Твоя реальность

Дорога до домика, который Моника уже привыкла называть своим домом, заняла куда меньше времени, чем от площади до костровой поляны. Даже с учётом крюка – заглянуть в окна домика Жени, где взгляд остановили бельма занавесок, и занести руку у двери, чтобы так и не решиться постучать. Спина казалась ещё более хрупкой и чужой, чем в своё время протез, – вот-вот переломится и оставит бездвижно лежать. – И поделом, – грустно вздохнула японка. Но ничего не случилось – и холодный домик встретил Монику нежилым холодом, тишиной и пустотой. Ужасающее «ничто». Вопреки названию, пустота будто кристаллами висела в воздухе, заполняя всё и раня кожу, глаза, лёгкие, стоило сделать шаг, взглянуть или вздохнуть. По ушам била тишина: не было ни разговоров влюблённых, ни милого посапывания, ни страстных стонов, ни хотя бы криков ярости – ни-че-го. Лишь избавившись от банта и обуви, девушка бросилась на кровать и стала кутаться в одеяло, как гусеница в кокон, надеясь если не проснуться бабочкой (которой снились все дневные ошибки?*), то хотя бы забыться. Увы, сон не мог подарить ни того, ни другого. Моника шла в полумраке, скорее чувствуя, чем различая направление коридора, и каблуки оглушительно отстукивали каждый шаг, будто молот ударами по наковальне выковывал пространство. И вот давившие, словно выжимавшие воздух, стены расступились, впуская женщину в такой же мрачный, но свободный зал, у которого, она чувствовала, даже не было потолка. Но эта свобода не радовала, а наоборот – наваливалась тяжесть столба воздуха до самого космоса… Моника пошла туда, где тьма сгущалась и обретала формы чего-то приземистого. Это оказался толстостенный деревянный гроб, в котором лежал Семён, сложив руки на груди и сурово смотря невидящим взором вверх. Ощутив двойную холодность любимого, японка отшатнулась. Едва удержавшись на ногах, одна из которых слушалась куда хуже, зато не испытывала предательской слабости, Моника пригляделась ко второму сгустку тьмы. Такой же гроб, но чуть меньше, и в нём была Женя. Только у неё лицо было заплаканным, а глаза – закрытыми. Дыхание перехватило, японка развернулась и, готовая уже сделать шаг прочь, влетела в кого-то невысокого и мягкого. Раздалось шипение. – Мяуника! Кивок. – А, это ты… Юля. Не Виола… Почему? Девочка-кошка подошла вплотную и улыбнулась. – Потому что мне ты можешь доверять куда больше, чем ей. Хриплая усмешка. – Хорошая формулировка. Могу в смысле «привыкла доверять» или «стоит доверять»? Довольное мурлыканье. – Да. Моника обняла себя за плечи, чувствуя своё омерзительное несовершенство. И наконец поняла, что одета в знакомый медицинский халат. И прямо под пальцами – свежая кровь! Захотелось тут же скинуть его, как змея скидывает старую кожу. Пара нервных, дёрганых движений – и вот уже он полетел на землю. И под ладонями оказалась вызывавшая не меньшее омерзение школьная форма, она будто ужалила кожу… Даже хуже! Подушечки пальцев снова обожгла переполнявшая материал и уже не впитывавшаяся кровь, она хлюпала, растекалась… И Моника в ярости принялась срывать и эту одежду. Пиджак, бант, рубашка, юбка – ткань трещала, пуговицы сыпались, но куда важнее было избавиться от всей этой дряни, чем соблюдать приличия. Невозможно! Просто невозможно было оставаться в этом! Японка положила ладони на грудь, но вместо кожи вновь ощутила влажно-вязкую кровь, впилась ногтями и разорвала рубашку, оцарапала кожу и чуть не придушила себя галстуком. Ещё миг – прочь полетел и он, а следом и остальная пионерская форма. Моника тяжело дышала. Наконец она позволила себе коснуться холодных обнажённых ключиц дрожащими пальцами. Но не слишком ли холодные… и что это на них влажное… Женщина впилась в кожу, чтобы содрать и её, но сильные руки Юли остановили её. – Хватит. Моника наконец сфокусировала на ней взгляд. – Разве? Разве может быть достаточно? Если я чудовище, если я в крови… Если у меня в крови – быть чудовищем… Горло пересохло, и слова скребли по нему. Девочка-кошка притянула Монику к себе и поцеловала в макушку. – Все мы носим печать несовершенства, а значит, и шлейф ошибок, это нормально. Моника, всхлипнув, покачала головой. – Но не все ужасны в этом плане – когда не соответствует то, чего желаешь, и как к этому идёшь… – Она сжала кулаки – Да что там – даже цель, пункт назначения не соответствует мечтам… На мне столько масок, пропитанных кровью, я столько раз менялась, как пластилин, что уже не знаю, что и где было настоящего, что и когда я сняла… Она плакала, а Юля гладила её по щекам. – Ты – это ты, Мяуника. И ты живёшь свою жизнь так, как можешь… А жить – лучше, чем не жить, сама знаешь… Моника всхлипнула. – Знаю. Но не чувствую. Они… счастливые и правильные, а если ошибаются, то… – Она перевела дыхание. – То кто им судья? Зверей ведёт инстинкт, ботов – код, а преступницу – распущенность или злая воля! Глупость или предательство…* – Юля прижалась к ней, такая тёплая и мягкая, но покоя это не принесло. – И всё во мне такое, кроме этой ноги! Она знай себе выполняет функцию… Девочка-кошка погладила японку по волосам. – Тише-тише… Всё хорошо… – шелестел голос. – Ничего не решено. Ты живёшь, а потому ты не только хуже, но и лучше ботов: ты можешь больше, ты можешь сделать что-то для других. И твой путь – по-настоящему твой. – Моника прикрыла глаза и отдалась реке слов. – Мама Виола говорит, что мы как аппараты – надёжны и точны в своей роли, заданной программистом, но мы не снимем фильм, не воспитаем детей… Что мы – имитация жизни, от которой ты, наоборот, хотела бы сбежать. Моника всхлипнула. – Я причинила столько боли. Юля усмехнулась. – А сколько Пионеров попало под попа-па-пара… промышленный пресс! Мы раздавили их и не заметили, продолжили сборку так, как можем. Моника глубоко вздохнула и подняла голову. – А мы с Семёном достаём их из ваших жерновов и пытаемся сделать искусственное дыхание. В глазах загорелись искорки понимания, и сразу добродушное выражение сменил хитрый прищур. – И все мы здесь, на сборке-бойне, в крови. Юля поджала губы и кивнула. – Крови, пикселях, цифрах, обрывках кода… И тебе нужно… Японка приготовилась слушать новое откровение. – …нужно понять? – попыталась она продолжить фразу. – Нужно проснуться и продолжать жить. Так, как можешь только ты! Отстранившись, женщина пожала руку девочке-кошке. – Спасибо. Моника почувствовала, что в коконе безумно жарко и душно, а солнечный свет пытался прорваться к ней и, если повезёт, испепелить. – Да пожалуйста! Японка открыла глаза и, отбросив одеяло, рывком села на постели. Краем глаза она заметила, как порыв ветра поднял в воздух какой-то листок, и тот спланировал на пол. Понимая, что всё равно нужно вставать, Моника кинулась к бумажке – спешно подобрать, узнать… Здесь, в этом лагере, сообщения слишком важны. Даже банальное «Ты здесь не просто так» помогает это «не просто так» поддерживать, не давая внутреннему огню угаснуть. Смятый листок, кляксы с поплывшими клетками и пастой. Японка чувствовала – это сообщение от Жени. «Её прощальное письмо? Потому что такого – в лицо не скажешь». Уводи свою армию на покой. Уводи: здесь уже состоялся бой. Кто хотел и кто мог, уже принял смерть – Уводи. И здесь не на что уж смотреть. Уводи свою армию: места нет Для живых. И здесь стихнет всё наконец. Уводи и неси с нею дальше смерть. Уводи и оставь то, что хочешь, здесь. Уводи свою армию. Поле битв За спиною, а дальше – лишь твой триумф. Уводи свою армию. Не простить – Право, данное павшим от мощных рук. Уводи свою армию на заре. До неё же останься – и разори. Уводи свою армию. Жаль, тебе Не услышать слова моей любви. В горле пересохло. В памяти вспыли слова Семёна и Ани: «До свиданья, мой друг, до свидания… Эти слова пишут кровью». Моника схватилась за горло, будто его вот-вот обожжёт петля. – Женя… Нет…