Твоя реальность

Тьма не режет глаза, а лишь заполняет их. То же самое делает с душой одиночество. Кладовка была пуста – до сосущей безнадёжности. – Ну, и где? – упершись ладонями в бока, недовольно выпалила библиотекарша. Семён развёл руками. – Кто б знал! Была бы дверь, вышли б через неё, а так возвращаться… Мику завизжала. – Мы же, как в тупых хоррорах, разделились! Вожатый поднял палец. – Без паники! Я могу объяснить, почему. Моника тяжело выдохнула и прищурила один глаз. – Я догадываюсь, что ты скажешь, но говори. Он пожал плечами. – Потому что мы тупые! Японка хмыкнула. – Что и требовалось доказать. Подняв глаза к потолку, Аня взвыла. – Думаете, ещё есть смысл торопиться? Моника кивнула. – Как минимум, для очистки совести – да! Назад шли как на казнь – вроде и, как заведено, без промедлений, а ноги всё равно будто каменные, тяжёлые, неповоротливые. У входа в столовую, как и было понятно, никого. Ни своих пионеров, ни наконец подошедших статистов. И ничего. Ни намёка на следы борьбы. То, что случилось, произошло молниеносно. Семён сжал кулаки. – Сам, сам привёл его… сам дал все возможности. И где его искать? Я могу перевернуть весь лагерь, но он в состоянии перемещаться – разминёмся, как... Моника молча гладила мужа по спине, но произнести что-то не решалась, да это было и не нужно. Мику закрыла ладонями заплаканные глаза и что-то шептала. – …все умирают, все должны умирать, все будут умирать, все уходят во всех, чтобы ничто было в нигде и кристаллизовалось во всё, чтобы сделать всё всем и ничто – новым ничем и всем одновременно… Библиотекарша в гневе мычала и топала ногами. – Даже уйти по-человечески и закрыть за собой дверь не смогла. А-а-а! – зарычала она, подняв лицо к ненастоящему небу. – К чёрту всё! – девушка со всей силы захлопнула дверь столовой и, ощутив, как после этого её покидают силы, упёрлась ладонями в колени. – Эм… Внимание привлекли два листочка, прикреплённых скотчем. – Эй, ребята… – позвала Аня. «Это уже имеет последствия». «Толпятся гости с давних пор В тоске беспеременной». – И как это понимать? – Семён хмыкнул. – Ну, второе, – уточнил он. – Про последствия я уже понял, не надо на нервы капать! – и скрипнул зубами. Моника пожала плечами. – Сейчас, – библиотекарша прокашлялась. – Как одна из Жень, я в курсе. Это баллада.* – И процитировала: «В старинном замке Джэн Вальмор, Красавицы надменной, Толпятся гости с давних пор В тоске беспеременной». – Хм, – отозвался Вожатый. – Джен… Значит, в обители Жени. В библиотеке, – задумчиво произнесла Моника и приложила палец к губам. – Там, где мы встретили Ульяну в последний раз. Вожатый вытер мокрый лоб. Особенно его резануло «в последний», знаковое и точное после увиденного на кухне. Но времени на рефлексию не было. – Да, там важное событие в руте Ульяны. Ну, что ж, раз преступник хочет быть найденным и наказанным, пошли. Не только же нам быть наказанными! Его дёрнула за рукав Мику. – Думаю, нам стоит вооружиться, Сенечка. Время уже, наверное, не играет роли. Этот голос вовсе не походил на журчание реки* – это был ливень. Слёз.* Глаза пионерки если и лучились по-прежнему, то уже не солнечным, а лунным светом. Вожатый вздохнул. – Кто чего хочет? Моника пожала плечами. – Может, я хочу хирургическую пилу и ампутационный нож!* – но вряд ли я смогу этим орудовать в бою. – А скальпелем, которым орудовать просто, ничего не сделаю. Даже не знаю. Я же не воин: не женское это дело!* Мику грустно вздохнула. – И я не воин. Я музыкант, честно-честно. Почти настоящий. Поэтому прямо по-настоящему болит сердце и хочется что-то сделать… Что-то такое… Страшное… – Девушка наклонила голову, и губы неестественно вытянулись в изогнутую линию. – Он задел струны моей души, порвал их, а значит – «струны» и «души». – Вожатому стало неуютно, и он постарался не смотреть в эти полубезумные глаза. – Я придушу его рояльной струной. Моника. Как тебе? Японка хмыкнула. – Я училась играть на рояле. Видимо, рояль – это судьба. Присоединяюсь. Семён покачал головой. – Боже-боже, хоть на миг передай мне дробовик. Пожалуй, возьму его на всякий и фомку. Библиотекарша кивнула. – Дьявол вооружил вас.* Не к добру всё это для всех, не к добру. Я пойду с вами. Но убивать никого не буду. Вожатый закивал в ответ. – Тебе с этим жить, и это твой выбор, я его уважаю. – Он размял пальцы. – Но для себя принять не могу. Моника! Я всё ещё связан обещанием? Чёлка скрыла верх лица японки, наклонившей голову и подавшейся вперёд. – Это не человек. И обещал ты не мне, а юной девочке, моей предшественнице. – Моника усмехнулась. – Пусть насилие и не выход, мы и не планировали пока выходить. Семён положил ей руку на плечо. – Только сама не втянись. – Не собираюсь. Смерть – не мой наркотик. В назначенный ими самими час в назначенном маньяком месте распахнутая пинком дверь с грохотом врезалась в стену. Голодные до мести и без завтрака люди ввалились в библиотеку, и потребовалось время, чтобы опознать её в новом виде. – Нет! – тут же выпалили Мику и Женя. Будто это что-то могло изменить. Моника и Семён смотрели спокойно, сосредоточенно, словно вгрызались в обстановку, пытаясь обнаружить важные детали. Лампы с какими-то мембранами вместо яркого света источали желтоватое сияние, вливавшееся в плотный полумрак. И оно поглощалось стенами… Эти стены будто обросли плотью – она змеилась по ним щупальцами, срасталась лоскутами, цеплялась за них и между собой. Между мышцами выпирали голые кости, и отовсюду взирала сотня глаз, хаотично усеивавших пространство. Наконец за объектом, больше похожем на сгусток крови или подушку из кишок, чем на стол, выпрямился сидевший Пионер. Голос Декоратора, даже громкий, зычный, тонул в помещении, где алое внешнее и внутреннее чудовищно перемешивались, сплетались. – Я приветствую ярлов, овеянных славой…* Его перебила Мику. Звонкий голос просто идеально не подходил этому месту – чистый, звонкий, уверенный. Словно рассекающий эту желтовато-красную плоть сияющий стальной скальпель. – Сволочь! Почему ты так ненавидишь всех?! А в ответ – лишь глухой и раскатистый долгий смех. – Я? Ненавижу? Да я человеколюбец!* – он развёл руками. – Вот их сколько, человек, и не отличишь от живых! И, наконец, они на переднем плане удостоились внимания, даже не переставая быть фоном! – Вырезатель ухмыльнулся и щёлкнул пальцами. – Ну и, чего греха таить, люблю красное. Очень жаль, что пришлось ограничить себя в её обозрении и оставить этот нежный цветок вам. – Снова усмешка. – Впрочем, это всё условности нашей экспозиции, презентации, странгуляции,* аутопсикации… Громкий требовательный кашель оборвал его. – Аутопсия, а не аутопсикация, – сурово поправила Моника. Между пальцами на манер сигареты она сжимала скальпель. – А вторая твоя ошибка – инструменты и знания должны служить науке! Снова злая усмешка. – А не искусству и памяти?! Он встал в полный рост. – Чего? – прохрипел Вожатый. – Так нельзя! – Глупый самонадеянный Вожатый. Ты выводишь их и водишь за нос в первую очередь себя! И я пошёл за тобой – устроил выставку искусства на загляденье тем, кто её сможет оценить, запомнить и оставить в себе. Как ты провёл два концерта. Поломать сценарий, да хоть весь лагерь ради цели – дать живым представление, повод задуматься и измениться! И всё это здесь! Разве не видно?! – Снова хохот. – Видно! Видно! Очевидно! Что-то в нём сломалось, но когда, до или во время резни, – было непонятно. Вероятно, это и причина, и следствие. Запрокинув голову, он рассмеялся, и Мику с Моникой сделали шаг вперёд. Но стоило Вырезателю собраться и грозно посмотреть, девушки, как по волшебству, отпрянули. – Хе. Ну, лагерь ещё ясно, но Ульяна! – возразил Вожатый. – Ты же любишь её! В ответ снисходительная улыбка. – Люблю! Как раз за то, что в ней много жизни, а значит, и много смерти! Она – источник вдохновения и его топливо. Художник бы сравнил её с банкой краски под высоким давлением. Крепче сжав фомку, Вожатый прорычал: – Ты псих! Наркоман! В ответ не насмешка, не агрессия, а боль. – Всё верно! И ты словно предложил наркоману, переборовшему свою страсть, отправиться в универмаг, даже не так – на шведский стол, где подают его любимые колёса и ширево! Устроили тут со своим начальством Убежище-95!* Ты уже проклят, так будь проклят если не навечно – на века! Он молниеносно согнулся и шагнул куда-то вбок, однако «холостой» взмах топора заставил Вырезателя потерять равновесие и чуть не упасть. За пять минут до входа. – Он хочет всё это показать и быть наказанным, но при этом будет драться? – с прищуром спросила Моника. – Всенепременно! – тут же кивнул Вожатый. – Это сумасшествие! – попыталась возразить японка. Муж лишь покачал головой. – «Сумасшествие» – не более чем констатация. Как «дождь» или «первое июня». Психика же – это процесс, перетекание из одного сосуда и состояния в другие. Честно, не удивлюсь, если в его системе координат есть какая-нибудь Вальхалла…* Моника тряхнула головой. – Хватит об этом! Я поняла – никто не будет перемещаться, я задам это ограничение. Пионер ловко ушёл от атаки, и фомка ударила не по локтю, а по обуху. – Так уж и не нравится моя пиостенка, оргодом? – Вожатый увернулся от топора и попытался прошить бок противника ломом. – Привыкли ломать только лагерь, а строить только себя! Отпустив обрез, Семён перехватил фомку обеими руками и удержал рвавшееся к нему безжалостное лезвие топора в сантиметрах от лица. – Ты! Ты! – лишь выпалил Вожатый. А в ответ вскрик первобытного ужаса, непонимания, боли. Рука потянулась к разрезанной шее и перехватила струну. Развернувшись к Мику и занеся топор для удара, Вырезатель тут же рухнул от прилетевшей по затылку фомки. – Это я забираю, – снова махнув фомкой, словно дирижируя, произнесла Моника и оттащила от тела топор. – Хм. Куда его деть (если нужно именно деть, а не оставить в руках), она не знала. Вид более живой, органической, и в то же время более мёртвой библиотеки парализовал, словно выпивая мысли и силы. Капля за каплей, как сочились лимфой наскоро соединённые, будто бы культивированные части бывших пионеров. Пионеров в употреблении. – Твою ж мать… – прошептала девушка и убрала оружие за ремень. Даже серьёзно раненный, Вырезатель был силён, потому перевернулся и, пошарив, не нашёл оружия. Бросаться на удачу – было безумно. Безумнее, чем создание шедевра, который не нравится ни создателю, ни зрителям, ни материалам. История близилась к развязке, и нужно было высказаться – хотя бы напоследок. Слова… Слова въедаются в мозг, и оттуда их не вытряхнуть. Они – как татуировка. Как держащие кронштейн с пониманием шурупы. – Знаете, почему я оставил и собрал вас всех здесь? Потому что я – ваше среднее арифметическое, как лагерь сейчас – всё ещё среднее арифметическое фонов, зданий и пионеров. – Он смущённо улыбнулся. – Поэтому вы можете дать мне установочные рекомендации. Мику всхлипнула. – Работа над ошибками, да? – пропищала она. Пионер кивнул. И тут же в качестве неодобрения работы в целом получил удар ногой по рёбрам. Не Декоратор – Вырезатель! – Ты был избранным! Тем, кто почти смог выйти! Оставалось тебя лишь подтолкнуть! – крикнул в лицо Пионера Семён, опустился и врезал кулаком по лицу. – Но от толчка ты упал… и глубина твоего падения… – А-а-а! – закричал Вырезатель и начал извиваться, но Вожатый прижал его плечи к полу. И только потом повернул голову и увидел, как Моника держит в трясущейся руке окровавленный топор, как дрожат её губы. – Ты… ты чудовище! Тоже! Что ж! – прокричала японка. – Тебя вела дорога приключений,* а потом ты встретил совсем не то искусство. Искусство – это взрыв?* Тогда вот чистое искусство, без науки – коленная чашечка не отделена, не рассечена, а просто взорвана. Ты доволен своим искусством? Губы Вырезателя вытянулись в ухмылке. Сила позволяла превозмогать боль. – Да, детка. Да! Я хочу стать частью выставки, не как художник, проводник между искусством и людьми, посредник, неполноценная часть… кхе… обоих миров. Я хочу стать… Искусством! Японка тяжело задышала и тряхнула головой. Изо рта вышло только невнятное «пхф» на выдохе, и тут же взгляд нефритовых глаз стал поистине каменным, холодным. – Значит, ты станешь частью сцены. Мразь. Анна обняла её за плечи, не давая замахнуться, Мику же замерла в нерешительности, натянув струну изрезанными пальцами. – Моника! – крикнул Вожатый. – Ты о себе подумала?! Ты ведь хочешь выйти! В ответ – безумный смех. – Даже после этого… Я знаю, что тот мир ещё страшнее, безумнее, холоднее и тривиальнее этого. Мы не знаем, что нас ждёт и почему. Нет, я останусь здесь. – Вожатый тяжело дышал, а Вырезатель всё так же скалился. – Ай! Ты что творишь?! Семён отпустил Пионера, и тот рывком сел, но остался с интересом ожидать своей участи и финальных штрихов для лагеря. – Мы всё оценим и встретимся. Даже будучи уже не собой, – произнёс он, закатив глаза. К нему приближались Моника и Мику – крались, словно дикие звери, бок о бок, ещё не решив, чья это добыча. Выстрел в затылок отправил мозги и глаза Пионера в полёт, на свободу и прочь от больного, мятущегося сердца. – Считайте это гуманитарным убийством, – наклонив голову и скрыв глаза, прохрипел Вожатый. – И его от вас, и вас от вас же самих спас. Девушки опустили руки и разжали пальцы. Вмиг переставшее быть нужным, оружие упало на пол. Прощай* – скучать не будем. – Зачем, Семён? – слабым голосом спросила Моника. – Чтобы остановить вас, – ответил Вожатый, садясь и приваливаясь к тому, что когда-то было и должно было остаться столом. Рубашка липла к телу, а остаточное тепло ещё недавно живой плоти вызывало омерзение. – Это очевидно. – Почему, Семён? – прошелестела Мику. – Потому что я не остановил, а только подтолкнул его. Это тоже очевидно. Все повернули голову на три хлопка. – Так! К чёрту эти клятые причины и следствия! Меня всё это достало вот как! – Анна прочертила пальцем поперёк горла. – Поднимаемся! – она поправила очки за дужку.* – Сегодня хунта я, и мы сожжём библиотеку вместе со всем этим дерьмом, которым кто-то марал понятие искусства, к чертям! – Проклятье! Лагерь должен быть очищен!* Повернув голову, вставая, Семён заметил… У окна стену золотило вовсе не солнце. Золотая коса, и рядом, словно рельс-близнец, кость той же толщины и том же направлении. –Славя… – Я и сама не знаю, на что могу пойти. И на что ты можешь пойти. Но идти нужно не потому, что кто-то предписал… а потому что сердце ведёт. Вот так… Пошла на декорацию, потому что одно глупое сердце приказало одно, а второе, больное, велело применить. – Живо, я сказала! – поторопила библиотекарша.