123 - Сегодня поднимусь на эшафот
29 февраля 2024 г. в 14:39
Примечания:
Кицу́нэ (яп. 狐) — мифическое существо-ёкай в японской мифологии и фольклоре, лисица, обладающая сверхъестественными способностями. Часто играет роль трикстера, по поверьям живёт сотни и даже тысячи лет, а также может превращаться в других животных и человека
Булгаков, "Мастер и Маргарита"
«Иду́щий к реке́» — интернет-мем, представляющий собой четырёхминутный видеомонолог мужчины, идущего по полю и снимающего себя на камеру смартфона. Видео быстро стало вирусным, разошлось на цитаты, мемы, отсылки
Forgive-Me-Not – Опуститься в рай
Вдохновлено модом "Штольня" Макса Печени
Улица встретила девушек звёздным небом и полным отсутствием внешнего и внутреннего законов. Если кто-то и мог наблюдать, он просто не хотел этого делать, вместо этого отвернувшись и смотря в другую бесконечность отстранённо-надменным взором.
Моника держала Женю под руку, а та льнула к ней.
Они провели свой последний день, и это било в виски тараном, стараясь проломить стену непонимания, внося сумятицу и требуя скорее на что-то решиться. Впереди их ночь и половина дня. А дальше – вступят в силу последствия, с которыми придётся столкнуться уже по раздельности.
Моника целовала Женю и болезненно ощущала, что сейчас под этими чистыми прекрасными (хоть и холодно-колючими) звёздами совершаются некрасивые и глупые взаимообман и самообман, а далёкая бесконечность неба встречает если не конец, то закат тривиальной земной истории. Грустной истории, где обе не любят не только друг друга, но и себя, где вместе им быть невозможно, а порознь – немыслимо.
– В моей библиотеке? – с надеждой спросила Женя.
Моника криво улыбнулась.
– Нет в этой жизни ничего своего – только то, что мы привыкли таковым считать. Свой дом – место, где мы пока живём. Свой человек – с кем вас свели интересы или просто судьба, но пока не развели какие-то мотивы или обстоятельства (хоть та же смерть). – Японка провела подушечкой большого пальца по обручальному кольцу. – Но сегодня эта ночь наша, а я – твоя.
И, не терпя отлагательства, поцеловала в губы, прямо между опустившимися уголками. Положила ладони на ключицы и нежно повела вниз, на грудь. Лифчика не было. «Почему?» – но не время было об том думать. Женя, прикрыв глаза, резко вздохнула, и, воспользовавшись моментом, Моника вторглась языком ей в рот.
Секунда – и пионерка приняла игру языков на своей территории.
Небольшой толчок – и Женя прижалась лопатками к стене домика.
Моника сжала девичью грудь и принялась жарко целовать шею, оставив пионерку нежно, неуверенно гладить по плечам и стонать, запрокидывая голову.
– А-а-ах. Моника... Увидят... – говорить было трудно, а требовать прервать ласки ради безопасности казалось кощунством. Будто свечка хочет затушить себя, чтоб не сгореть. И всё же: – Ольга... Э-а-о... Дмитриевна...
Японка оторвалась от шеи и печально кивнула. Да, если б их сейчас за этим застукала вожатая, были б лишние проблемы. «А если смутить её? Да хоть засосать?» Идея показалась не просто глупой, но и отвратительной. Представила и решила: «Нет, не хочу я целоваться с этим медведем. И с её любовницей-змеёй – тоже!»
Моника уловила молящий взгляд Жени, которая ждала решения – хоть чего-то: хоть спастись, хоть сгореть на месте, но не замирать.
Кивок. Ладони пришлось снять с груди и взять девушку за руку.
– Веди, сова.
Она удивлённо расширила глаза всего на миг, не хватало только птичьего «у-ху» для сходства.
– А я кто? – спросила Моника. – Лиса?
Семён покачал головой.
– Нет, лиса – это Алиса, тут всё просто. А ты... Похожа, наверное. – И потёр подбородок. – Ты китсунэ,* японская богиня-обманщица: и лиса, и человек, два в одном, перевёртыш. – И почесал затылок, смущённо улыбаясь. – Ну, я о них на самом деле мало что знаю.
– Ёкай, помогающий потерянным душам найти путь… Да, это я. Как причудливо тасуется колода…*
По дороге к домику девушки никого не встретили – лишь насмешливо-холодный ветер был им спутником в опустевшем лагере, и лишь безразличные звёзды – свидетелями.
Они замерли на крыльце библиотеки, и каждая положила руку на свои ключи, но Моника тут же смущённо улыбнулась, покачала головой и разжала пальцы.
– Веди, дорогая.
Женя кивнула, развернулась, встала вплотную и повернула ключ. Секунда – и пионерка скрылась во тьме пустого здания.
Японка развернулась на шелест и перехватила занесённую над плечом руку Алисы.
– Если вздумала обманывать себя, умоляю: не обманывай её, – прошептала Двачевская. – Я это уже, кажется, говорила. Даже сходить с ума лучше на трезвую голову.
Моника вздохнула и кивнула.
– Да. Это как от уколов не отворачиваться, а наоборот…
Пионерка лишь хмыкнула и тряхнула головой. Мол, иди уже, а то заметит.
Алиса зашагала прочь, ощущая, что всё стало хоть чуточку, но правильнее, честнее.
И что шаг в бездну для всех остался в прошлом. Дальше – свобода и экстаз падения.
Сегодня поднимусь на эшафот.
По лестнице с улыбкою – идём.
Нам вниз – экстаз падения, полёт
И ужас рассозданья с новым днём.
Мы за руку возьмёмся, чтобы быть.
Друг друга чтобы мучить бездной ласк.
Дорога в небо, где беспечна высь,
Закрыта на ремонт и не для нас.
Мы метим в душу, тело в клочья рвём.
И эйфория страхи заслонит.
Нас ждёт не тривиальный ад с огнём,
А в бездне одинокий льдистый быт.
И лучше нам самим вперёд успеть,
Чтоб рока груз вконец не раздавил,
Осколки-льдинки в глаз и сердце внесть,
Из памяти изъять секунду-жизнь.
Но обе знаем: всё предрешено,
Анестезию и леченье – прочь.
Пусть души в ранах – словно решето.
Момент для поцелуев. Наша ночь.
Моника наконец зашла и нашла Женю мечущейся по зданию, чтобы решить, где и как можно было бы… Щелчок – закрыть дверь на ключ, чтобы никто не вздумал мешать утром. Оказавшись за спиной пионерки, японка положила ей ладони на плечи.
– Успокойся, всё хорошо.
Повернув голову, Женя вытянула губы и подслеповато прищурилась, силясь различить лицо возлюбленной в темноте.
– Как может быть хорошо, когда непонятно?..
Моника рассмеялась.
– Мы рождаемся, потом нам всё непонятно, потом смерть. Думаешь, кому-то этот мир абсолютно понятен?* Пока мы делаем радующие или пугающие открытия, мы люди, а не библиотеки.
Женя выпучила глаза.
– Я думала, всё должно быть по полочкам…
Японка покачала головой.
– Где всё по полочкам? В холодильниках, в книжных, в картине мира… Но картина мира отличается от самого мира так же, как схема от здания.
Она нежно запустила девушке пальцы в причёску и взлохматила.
– Ах, так! – рассмеялась пионерка и распустила бант Моники, освободив волосы.
Они поцеловались.
– И всё же… Где бы… – начала Женя.
– А у тебя в подвале есть мебель?
Пионерка замерла, и Моника испугалась, что затронула некую запретную тему и сломала бота.
Но девушка облизнула губы.
– Вообще, мне сказали туда никого не пускать чуть ли не всеми силами, но… Я сдаюсь! Сил моих нет! – откинув голову, она рассмеялась. – Одним запретом больше – одним меньше! Ты пойдёшь со мной?
Кивок.
– Конечно!
– Тогда время опуститься в рай!*
Втянув голову в плечи, библиотекарша тревожно огляделась и извлекла из потайного кармана юбки небольшой ключ, и Моника прикинула, что такого нет ни у неё, ни у Слави, ни у Виолы.
«А какого, собственно, чёрта? Что вы скрываете ещё сильнее, чем вызов автобуса?»
Но мысли тут же отпрянули, разбежались, потому что Женя впилась в губы поцелуем и пошла в атаку, используя язык, проникая в рот, пьяня и дурманя.
Японка положила ладони на грудь и прикрыла глаза…
Ощутила, как нежные ладони гладят её по животу, забираются под рубашку…
Но Женя прервала поцелуй, тряхнула головой и скрестила руки.
– Лучше сначала дойдём.
Женя так резко скрылась за стеллажами, что Моника могла бы предположить, что та перенеслась, а не зашла за них. Но это не имело значения: пионерка высунулась из-за преграды и поманила за собой.
Коврик был небрежно сдвинут в сторону, а под ним располагалась дверь. Можно было порадоваться, что не такая, как в Старом лагере или бункере – эта была приспособлена под миниатюрную библиотекаршу и просто открывалась.
Щелчок – Женя, не вынимая ключа, потянула на себя, поддела край дверцы и распахнула её. Вниз вёл тёмный мрачный проход.
Девушка качнула головой, и Моника, затаив дыхание, начала спуск по крутой лестнице, вцепляясь в перила и с опаской ставя ноги. Взгляд наверх – лицо Жени менялось с испуганного на торжествующее, потом на нетерпеливо-предвкушающее и так по кругу.
Наконец подошвы коснулись пола, можно было звать хозяйку и губить себя окончательно, хотя бы взаимно.
– Может, хоть свет включишь? – рассмеялась Женя. После секундной заминки она пояснила: – Справа на стене.
Моника шарила совсем недолго: выключатель располагался достаточно удобно для их с библиотекаршей роста.
Вспышка.
Если Женя спускалась вполне тривиально, то помещение интриговало. Было к чему присмотреться, и взгляд метался, будто вор, пытавшийся схватить то одно, то другое из хранилища, в которое попал то ли по большому блату, то ли по большой ошибке.
У простой скучной бетонной серой стены стоял массивный металлический стеллаж, на полках которого уныло разместились мешки муки, банки с краской, вёдра, коробки с порошком, тряпки, какие-то пожелтевшие ветхие книги (которые, похоже, уже не решались доверять пионерам).
Но привлекла большее внимание не эта стена, а другая, ещё более безрадостная – сплошная и пустая. Только вот она была неестественно тёмной, будто свет не отражался от неё, а умирал на ней… или проходил насквозь.
Японка наклонила голову набок, и похожий мрак скрыл на миг её глаза.
– Мо… – только и успела тревожно произнести за её спиной Женя, когда женщина вытянула руку вдоль пола, игнорируя стену, отчего кисть, не встретив препятствия, утонула в незримом.
Дальше была комната, это Моника могла сказать абсолютно точно.
«Мне нужны ответы», – мысли приняли эту форму.
Пионерка за спиной сложила руки на груди.
Она ощущала, что творится что-то неладное, и боролась с собой: почему-то безумно хотелось отвести глаза и подумать о чём-то другом, может быть, даже отойти, оставить Монику наедине с… И это «с» давило на мозги, до боли в глазах, заставляло сжимать зубы и кулаки.
«А какого, собственно, чёрта?!»
Женя не понимала, почему это она должна ни с того ни с сего оставить любимую. Не понимала и даже пересилила себя – сделала шаг вперёд и взяла японку за руку.
– Что ты… что здесь…
Пальцы Воспитателя тем временем порхали в воздухе, выстукивали на нём на секунду отдававшиеся золотистыми вспышками знаки.
– За мной.
И, не терпя отлагательств или сомнений, схватила Женю за руку и сделала шаг вперёд – в стену.
Скрытое от глаз помещение оказалось поистине огромным – размером с библиотеку, а то и больше.* Спрятанное и от пионеров, и от Пионеров, оно явно предназначалось для работников проекта. Но каких и зачем?
Девушка, держась за руку Моники, шла следом, ничего не видя и не понимая, как пьяная.
Нагрудный карман жёг спрятанный там ключ, а пальцы – холодная ладонь японки. Это не давало расслабиться и провалиться в ничто, отдаться нахлынувшему счастью… эйфории…
Вдоль одной из стен стоял длинный стол, и модели на нём напоминали что-то безумно близкое и знакомое – лагерь!
Взгляд вёл женщину путеводной нитью, а может, притягивал, как лебёдка. Так или иначе, но Моника тут же нависла над макетом и потянулась к нему… и ладони натолкнулись на холодное стекло. Японка истерически, надтреснуто рассмеялась. Конечно же, у лагеря есть границы! А стена на то и стена, чтобы оставаться стеной, с какой стороны ни бейся в неё. А ведь совсем невидимая…
Дрожа всем телом и часто дыша, покачиваясь вперёд-назад, Моника прильнула ладонями и подушечками пальцев к преграде и исследовала её, искала бреши и границы. Купол был безупречными: и покрывал лагерь целиком, и не оставлял на себе следов прикосновений. Сердце трепетало и болело, но японка не могла остановиться, даже ощущая себя жгущимся о лампу мотыльком.
От прерывистого дыхания уже кружилась голова, покалывало пальцы, давило в груди.
«Гипервентиляция», – констатировала Моника и усилием воли сделала шаг назад. В глаза бросилось то, что до этого ускользало от взгляда. Небольшая панель, всего несколько кнопок и две перчатки, жёлтые, на вид резиновые, но тут и там утыканные микросхемами.
Японка усмехнулась и покачала головой.
– Вы могли их сделать какими угодно, хоть латными, хоть кружевными, но вы решили придать им такой вид. Наверное, чтобы больше верилось в то, что всё действительно научно. Ну-ну.
От раздражения и из чувства противоречия Моника резко отвернулась к другой стене и увидела шкаф с колбами, пробирками и инструментами… Особенно подозрительно выглядели среди них ведро, лейка, лопата и ни на что конкретное не похожий огромный шар с (на вид пластиковым) «оперением», «хвостом».
Всего несколько шагов – и Воспитатель уже вплотную разглядывала диковинки, приложив палец к губам.
– Да…
Надписи, безусловно, всё упрощали.
Вот она, черта настоящих взрослых – если что-то нужно, стоит это просто сказать, написать. Моника была согласна с Семёном.
«Метеор(ит)» под шаром проясняло, зачем такая форма. На лейке значилось: «Дождь». Ведро носило название «Наводнение». Химикаты действовали куда тоньше и интереснее. «Феромоны», «Дух конфликта», «Стужа», «Жидкое пламя», «Туман 1», «Туман + ужасы», «Туман + совесть»…
Моника хмыкнула, отвела руку, и пальцы зависли над консолью. Взгляд расфокусировался, и женщина принялась искать нужные команды. Они и не были спрятаны – всё оказалось под рукой, хоть сейчас наводняй «Совёнок», приправляя это пожаром на фоне снега и оставляя запершимся в одном помещении обитателям лагеря единственное утешение – возлюбить друг друга…
Воспитатель хмыкнула и тряхнула головой.
– Зачем это, если…
На лице Виолы на миг промелькнула неприязнь.
– Потому что иду сквозь код, как… Как там говорит твой Семён? Как сквозь револьверный лай. Код не плывёт через меня, как это имеет место с тобой. – Тон стал холодным. – Моя консоль в медпункте, мой дополнительный инструментарий – в том подвале. Мои дополнительные мобильные инструменты – вы. Я – куратор, не архитектор, не агент. Вопрос закрыт.
– Но всё же…
Моника не могла отвести взгляда от реагентов.
Раз за разом он останавливался на одном и том же месте.
Выбор был, но даже от теоретической возможности воспользоваться шансом Воспитатель не могла отказаться.
Она протянула руку и с опаской коснулась колбы, в который плясал, будто запертый зверь носится по кругу, огонь. Стекло, на удивление, оказалось холодным. Японка подняла ёмкость глазам и на миг обернулась. Женя так и стояла у стены, застыв с пустым взглядом.
– Тем проще… – Она опустила глаза на макет лагеря и с мазохистским удовольствием уставилась на полностью подвластный ей музклуб. – Помни меня…
Кнопка на внешний пропуск в купол. Надеть перчатки. Вынув притёртую пробку и ощутив запах серы, Моника ухмыльнулась, подалась вперёд и вытянула руку. Начала наклонять колбу. И наконец дала огненной капле покинуть колбу. Она летела нарочито медленно – казалось, её можно поймать и вернуть в ёмкость. Но даже будь такая возможность, японка бы скорее пустила ещё несколько капель следом, чем вернула ту.
С омерзительным чавканьем, она не разбилась, а, как жир, принялась впитываться в крышу.
– Ну же…
И вот спустя миг всё маленькое здание было объято пламенем.
Оно пожирало ненужный, осиротевший клуб и грело душу.
Неосторожно всплеснув руками, Воспитатель с удивлением заметила, как перчатки (так вот зачем они!) прошли здания и деревья насквозь.
Улыбаясь и не отводя взгляда от здания, Моника на ощупь достала телефон. Опустила глаза на экран, чтобы найти в плейлисте нужную песню. Ту, что пел Семён, прежде чем совсем недавно исчезнуть в таком же горящем музклубе.
Она так и называлась – «Помни меня», всё оказалось до безумия просто.
Телефон пел реквием, а клуб горел.
Не дождавшись последних нот, здание взорвалось и обрушилось.
Подвал будто снова погрузился во мрак, затем смолкла и песня.
– Покойтесь с миром. Пока что.
Женщина закупорила и убрала колбу и с улыбкой, полной тоски, взирала сверху на обгоревшие руины. Лагерь ещё и внешне стал таким, каким был без них двоих. Какой была её душа…
Перчатки заняли своё место, и с ними японка лишилась будто и части тяжести на душе, и части сил.
Моника ещё какое-то время молчала.
На плечи легли холодные, но нежные ладони.
Японка обернулась и лицом к лицу оказалась со встревоженной Женей.
– Моника? – тревожно обратилась она. – Это страшное место… Ощущение, что здесь пропала я… а потом и ты…
Воспитатель кивнула: неплохое описание программных барьеров и самозабвенной увлечённости.
И тут взгляд привлёк блеск за плечом библиотекарши – привлёк и потащил неумолимо, как чёрная дыра.
У другой стены располагался другой стол; что было на нём, женщина не увидела и (по старой привычке) подслеповато прищурилась.
– А это… – начала было Моника и углядела по обе стороны от стола два кресла, одно было похоже на гинекологическое, а другое – на стоматологическое.
Словно чёрная туча, скала, Женя встала между ними, знаменуя конец поиска ответов и рассеянного внимания, и сурово покачала головой.
– Если захочешь – потом. Но сейчас ты моя!
Она требовала ласки и была в своём праве.
Моника зарделась, прильнув к пионерке, принялась гладить её по лопаткам и затылку и впилась в губы поцелуем.
Женя прижала японку за попу к себе.
Оторвавшись, они масляно посмотрели друг на друга, пионерка подалась вперёд, к уху, и прошептала, обжигая дыханием: «Моя». И прикусила за мочку. По телу прошёл разряд, и, пользуясь замешательством, Женя потащила японку ко входу, где у стены стоял широкий чёрный диван.