94 - Это будет иметь последствия
21 ноября 2022 г. в 15:16
Примечания:
Название главы - Мод "Возвращение в "Совёнок"
"Все врут", - цитата из сериала "Доктор Хаус"
Ио́на — ветхозаветный пророк Северного царства (относящийся к так называемым «малым пророкам»), преемник пророка Елисея
«Он не вернулся из боя» — песня Владимира Высоцкого
В моде "Afterglow" упоминается город
Вдохновением послужил "Декоратор" — книга Акунина из серии «Приключения Эраста Фандорина»
Не есть яблоко - один из "флагов" "Мику рута" БЛ, а "да, я пойду с тобой" - противоположный этому руту "флаг" (в противовес "нет, я останусь здесь")
Новый Завет, причастие, тело Христа - хлеб, кровь - вино
Фаг - от греч. φάγος — пожирать
Чёрный кузнец - Чёрный кузнец
Мод "Одиночка"
Семён, отпустив Монику, перевернулся на бок и принялся разминать затёкшую на полу спину. Скоро дискомфорт должен был пройти: этому телу всего-навсего восемнадцать – не родные двадцать семь, так что бережного обращения не требовалось.
Лишившись источника тепла и «подушки», Моника завозилась и наконец открыла глаза.
– С добрым утром, дорогая! – объявил Вожатый.
– С добрым утром, мой недобрый супруг! – ухмыльнувшись, поприветствовала девушка.
Потянувшись навстречу, они поцеловались, знаменуя начало нового дня.
Выйдя из кладовки, Семён потянулся и прищурил глаза. Но не от яркого света – от удивления. Всё было неправильно! В клубах не могло быть так темно! Окна чёрные, конечно, но не могла же быть ночь! Биологические часы, конечно, врут, как и все,* но не консольные (Вожатый сверился). Время – незадолго до завтрака, а вовсе не ночь.
– Но почему так темно?
Значит, окна кто-то закрасил. Кто посмел? И зачем?
Моника, поморщившись, упёрлась ладонью в дверной косяк.
– Хэ-эм-м… – только и выдала она на выдохе. Игривое и даже хотя бы просто довольное настроение как ветром сдуло. Это было особенно обидно, потому что тяга похулиганить и предлагавшиеся к этому завязанная узлом под грудью рубашка и два хвостика вместо одного должны были помочь расслабиться и поиграть с возрастом. Девушка недовольно поджала губы и для себя ещё раз сверилась – чёрные окна и пробивающийся через неплотную дверь свет. – Is fecit, cui prodest, – спокойно произнесла Моника.
Семён тут же посмотрел на неё расширившимися от удивления глазами.
– Чего?!
Японка покачала головой.
– Ну, да. Программистам ни к чему латынь. Сделал тот, кому выгодно.
Вожатый почесал подбородок. Такая постановка вопроса нравилась ему ещё меньше, чем «какая тварь это сделала?», потому что упоминала некую выгоду, а значит, цель. Значит, окна закрашены не просто так.
– Хм.
Дверь не поддалась. Заперто. Снаружи.
Не размениваясь на манипуляции с замком, Семён применила старое доброе средство – удар ногой. Бесполезно. Пожал плечами.
– Да плевал я на эти ограничения, – он наклонил голову и ухмыльнулся. – Я Вожатый или где?
Моника подала руку, но перед перемещением не преминула прокомментировать:
– Ты всё ещё Семён, который помнит, зачем нужны двери, и даже пытается ими воспользоваться, и это, поверь, хорошо.
Они кивнули друг другу.
Снаружи всё оказалось куда чудесатее, чем внутри. Клубы превратились в какой-то извращённый артхаусный объект. Чёрные квадраты окон просто запечатывали внутренности здания – и чёрт бы с ним, но резные деревянные плавники и роспись на стенах...
– Смею предположить, что это кит, – после заминки резюмировала Моника увиденное.
Семён развёл руками.
– А не могли мы выбраться, потому что он нас сожрал! Как Иону!* Чудесно! Хм. Кстати, за что там Иону сожрали по приказу бога?
Японка демонстративно ощупала зону декольте.
– Ой, крестика нет. – Ухмылка. – Как и веры. Скажу честно, не помню. Анатомический атлас и латинские названия помню, а эту, менее полезную книжку, не помню. – Девушка наклонила голову. – Как ты, разумеется, не помнишь внешность ведьмы из сказки про Гретель.
Вожатый покачал пальцем.
– Эй, поаккуратнее на поворотах, леди! Ты выходишь на прежнюю колею – резать по живому и топтать мечты, разбирать чудеса на атомы, чтобы собрать то, что потребуется.
На миг в глазах Моники промелькнул страх, а затем она нежно улыбнулась и, взяв Семёна под руку, прижалась.
– Спасибо! Следи за мной! Спаси меня от меня. Благо, здесь, в лагере, только это и важно.
Парень усмехнулся.
– Знаешь, что меня напрягает? – он кивнул в сторону подпиравшего дверь указателя. – Нас приглашают в столовую, зная, что мы можем выбраться, минуя дверь.
Потеревшись своим носом о нос Семёна, Моника улыбнулась.
– А вот здесь ты, возможно, сгущаешь краски: не на всех окнах решётки, а краска нисколько не мешает разбить стекло. Хоть инструментами, хоть стулом: это всё же клубы.
– Хм… – Семён пожал плечами. – И всё же предчувствие у меня поганое. Не знаю, почему.
Моника посмотрела максимально серьёзно.
– Не знаешь причину, или хочешь её скрыть от себя и меня? – Вымученная улыбка и кивок. – Именно, дорогой. – Боты так лагерь не меняют. А кто меняет лагерь, тот часто слишком себе на уме.
Хищная ухмылка.
– И не в своём уме.
– И ты отлично знаешь, чем это грозит. Ну, наш план действий? У тебя, как-никак, есть опыт.
Вожатый вздохнул. Опыт – это то, что получаешь, не получив того, что хотел. Вроде, вот оно, счастье, но нет – снова опыт. Но опыт – уже кое-что: боты в таком случае не получают ничего – ни счастья, хоть кратковременного, ни понимания, когда дело начинает пахнуть керосином.
– Скоро завтрак. Все собираются в столовой, и указатель намекает на это же. Значит, нам туда. И успеть отловить наших, если… – он скрипнул зубами, – если ещё кто-то остался.
И они перенеслись к крыльцу столовой наперегонки не со временем – с причинами.
– Ой, Сенечка, Моника! Мы так рады вас видеть, а то как-то жутко в лагере. Ну, я почему-то ответила сразу за двоих, хотя я точно рада, а про Шуру могу только предполагать…
– Я тоже рад! – поспешил подтвердить пионер и чмокнул Мику в макушку.
Хоть кто-то тоже был жив и цел, несмотря на дезориентацию и страх.
И тут все обернулись на зевок.
– Отсутствие линейки я одобряю, а извечную толкучку у столовой – нет. Слона бы съела, зя-а-а! – библиотекарша ещё раз протёрла глаза, а Сыроежкин только пожал плечами, мол, его всё устраивает. – И чего взгляд отводишь? – качнув бёдрами, девушка коснулась Электроника. – Ты мне спать не давал, ты с рассветом встаёшь,* а сейчас в бой пойдёшь на раздачу! – девушка хохотнула.
Вот такие они, Жени, – даже в случае потопа сначала уточнят расписание и меню, а потом уже будут выяснять, почему так много воды за бортом и все слишком скученно расположились на корабле.
– Кстати, Моника! – обратилась Мику. – Меня немного смущают твои хвостики, потому что что-то напоминают, но они классные и тебе идут! Наверное, потому что ты в принципе красивая и стильная.
Японка улыбнулась в ответ.
– Спасибо, дорогая.
Анна хохотнула.
– Занятный вид. А если ещё и очки наденешь…– Прямолинейно – как обычно. – Впрочем, ты и так представляешь всё, что любит наш Семён. Внешне и внутренне.
Моника с улыбкой кивнула.
– Я его жена, так что это естественно.
Вожатый развёл руками.
– Жена. Причина и следствие того, что объединяешь то, что я люблю, в себе. Люблю тебя.
Мику захлопала в ладоши.
– Горько!
– Согласна, – поддержала Анна.
Супруги поцеловались.
– А теперь пора и честь знать. Нас в столовую привёл указатель.
Мику тревожно вжала голову в плечи.
– Вас тоже? У двери музклуба стоял такой, мы открыли дверь – и тук, она ударилась, смотрим, а это указатель, я спрашиваю Шуру, что это. Ну, я, конечно, не дура и сама поняла, что это указатель, но имела в виду, что раньше такого не видела и на самом деле хотела спросить, что он значит. То есть, что значит, и так понятно – идите по стрелочке, но что значит то, что этот указатель кто-то поставил для нас…
Зажмурившись, Семён потёр уши. Потёр бы и многострадальный мозг, но до него было элементарно не дотянуться.
– Да… – только и выдавил Вожатый.
Переварив сказанное, библиотекарша поморщилась.
– У нас тоже был указатель. Хорошо, что с ним дверь открылась, хоть и нешироко.
Моника запустила пальцы в волосы.
– Я рада, что на нас никто не прыгнул из кустов и что мы все смогли добраться сюда. Но меня тревожит, что я не вижу пионеров снаружи столовой и не слышу их внутри. Поэтому я просто жажду дождаться Ульяну с её дружком, чтобы они нам всё это объяснили и закончили балаган.
Семён скрипнул зубами, а Анна вздохнула и поёжилась.
Тряхнув головой, японка поморщилась и подняла глаза.
– Итак, вы думаете, что это не шутки, которые зашли слишком далеко? – нестройные кивки. – Однако… Шурик, пока скажи свои год и город рождения. – Моника щёлкнула пальцами. – Однако меня успокаивает наличие этих парней. Сигма отсутствует, кибернетики, Мику и Женя на месте, так что другие отряды не могли исчезнуть.
Семён потёр подбородок.
– Хм, это так. «Чик – и всё» не получается. Значит, или они где-то есть, или кто-то их долго и планомерно вырезал.
Моника подалась вперёд и с хитрым лицом одними губами прошептала: «Вы-ре-за-тель?»
Вожатый нервно сглотнул.
– Мне не нравится, к чему ты клонишь.
И тут же повернулись на звук.
– Шестьдесят девятый! – отчеканил Шурик. – Как раз к началу смены восемнадцать исполнилось. Хуцк.*
Семён выпучил глаза.
– Твою ж мать… – только и произнесла Мику.
Шурик покачал головой.
– Как бы то ни было, равновесие – не то, что следует терять по первому порыву, вводя в уравнение новые переменные, потому что ответ становится только дальше, расчёты – сложнее, дольше… и со временем процесс закрывает собой результат.
Оставалось только кивнуть и последовать за кибернетиком, хладнокровно поднимавшимся на крыльцо.
Берущимся за ручку.
Открывающим дверь.
Кричащим.
– Мамочки! Я на такое не подписывался!
Оттолкнув Шурика и почти бережно усадив Электроника рядом, четверо воззрились на… то, что раньше было столовой.
Первой пришла в себя Моника.
– Кажется, при регистрации брака я подписывалась не на это, но… – она пожала плечами. – Но я готова поделиться сигаретами с теми, кто всё равно в этом участвует. – Щёлкнула пальцами. – Что, есть желающие?
Семён вздохнул.
– Я не желающий, но участвующий. Впрочем, это классика, которая началась с начала первой смены. Бессменная, бессмертная сменная классика, так сказать!
Он наклонил голову и скрипнул зубами.
Мику молча протянула дрожащую ручку, её примеру последовала и Аня.
Несколько раз чиркнули зажигалки, выпуская внешнее пламя, чтобы дать разгореться внутреннему.
Вожатый первым сделал шаг внутрь, остальные последовали за ним.
Что было не так? Всё!
В здании царил полумрак из-за закрытых какими-то жалюзи (чего никто не заметил снаружи) окон; запах… в нос ударила какая-то безумная смесь пота, крови, кислоты и, кажется, дуба. Только табак мог перебить это.
Стены… они были покрыты странными, непривычными и явно неуместными обоями. Плакаты!
– «Декоратор! Борись за чистоту воплощения замысла!» – прочёл Семён на стене напротив. Края плаката загибались, как будто это была не бумага, а кожа.
«Таких пионеров нам не надо!» – гласила надпись на плакате в углу.
Моника тем временем прикрыла рот ладонью и показала сначала куда-то вбок, а затем под потолок.
– Ч-что это?.. – сдавленно пропищала Мику.
Вожатый хмыкнул.
– Экхм. Не узнаёшь? Это же ёлка! – Деревянный каркас был усыпан «ветками» из костей, а макушку украшала заменявшая звезду пятерня. – Новый год среди бесконечного лета одного и того же года! Артхаус! – Со зверским выражением лица он щёлкнул пальцами. – И вот под потолком гирлянды – из кишок, скрученных в колбасы.
Мику, быстро моргая, отвернулась и уставилась в пол.
– Я… я не понимаю, как можно спокойно жить после того, как увидела такое. Хотя я много чего видела, а ещё много что со мной делали, но со мной делали обычно быстро, и результат я не могла (по понятным причинам) наблюдать, а такое…
Вожатый пожал плечами.
– Думаю, можно жить не только после того, как такое увидели, а даже после того, как нечто подобное делали. Но не думаю, что долго и счастливо.
Моника, поморщившись, кивнула. Видела и творила нечто ужасное ради науки и личного благополучия, и не было никакой «сестрицы», чтобы принять на себя ужас увиденного и тяжесть вины. Всё сама, вся – сама.
Девушка заметила, что с самого входа держит пальцы так, будто в них зажат скальпель, которым она продолжит орудовать.
– Мне здесь неуютно, – недовольно объявила библиотекарша. – Что мы ищем? Галерею? Тогда постояли, полюбовались – и на выход. Убийцу? Тогда (его здесь нет) дуем на кухню, а дальше – по ситуации.
– М-мы умрём? – выдавила Мику.
Семён покачал головой.
– Если бы нас нужно было убить, мы были бы уже мертвы: за ночь умыкнули целый лагерь и устроили, как вы говорите, арт-объект. Что ж, у галереи есть функция, сущность, жизнь – показ, и она невозможна без зрителей. И это мы.
Моника кивнула и, поджав губы, покачала головой.
– И снова причины и следствия. Идём. Мне тоже не нравится.
Кухня выглядела как кухня.
Если не заглядывать за угол.
– Хм, – скривился Вожатый.
– Да, – сморщила нос Моника.
– Кошмар! – выкрикнула Мику.
– Безобразие! – согласилась Аня.
У стола пять стульев. На столе фарфоровые приборы и торжественный набор столового серебра из административного корпуса. Рядом с тарелкой по хрустальному бокалу с рубиновым содержимым.*
– Хм… – Бесцеремонно подошедший Семён поднял бокал и повращал вы руке, затем поднёс и принюхался. – Кровь. И, видимо, антикоагулянт. Кто-то сказал бы, в общем, что это не так ужасно, как если бы тут был томатный сок! Ай!
Кухню огласил звон разбившегося хрусталя.
Библиотекарша, и так ударившая парня по спине, показывала ему кулак.
– Нервы и так на пределе, а ты тут шуточки!
Он пожал плечами.
– Нервы за пределом, и я делаю то, что могу, – попытался он оправдаться, но отмахнулся. – Ладно.
Мику тем временем уже плакала, отвернувшись к стене.
Ближе ко входу располагалась голова Ульяны, как будто абсолютно свежая и с озорным выражением на лице. Отрубленная голова с печёным яблоком во рту.
Яблоко не хотелось есть, да и кошмар уже начался.*
– Да… я пойду с тобой… – прошептал убито Семён.
Наконец оторвав взгляд, он заметил на блюде нечто похожее на огромный мясной рулет.
Пустой бокал, грязная тарелка и приборы, смятая салфетка, а также отсутствие большого куска рулета намекали на ужасное.
– Сие есть плоть моя, сие есть кровь моя,* – произнесла Моника, глядя на это.
Вожатый сглотнул.
– Ульянофаг, – наконец произнёс он. – Я думал, что знал о нём, раз слышал. Но, – покачал головой, – я не думал, что ульянофаг буквально… тот, кто ест Ульян.*
Если Моника сжала руку мужа, чтоб поддержать в трудную минуту, то библиотекарша вцепилась во вторую руку дико, в гневе.
– Ты спятил?! Кого ты привёл в лагерь?! Вырезателя?! Ещё и радовался, произнося это слово!
Тяжело дыша, Семён то кивал, то мотал головой.
– Я… я… не понял… я думал, что вырезает по дереву. И ведь вырезал. Я… виноват.
Вырвав руки у девушек, он схватился за голову.
Мику, не отрываясь от стены, сурово и безапелляционно произнесла:
– Причины и следствия.
Вожатому оставалось лишь кивнуть.
– Это будет иметь последствия. А? – он увидел, что на отодвинутом стуле лежит бумажка. И зачитал вслух.*
Я, прошёл сквозь жар огня,
Вслед пылала мне земля,
Ветры пели гимны крови.
Я, отринул свет и тьму,
Лишь огню теперь служу –
Не блаженству и не боли.
– Что это? – уточнила Моника.
Семён покачал головой.
– Не в курсе.
– «Чёрный кузнец», песня, – безразлично отозвалась Мику.
– Всё равно не в курсе, – ответил Вожатый. – Что ж, если никто не голоден, делать здесь нечего. Осталась кладовка.
Семён положил ладонь на ручку и тут же застонал от боли в глазу. В голове пронёсся ряд картинок. Да, именно там один маньяк получил кисточкой в глаз.* Но точно же не он. Не он. Видимо, просто слышал. Просто богатое воображение. Фантазия – это способ получить фантомную боль по чужим воспоминаниям и экспериментам.