Твоя реальность

Моника улыбнулась Жене и поклонилась ей. – Надеюсь, ты не против помочь мне. Та рассмеялась. – Да я с радостью! – И добавила смущённо: – А поклоны – это важно? Моника пожала плечами. – Наверное. И должно же во мне быть хоть что-то японское, раз уж, – прозвучало куда лучше, чем «если», – я японка. Давай остановимся на том, что это – часть этикета, усвоенная на уровне рефлексов. – И продолжила, видя непонимающе-удивлённый взгляд: – Этого не требуется, чтобы мне понравиться, даже чтобы сделать приятно… Женя зарделась и отвела взгляд. – Тогда п-пойдём, – предложила она тихо. – М-м, конечно. Лес никогда не был особенно приветлив, а уж в сумерках, окутывавших окрестность мраком и холодом, – тем более. И всё же – шли, и в неуверенных шагах Жени, поспевавшей за Моникой, прокладывавшей путь, словно ледокол во льдах, читался энтузиазм. Глаза горели какой-то стальной решимостью с оттенком обречённости и походили в отсветах бликовавших очков на маленькие луны. В отличие от Семёнов, девушек деревья ветками по лицам не хлестали, и можно было пробираться, не опасаясь лишиться глаз, однако корни, овражки и кусты не давали расслабиться. – Только бы не… – прошептала Женя. «…показать себя слабой…» – додумывала, уже падая, всё же запнувшись за что-то. В последний момент её успела подхватить Моника. – Уф. Лучше кричи, если что, не держи в себе, а то я едва услышала. Женя молча улыбалась, положив ладони японке на плечи. – Ты в порядке? Идти сможешь? – встревоженный голос вывел её из транса. «Позорище!» – поморщилась пионерка. – К-конечно! И только после этого пощупала ногой землю – можно ли опираться. Вполне, только немного саднило натёртое полоской кожи сандалии место. И буквально горели касавшиеся Моники пальцы. Японка, приблизив лицо к Жене, ласково улыбнулась. – Люди слишком много боятся ошибиться, потому слишком мало живут – как ни парадоксально. И, взяв за руку, потянула за собой. – Не думаю, что это можно применить ко всему, – нехотя возразила Женя. – Хоть с теми же грибами. Не будешь осторожной – проживёшь весьма мало! И обе рассмеялись. – Разумная осторожность и избегание неудач в целом – как же, мать его, грань тонка, – Моника тряхнула головой. – Мир обычно не настолько страшен, а выборы – не такие уж роковые. – Прикрыв глаза, улыбнулась. – И с теми же грибами: можно усугубить всё и поставить выбор иначе – раскрыться, попробовать или умереть от голода, но не рискуя нарваться на боль. Пионерка сглотнула. – Теперь это похоже на общество и жизнь в целом… Кивок. – Любить – это так глупо…* Но иначе нет и смысла жить, ничего не любя и не пробуя. Иначе мы – нейтрино, камни, ничто. Моника выпутала волосы из плена деревьев, сломала ветку и махала ей впереди себя на манер волшебной палочки. – Звучит знакомо и даже заезженно, но… – Банальные вещи не всегда ненужные, а тем более – глупые. Считай это банальным советом д… ночи от Моники! – и рассмеялась. Женя, молча улыбаясь, чуть сильнее сжала руку японки. Моника с замиранием сердца ощущала, что потерялась – не в этом лесу, не в суете дней, а в искренности преходящих порывов, вспыхивающих чувств. Неправильным было абсолютно всё. И в то же время всё, буквально всё, к этому вело. А хуже всего – что наркоз лагеря не действовал в полной мере, заставляя подчиняться и в то же время всё осознавать. Я опять не сошла с ума. За свою не сошла – тоже. Попадусь я на свой обман, И спастись тогда мы не сможем. Этот мир – ложь и кружева, Я запуталась в паутине. В миг касания ты жива, Но расколешься, стоит выйти. Не для счастья – для горьких грёз Этот мир, созданный с любовью. Здесь игрушки – всегда всерьёз, И Амур здесь стреляет дробью. Я запуталась и нашлась. Меня ветер пылинкой носит. И блуждаю я в зеркалах, Тень моя надо мной хохочет. Сжалься – дай надышаться впрок Силой чувств, болью пониманья. Мой невыученный урок Плачем выплачен будет дальше. – Что это, Моника? – тревожно спросила Женя. – А? – будто очнулась от транса. – Я вслух? Неуверенный кивок. – Наверное, страшное и сладостное будущее, Обе, дрожа, не разжимали руки. И вот лес расступился – перед глазами показалась поверженная временем громада Старого лагеря. – Так вот ты какой, лагерь старенький,* хм, – прокомментировала вид Женя, хмурясь. Поле перед корпусом было неприветливо-мёртвым, застывшим во времени за миг до разложения. Луна будто выпила из трав все краски, а земля – последние соки. Покрытые ржавчиной качели – кусок облупившейся краски проскрёб по ладони Моники, решившей погладить их, а кольцо резануло по пальцу, заставив поморщиться и поджать губы. И ни звука – лагерь не знал детского смеха и уже не узнает. – Здесь грустно, но вдохновляюще… – как-то хрипло произнесла пионерка. – А ещё пугает: таким же, пустым, ненужным, разваливающимся, неживым, станет мир без хозяина, без человека. Моника передёрнула плечами от замогильного холода этой фразы. Вот что станет с миром, когда наконец подойдёт к концу бесконечное лето. Перед мысленным взором встали отданные небытию руины «Совёнка». Захотелось закурить, и Воспитатель бессильно чиркнула ногтем по пачке в кармане, но доставать её при Жене не стала. Нужно было уже заходить, но внутри корпуса клубился мрак. – Голова дырявая, – пробурчала японка. – Что? – Секунду! Ворвавшись в дверь, Моника бросилась вбок, за стену, из поля видимости и на миг «прыгнула» в лагерь, чтобы обзавестись фонариком. Вернулась почти тут же и сразу ощутила сильную и тёплую руку Жени, сжавшей её кисть. – Уф. Мне показалось, что ты на миг пропала. – Да, – лишь неопределённо ответила японка и подняла над головой добычу. – Надо было взять. – И кивнула куда-то в сторону остатков от пожарного щита. Пионерка улыбнулась. – Хорошо… – И всё же через несколько шагов она позволила себе спросить: – А что дальше по плану? Моника улыбнулась, не утруждая себя поворотом головы: свет всё равно выхватывал лишь кусок пола. – Находим люк и, пыхтя, на пару открываем. Женя хмыкнула. – А попроще? Вздох. – А попроще – если б у нас был кто-то покрупнее. – У матросов нет вопросов!* – Эм… А у пионерки? – смущённо уточнила японка. Девушка рассмеялась. – Это фразеологизм. С люком действительно пришлось повозиться: Семёна не хватало особенно остро, однако в итоге удалось открыть. – В каком порядке полезем? Могу вперёд я, но тогда тебе придётся потом спускаться с фонариком. Или ты вперёд? Выбирай. И то, и другое по сути сулило одно – остаться одной и на некоторое время стать источником света. – Я не готова… первой. Кивок и никакого осуждения. – Я спущусь, а ты свети на меня. Увы, себе ты вряд ли посветишь, а бросать фонарик мне – не рекомендую. Опять же, свет снизу и из-за спины – совсем не то. – Моника поклонилась. – До встречи снизу на свету. Без ответа. По скобам вниз, вниз, вниз. Моника подняла голову – сверху лишь свет. Спрыгнуть. – Всё в порядке. И свет погас спустя миг. Осторожно, трепетно нащупывая каждую скобу и нерешительно опираясь, Женя постепенно спускалась в тёмную неизвестность. – Я рядом, ещё немного, давай, почти. Всё, спрыгивай! – и придержала. – Вот и всё! Девушки стояли в свете фонарика и, улыбаясь, смотрели друг на друга. – А теперь что, Моника? – Я отведу. Женя вручила подруге фонарик и взяла её под руку, так и пошли по сырому коридору, тут же наполнившемуся эхом шагов. Перекрывая гром ударов сердца в ушах, Женя решила заговорить. – И тебе здесь совсем не страшно – почему? «Потому что я знаю, что делаю? Да и делаю это не в первый раз…» – Потому что все эти тоннели хожены-перехожены, ничего плохого с нами не случится, – уверенно ответила вслух. – А мне почему-то кажется, что ты устала удивляться и будто проживаешь уже не первую жизнь. Моника хрипло усмехнулась. – Налейте мне чашу из Леты – я выпью забвенье до дна!* – И покачала головой. – Нет, я не хотела бы становиться моложе и забывать! – И не произнесла: «Хватит с меня этого!» – Некоторые говорят: стереть бы себе память, чтобы снова посмотреть фильм или прочесть книгу как в первый раз, а мне такой подход не нравится! Нельзя… – Войти в одну реку дважды! Если другая ты читаешь эту же книгу, акценты и реакции другие! Японка улыбнулась. – Именно! Нет такой книги, в которой при каждом новом прочтении не открывались бы вещи, на которые раньше не обращала внимания. За разговором они незаметно для себя дошли до массивной двери. – И что это? – Бункер, промежуточный пункт. Женя покачала головой и отпустила руку японки. – Пожалуй, я пока даже не буду спрашивать, откуда тут бункер и откуда ты знаешь. Два кивка. – Помоги нажать… Трудно повернуть… Им – трудно, одной – нереально, одному Семёну – в самый раз. Но зачем бередить рану, будто раз за разом освежая края скальпелем? – Эй, грянем! – рывок. – Сильнее! – ещё рывок. – Подтянем! Дружнее!* – надсадно хрипела Женя, войдя в азарт. Колесо поддалось, и девушки, продолжая давить, чуть не упали. Женя, сидя на корточках, держала Монику, шея которой перегнулась через плечо подруги. Она едва заметно коснулась губами спины пионерки. – Спасибо, – на выдохе произнесла японка и поднялась. В дверном проеме она кивнула Жене, и та зашла следом. – Ну, ничего себе! – поразилась она. – И как генератор и всё остальное ещё функционируют, если лагерь заброшен?! Хм. Я ведь права, что ключевое слово, как у спартанцев, – «если», не так ли?* – и, улыбаясь с хитрым прищуром, посмотрела на Монику. Кивок. – Именно так. Я не понимаю вот что, почему Шурик не ограничился здешним запасом деталей, а пошёл дальше? – и приложила палец к губам. – За каким чёртом? За смертью и приключениями, что ли? Женя покачала головой и поднятым пальцем. – Может, решил, что если уже первая «комната» – сокровищница, то дальше его ждёт нечто и вовсе невообразимое? Моника пожала плечами. – Звучит как рациональное объяснение! – и показала большой палец. «Даже если на самом деле Шуру просто направили в нужное место, не особо задумываясь о причинах». Из транса японку вывел щелчок пальцами перед носом. – В принципе, здесь достаточно уютно, но остаться здесь нельзя. – Согласный кивок. – Что-нибудь возьмём с собой? Моника энергично закивала. – Обязательно! Нам нужна фомка. И тут же по-деловому направилась за ней под недоверчивым взглядом Жени. И не услышала, как та грустно вздохнула и покачала головой, когда подруга без промедления достала инструмент, зная, где он лежит, а не ища. Не обернувшись, Моника сразу подошла ко второй двери убежища и поддела её фомкой. – Ты так далеко… – грустно прошептала Женя. Японка ласково улыбнулась, оборачиваясь. – Так подойди! Я без тебя никуда! Сердце бешено забилось, и пионерка спешно подлетела и буквально напрыгнула на рычаг. И вот спустя несколько бесплодных попыток, смотря на, кажется, едва погнутую фомку, девушки отошли перевести дух. – А почему, х-х-х, ты пошла со мной, а не с той же Алисой? Моника, щурясь, рассмеялась. – Потому что хотела пойти именно с тобой. Женя сжала кулаки и, приподняв подбородок, уверенно заявила: – Я не подведу. Ты не пожалеешь! Кивок. – И я тебя не подведу. «Но пожалеем. Пожалеем обе». Даже не имея шансов справиться, Женя снова навалилась на фомку, стирая ладони и буквально вдавливая металл в кость руки. И морщилась не столько от боли, сколько от неоправдывающейся надежды. Сердце сжалось, заныло, и Моника положила себе на грудь тёплую ладонь – хоть как-то согреть и успокоить, а второй рукой спешно набрала несколько команд. Тут же запахло озоном, освещение будто едва заметно изменилось на более синее, но главное – дверь поддалась, лишившись части механизма. В последний момент японка сгребла и оттащила Женю от умудрившейся и открыться, и слететь с петли двери. От заполнившего помещение грохота пришлось отходить, нарочито широко зевая. – Мы справились… – тихо и с ноткой грусти прокомментировала Моника. Развернувшись, девушка обняла её. – Получилось… у нас получилось… Только… – она тяжело вздохнула, – давай немного... отдохнём. Ответа и не требовалось – держась за руки, они отошли к кровати и сели. – Так тихо и уютно… – произнесла Женя, – и в то же время от этого жутко – будто за границами комнаты ничего нет и быть не может. – И наконец решилась встретиться взглядом с Моникой. – У тебя такое когда-нибудь было? Японка даже подпрыгнула, как от укола, и сжала зубы, по ушам резанул звук помех, и на миг показалось, что за дверным проёмом раскинулась обречённая, холодная, отрезающая от всего бесконечность космоса. Отвлекла от видения и отрезвила сжатая рука. – Ты будто призрака увидела! – наклонившись к ней, тревожно заявила Женя. Робкая улыбка. – Есть вещи куда страшнее ужастиков и фантазий – когда твои мечты становятся реальностью самым прямым и буквальным способом. – Моника держала глаза закрытыми, но в голову всё равно прорывались образы – петля на шее одной подруги, нож в груди другой и буквально пропущенные через шредер тело и сознание третьей… «А я могла бы сделать то же сейчас ради Семёна?» Уголок рта потянулся вверх, а ногти провели черты по покрывалу. Да. Она снова готова была погрузить в кошмар себя, любимого, всех вокруг и сам мир ради хрупкой, рассыпающейся и ранящей иллюзии исполнившейся мечты. «Берите меня тёпленькой, я ваша». Женя же глубоко вздохнула и покачала головой по собственной причине. – Долгожданные браки по специальному залёту так и оборачиваются кошмаром. – Она пожевала губы. – Иногда я представляю, что мира за границами лагеря не существует, вполне себе с нежностью. Представь! – Моника посмотрела на неё, но увидела закрытые глаза и стекающие вдоль носа слёзы. – После смены ты садишься на автобус, но он приезжает снова в лагерь – где всё понарошку, ничего страшного не будет, где нет места ненависти – максимум раздражение, где всё уже решено, а самая серьёзная проблема – с кем сесть в столовой… Японка прижала её к себе. – Я с тобой. Женя обняла её в ответ и поцеловала в плечо. – Поэтому здесь я ничего не боюсь. И, рассмеявшись, вскочила и протянула руку Монике. – Ну, что! Ты пойдёшь со мной спасать Шурика? Японка приняла руку и поднялась. – Конечно! Оставив за спиной комфорт бомбоубежища, девушки вернулись в тёмные коридоры, чтобы идти вперёд. Спуститься в провал, чтобы затем подняться на площадь. Сблизиться, чтобы навсегда расстаться. Женя несла фонарик, а Моника – фомку и вместе были всё ближе к цели, но… На перепутье Моника застыла в нерешительности: память была будто вычищена до блеска, а маршрут – смыт нахлынувшей волной мыслей и чувств. – Эм. – Она принялась щёлкать пальцами. – Ноги в сторону несут, кружит леший по лесу…* Едва слышный шёпот был похож скорее на ветер. Но можно было разобрать одно слово – «направо». Кивнув, Моника взяла Женю за руку и уверенно повела вперёд – к следующей развилке. – Далеко ли до беды, коли в сердце нелады… – продолжила японка свою песню и почти тут же получила подсказку. Направо. Не останавливаясь, Моника пошла дальше. Шаг. Шаг. Шаг. Жёсткие, острые, холодные камни под ногами, горячая ладонь в руке. Почти добрались до развилки. И снова слова, подобные сквозняку. – Налево, – произнесла Женя со сталью в голосе. – М? – удивлённо отозвалась Моника, которую подруга опередила всего на миг. Библиотекарша покачала головой. – Шёпот. Видимо, тот же, что мы слышали в прошлые два раза, только теперь я знала и прислушалась. – Японка неохотно кивнула. – Кто это? Тяжёлый вздох. – Тебе не понравится ответ. Прищурившись и ухмыльнувшись, Женя наклонила голову. – Только в одном случае – если соврёшь. Так что не надо про призраков: это действительно антинаучно. Моника кивнула. – Тогда честно, но уклончиво. Скажем так, в лагере больше персонала, чем кажется. И всё здесь не просто так – и фонарик, и тоннель, и бункер… Пионерка усмехнулась. – И почему бы тогда сотруднику не показаться и за ручку нас не отвести или хотя бы дать весь маршрут? На этот раз ухмыльнулась японка. – Это очевидно. Подписка. Кстати, у меня тоже. Женя отшатнулась и сглотнула. – О неразглашении?! Кивок. «Как и у тебя, милочка. Только у меня к ней прилагается подписка о невыезде, а у тебя – о надлежащем поведении». – И что теперь делать? – наконец решилась нарушить тишину Женя. Моника ласково улыбнулась. – Идти налево, потом – по ситуации, пока не спасём Шурика. Тоннели были всё так же неприветливы, но теперь хотя бы не казалось, что со сводов капает яд недоверия и по капле просачивается сквозь кожу. Направо. – Скажи, Моника, а правда, что если нельзя, но очень хочется, то немного можно? Та, улыбнувшись, покачала головой. – Можно-то всегда, просто последствия твоих решений, действий и бездействий настигнут тебя, что ни делай, без исключений. Женя приложила палец к губам и кивнула. Не дожидаясь подсказки, японка потянула спутницу за руку, доверившись памяти. Направо. И вот он – долгожданный тупик, увенчанный множеством труб, негорящих ламп и с огромной дверью. – Ничего себе… – вырвалось у Жени. – А если этот дурень закрылся? Моника беспечно отмахнулась. – Я ему закроюсь! Пошли, пора вытаскивать его отсюда и самим выбираться. Дверь была податливой и распахнулась от малейшего нажатия, являя тёмное нутро комнаты, по которому Женя тут же принялась рыскать световым пятном от фонарика. Трубы. Бутылки. Окурки. Штукатурка. Стена. «Дура». Нимб на стене. Шурик. Он сидел, сжавшись, в углу, и грыз палец, как это делала в минуты волнения Алиса. Моника ухмыльнулась и шагнула вперёд. – Так, товарищ! Спасательная команда! С вещами на выход, раз-два! – гаркнула она, как мог бы Семён. Пионер смахивал то ли на эмбрион, то ли на бесформенную массу, и это нечто закопошилось и начало будто бы перетекать в другую форму – в высокую, но согбенную фигуру, на манер крысы, пугливо и резко оглядывающуюся, вперивая то туда, то сюда недоверчивый взгляд. – Кто вы?! Два замученных вздоха. «Ходишь-ходишь, а тебя так встречают!» – Моника, воспитатель второго отряда. И Женя, пионерка из твоего отряда. Доволен? Готов выдвигаться? Кивок. Шурик замученно улыбнулся, как утопающий, которому удалось на миг всплыть и хлебнуть воздуха. Выпрямился, занёс ногу для шага… И тут же опустил и снова сгорбился, уголки рта опустились, а глаз задёргался. Из горла вырвался безумный смех. – Почти купился! Женя сделала шаг назад. – Ч-чего? На этот раз Шурик расхохотался. – Вы… вы – не вы, вы – они! Эти голоса! Я понял, я знаю! – голос пионера дрожал, как и раскачивавшаяся, как у болванчика, голова. Женя зарычала. – Какие, к чёрту, голоса? Нет тут голосов! – выпалила она, не задумываясь о том, кто её саму провёл по тоннелям. – Если что-то здесь шепчет или гудит, это… генератор! Шурик расхохотался с безумным выражением лица. – Точно! Точно! Значит, всё точно! Схватив арматуру, он замахнулся и… Моника не успела выставить фомку, когда Женя уже врезала парню в живот локтем, а затем коленом туда же. – Даже! Не! Смей! На неё! Нападать! – она тяжело дышала, прикидывая, не ударить ли ещё и так согнувшегося и выронившего оружие кибернетика. – На, Шурин! Она ещё раз ударила парня локтем, на этот раз в грудь, а уши Моники обжёг сначала звук помех, а затем слово поменялось с перевода на звукоподражание. Выронив арматуру, присмиревший кибернетик всё ещё озирался и смотрел зверем, но теперь – затравленным и сомневающимся. – Ой… – только и смог простонать он. Моника полумиролюбиво врезала пионеру ребром ладони по шее, и тот повалился на колени. – Не надо… – простонал. Женя, сжав зубы, процедила: – Надо, Шурик, надо!* Пионерка отпнула железяку подальше и замахнулась, но продолжить избиение не дала японка. – Правда, хватит с этого балбеса. Ты как, понял, что мы с миром? А то мы можем ещё раз показать свои мирные намерения путём насилия!* – и кровожадно усмехнулась. Парень лёг на пол и свернулся в позе эмбриона. – Да понял я… не надо. Похоже, вы – это вы… Женя вздохнула. – Понял – это хорошо. Значит, пора выбираться. Вопросы есть? Парень помотал головой, а Моника кивнула. – Почему «Шурин»? Пионерка нервно рассмеялась. – Да на нервах, оговорилась, всего одна буква. А ты… решила, что это непереводимая игра слов?* Кивок. – С… спасибо, Женя, – наклонив голову, Моника улыбнулась. Девушка сделала реверанс. Шурик осторожно поднялся. – Вопрос есть… Тут рядом есть выход, но открыть его я не могу. Может, используем вашу фомку? Женя посмотрела недоверчиво, мол, стоит ли доверять орудие посерьёзнее тому, кому только что не хватило железяки поменьше, чтобы убить спасательный отряд, но Моника уверенно кивнула. …наконец оказавшись на свежем воздухе и под звёздным небом, японка улыбнулась и вздохнула полной грудью. – Так! – и щёлкнула пальцами. – Ты, Шурин, – ткнула в грудь, – идёшь в домик. Если поймают, туда тебе и дорога, сталкер. – Второй щелчок. – А тебя, Женя, я провожу. Она кивнула. Безмятежная прогулка по ночному лагерю, без давящих низкого потолка и неопределённости, успокаивала. – Спасибо за заботу и приключение, – робко сказала пионерка с крыльца. Моника хохотнула. – Спасибо за компанию! Помахав на прощание, они разошлись: одна зашла в домик, а вторая – перенеслась. Раздевшись, Моника легла в холодную одинокую постель. – Сёма, я просто не могу… я скучаю… даже с этими детьми, которые совсем не дети… – прошептала она, прежде чем уснуть. Он был напротив, прямо перед ней, и девушка не раздумывая бросилась на шею возлюбленному. – Сёмин! Он прижал Монику, и пара слилась в поцелуе. Руки игриво ползали по спине, забрались под одежду, расстегнули лифчик… – Да… – прошептала японка, с жаром выдыхая ему в ухо. – Твоя… Ладони на боках и груди обжигали, прикосновения пьянили, поцелуи в шею сводили с ума. – Я люблю тебя… Я хочу тебя… Давай заведём… генератор!* Моника резко проснулась и аж села на кровати с выпученными глазами. – К чёрту такие сны. Но, кажется, этот сон – мой личный, не лагерный… Дурацкий, но свой, – и усмехнулась, – как ты. Моника поцеловала незанятое место на подушке и снова провалилась в тёмную и уютную бархатную бездну сна.