Преподаватель

      На следующие два занятия философии я не пошёл и также пропустил очередное плановое собрание по диплому. Мистер Уэй одновременно пугал меня, смущал, заводил в тупик, ломал мои стереотипы и… привлекал. Я не понимал, что чувствовал, не знал, как реагировать на преподавателя дальше и как общаться с ним. Но, пожалуй, больше всего меня пугала перспектива того, как именно он будет контактировать со мной. Что мистер Уэй имел в виду, давая прочесть те строчки? Что он заводит игрушки ключиком? Что я игрушка, которую он собирается заводить ключиком? И вообще, что значит «заводит» и что такое для него «ключик»? Может быть, в этом был какой-то сексуальный подтекст? Или угроза?       Мне казалось, что моя голова скоро взорвётся от этих мыслей, потому что они присутствовали постоянно, чем бы я ни занимался, и с каждым днём их становилось всё больше, количество буквально росло с арифметической, нет, даже с геометрической прогрессией. И вот, наконец, настал тот день, в который я твёрдо решил поговорить с мистером Уэем и задать все терзавшие меня вопросы напрямую.       Когда я стоял у дверей аудитории, в которой прямо сейчас мой преподаватель вёл занятие, большая часть прежней уверенности начала улетучиваться. Я принялся перебирать в голове отговорки, почему не могу сделать этого сегодня, но так не вовремя прозвенел звонок, не оставивший мне шанса придумать оправдание для самого себя. Из класса вывалилась радостная толпа студентов. Меня передёрнуло, я нервно выдохнул и всё-таки, не глядя, шагнул в аудиторию, будто в тёмную бездну.       Совершенно не ожидая этого, в дверях я налетел на человека, который был на полголовы выше меня и пах таким же одеколоном, как у моего отца. На пол упала стопка бумаг. Подняв глаза, я увидел мистера Уэя, на его губах играла лёгкая ухмылка. Он будто бы и не был удивлён нашему внезапному столкновению, словно стоял здесь и специально ждал, когда же я на него уже натолкнусь. Одной рукой преподаватель поправил прядь моей чёлки, выбившуюся из-за маленького происшествия, а потом отступил на два шага назад. Что это вообще было? Мне показалось, на какой-то момент я просто прекратил дышать.       Мистер Уэй облокотился о парту и кивнул на валяющиеся бумаги:       — Это ты должен их поднять, ведь из-за тебя они упали.       Я нахмурился, но наклонился. Что-то мне эта реплика напоминала, но я никак не мог определить, что.       — Полагаю, Фрэнк, ты хотел со мной поговорить? — мистер Уэй задумчиво перевел взгляд на окно. — Наверняка о книге? Скажу сразу: можешь не напрягаться, это было сделано только для твоего размышления. Но мне интересно, что ты из этого вынес?       Теперь уже он пристально смотрел на меня, так и застывшего на входе со стопкой бумаг в руках. Честно, я не ожидал столь резкой проницательности, да и вообще надеялся, что сегодня на вопросы придётся отвечать преподавателю, а не мне. Складывалось такое ощущение, что он всегда немного наперёд знал всё, что я скажу или сделаю. Это определённо вселяло неуверенность. Мистер Уэй поднял одну бровь, ожидая ответа.       — Я подумал, что это странно, и что вы мне угрожаете. И что это может быть с сексуальным подтекстом, — протараторил я, покраснев, словно рак.       Преподаватель усмехнулся, легко оттолкнулся руками от парты и подошёл ко мне, беря стопку листов и почти касаясь своими пальцами моих.       — Фрэ-энк, — протянул мистер Уэй, делая особый акцент на букве «э», — если бы я хотел сделать что-то с сексуальным подтекстом, я бы нашёл более элегантный способ, — он всё также стоял близко, я не решался двинуться, шумно сглотнув. — Даже сейчас, — мужчина наклонился, буквально шепча на ухо своим бархатным голосом, — я веду себя более сексуально, а я ведь даже не стараюсь, — его слова стали почти еле различимы. — Если бы я поцеловал тебя прямо в эту секунду, ты бы сдался мне, готов поспорить. Зачем выдумывать для этого какие-то записки?       Это было неожиданно и неловко. Он был моим преподавателем, мистером Уэем, и шептал что-то там про поцелуи в эту секунду? Если бы я пошёл в главный офис и рассказал там об этом всем, его могли бы уволить. И я бы так и сделал, если бы на его месте был кто-то другой. Но в тот момент по спине пробежало стадо мурашек. Я пытался не признавать этого, но он действительно был чертовски прав. Я бы сдался и был готов сдаться ещё миллион раз. Мужчина стоял так близко, но недостаточно, чтобы мы соприкасались телами, и в моем помутившемся разуме появился безумная идея сократить это расстояние. Разумеется, я достаточно управлял собой, чтобы этого не сделать. Но, кажется, это был первый раз в жизни, когда я захотел мужчину. В штанах медленно начало нарастать напряжение, отчего я принялся дико смущаться. К тому же, от преподавателя всё ещё пахло как от моего отца, и это казалось каким-то жутким извращением, добавлявшим ситуации пикантности и неудобности.       Мистер Уэй, будто почувствовав это, отодвинулся так же неожиданно, как и подошёл, оставив меня в неизменном бездвижии ещё больше заливаться краской. Наконец-то я смог спокойно вдохнуть. Он, будто ни в чём ни бывало, взял свой дипломат и с сухой деловитостью начал складывать туда эти пресловутые листки. Воцарилось молчание, прерываемое только уличным шумом, шедшим из окна, и копошением мистера Уэя. Даже если бы и хотел, я всё равно не смог бы ничего из себя выдавить, так как находился в полнейшем шоке. Что он вообще делает? Он свихнулся?       Справившись с документами, преподаватель снова повернулся, взглянув в мои глаза и ни с того ни с сего спросив:       — Фрэнк, я ожидал, что к прошлой консультации по твоей научной работе у тебя уже будет готова часть про Фрейда. Я не ставил это как конечный срок, но у меня были некоторые надежды на твой счёт. В чём проблема?       У моего преподавателя был какой-то особый талант задавать вопросы в самый неподходящий момент. И это каждый раз резко выбивало меня из колеи, не оставляя ни малейшего шанса придумать какую-то отговорку или более-менее внятный ответ.       — Я… я… Да, простите, я всё сделаю, я просто… Не очень понимаю, как он связан с моей темой. Пока что я читал про родителей, и либидо и перверсии, но мне это ни о чём не говорит.       — Фрэнк, рынок — это люди. Существует, конечно, всякая мишура про «невидимую руку» и так далее. Да, безусловно, это имеет смысл. Но любая экономическая система, да и вообще всё вокруг нас упирается в человека. Это же очевидно. И если ты хочешь управлять рынком, то надо учиться управлять людьми. Конечно, концепция Фрейда далеко не самая актуальная, но, мне кажется, её связь с твоей темой лежит на поверхности. Почему я должен объяснять всё тебе, словно десятилетнему ребенку? Мне казалось, что это должно быть предельно ясно. Почему твои родители не вложили тебе в голову такие очевидные вещи? Ты же должен будешь работать с этим.       Я остолбенел. Как мы вообще дошли до моих родителей? Преподаватель был явно раздражён, будто несколько минут назад не стоял вплотную ко мне, шепча неприемлемые для своего положения вещи. Он устраивал мне какие-то эмоциональные американские горки. И, кажется, последние два вопроса не были риторическими, потому что он выжидающе смотрел на меня, видимо, предполагая, что я что-то скажу.       — Не переживайте, мои родители так же разочарованы во мне, как и вы, — это было сказано спокойно, но с некоторой долей вызова. Мистер Уэй всё-таки сумел задеть больную для меня тему.       Преподаватель еле заметно качнул головой:       — Фрэнк, давай не будем прибегать к пассивной агрессии?       Это заставило меня ещё сильнее вспыхнуть, и вот я тоже будто бы не стоял несколько минут назад с начинавшим твердеть стояком в штанах, желая, чтобы мистер Уэй приблизился ко мне. Такая вежливо-понимающая, проницательная и высокомерная манера «мудрого требовательного учителя» была особенно свойственна старшему поколению в моей семье. За все эти годы у меня выработалась некоторая аллергия, отторжение всего, что мало-мальски походило на неё. Подключив всё своё самообладание, я, как можно более размеренно, произнёс:       — Видимо, вы не знаете, что такое пассивная агрессия, мистер Уэй.       Мужчина улыбнулся и прикрыл глаза, словно я был каким-то глупым ребёнком, который совсем-совсем ничего не понимает в жизни. Это бесило.       — Мне кажется, у нас с тобой сейчас не выйдет конструктивного диалога. Наш разговор заходит в плоскость не очень интересного мне дискурса. Можешь позвонить мне или подойти в другой день, если захочешь серьёзно обсудить твою работу, — мистер Уэй помедлил. — Или что-либо ещё.       На этой ноте преподаватель, обогнув меня, всё ещё стоящего в дверях, вышел из аудитории. Около минуты я слушал раздающиеся по пустому коридору звуки его шагов, а затем, яростно что-то прорычав, со всей силы пнул мусорку и тоже направился прочь.       Я не понимал, чего этот человек добивался от меня. Больше всего на свете я хотел бы знать, что происходило у него в голове и чего он хотел. Я чувствовал себя каким-то подопытным кроликом, который не может понять более широкого замысла учёного и просто мечется из стороны в сторону, пытаясь хоть что-то сделать со своей жизнью.       На протяжении ближайшего месяца я ещё несколько раз пытался вступить с преподавателем в диалог, призвать его к ответу, каждый раз божась самому себе, что в этот раз точно устою, точно не потеряю лицо. Но любой наш разговор заканчивался тем, что я оставался обезоруженным и беспомощным.       Между нами больше не возникало таких же почти интимных ситуаций, как в том кабинете. Мистер Уэй ни разу с того случая не позволил себе сделать что-либо подобное. В каком-то смысле я радовался этому, потому что мне было необходимо время, чтобы прийти в себя, осознать произошедшее и справиться со своими ощущениями. Я должен был принять себя и окончательно признать, что меня на самом деле привлекают мужчины. Теперь уже во всех аспектах. Не знаю, почему этого не произошло раньше. Наверное потому, что я ещё не встречал никого столь же противоречивого, привлекательного и непознаваемого, как мистер Уэй. И ещё ни один мужчина не делал мне никаких подобных намеков.       Отчасти я боялся своих собственных мыслей и ощущений. Думал о том, что будет, если я вдруг захочу быть с мужчиной. Жить с мужчиной. Как отреагируют мои родители, и насколько это будет больно? Я старался откинуть эти размышления на задворки своего сознания, просто убежать от них. Но, конечно, этот маленький червячок тревоги всё равно медленно, но верно пробирался на поверхность. И это было лишь делом времени.       Более того, мистер Уэй начал с каждым разом всё больше и больше напоминать мне отца своей манерой общения, поведением, иногда жестами. У него ведь даже был тот же самый одеколон, который я не спутаю ни с чем. Папа пользовался им с самой молодости, поэтому, помимо маминого, это был один из первых запахов, который я запомнил. Тогда они ещё хотели проводить со мной время.       Но самым отвратительным было то, что мистер Уэй относился ко мне так же, как и мой отец. Это пренебрежение, снисходительность со стремлением к доминированию, неприятие моей точки зрения, умаление и упрощение всего, что я говорю. Такое поведение пробуждало во мне агрессию вместе с желанием доказать, что я чего-то стою. А также заставляло вечерами сидеть дома и не общаться ни с кем.       Как-то почти ночью я абсолютно спонтанно набрал его номер, даже не подумав о том, что в такое время людям звонить не принято. Особенно, если эти люди — ваши преподаватели по философии, как бы они там себя ни вели. В трубке звучали гудки, а сердце начало выбиваться из грудной клетки. Меньше, чем через минуту, он ответил. Мистер Уэй тяжело дышал, будто бы прямо сейчас находился на пробежке. Но кто бегает в такой поздний час?       — Фрэнк, чего тебе? — достаточно грубо выдавил из себя преподаватель.       В этот момент я понял, что даже не придумал, что скажу и как объясню ему этот звонок.       — Мистер Уэй, я хотел… У меня личный вопрос. Вам удобно сейчас говорить? — пришлось тянуть время и буквально придумывать на ходу.       Преподаватель хмыкнул, словно это его заинтересовало, и попросил секунду подождать. По характерным звукам я понял, что он куда-то положил трубку, возможно, на стол. Послышался женский голос, слишком далеко, чтобы я мог разобрать, что он говорит. Затем и мистер Уэй сказал что-то малопонятное. Завязался разговор на повышенных тонах со стороны девушки. В этот момент я понял, что, похоже, отвлёк своего преподавателя от кое-чего важного. Как я мог забыть о его привычке снимать кого-нибудь в баре почти каждую ночь? Удивительно, что он вообще согласился со мной говорить. Неужели ему действительно интереснее слушать мои «личные вопросы», чем приятно проводить время с дамами? Это даже льстило. И было совсем на него не похоже.       Пока на другом конце ссорились, у меня появилось время решить, что же я всё-таки скажу. Как мы все знаем, ночь — время откровений и безумных поступков. Слышал, специалисты говорят, что эмоции ближе к концу дня ярче и сильнее, чем утром. Видимо, именно поэтому мою голову посетила абсолютно неразумная и бесстрашная идея, о которой я норовил очень сильно пожалеть.       — Какой у тебя вопрос, Фрэнк? — почти уже без раздражения спросил вернувшийся мистер Уэй.       — Я хотел узнать, как вы поняли, что вы — гей? — я замер, почти переставая дышать, руки затряслись, в животе что-то начало переворачиваться. Возможно, это были мои органы, которые пребывали в шоке от того, что я только что сказал. В голове это звучало гораздо лучше, поэтому я просто мечтал о возможности забрать слова назад. Скорее всего, он сейчас опять начнёт свои издевки надо мной.       — Это очень тупой вопрос, друг мой, — видите, я никогда не был так сильно прав. — Во-первых, я не гей.       — А кто? — с недоумением спросил я. Наверное, мне накануне чем-то отшибло мозги, а я даже не заметил.       — Ради всего святого, Фрэнк, не будь таким невежей. Пожалуй, мне надо было дарить тебе книгу по сексуальному воспитанию для детей. Что-то вроде «Как взрослые любят друг друга», — послышался смешок человека, явно довольного своей остроумной шуткой, но мне вот было на тот момент скорее неловко, чем смешно. Мистер Уэй продолжил:       — Как я могу быть геем, если в среднем за год около 68% моих половых связей — женщины.       — Вы что, ведете статистику? — прыснул я. Была моя очередь смеяться.       — Разумеется. Это очень полезно для понимания того, что происходит в твоей жизни. Да и в жизни людей вокруг тебя тоже, — преподаватель говорил так, будто это была самая очевидная вещь на свете, и все, кроме меня, ведут эту странную статистику. — На основе этого можно заключить, что я, как минимум, бисексуален. Ну и, во-вторых, я понял это достаточно просто. У меня встал на человека моего пола, затем у нас произошёл половой акт, мне понравилось. Конец истории.       — И у вас не было переживаний по этому поводу? Как ваши родители это воспримут, например?       — Мои родители погибли до того, как я окончательно определил свою ориентацию, — мистер Уэй замолчал.       — Простите, я не хотел… — было начал оправдываться я, жалея о том, что вообще спросил такой личный вопрос. Но преподаватель меня перебил:       — Да нет, мне, — он помедлил, — всё равно. Я говорю это к тому, что, нет, я не переживал из-за того, что кто-то что-то подумает. Я вообще никогда не переживаю, — мне показалось, что последнее предложение прозвучало достаточно грустно. — К чему ты это всё спрашиваешь? Всё-таки решил, что гей? — на этой ноте преподаватель заметно оживился.       — Ну, если следовать вашим определениям, скорее бисексуал, — мне стало неловко.       — М-м-м, — протянул преподаватель, — первый раз переспал с мужчиной, да?       — Нет, но… — тут я уже начал краснеть, благо, мой собеседник не мог этого увидеть. — Я, э-э-э… Один мужчина заставил меня… Возбудиться, — последнее слово я пробормотал совсем тихо и невнятно, в надежде, что мистер Уэй меня не услышит. Но это было тщетно. Он рассмеялся, что отчасти сделало, как минимум, очень неприятно. Я почувствовал себя выставленным на посмешище. И вновь эта отцовская черта в моем преподавателе, такое сходство уже даже начинало пугать.       — Ладно, Фрэнк, я рад, что ты начинаешь познавать свою сексуальность, но почему ты решил позвонить почти ночью и обсудить это именно со мной? Это немного странно, не находишь? Я твой преподаватель в университете. У тебя что, нет друзей?       Если бы я мог залиться краской ещё сильнее, я бы, наверное, это сделал.       — Есть, но вы единственный человек в моём окружении, который не совсем традиционной ориентации. Я думал, что вы можете посоветовать что-то полезное. И, — тут я снова замешкался, не зная, стоит ли что-то ещё говорить, — я боюсь, что не все примут меня.       — Фрэнк, предположу, что у тебя не очень богатый сексуальный опыт, но, знаешь, есть люди, которые любят очень… необычные вещи. Ты даже представить не можешь, насколько необычные. И у них всё хорошо в жизни. Так что, если тебе нравятся мужчины, я не вижу никакого повода из-за этого переживать. Расслабься и позволь какому-нибудь парню поиметь тебя, — он усмехнулся, а я удивился лексикону, нетипичному для мистера Уэя.       — Но… — было начал я, однако преподаватель в очередной раз не дал мне сказать. Что за привычка такая?       — Думаю, я достаточно исчерпывающе ответил на твой вопрос. Теперь позволь мне вернуться к моей бисексуальной жизни, хорошо? — не дождавшись ответа, мой собеседник положил трубку.       Я вздохнул и закрыл глаза, пытаясь переварить только что произошедший разговор. Но сон, так внезапно обрушившийся на меня, не позволил этого сделать.

***

      К сожалению, это был последний нормальный разговор с мистером Уэем, когда он спокойно и относительно серьёзно отнёсся к моему вопросу. Словно какое-то помутнение его рассудка, словно на один вечер он решил начать воспринимать меня как почти что равного, а потом передумал, и всё вернулось на круги своя. Вернулось унизительное снисхождение с нотками презрения и иногда разочарования. Вернулась отцовская манера. Было такое ощущение, что я не оправдал каких-то его ожиданий, и теперь он изо всех сил старался это показать любым своим действием или словом.       Со временем рвение что-то доказать сменилось на какое-то подобие депрессии. Я вообще перестал выходить куда-то с друзьями и знакомыми, постоянно чувствуя себя эмоционально подавленным и уставшим. Казалось, что весь мир относится ко мне, как мой отец. Казалось, что я ничтожество, чью ценность определяет только милость или немилость определённых людей. Например, кто я без денег своих родителей? Что бы я делал сейчас, выгони они меня из дома? И милость эта находилась как никогда под угрозой. Я боялся, меня по-настоящему сковывал страх оказаться в ловушке из-за моей сексуальной ориентации. Мистер Уэй своим поведением и словами каждый раз заново запускал по кругу все эти мысли, заставляя глубже и глубже опускаться в какую-то безвылазную чёрную дыру, в которой вообще нет и намёка на свет.       А ещё мне начало казаться, что за мной кто-то следит. Несколько раз я видел одного и того же мужчину с фотоаппаратом рядом в разных частях города, меня не покидало чувство, что кто-то всё время смотрит на меня или идёт следом. Я сообщил об этом родителям, но они лишь отмахнулись, предположив, что я просто пытаюсь использовать это в качестве оправдания пропусков в университете. Я стал очень закрытым, нервным, вечно всех подозревающим. Мои передвижения начали ограничиваться дорогой от квартиры до университета и обратно. Я даже почти перестал покупать продукты и поэтому сильно похудел. Рэй звонил каждый день, пытаясь убедить в том, что мне уже нужна помощь специалиста. Со временем я просто перестал отвечать на звонки, отправляя смс, что очень занят.       В декабре, накануне важных экзаменов, после того, как мистер Уэй снова сказал что-то скрыто-унизительное, я принял решение, что вообще не выйду из дома до того момента, пока мне не станет лучше.       Для меня мой преподаватель стал таким человеком, после встречи с которым хочется закрыться в своей комнате, орать и ненавидеть себя. А ещё хочется избавиться от этого чувства, разрывающего изнутри, когда кажется, что ты не такой, как надо, неправильный; хочется смыть с себя всю ту грязь, которая и является, в общем-то, тобой, твоей сущностью, от которой никуда не деться. Мистер Уэй стал неудобным человеком. Человеком, высасывающим все силы. Человеком, до боли напоминающим мне моего отца. И если какое-то время назад я пытался сделать всё, чтобы где-нибудь с ним пересечься или узнать о нём больше, то теперь я прикладывал максимальные усилия, чтобы его избегать.       Время шло, но легче никак не становилось. Приближалось Рождество, а я всё так и лежал в своей шикарной конуре, зарытый в куче мусора и грязных вещей, не желая пускать внутрь даже домработницу. Я стал вынужденным отшельником. И, это было совершенно точно, Рэй был абсолютно прав: мне требовалась помощь. Но я боялся сам себе в этом признаться.       Двадцать третьего декабря раздался звонок в дверь. Я нехотя встал с кровати, которую вообще почти не покидал, и поплёлся открывать. Предварительно посмотрев в глазок, чтобы убедиться, что ко мне не явился мой воображаемый преследователь, я распахнул дверь. На пороге стоял мистер Уэй.