Твоя реальность

Семён усмехнулся. – О, я тоже! Я, кажется, целую вечность не видел СВОЙ город. Моника приложила ладони к щекам. – Конечно же! Это не твой город. Но… он хотя бы похож? Это было сильным шоком? Парень вздохнул. – В первые разы… я даже не понимал, со своей отредактированной памятью, что что-то не в порядке. Когда же я стал Пионером и всё равно возвращался сюда ради неё… о, да – это было жутко. Я бросался по улицам, переулкам, скачивал карты и – к ужасу – понимал, что они не сходятся между собой, что разные «островки» города состыкованы кое-как. Я понял, что улицы нарезаны без отклонений строго прямо, строго под 90 градусов – как не бывает, кажется, у нас в стране, в реальности, но как было проще сделать ИМ. – Вожатый вздрогнул и потряс головой. – Типовые дома и часть названий сходились, так что… если б я ходил как обычно, особенно не пытаясь исследовать незнакомые области, ничего бы, может, не заметил. – Вздох. – Но давай я проведу тебя. Ты пойдёшь со мной? Он поднялся и подал руку. – Проведи меня по своему увечному снежному аду, мой демон-хранитель! Взявшись за руку, Моника поднялась. Пара направилась к шкафам, куда совсем недавно убрали купленную одежду. – Вот и стоило её туда весить? – с ядом в голосе спросил Вожатый. – Безусловно! – ответила Моника. – Потому что это – по-человечески, потому что так правильно, опрятно и вообще… Ты бы оставил всё валяться? Парень пожал плечами. Наверное, нет. А может, и да, но ненадолго. История не знает сослагательного наклонения. Зато о наклонах Моника знает всё или почти всё. Подавшись вперёд, она поцеловала любимого. Поцеловать в ответ не вышло: японка ловко отпрянула. – Да как так? Привалившись спиной к шкафу, она вздохнула. – Да вот так… – пожала плечами. – Лучше теперь скажи честно… – тревожно произнесла девушка. – Когда ты выбрался, а потом встретил Виолу… каким был город? Настоящим или этим, из концовки Алисы? Вздох. – Я проверил, – с вялой улыбкой отозвался Вожатый. – Все улицы на месте, а за дверями были соседи. Кажется, вот оно – весь мир открыт, а жутко… и хотелось закрыться от него уже самому. Не знаю, почему. Может, что-то типа обратной клаустрофобии. Такое бывает, сказал Пионер Жени, да-да, я с ним общался, такое постоянно с бывшими заключёнными, освободившимися из мест лишения свободы. Моника кивнула. – Страшно, непривычно – вот и рвутся назад? Кивок. – Так что я поверхностно изучил город и не могу сказать с полной уверенностью. Что же со мной стало? Я ведь должен был гореть и пробовать изменить мир… да хоть съездить куда. Посмотрел на пальцы, сжал кулаки, разжал и вцепился в волосы. Моника подошла и положила ладони на плечи Семёну. – Успокойся. Всё хорошо. Наверное, особенно хорошо, что ты понял, чего ты НЕ хочешь и как себя вести не планируешь. – Вожатый кивнул. – Значит, рука об руку пойдём дальше. – Кивок. – А устроишь мне экскурсию? – девушка наклонила голову и улыбнулась. Семён игриво поцеловал её в нос. – Всенепременно! Покончив с одеванием, пара выбралась на лестничную клетку и, больше для соответствия нормальности, закрыв дверь, они сбежали по лестнице. Нажать на кнопку. Писк. Вожатый с ухмылкой толкнул массивную дверь. Улица встретила пару сверканием и мягкими хлопьями снега. Свежесть, даже относительная, и морозец кружили голову. Зима была готова их принять. Две страждущие души на пороге новых открытий старого. Шагнули стройно, в ногу с улыбкой и обнялись. – Вот так, бывает улица… – с нежностью прошептала Моника. – И лето отнюдь не бесконечно. А знаешь, во что это складывается? Японка рассмеялась. – В то, что мы будем жить! – Именно! Поцелуй. Под ногами хрустел и сминался снег, машины плыли по дорогам, а нечастые прохожие торопились по своим делам, и никто не мешал наслаждаться прогулкой. Что можно было показать в провинциальном городе, который сам почти за тридцать лет не исследовал не только потому, что смотреть было не на что, но и потому, что смысла не видел ни в этих типовых строениях, ни в прогулках? Может быть, главную площадь и расположенные рядом с ней достопримечательности – приспособленные новыми властями (или бандой, их имитирующей, или просто имитацией… Семён скорее знал ответ, чем хотел озвучивать) под свои нужды. «Вместо народной власти во всех смыслах – антинародная. Тьфу. И глаза б не видели Дворец… ДВОРЕЦ, сука, культуры, превращённый в магазин. А забавно при этом терпимо воспринимать ставшую складом церковь. Хотя чего там – опиумный притон* начал приносить пользу материально, не нанося вред сознанию». – Семён? – с тревогой обратилась Моника. Тряхнул головой, отгоняя мысли. – Прости… Почти пришли! Кивнул. Сам себе? Ей? Вздох. «Да, Виола права, нестабилен и держусь на плаву благодаря советам и заботе. Я больной на аппаратах – во всех смыслах. А ещё я нужен ей… и я сделаю всё, буквально всё, чтобы она была счастлива». К низкому от снежных туч небу тянулся шпиль почтамта, под которым скромно приютились часы. По канонам они должны располагаться на ратуше,*но как-то не сложилось. – Это горсовет. Бывший, – Вожатый указал на расположенное напротив почты и словно бы отражающее её здание. – Видимо, построили здесь, потому что одновременно брали почту, телеграф, телефон и власть!* Моника улыбнулась. – А что здесь сейчас? – Что-то типа того же, но совсем с другими людьми и целями, – со вздохом ответил парень. Отвернувшись, он снова улыбнулся и посмотрел на заваленную снегом клумбу, за которой возвышался знакомый с детства величавый чёрный металлический гигант, за чьей спиной разместилось здание. Будто армия за полководцем. Вождём. Зима, конечно, – площадь не окрашена в алый от гвоздик на клумбе, но всё же… Перейдя дорогу, пара подошла поближе. – А вот это… – Семён указал с улыбкой на памятник, – дедушка Ленин! Хороший был вождь.* Я не знал своего деда, ни одного из двух, и когда мне родители сказали на площади, что этот мужчина в женском пальто* – «дедушка Ленин», я решил, что это мой дедушка, которого так и звали, Ленин, – прикрыв глаза, Вожатый с умилением вздохнул. Моника улыбалась точно так же. Прошлое – то, чего у неё сейчас нет, но которое она обязательно восстановит. Всё будет хорошо. – А у тебя были любимые торговые центры? Семён мотнул головой. – У меня ничего заветного нет!* По концертам я не ходил, потому, наверное, так и заинтересовался сценой, чем-то новым и таинственным. В театры и кино – тоже. Пиратом я был. – Ар-р-р! – прорычала игриво Моника и дважды топнула протезом. – А как тебе… цирк? Парень ухмыльнулся. – Злых и плачущих клоунов и так достаточно в моей жизни. – Указал на себя. – Шоу на льду – это холодно, не люблю. Мучение животных – неприятно. Моника улыбнулась. – Меня это радует, – произнесла девушка серьёзно. – М-м-м. Стадионы и арены? Парень помотал головой. – Ну, кажется, ты ощущаешь масштаб трагедии асоциальности. Японка развела руками. – Да сама я… тоже ведь. Но выбираться куда-то всё равно надо, хоть время от времени, а то мхом покроемся. Даже если он, – девушка хохотнула и щёлкнула пальцами, – тёплый, мягкий и… ЗЕЛЁНЫЙ! Вожатый, смеясь, зааплодировал. – Ты чудо! Они поцеловались. – Может, с нас сегодня хватит? – Кивок. – Тогда пошли домой… к нам… – она сложила пальцы сердечком. Снова. И будто внутри стало теплее, а снаружи – ярче. По дороге заглянули в магазинчик и закупились продуктами, чтобы было что готовить завтра (боже, готовить, как настоящие люди в настоящем мире, как настоящая семья!). Ну, и банка кофе. Три штуки. Спасибо, что не куртка замшевая.* Возвращались счастливые, держась за руки, беззаботно улыбаясь небу, прохожим и друг другу, – как влюблённые дети. Только на лестнице настроение изменилось. Шагая с видимым трудом и бережно перенося протез, Моника хмурилась, скалилась, в то время как Семён знал: не стоит ни обращать внимания, ни предлагать помощь, потому что Моника – не хуже Алисы – будет уязвлена, а значит, перенаправит раздражение с мира на тебя. «Взять бы её на руки, подхватить и внести в квартиру… но нет, не сейчас. Даже если это можно будет провернуть в городе, а не лагере, не сейчас». Наконец пара окончила восхождение, и Семён, позвенев ключами и погрохотав замками, впустил девушку в квартиру. – Сизиф* устал, Сизиф наконец приляжет! Избавившись от лишней одежды, Семён и Моника будто стряхнули уличный холод и запахи, чтобы принять, подпустить к коже домашние уют и тепло. С нескрываемым восторгом девушка плюхнулась на кровать. – Я люблю тебя, – прошептала она. – И я тебя люблю. – Вздохнув, парень отнёс продукты на кухню и закинул в холодильник то, что должно было там прописаться. Закончив, наконец крикнул Монике в другую комнату: – Чем бы предпочла заняться сейчас? Моника смущённо улыбнулась вошедшему Семёну. – Я бы предпочла лежать и смотреть что-то. Фильм, наверное. А ты? Вожатый подмигнул. – Отличный план! – Может, он и не надёжен как швейцарские часы,* но по душе. – Ваши предпочтения, леди? – Наклонил голову и улыбнулся. – Или тоже на мой вкус? Моника рассмеялась. – На мой вкус – ты и лежа-а-ать! – протянула она блаженно. Семён кивнул, подошёл к компьютеру, ткнул кнопку включения и закусил палец – совсем как волнующаяся Алиса. Выбрать фильм… Или аниме? Магистром просмотра аниме и неумелых шуточек в интернете Семён не был. Как минимум, этот. Как минимум, на этот момент. То, что смотрел, или что хотел увидеть? Решение, не гениальное, как и сам Вожатый, но неплохое, вдруг родилось в голове. – Значит, так! Можешь считать, что из Советского Союза мы выбрались не до конца и посмотрим советский фильм. Он хороший не потому, что советский, а потому, что… хороший: с душой сделан, с идеей. «Берегись автомобиля» называется. Моника наклонила голову и приложила палец к губам. – Я согласна. Но надеюсь, там не слишком много погонь и перестрелок. Семён усмехнулся. – Спойлер, конечно, но перестрелок не будет, а погонь… не помню, кажется, минут пять. – Приемлемо!* – она улыбнулась. И тут на лицо спланировал листок непонятного происхождения. – Тьфу-тьфу… – в панике замахав руками, девушка наконец поняла, что произошло, и избавилась от бумажки. – Да как так?! Вожатый пожал плечами. – Считай это магией «Совёнка». Кстати, что там? Вместо ответа японка ойкнула: в глазах была резь, а мир потерял чёткость. Только по наитию девушка поняла, что нужно делать, и машинально… извлекла из глаза линзы. – Потрясающе! Я ещё и подслеповатая! В вашем с Женей клубе прибыло! – последнее она произнесла уже с улыбкой, а не раздражением. И тут же махнула рукой подбежавшему Семёну. – Нет-нет! Ничего страшного и срочного: минус небольшой, завтра разберёмся. Память, бездушное хранилище информации, разграбленное и запертое от законной владелицы, не отзывалась, так что Моника не могла даже понять, можно ли промывать и хранить эти линзы. Скорее да, потому что вряд ли она часто ходила по магазинам. Но ни намёка на ответ! Да что там, чуть спать не легла, не помня, что вообще носит линзы! Что из этого следует? Только смирение и надежда. Без альтернатив. – Моника? – с тревогой спросил Семён. Та лишь лучезарно улыбнулась и забросила хвост на грудь. – Да, милый? Фильм скачал уже? Вожатый ухмыльнулся. – Да. Ты переживала чуть дольше и чуть слабее, чем я рассчитывал. А ещё интернет здесь работает нереально, – на этом слове он хмыкнул и усмехнулся, – быстро. Японка тоже хмыкнула и пожала плечами. – Тогда разворачивай монитор и располагайся! Наш кинозал отправляется в СССР! – задорно скомандовала она. – Так точно! – Вожатый начал поднимать руку, но опустил от пустой головы. После небольших приготовлений началось священнодействие – проецируемый на экран спектакль, разыгрываемый покойными гениальными актёрами, наверное, в миллионный раз. В «зрительном зале» восторг, смех, вздохи восхищения, стоны грусти… За окном темнело, ночь со всеобщего безразличного согласия крала видимость, краски, чудом полученные от блеклого солнца крупицы тепла… И вот экран погас. – Да… – протянула Моника с улыбкой. – Это было… потрясающе. Определённо, сопереживаешь и человеку, и обществу. Я бы даже сказала, что протагонист – это советская версия Киры из «Тетради смерти»; наверное, именно советская – без комплекса бога, коллективистская, скромная, более нежная, наивная и добрая. Семён поцеловал девушку. – Мне тоже так кажется. Кстати, за кого в «Тетради» болела? Я за антигероя-протагониста, а больше, наверное, за Мису… влюблённую и решительную… – Вздох. – И я бы предпочёл, чтобы всё закончилось на их победе, переезде в общую квартиру… Моника поцеловала парня. – Как я тебя понимаю! Объятие. И тут лицо Моники вытянулось от подавленного зевка. – Кажется, пора спать. Даже если время ещё «детское», – заметил Вожатый. – Кажется, истинная взрослость состоит как раз в том, чтобы ложиться спать тогда, когда устал, а не выжидая чего-то, – Моника пожала плечами. Вожатый нахмурил брови. – Вот тут не знаю. Как правило, ничего хорошего меня во сне не ждёт, а вот днём можно стать счастливее или хотя бы сделать что-то для будущего счастья. А для этого приходится выкраивать время у сна. Японка хмыкнула. – Иногда ты будешь счастливее, не валясь с ног от усталости на следующий день. Семён почесал затылок. – И то правда. Кстати, надеюсь, тебя устроит, что у нас только одна зубная щётка на двоих. Моника рассмеялась. – Потому что у нас на двоих две дырявых головы! Были ж в магазине! Но устроит! Они снова поцеловались. – Кстати, твои шутки и смех почти такие же, как у того злого дедушки из фильма.* Кивок. – Я знаю. «Как правило, ничего хорошего меня во сне не ждёт». – Ну, здравствуй, Семя-я-яун! – промурлыкала девушка-кошка. Парень улыбнулся и помахал ей. – Ну, привет-привет! А я думал, ты ко мне не ходишь, потому что у меня документов на твой рут нет! – И развёл руками. – Ну, дорогая, зачем пришла? Юля кивнула с серьёзным лицом и заговорила удивительно строго. – Да, со мной ты, действительно, не пойдёшь, но и остаться здесь не сможешь. Наклонил голову и ухмыльнулся. – И почему же? Погоди! Сейчас угадаю: не знаешь? Юля кивнула. – Не знаю! – а на лице игривая улыбка. А в ответ привычная ухмылка и злая. – Эх, товарищ ЮВАО! – Вожатый махнул рукой. – Ты знаешь значительно больше, чем делаешь вид. Как минимум, догадываешься. – Смущённая улыбка и кивок. – Мы ж с тобой одним миром мазаны! Какой же она стала суровой, серьёзной и печальной. Даже проглянули черты другой, более взрослой девушки.* – …и в одной войне утоплены. Просто прими эти сведения к… сведению. И не очень бузи, если… в твоём случае – когда услышишь это же, но более обоснованно и требовательно. – Семён хмыкнул. – А теперь спи дальше. Тебя ждёт иной сон. – Про светоскоростные шорты?* Юля рассмеялась. Парень хотел перевернуться на другой бок, но рядом лежала Моника, тогда Семён нежно обнял её и снова уснул. Сны бывают осознанные, когда ты понимаешь, что находишься во сне и можешь контролировать происходящее. Но никогда они не бывают сознательными, чтобы не приходить, если их не желают, не ждут. Вожатый открыл глаза и тут же их недоверчиво прищурил. Странно. Пространство заливал мягкий свет, явно проходящий через какое-то препятствие. Коридор. Стены напоминали… перья? Чёрные, белые и алые. Хмыкнув, Семён сделал шаг вперёд и коснулся преграды. Пальцы тут же обожгло, слабо-слабо, это ощущалось скорее как покалывание, но пробежавший по руке ток заставил улыбнуться против воли. Он бодрил. – Перья, действительно перья. – Постаравшись пробиться через них к свету, парень понял, что это бесполезно. Как бы тонки и мягки не были перья, нельзя было их ни сломать, ни сдвинуть. – Понятно, условность. Далее! Он дёрнул плечом, непонятно чем оттянутым, и повернул голову. Рассмеялся. – Ясно-ясно! Лямка гитарного чехла оказалась не единственной находкой. Куда интереснее было видеть на себе оранжевую рубашку. Снова. Через столько циклов. Ну, и повязанный на запястье глалстук.* Как тут не улыбнуться? Ностальгировать или думать о задумке авторов видения можно было долго, но дорога сама себя не осилит, и парень двинулся вперёд, в единственном возможном направлении. Пол коридора был неровным, выщербленным то ли шпорами, то ли коваными сапогами, то ли каблуками, и это не говоря о наклоне – то вверх, то вниз. Коридор закончился внезапно: вроде бы шёл себе спокойно, а поставил ногу уже в комнате, пол которой был объят непонятным огнём, не жалящим, но всё равно горячим. Пустым это место быть не могло. – Так почему же я слышу только вой ветра? – недовольно произнёс Вожатый. – А обычно ты слышишь только себя! – раздался ехидный голос из угла. Присмотревшись, Семён разглядел Алису – в кожаной куртке поверх пионерской формы и с гитарой на плече. Другой, не своей, это парень понял сразу. Девушка поднялась и, виляя бёдрами и ухмыляясь, сделала пару шагов в сторону Семёна. – Это ты, – произнёс он с улыбкой. Да, встреча во сне не сулила ничего доброго, особенно в городе, но… Но ведь это Алиса. Пусть уже и не его Алиса. – Совсем забыл свою Алисочку. Улыбаясь и смотря исподлобья, девушка провела пальцем по щеке и шее парня. – Ты ведь знаешь, что ты не моя… – вздох. – Никогда не была моей. – А чья же? – Лагеря. Проклятого лагеря, который не создан для счастья – ни твоего, ни моего, ни нашего. Алиса хмыкнула. – Значит, не стоило давать надежду. Бросила хлёстко, остро – словно кнут, кожаный, как куртка на плечах девушки. А волосы яркие, огненные, будто горят, но не сгорают. И глаза ярко-карие, янтарные. – Это не ко мне вопросы. Я сделал всё, что мог. – И провалился. – В безумие. По нашей вине. Алиса хмыкнула и взяла Вожатого за подбородок. – А если я тебе верила? – Хуже того – я сам себе верил. Но на этом всё. Мы больше не ходим кругами. И ухмыльнулся. Конечно, не скроет мыслей. Нельзя скрыть их от того, кто понимает тебя абсолютно. – Совсем? Может, и в городе не на моей концовке? Нельзя скрыть всё от себя. А эта Алиса – не более чем его сон, ещё одна ЕГО проекция. Усмехнувшись, лишь пожал плечами. – Такие дела, рыжик. Такие дела. И тут же отпрыгнул. Просвистев, гитара опустилась на пол. Да, как и думал: не её – другая. В виде топора. Как у басиста «KISS».* – Дурак! – Я знаю. Спокойно сказал, виновато, как всем известный постыдный факт из прошлого. И тут снял с плеча гитару. Её гитару. – Нам нечего делить – ни в прошлом, где мы были вместе, ни в настоящем, где нет тебя, ни в будущем, где есть место только Монике. Прости, милая. Лицо девушки изменилось – стало похожим на искажённое безумием и тленом лицо Лены с хоррор витка. – А так – милая? – проскрипела Двачевская. Вожатый рассмеялся. – Всё та же – солнышко лесное.* Только не моё. Недолго же она была настолько пугающей и настолько не собой – практически тут же образ девушки снова изменился.* Кожа обрела смертельную бледность и синюшность, в то время как радужки наоборот – напитались кровью и огнём, отчего будто запылали краснотой. Хвостики удлинились и обвисли, чем-то походя на крылья летучей мыши, и фиксировались заколками с черепами. На носу, прекрасном носике, пластырь. – Страш-ш-шно? – подавшись вперёд, прошипела девушка, ухмыляясь и обнажая удлинённые клыки. Вожатый рассмеялся. – Всё равно красива. Всё равно мне нечего бояться. Взял с улыбкой несколько аккордов. Из её песни. Алиса тряхнула головой. – Ты больной… – Но, кажется, я болен не тобой, а болен я, увы, давно по жизни… Ещё несколько аккордов. Девушка упёрлась гитарой-топором в пол. – Ты понимаешь, что это конец? Точнее – рубеж. – Мы всегда были не очень точными, – подтвердил парень. – Понимаю, конечно. Они кивнули друг другу. – Нужно что-то сделать на прощание, раз ты принял и прошлое, и решение. Вожатый улыбнулся. – Думаю, нам не стоить делать кошмар эротическим! – оба рассмеялись и синхронно упёрли себе ладонь в бок. – Может, тогда споём? То, что ассоциировалось у меня с твоим периодом, а также болью после. Алиса поиграла бровями. – А я слова и мелодию-то знаю? Семён поморщился. – Двачевская из лагеря не знала бы, а ты – это я, моё видение тебя, тем более в современном городе. Пальцы-пистолеты. Подмигнула. – Начинай! Каждое движение пальцами, каждый удар – как по струнам души. Каждый звук – резонирует и заставляет сердце сжиматься.* Чувствовать тепло твоего дыханья, Умирая и рождаясь вновь. Наполнять тобой хрупкое сознанье, С наслажденьем смешивая кровь. Я искал тебя, но вновь… Шаг за шагом повторяя, Каждый миг сгорал в твоём огне. Наслаждаясь и страдая, Продолжал тебя искать, Но не знал, что нет тебя нигде! Из закрытых глаз потекли слёзы, но прижавшаяся спиной к спине Алиса придала сил продолжить. Сколько сладких слёз, Сколько откровений Закрывали двери предо мной. В паутине грёз Проходило время, Оставляя небо за собой. Я кричал тебе, но вновь… Шаг за шагом повторяя, Каждый миг сгорал в твоём огне. Наслаждаясь и страдая, Продолжал тебя искать, Но не знал, что нет тебя нигде! Видеть свет из темноты, Может быть, ещё больней. Не жалеть и не страдать, Умирая снова… Шаг за шагом повторяя, Каждый миг сгорал в твоём огне. Наслаждаясь и страдая, Продолжал тебя искать, Но не знал, что нет тебя нигде! Наконец песня кончилась, и звуки гитар стихли. Семён и Алиса вздохнули. – Спасибо… – прошептал девушка. – За всё. За меня и за тебя. Не обижай никого, ладно? Наверное, – она нежно, едва заметно и игриво укусила парня за плечо, – в первую очередь – себя. И будем счастливы. Так надо. – Спасибо, – тоже прошептал в ответ Вожатый. – Эй! Он пошатнулся, но не упал от тычка. – Иди уже навстречу завтрашнему дню и своей любви. – Она показала рокерскую козу и язык. – И только посмей мне не сделать вас обоих счастливыми! Покусаю! Парень с улыбкой открыл глаза. – Ладно, я не буду жаловаться в службу поддержки: всё было не так уж и плохо… – пробурчал Семён. Моника рассмеялась и поставила на стул у кровати чашку кофе.