаю, где они. Может, Мику забежала с утра в клуб, может, нет. Девушка улыбнулась. Жизнь прекрасна в своей непредсказуемости, так что, как ни хотелось бы уберечь от опасностей и боли, превратить всё в выверенный механизм, система утратит главное – искру жизни. Утопия выродится в антиутопию. Вдох-выдох. Вспомнила… Мама, невысокая немолодая женщина с каштановыми волосами, покачала головой и поджала губы. На душе было гадко, особенно потому, что если отступить, то будет ещё хуже. Снятая с шеи цепочка с крестиком легла на стол. – Это неправильно… – она вздохнула. – Могла бы продолжать носить хотя бы как… Я усмехнулась. – Хотя бы как оберег? Главный символ одной религии как один из талисманов другой, под названием фетишизм, вера в волшебные вещи? Ты этого хочешь? – голос насмешливый, злой, нужно сбавить тон, но уже просто невозможно. – Это ведь ещё большее святотатство. Мама покачала головой. – Делай, как знаешь, – только и произнесла она устало. – Это твоя жизнь. Даже дарованная им и под его присмотром, она твоя. Справа раздался кашель. Папа. – Не капай на мозги ребёнку: она уже всё сказала – ей нужно понять и принять, прежде чем поверить. Голос добрый, спокойный, выражающий понимание. В этом весь папа. Красивый моложавый брюнет с усами и бородкой. Мама упёрлась ладонями в стол. – Это вера – здесь не нужно ничего понимать! – снова завелась она. Папа же покачал головой. – Абеляр и святой Августин* с тобой бы не согласились. – И, поправив очки, подмигнул мне. – Не отталкивай ребёнка, – повторил он. – Просто дай ей самой разобраться и решить. Запретами и приказами можно создать лишь процесс, видимость, но не содержание. Мама вздохнула и покачала головой. – М? Моника? – с тревогой спросил Семён. – А? Я кое-что вспомнила. Родителей… – И? И как? Девушка рассмеялась. – Прямо… знаешь, родители, мои! – она развела руками. – Но приятно знать, что они точно е.. как минимум, были. – На миг Моника прикрыла глаза. – Всё хорошо. Вздохнув, японка повернулась к окну и некоторое время просто смотрела на свет, пытаясь уложить мысли в голове. – У тебя, вроде бы, был второй вопрос. Голос вернул к реальности. Точнее к её заменителю. – Ах, да. При перемещении не может так получиться, что мы окажемся там, где уже есть пионер? А дальше – как в «Мухе»* или просто калеча их…или себя… Вожатый замахал руками. – Я при тебе не зря спрашивал Виолу – существует ли, вообще, лагерь без наблюдателя. Говорит, существует. Однако сцена в любом случае подстраивается под нас, как с тем же спавном Ульяны в клубах в день похода. Он улыбнулся. – То есть ничего страшного не может произойти по определению? Семён развёл руками. – Наверное. Разве что нос к носу можно появиться с кем-то. А так – всё в рамках нормы. Моника потёрла подбородок. – А с нашими, визитёрами? Мы ведь не подчиняемся общей архитектуре. – Хм. – Вожатый задумался. – Вообще, нет. Со мной такого не происходило и, надеюсь, не произойдёт. – Вздох. – Давай договоримся: считаем, пока не доказано обратное, что система это контролирует и при перемещении просто скорректирует конечную точку. Девушка кивнула. Допущение неплохое – за неимением лучшего сойдёт. – Ладно, как говорится, смело, товарищи, в ногу.* – Вожатый взял Монику за руку. – Пора и честь знать. Пошли? – Кивок. – Присесть на дорожку не желаешь? Моника удивлённо приподняла бровь. – Я бы лучше на стул, если надо, а так зачем садиться? Вожатый отмахнулся. – Так, русская традиция – посидеть на чём-то перед дорогой. Некстати вспомнил. Не знаю, почему. – Веди уже. Здесь бы подошёл эффект – затемнение экрана, а затем надпись «несколькими часами ранее». Музыкальный клуб наполнился криком, аж стёкла задрожали. – АНТИНАУЧНО! Набычившись, оказавшийся лицом к лицу с пионером Семён крикнул в ответ. – Оптика! Тебе термин снова на «а»! Шурик оторопел. – Эм… Моника положила парням ладони на плечи. – Прекращайте балаган. У нас последний день и отъезд на носу, а вы дурью маетесь. Оба кивнули. Мику улыбнулась. – Привет-привет. Рада, что зашли! Даже несмотря на то, что я здесь не в одиночестве кукую. Такт – не задать вопрос, на который ты хочешь получить ответ, потому что чужой комфорт выше, чем своё праздное любопытство. Две пары отправились на завтрак. Ни изысканности, ни особенного вкуса ждать не приходилось, зато компания как всегда – хорошая. А там уже и пара яиц, и водянистый чай, и чёрствый хлеб нипочём. Правда, не обошлось без «если я когда-нибудь решу устроить здесь геноцид, я начну с поварихи: такой чай – это преступление». Шутка. Конечно, шутка. Как минимум, пока что. Оставив Мику ворковать с Шуриком, а Женю – с Электроником (после задумчивого «вот и расформировали мы клуб кибернетики» Семёна), сели с Алисой и Ульяной. – Как ночь провели? – спросила младшая рыжая, за что тут же схлопотала слабый подзатыльник от старшей. – Ночь провели чудесно, – ответила, чуть подавшись вперёд, Моника. – Главное ведь – с кем, тогда и «как» приложится. Она заговорщицки улыбнулась, и зардевшаяся Ульяна спрятала лицо в ладонях под смех Алисы. – Что планируете делать после отъезда? – спросила Двачевская. Семён слабо усмехнулся. – Вернёмся сюда как работники. Как пара, если ты об этом. Я от неё – никуда. Алиса подмигнула сначала другу, потом подруге. – Правильно, держись за неё: где ещё такое сокровище найдёшь. И ты – держись. Они взялись за руки. – Да прекратите телячьи нежности… – взвыла Ульяна. Вожатый вывел на каше вопросительный знак. – В отсутствие нежной телятины у нас хотя бы это. Все претензии – положить на пепелище административного корпуса на гербовой бумаге в двух экземплярах. Девочка поморщилась. – Фу. Ты когда-нибудь был молодым и весёлым? – Возможно, – пожал плечами парень. – Только целую вечность назад… После выхода из столовой все разошлись по домикам, чтобы собрать вещи и вернуться на площадь для последнего слова вожатых. Моника с Семёном сели на лавочке рядом с Гендой, дожидаясь остальных. Болтая в воздухе ногами, они слабо улыбались. – Вот так всегда: что-то заканчивается, что-то начинается, а перевернуть страницу – жалко, страшно, – произнёс парень задумчиво, смотря в небо. – Даже если было плохо, всё равно сделать последний шаг, за дверь слишком тревожно. – Это ведь не только с лагерем так. – Конечно. И в первую очередь – не с лагерем. Они взялись за руки и переплели пальцы. Пионеры на площади начали озираться, и Ольга пошла занять удобную позицию для речи, но соскочивший с лавки Семён опередил её. – Как организатор концерта и тоже вожатый, я прошу: дай мне сказать им, – кивнул на детишек. Женщина с улыбкой кивнула, и парень улыбнулся и кивнул в ответ. – Пионеры! Товарищи! – и усмехнулся, увидев где-то с краю площади пару тёмных силуэтов, хотя обращался в первую очередь к ботам. И Монике. – Жизнь не измеряется одним временем: даты не могут отразить, сколько ты прожил. Жизнь измеряется тем, как ты прожил эти дни. Надеюсь, они были наполнены действиями и мыслями, чувствами. Мы многое сделали, многое поняли, многое приняли… Виола, не надо смеяться! И многое решили за эти дни. Эта смена закончится, все вернутся туда, откуда прибыли, но, надеюсь, с собой вы унесёте то, что по-настоящему важно. – Семён приложил ладонь к сердцу. – Мы никогда не знаем, что нас ждёт завтра, потому жить нужно начинать уже сегодня. А? Он вздрогнул и удивлённо посмотрел на Монику, тронувшую его за плечо. Она успела перевязать галстук на запястье и повязать низ рубашки под грудью – хулиганила и радовалась жизни. Ольга беззлобно погрозила пальцем, но так – для вида, будто последние морозцы в марте наперекор приходящей весне: смена и её правление уже закончились. – Просто пишите свою историю! Не оставайтесь на месте, не водите ручкой в одной точке, иначе выйдет только клякса. Не бойтесь идти за своей мечтой! Считайте это писательским советом смены от Моники! Им начали хлопать, и Семён с Моникой поцеловались. – Молодёжь! – пробурчала Ольга, но, прикинув возраст, закатила глаза. – Ровесники! – сменила она содержание, но не суть бурчания, а затем просто и весело рассмеялась и отмахнулась. И все двинулись к остановке, где уже будто целую вечность дожидался знакомый четыреста десятый. – Ну, вот и всё… – плечи Моники дрожали, и она сглотнула. Рука Семёна в её руке не давала страху перерасти в панику. «А ведь действительно – ты уехала на автобусе только раз, причём одна и приехала в хоррор». – Я с тобой. На этот раз всё будет так, как должно, – и тут же пришлось поправиться: в прошлый раз тоже «как должно», но отнюдь не приятно и даже не нормально. – Всё будет хорошо. – Поднявшись на ступеньку, Вожатый обернулся и спросил: – Ты пойдёшь со мной? – Да, я пойду с тобой! – девушка улыбнулась. – Хоть на край света. Хоть в начало пути. Поднявшись, пара заняла места, как и остальные пассажиры. «Икарус» наполнился весёлым гомоном, и приятно было наблюдать за ботами… за людьми, пусть и ненастоящими, которые смогли стать счастливыми. Эта смена закончится окончательно и отпустит их. Выдернет из поля зрения навязчивых и требовательных наблюдателей и попаданцев. – …чтобы жить, – прозвучал рядом звонкий голос Мику. Они с Шуриком поцеловались. – Бери пример, – раздался рядом скрипучий голос Жени. Затем звук долгого поцелуя. – Во-о-от! Одобрено! Семён усмехнулся. – Заверено! Осталось приложить две копии! Смущённая Моника, смеясь, прикрыла лицо ладонями. По обе стороны снова целовались. Видимо, это и были запрошенные копии поцелуев. Вожатый улыбнулся и обнял Монику. – Я тебя люблю. – Я тебя люблю, – отозвалась она. – Решение принято, обжалованию не подлежит. …стемнело, автобус ехал уже долго, и пионеры затихли. Даже Моника наконец опустила голову на плечо Семёну и тихо засопела. Он погладил её по волосам. – Ты хочешь узнать тайны лагеря, даже те, которых не знаю я. Например, когда меняется цикл. Ты вроде бы уснула, значит, как бы умерла здесь и родилась там? А если я тебя разбужу – это будет как возращение с того света? Только стоит ли тревожить тебя? – он с любовью посмотрел на мирно спящую японку. – Забавно – столько вопросов и ни одного ответа. «Исполнитель»* – вот слово для меня. Думаю, ради нас обоих мне тоже нужно решать. – И поцеловал в ухо. – Я люблю тебя, соня! Девушка заворочалась и медленно пробурчала: – Я не Соня, я Моника. Добро пожаловать в клуб… Я не сплю… сплю… И снова засопела. – Значит, это можно считать «неглубоким сном» – пока наблюдатель на месте. Занесём в протокол. Вожатый улыбнулся. Ответ его устроил, но ещё больше – уснуть в объятиях любимой. Автобус, лагерь и пионеры исчезли, остались лишь тепло Моники и ощущение собственного тела…