Преподаватель

      Преподаватель держал в руках пакет с продуктами, который, ничего не сказав, протянул мне. Я в недоумении принял «подарок» и поставил его в прихожую, не сводя при этом глаз с неожиданного гостя.       Мистер Уэй оглядел меня с ног до головы и молчаливо нахмурился. Стоит отдать должное, выглядел я действительно плохо. Не брился уже несколько дней, а также не расчёсывался, не мыл голову и даже не чистил зубы. На мне не было рубашки, я стоял в домашних шортах с бесчисленным множеством пятен от еды. Думаю, от меня сильно пахло сигаретами, потом и пивом, но я, конечно, уже привык к своему запаху, не замечая его. И, если честно, на тот момент меня это волновало в последнюю очередь. Всё, о чём я мог думать, так это о том, зачем преподаватель пришёл в мой дом. Чтобы ещё немножко поиздеваться? Разве не видно, что это последнее, что мне сейчас требуется? Неужели он действительно такой садист?       Мистер Уэй тяжело вздохнул и всё-таки решил прервать немую сцену, развернувшуюся на пороге моей квартиры.       — Ты жив, это радует. Фрэнк, мне кажется, нам нужно поговорить. Я могу войти? — его голос был тихим и даже почти мягким, будто он боялся сказать что-то, что меня спугнёт.       Сначала я принялся всерьёз рассматривать вариант просто захлопнуть дверь перед лицом преподавателя, но, пораскинув мозгами около тридцати секунд, я всё же отступил в сторону, дав понять, что он может попасть внутрь. Мистер Уэй коротко кивнул и уверенно прошёл мимо, направляясь прямо в гостиную и не дожидаясь меня. Это было достаточно нагло, но вполне в его стиле. Я потёр глаза, пытаясь привести себя в состояние человека, способного адекватно воспринимать информацию, и последовал за ним.       — Мистер Уэй, что вам нужно? — я встал посреди комнаты, хмуро смотря на мужчину, усевшегося в кресло даже не сняв пальто.       — Я не знаю, что происходит у тебя в жизни, но Майк сказал мне, что ты не только не появляешься в университете, но не отвечаешь ни на чьи звонки, не выходишь из дома. Говорит, что в последний раз, когда он тебя видел, ты был очень тощий, — преподаватель пробежался глазами по моему торсу, — и он чертовски прав. Ты ешь вообще?       — Вы не ответили на мой вопрос, — мне безумно хотелось закончить с этой встречей, снова забраться в свою кровать и никого не видеть.       — Я твой научный руководитель, Фрэнк, а значит, самый ужасный враг и самый близкий друг. Ты не пишешь свою работу. Будь это кто-то ещё, я бы давно уже отказался от него, — он говорил как-то сочувственно, по-дружески аккуратно. Это удивляло, и я ждал подвоха.       — Ну так откажитесь от меня, что во мне особенного? Я всё равно не хочу больше ничего писать с вами, — и это была чистейшая правда.       — Почему? — мистер Уэй в удивлении поднял брови. Как будто правда не понимал.       — Вы относитесь ко мне как к отбросу, — я закатил глаза, а затем истерично усмехнулся. — Но, может, вы и правы. Посмотрите на меня! — я широко раскинул руки, словно статуя Иисуса Христа в Рио-де-Жанейро.       — Но я со всеми так общаюсь, — преподаватель внимательно смотрел на меня, словно стараясь уловить и интерпретировать каждое моё движение и слово. — Почему это тебя так сильно расстраивает?       — Вы напоминаете одного важного мне человека, не думайте, что проблема исключительно в вас, — я задумался. — Но, знаете, я всё ещё плохо понимаю, зачем вы пришли.       Мистер Уэй встал и подошёл ко мне на расстояние вытянутой руки, я почувствовал, что от него до сих пор сильно пахло тем же самым одеколоном.       — Не могу сказать, что сильно волнуюсь за тебя, но, — я скрестил руки на груди и вопросительно поднял бровь, ожидая продолжения, — ты нравишься мне и кажешься неплохим человеком. Мне бы было досадно, если бы ты продолжил так вот сгнивать. К тому же, — мистер Уэй зеркально повторил мою позу, — я почти уверен, что с тобой не происходит ничего серьёзного. Ты просто лежишь и жалеешь себя, потому что думаешь, что такой особенный с такими неповторимыми и невыносимыми проблемами. Очевидно, что ты заблуждаешься. Решить можно всё. Кто-то ведь должен был тебе это сказать, правда?       Меня словно окатили холодной водой, но удивлён я всё-таки не был. Конечно, стоило ли ожидать от этого человека чего-то другого? И, возможно, я бы разозлился и начал обвинять его в том, что он опять сделал это: обесценил мои проблемы в своей обычной снисходительной манере, которая просто убивала. Но всё сказанное после «ты мне нравишься и кажешься неплохим человеком» будто бы и не имело больше никакого значения. Пустой звук. Всё, кроме «ты мне нравишься». В голове стучало. «Ты мне нравишься». «Мне нравишься». «Нравишься». «Нравишься».       Я сам не знаю, почему это произвело на меня такое впечатление. Я столь долго злился на своего преподавателя, который заставлял меня чувствовать себя неприлично плохо, а теперь самая простая фраза без какого-либо подтекста встрепыхнула моё сердце. Возможно, я просто хотел услышать от него именно эти слова? Возможно, эмоциональные качели, на которых я самозабвенно летал последние несколько недель, снова дали о себе знать? Или, может быть, я просто уже потерял способность адекватно реагировать на вещи? Я не имел понятия. То, что я чувствовал, не поддавалось вообще никакой логике, и поэтому мне совсем не нравилось и не хотелось это ощущать. Оно пугало. Но я ничего не мог поделать. Я молчал и глупо пялился на мистера Уэя.       — Ты собираешься провести рождество так, Фрэнк?       Я медленно кивнул, не понимая, какая ему вообще разница.       — Я буду в баре завтра. Меня не очень волнуют все эти праздники, но, возможно, ты захочешь выползти отсюда и провести вечер нормального человека. Можешь приходить. Я даже разрешу тебе болтать о своих проблемах, если нужно.       Я всё также молчал и не двигался. Не знаю, что было написано у меня на лице, но мистер Уэй усмехнулся и добавил:       — Не думай слишком много. Назовём моё предложение рождественской благотворительностью.       На этой ноте преподаватель, приблизившись, легонько похлопал меня по щеке, буркнув что-то вроде «помойся, парень», а затем направился к выходу. Стоя спиной к двери и так и не развернувшись, я лишь услышал, как она хлопнула. Громкий удар схватил меня своими цепкими пальцами и вернул в реальность. Я удивлённо моргнул и опустился на рядом стоящий диван, проведя в тишине неопределённое количество времени, скрупулёзно пытаясь разложить по полочкам мысли.

***

      Утро двадцать четвёртого декабря выдернуло меня из беспокойного сна солнечными лучами, проникшими через окно и хитро миновавшими плотные занавески, которые я плохо задёрнул вечером. Пришлось перевернуться на другой бок и снова закрыть глаза, перед которыми до боли подробно материализовался вчерашний разговор с мистером Уэем.       Я изучил его уже со всех сторон, приняв накануне однозначное решение остаться в праздник в своей кровати. Я всё также не хотел ничего. Совсем. Единственное, что заставляло меня хоть как-то оживляться, укладывалось в простые три слова: «ты мне нравишься», и я до сих пор не знал, почему. Будь я чуть менее потерянным в себе, то понимал бы, что, на самом деле, просто хотел быть принятым Джерардом Уэем и принятым своими родителями. Я совершенно точно хотел чувствовать себя значимым и цельным.       Заснуть заново никак не получалось, затекла нога, под одеялом стало жарко, в животе начало урчать, зазвонил телефон. Я игнорировал всё, настойчиво оставаясь в одной позе, надеясь, что, если ничего не замечать, оно магически разрешится само собой. Способ, ни разу в жизни не оправдавший себя, который я не переставал с какой-то отчаянной надеждой использовать из раза в раз.       Телефон замолк, но уже через минуту я снова услышал первые ноты Полёта Валькирии, отрывка из оперы Вагнера, стоявшего у меня на рингтоне. Последовательность повторилась ещё несколько раз. Вагнер, минута затишья, Вагнер, снова минута тишины и опять Вагнер. Обречённо протянув руку к тумбочке и проклиная столь упорного незнакомца на другом конце провода, я всё-таки взял свой мобильник и, почти не глядя, не решаясь до конца разлепить глаза, принял звонок. Это был Майки. В голове пронеслась мысль о том, как же эти Уэи меня достали.       — Фрэнк? Ты как? — его голос был неуверенным. Последний раз мы разговаривали около двух недель назад, когда он, как и все мои знакомые, начал строить из себя заботливую мамочку, сетующую на то, что я запускаю себя и свою жизнь.       В ответ я просто невнятно что-то промычал, давая понять, что жив, но ничего хорошего не происходит. Майк, убедившийся в том, что я не собираюсь бросать трубку, перешёл сразу к делу:       — Джерард сказал, что был у тебя вчера, — с первых же слов друга я нахмурился, — и что позвал в этот его дурацкий бар на сочельник. Я почти уверен, что ты не собираешься никуда идти, и прекрасно это понимаю. Мой брат — невыносимый зануда и отвратительно ведёт себя с людьми вокруг. Но почему-то, я не знаю почему, он правда хочет, чтобы ты пришёл. Обычно мы отмечаем с ним вместе, но у меня, — парень замешкался, но всё же продолжил, — кое-кто появился, и я планирую быть с ней, так что он останется один. Я почти уверен, что он опять напьётся и переспит с какой-нибудь шлюшкой. И…       Я резко перебил своего собеседника, гневно протараторив:       — Майки, мне плевать, какие там у твоего брата проблемы. Причем тут я вообще? Ты что, смеёшься надо мной?       В трубке послышался вздох.       — Нет, Фрэнк, я не смеюсь. Я хотел сказать, что по какой-то совершенно неизвестной мне причине Джерард очень хочет видеть тебя сегодня вечером. Он последний раз вел себя так в школе, когда, — тут Майк внезапно замолчал, словно сболтнул лишнего, — в общем, не важно, когда. Просто это очень необычно для него. Боже, да он припёрся к тебе домой, чтобы просто позвать в бар, это вообще не в его духе. И я знаю, что у вас с ним сложились не лучшие отношения и что ты в штыки воспринимаешь всё, что он тебе говорит. Мне показалось, что этот вечер был бы отличной возможностью сгладить некоторые углы. И, ну, Фрэнк, проводить сочельник так, как ты, скорее всего, планируешь, это слишком жалко. Просто подумай над этим всем, хорошо?       Я кивнул, а потом, поняв, что Майки меня не видит, буркнул недовольное «хорошо» и сразу же положил трубку. «Слишком жалко». Как будто бы я сам этого не знал.       После разговора сон пришёл почти моментально. В нём происходило что-то до безумия яркое, но одновременно невыносимо пугающее. Все цвета вокруг меня были утрированы и, подобно кувалде, били по глазам, которые я силился закрыть. Но убежать от этого бешеного буйства красок никак не получалось, отчего я чувствовал себя загнанным в какую-то яркую ловушку. Вокруг находился некий огромный город, в котором я никогда до этого не был. И каждый человек светился этим непреодолимым и невыносимым цветом, с каждой секундой людей становилось всё больше, я оказался в толпе, в давке. В которой невозможно дышать. В которой упадёшь и тебя никто не поднимет. Я закричал, в этот же момент на моё плечо легла рука и всё пропало. Краски ушли, теперь я был посреди огромной пустыни, где над поверхностью возвышались только я и мой спаситель. Внезапно я перестал чувствовать на себе руку и резко обернулся, боясь снова вернуться в тот давящий цветной город. Сзади стоял Джерард Уэй. На его губах играла улыбка Теда Банди*: харизматичная, но, если приглядеться внимательнее, немного зловещая. С его губ слетела единственная фраза: «Кто заводит игрушки ключиком?». Я резко проснулся.       Широко распахнув глаза, я не мог успокоить свои расстроенные чувства ещё минут пятнадцать или двадцать. А затем вспомнились слова Майки о мистере Уэе. Вообще все, которые он мне когда-либо о нём говорил. Про то, что «Джерард теперь всех изведёт», про то, как непривычно он ведёт себя сейчас, и даже те обрывки неясных фраз о детстве, задушённых до того, как они успевали развиться. На секунду в моей голове промелькнула страшная и безумная догадка. Вдруг это мистер Уэй виновен в том, что за мной следует мужчина с фотоаппаратом? Вдруг он какой-нибудь ещё не пойманный серийный убийца?       — Да ну, бред какой-то, — сказал я вслух, обращаясь сам к себе. И действительно, с подавляющим процентом вероятности это и вправду было нереально. Какой ещё убийца? Странно как-то, даже нет никаких предпосылок. Просто высосанные из пальца предположения. Но в чём я точно был уверен, так это в том, что мистер Уэй был совсем не прост и что он явно чего-то хотел от меня добиться. Только вот чего? Что ему может понадобиться от такого человека, как я? Может, дело в моих родителях? Возможно, Уэи — какие-нибудь внебрачные дети моего отца? Иначе как объяснить, что мой преподаватель — такая его копия? У них же нет родителей, они якобы погибли. Но это ведь тоже как-то натянуто.       И именно в этот момент я принял совершенно непоколебимое решение разобраться в том, что происходит. «Наследник Айеро» ликовал, вставая с кровати и собираясь выйти из дома первый раз за несколько недель. Ради справедливости, это стоило мне нечеловеческих волевых усилий. Каждое действие, приближающее меня к заветному моменту, давалось всё с большим и большим трудом. Хотелось бросить, снова раздеться и лечь, забыв обо всех планах как о страшном сне.       В холле многоэтажки, в которой я жил, царило Рождество. Ёлки, гирлянды, милые украшения и бутафорские подарки заполонили чуть ли не каждый угол светлого, просторного помещения, отделанного чем-то наподобие мрамора цвета топлёного молока. Консьерж радостно поздравил меня с праздником, на что я лишь сдавленно кивнул, потому что именно в этот момент к горлу начала подступать паническая атака, которую я пока что успешно сдерживал, задаваясь вопросом, когда это я успел стать таким психом?       В такси, которое я в тот вечер предусмотрительно предпочёл собственной машине, предполагая, что домой я могу вернуться не совсем трезвым, мне стало удивительно легче. За окном мелькали краски Нью-Йорка, медленно падали хлопья снега, счастливые люди спешили домой к своим родным. И я, с лёгкой грустью и меланхолией на душе, больше не хотел залезать обратно в кровать. Начало казаться, что всё однажды как-нибудь образуется, что чёрные полосы не вечны, что мои проблемы глупы, что даже я могу взять свою жизнь за поводья. Понимая, что такая сладкая лёгкость, скорее всего, подойдёт к концу, возможно, через минуту, или час, или день, я старался наполнить ей свою душу до краёв, чтобы запомнить это чувство и, может быть, однажды смочь воспроизвести.       Мой обычно такой холодный, заносчивый и абсолютно неоднозначный преподаватель сидел за барной стойкой, конечно же, мило общаясь с очередной своей жертвой. На секунду я завис в проходе, наблюдая за происходящим и пока что оставаясь незамеченным. Мистер Уэй тепло улыбался и что-то оживлённо рассказывал. Это было совсем не похоже на то, что я видел в своем сне. Ничего зловещего или пугающего. В уголках его глаз образовались маленькие складочки, когда он начал смеяться, видимо, над шуткой девушки. Он немного запрокинул голову, обнажая свою длинную светлую шею. Вчера я не заметил этого, но чёрные волосы мистера Уэя успели отрасти и теперь доходили почти до плеч. Непослушная прядь всё время выбивалась из уложенной причёски, и он поправлял её до боли кокетливо и безнадёжно сексуально. Почему-то в его движениях не было больше ничего похожего на моего отца. Он выглядел добродушным, беззаботным, уютным и притягательным. Казалось, что в этот момент для меня стёрлись все те унизительные месяцы и уничтожающие диалоги.       То, как легко этот мужчина мог управлять моими эмоциями, и насколько противоречивы они были каждый раз, сводило с ума абсолютно. Я всё ещё злился и обижался на него в душе, до сих пор вздрагивал в предвкушении очередного комментария, который бескомпромиссно заставит чувствовать себя ничтожеством, но, видя мистера Уэя таким, я стихийно оказывался охвачен желанием быть на месте девушки, получая эту самую тёплую улыбку и беззаботный смех в свой адрес. Всё запуталось.       Задумавшись, я даже не заметил, как мой преподаватель, наклонившись к уху собеседницы, чтобы прошептать ей что-то пикантное, зацепился за меня взглядом и, улыбнувшись одними уголками губ, вместо этого сказал нечто совсем непристойное, от чего девушка охнула и, бросив презрительное «извращенец», ушла в другой конец бара, видимо, к своим подругам.       Громкое «Фрэнк» вырвало меня из размышлений, заставив моргнуть два раза подряд и уставиться на источник окрика. На лице мистера Уэя уже не было той самой улыбки, лишь суховатая заинтересованность. Он снова начал напоминать мне отца. Помедлив, я подошёл к стойке и залез на соседний барный стул, что выглядело нелепо, потому что он был слишком высок для меня. Но преподаватель никак на это не отреагировал, продолжая внимательно рассматривать моё лицо и заставляя чувствовать неловкость.       — С праздником, — небрежно кинул я, стараясь звучать максимально безразлично, будто это была абсолютно случайная встреча, и я не преодолевал всё своё существо, чтобы приехать к нему в этот бар.       Махнув рукой бармену, который понимающе кивнул и принялся смешивать какой-то напиток, мистер Уэй не громко, но уверенно ответил, игнорируя поздравление:       — Выглядишь гораздо лучше. И пахнешь тоже.       — Да, спасибо, вы тоже ничего.       — Приятно видеть, что ты решил не заниматься жалостью и самообманом сегодня вечером, — это звучало ехидно, и я решил принять бой.       — Приятно видеть, что вы не используете очередную бедную девушку для своих сексуальных утех, — почему-то с каждым словом лёгкость, появившаяся в такси, сменялась на тяжесть и сожаление.       — Бог мой, Фрэнк, ты абсолютно очаровательный, — мистер Уэй усмехнулся и отвлёкся на бармена, поставившего перед нами в ряд несколько шотов светло-голубого цвета, а затем продолжил. — Им всем больше двадцати одного, и они сами делают выбор, я же никого не насилую. И вообще, мне уже надоели женщины.       — Поэтому вы пригласили меня сегодня? Потому что вам надоели женщины, а я — очаровательный? — я смотрел на своего преподавателя с вызовом.       — Если тебе нравится так думать, я не буду переубеждать. Но, честно говоря, мне кажется, что ты просто наделяешь мой образ своими желаниями, — он говорил всё тише и тише, норовя перейти на шёпот. — Не отрицай, ты хотел меня тогда в аудитории, и поэтому потом позвонил именно мне, чтобы поговорить о своей ориентации. Я вызываю в тебе чувства, которые ты не можешь понять или принять. И это «вы напоминаете мне одного человека», — преподаватель передразнил мою интонацию. — Не знаю, кто он, но, кажется, это гложет тебя и делает из меня что-то вроде запретного плода. А все свои эмоции по этому поводу ты просто прячешь за всякой мишурой. Ты чувствуешь себя плохо не потому, что я кого-то тебе напоминаю, а потому что хочешь, чтобы я и, соответственно, этот кто-то замечали тебя, — он сделал явный акцент на последнем слове. — Но я пока ещё недостаточно пьян, чтобы трахнуть своего студента, прости.       Мистер Уэй протянул руку, аккуратно взяв своими длинными изящными пальцами шот, поднёс его к губам, а затем, хитро улыбнувшись и многозначительно взглянув на меня, резко влил содержимое в рот. Маленькая капелька синей жидкости осталась стекать с губ по его подбородку, и преподаватель почти пошло стёр её тыльной стороной ладони. Я почувствовал, как начинаю краснеть. Этот вечер обещал быть как минимум необычным.       Меня действительно сильно смутила прямолинейность мистера Уэя, и напугало столь точное попадание в правду. Никто и никогда не сомневался, что он очень умный. Но неужели он способен с такой точностью читать людей? Что ещё обо мне он понимает лучше меня самого? Находиться в позиции слабого всегда неприятно. Я чувствовал себя почти голым, открытой книгой, в то время как происходящее в голове преподавателя оставалось заперто за семью замками, и у меня не было ключа ни к одному из них.       Самым неожиданным было то, что за вечер он так и не вернулся ни разу к той самой снисходительности и туманным намёкам на то, какой же я всё-таки глупый и никчёмный. Это радовало. И настораживало. И я думал об этом до третьего или четвёртого шота, а потом мой разум окончательно попал под влияние алкоголя, притупляя любые тревоги и снимая все тормоза.