Преподаватель

      На улице не было ни души. Лишь редкие машины проезжали мимо меня, решительно идущего в неизвестном направлении по одной из улиц в районе Бель-Эйр, на которой находился особняк моей семьи. Мелкие капли дождя падали на лицо, заставляя морщиться и опускать глаза на медленно становившийся мокрым асфальт. Стремительно чернеющее небо сулило сильный ливень, поэтому срочно нужно было решать, что делать дальше. Резким движением я накинул на голову капюшон бордовой бесформенной толстовки, в которой десять минут назад выскочил из кабинета отца, громко хлопнув дверью. Ещё какое-то время за спиной был слышен истеричный крик матери, а потом я спустился на первый этаж, откуда он наконец-то перестал доноситься. И вот я яростно вышагивал по району, в котором прошло моё детство и юность, стараясь собрать все мысли в одну кучку.       Я остановился и закурил, пытаясь успокоиться и здраво взглянуть на сложившуюся ситуацию. В кармане было несколько купюр, которых хватало максимум на такси до центра и скромный обед где-нибудь в Макдональдсе, пачка Marlboro и почти полностью разряженный телефон. Часы показывали час дня. В ближайшее время возвращаться домой я точно не планировал. Хотелось обратно на заснеженный Манхэттен, гулять по Центральному парку и наблюдать за счастливыми детьми любящих родителей, представляя, что моя семья такая же нормальная.       Сегодня утром меня вызвали на разговор, который превратился в истерику со стороны матери и холодный упрёк со стороны отца. Речь шла об университете, о том, как через шесть месяцев я должен буду приступить к работе в семейной компании, впечатлить пресловутый совет директоров и «не облажаться». Сказав, что хочу взять пару свободных от всего этого лет, чтобы пожить немного своей собственной жизнью, я открыл ящик Пандоры. Безобидные будничные наставления, слышанные мной уже миллиарды раз, закончились перечислением всех моих недостатков и неудач, которых, поверьте, было достаточно, а также сравнением «этого никчёмного Фрэнка» со всеми теми детьми знакомых, которые «смогли». Отец даже прошёлся по внешнему виду. Дёрнуло же меня надеть эту дурацкую толстовку «для бедных». В какой-то момент мне стало невыносимо противно. Казалось, скажи они ещё пару предложений, и я просто взорвусь. Появилось непреодолимое желание покинуть этот дом и никогда больше в него не возвращаться. Как видите, так я и сделал. А теперь приходилось преодолевать накатившую фрустрацию.       Дождь постепенно усиливался. Я поёжился, потому что чувствовал, что начинаю промокать. Благо зимы в Лос-Анджелесе тёплые, и даже в тот момент температура воздуха была около пятнадцати градусов. Помявшись ещё немного на месте, я вызвал такси, оперативно приехавшее уже через пять минут. Водитель, явно не американец, поинтересовался, куда едем. Практически без колебаний я назвал адрес конференц-зала, в котором сегодня проходил третий день симпозиума о религии и философии, длинное название которого я так и не смог запомнить.       Если быть предельно честным, идея заявиться на это мероприятие посетила меня ещё в самолёте, но тогда я в ней всё-таки сомневался, думая о том, что мой визит может выглядеть так, будто я везде следую за преподавателем. Но, на самом деле, мне просто было интересно посмотреть на то, как мистер Уэй будет вести себя с людьми, которых, вероятно, считает равными себе.       В сложившихся обстоятельствах решение было принято без лишних раздумий. Более того, оно оказалось единственно возможным. Я просто больше не знал, куда могу пойти. Друзей в городе у меня практически не было, потому что в школе я был не самым общительным ребёнком, а те ребята, с которыми мы поддерживали связь, находились в разных концах страны и помочь мне никак не могли. Прогулки по городу по очевидной причине сразу отметались, а денег почти ни на что не хватало.       И всё же было возможно, что я всего лишь придумывал оправдания для своего желания увидеть мистера Уэя. В душе теплилась надежда, что, если мы и пересечемся, он не станет снова вести себя уничижительно по отношению ко мне и скажет что-нибудь умное, непонятное, но дающее надежду. После Рождества мне казалось, что преподаватель был более чем готов идти со мной на контакт. Наивность? Наверняка. Но кто не рискует — тот не пьет шампанское. А шампанского в тот момент хотелось как метафорически, так и буквально. Я надеялся, что на этом их симпозиуме предусмотрен фуршет.       Прибыв на место, я столкнулся с непредвиденными трудностями. Как оказалось, на мероприятие можно было попасть только по билетам, денег на которые у меня с собой не было. Безуспешно попытавшись уговорить одного из охранников, самозабвенно убеждая его в своей беспрекословной любви к философии, я решил схитрить и направился к другому входу, где меня ещё не успели запомнить. Соврав, что являюсь везде опоздавшим никудышным ассистентом мистера Джерарда Уэя, одного из сегодняшних спикеров, я всё-таки смог попасть внутрь и был жутко доволен своей изобретательностью.       Народу было больше, чем я ожидал, что весьма меня удивило. Никогда не думал, что эта тема так популярна у общественности, и люди готовы не просто приходить на подобного рода мероприятия, но ещё и оплачивать вход. Выцепив кем-то забытую на подоконнике программку, я узнал, что мистер Уэй будет выступать только через три часа. Это было досадно, но не критично. Войдя в зал, где рано или поздно должен был появиться мой преподаватель, я сел на самый задний ряд на стул около стены и, облокотившись о неё головой, прикрыл глаза. На сцене находился мужчина средних лет, слишком эмоционально размахивающий руками, рассуждая о неком понятии, которое он называл «трансцендентностью». Мне оно было незнакомо, и слушать я, конечно, не собирался. Голова и так была забита лишними мыслями.       Завтра вечером должно было случиться моё знакомство с Мелани Хёрст, той самой золотой дочкой, которую мать с отцом, казалось, просто обожали, и это было причиной, по которой наша с ней встреча стала для моих родителей какой-то слишком уж важной. Я знал, что если не явлюсь, то мне это не простят ещё очень долго, возможно, перестанут давать деньги, пока я заканчиваю учёбу или придумают ещё какие-либо санкции. Кто-то сочтёт это всё мелочью: разве двадцатидвухлетний парень не может сам обеспечить себя? Но я не мог. Я просто не представлял, как буду жить без всего того, что имею сейчас. Мне было страшно до усрачки, и родители прекрасно всё понимали, особенно отец. А вот чего они никак не могли знать, так это что в основе лежал не страх потерять материальную поддержку, а страх остаться одному. Казалось, что, отвернись от меня родители хоть на немного, я просто стану никем. Именно так. Я боялся быть одиноким никем.       Время, как жвачка, тянулось невыносимо медленно. В какой-то момент я задремал, а потом и вовсе провалился в глубокий сон без сновидений. В реальность меня вернули ритмичные щелчки пальцев над моим ухом. Я лениво открыл глаза и потянулся, хрустя суставами, потому что поза, в которой я находился до этого момента, была до ужаса неудобная, затекло абсолютно всё.       Надо мной возвышался мистер Уэй, безразлично наблюдавший за пробуждением. Возникло чувство дежавю. Я огляделся. В достаточно большом зале почти уже не было людей, что свидетельствовало о том, что мой сон затянулся надолго. Вернувшись взглядом к мистеру Уэю, я криво улыбнулся.       — Что ты здесь делаешь? — лицо и тон преподавателя были просто мечтой игрока в покер.       На этом моменте я понял, что даже не подумал о том, что ему скажу.       — В Лос-Анджелесе я у родителей. А на саммите… — договорить я не смог, потому что мужчина резко перебил меня.       — Это не саммит, а симпозиум. Саммит — встреча на высшем уровне. У нас тут не главы государств собираются. Стыдно не знать.       — Да, хорошо, на симпозиуме я, потому что… Было интересно вас послушать. Майки рассказал, что вы будете участвовать, вот я и решил, — мой голос был слишком неуверенным, спросонья я сыпался на первом же вопросе.       — Да, и именно поэтому ты проспал всё происходящее, а ещё не смог купить билет и наврал на рецепции? Думаешь, они не позвонили, чтобы узнать о моём безалаберном ассистенте Фрэнке Айеро? Не вешай мне лапшу на уши, я что, похож на тупого?       Мистер Уэй еле заметно прищурился и начал изучающе-подозрительно меня рассматривать, от чего я снова почувствовал себя голым, как тогда в баре перед Рождеством. Врать ему, видимо, совсем бесполезно.       — Не уверен, что вас заинтересует правда, — пожал я плечами.       — Да, ты прав, — согласно кивнул преподаватель и посмотрел на свои наручные часы, которые, к слову, выглядели очень солидно. — Но ты ведь пришёл зачем-то. Не могу утверждать, что хочу знать о твоих проблемах, но сегодня у меня свободный вечер, а сейчас я собираюсь пойти поесть. Можешь сходить со мной. Если, конечно, не планируешь ныть: меня это раздражает. Готов в качестве исключения поделиться жизненной мудростью, если коротко изложишь суть вопроса. Этого ведь ты от меня ждешь? — в самом конце мне даже показалось, что его тон немного смягчился.       Я встал и нерешительно кивнул. Преподаватель ещё раз окинул меня взглядом с ног до головы и направился к выходу, не оставляя ничего другого, кроме как плестись за ним. Если бы в тот момент я увидел, как на лице мистера Уэя на короткий промежуток времени появилась почти победная улыбка, чем-то напоминавшая ту самую ухмылку Теда Банди из моего сна, то уж точно не согласился бы никуда с ним идти. Может быть, хорошо, что я не знал об этом? Время должно было показать.       Уже через тридцать минут мы сидели в ресторане на первом этаже одного из высотных домов где-то между Даунтауном и финансовым кварталом. Я не очень любил этот район, потому что каких-то пятнадцать лет назад - мне тогда было ещё мало лет - это место в городе считалось совсем неблагополучным. И сейчас, даже когда ситуация стала гораздо лучше, неприятные воспоминания всё равно оставались.       Мистер Уэй молчал практически всё это время, будто нарочно игнорируя меня. Я тоже не решался начать разговор, отчасти потому, что понятия не имел, что в моей ситуации будет уместно сказать. Я только периодически поглядывал на преподавателя, не отводя глаза чуть дольше положенного. Он выглядел уставшим, но держался, как всегда, безупречно. Выдавали лишь глаза, которые ему, казалось, стоило некоторых усилий держать открытыми. Когда мы ехали в такси, мужчина всё время потирал их, словно пытаясь привести себя в чувство, а один раз даже почти зевнул, я готов был поклясться. Это ещё раз доказывало, что напротив меня сейчас всё-таки сидел живой человек.       Сделав заказ, мистер Уэй принялся что-то сосредоточенно печатать в своём телефоне, озадаченно сдвинув брови к переносице. Пряди чёрных волос упали на его лицо, и я невольно подумал, что это выглядит сексуально. Сегодня преподаватель был в чёрном костюме, как в университете, и я понял, что давно его в нём не видел, потому что на учёбе не был уже лет сто. В отличие от меня, в официальной одежде этот мужчина выглядел до боли органично и привлекательно, будто она была идеальным продолжением его души. В своих кедах, джинсах и толстовке рядом с ним я был как шестнадцатилетний подросток. Мы могли бы сойти за отца и сына, если бы мистер Уэй не был таким молодым.       Внезапно телефон преподавателя, судя по всему, стоявший на беззвучном, завибрировал у него в руках, и мистер Уэй быстрым движением принял звонок. Пока на том конце говорили, лицо мужчины становилось всё более и более мрачным. Мой отец тоже так выглядел, когда на работе что-то не клеилось, я знал это состояние. Обычно после он начинал изводить меня, окажись я рядом.       — Хэнк, мне казалось, я внятно сказал, что сегодня вечером не работаю? Передай этим идиотам, чтобы регистрировались на оффшорах. За что я тебе плачу? — раздражённо рявкнул преподаватель и бросил трубку, пробормотав себе под нос что-то вроде «вокруг одни дебилы», а затем перевёл взгляд на меня, заставив поёжиться. В тот момент хотелось провалиться под землю, потому что мистер Уэй смотрел так уничтожающе, будто тем самым Хэнком был я. В голове пронеслась мысль о том, что это какое-то проклятье, и в моей жизни теперь всегда будет кто-то, похожий на моего отца. Но буквально через считанные секунды лицо мужчины напротив снова перестало демонстрировать хоть что-то, кроме привычного пренебрежительного безразличия.       — Ну и? В чём твоя проблема, Фрэнк? — это было сказано без раздражения, но я всё равно глупо моргнул, словно не понимал, о чём речь. — Как получилось так, что ты пришёл на симпозиум, на который тебе плевать, да ещё и оказался без денег? Сомневаюсь, что в этот раз дело во мне.       — Мистер Уэй, почему вы хотите это знать? — устало проговорил я и отвёл глаза. В животе заурчало, я не ел с самого утра, но сейчас, стесняясь того, что у меня в кармане лежит только жалкая двадцатка, заказал лишь бутылку воды.       — Я уже сказал, что не очень-то и хочу. Но ты мне кажешься любопытным, такое редко бывает, поэтому я готов сделать над собой усилие.       Я кивнул, раздумывая над тем, что всё-таки такое звучит немного обидно. Если бы подобное сказал кто-то ещё, я бы, наверное, сразу же ушёл. Но из уст мистера Уэя эти слова почти приравнивались к комплименту, так что я просто медленно кивнул головой.       — Мои родители… — я начал неуверенно, но уже через несколько минут со всей своей эмоциональностью рассказывал об утренней ссоре, о завтрашней предполагаемой встрече и о том, каким загнанным себя чувствовал. Мистер Уэй слушал внимательно, не перебивая и лишь изредка кивая. Когда я закончил, он не сказал ни слова, лишь отвёл глаза и отрешённо посмотрел куда-то вглубь зала, погрузившись в свои мысли. Стрелка часов отсчитала пять минут, потом десять, и я уже открыл рот, чтобы прервать тишину, но тут преподаватель всё же подал голос, неожиданно посмотрев мне прямо в глаза.       — Слышал когда-нибудь о Мартине Селигмане? — я отрицательно мотнул головой. — Он открыл феномен «выученной беспомощности». Об этом слышал? — я умоляюще взглянул на мистера Уэя, давая понять, что он переоценивает мои знания. — Ладно, в общем, это психолог, который провёл эксперимент над собаками. Их били током, конечно, без вреда для здоровья, а потом перемещали в другую комнату, где ударов тока можно было избежать, и смотрели, будут ли они пытаться это сделать. Они не пытались, можно сказать, просто смирились с обстоятельствами. Все, кроме трёх-пяти процентов. Что-то похожее, только без тока, он проделывал и с людьми. Результаты были теми же. Если говорить примитивно и без подробностей, это и есть «выученная беспомощность». Селигман так же объяснял депрессию: он считал, что люди просто не видят взаимосвязи между их действиями и результатом, так что, в итоге, предпочитают не делать ничего, чувствуют себя подавленно и не ощущают контроля над собственной жизнью. Так вот ты, Фрэнк, собака, которую переместили в комнату, где можно избежать ударов тока. Понимаешь, что я хочу сказать?       — Что меня научили быть беспомощным? — я нервно повёл плечами, мистер Уэй удовлетворённо кивнул.       — Ты просто подчиняешься обстоятельствам, в данном случае тем, которые создают для тебя родители. С их точки зрения это, конечно, тоже странный ход. Они хотят, чтобы ты был лидером, но с самого детства подавляют любое твоё волевое проявление. Я думаю, у них самих какие-то проблемы со стратегическим мышлением, что удивительно, учитывая, что твой отец, вроде как, успешный бизнесмен. В целом, твоя ситуация всё-таки не может быть объяснена только выученной беспомощностью, лично я ещё вижу здесь ошибку атрибуции: ты считаешь, что всё, что с тобой происходит, это просто такая неудачная ситуация, с которой ничего не поделаешь, а вот родители, например, просто люди не очень хорошие. И вообще, у тебя очень много всего в голове намешано, — сначала мистер Уэй замолчал, но затем задумчиво добавил. — Люди такие уязвимые.       — Предположим, но как с этим справляться? — я задал вопрос с нескрываемым интересом и надеждой.       — Выработать у себя в голове другой паттерн.       — Мистер Уэй, вам легко говорить, но как я… — договорить не вышло, преподаватель перебил меня.       — Останешься один? — я вздрогнул, будто кто-то только что засунул руку в мою душу. — Очень просто. Это сделает тебя сильнее. Лучше быть одиноким, чем всю жизнь плясать под чью-то дудку, — на этом моменте мужчина иронично усмехнулся, но я не понял, почему. В голове стучало, мне сделалось как-то не по себе в его присутствии, будто он умел читать мои мысли.       К моему счастью, принесли наш заказ, и мистер Уэй перестал вглядываться в моё лицо, принявшись увлечённо разрезать на мелкие кусочки аппетитный стейк, от которого у меня потекли бы слюнки, не начни я тонуть в бездонном море размышлений о своей жизни и о человеке, сидящем передо мной. Я знал, что он был прав абсолютно во всём. Казалось, что мы вообще находились на каких-то разных уровнях понимания реальности. И теперь, когда преподаватель вывалил на меня всю эту информацию, я понятия не имел, что с ней делать, словно ребёнок, которому дали книгу, но забыли научить читать.       — Знаешь, Фрэнк, и всё же ты выглядишь привлекательно, особенно когда о чём-то напряжённо думаешь, — как бы невзначай сказал мистер Уэй через неопределённый промежуток времени, поставив меня в тупик и заставив все мысли разом вылететь из головы.       — Это что значит? Это комплимент? — во мне бурлило недоумение, перемешанное со смущением.       — О, ну не реагируй так. Ты же знаешь, что я мужчина, которому, в том числе, нравятся другие мужчины. Было бы странно, если бы я не оценивал тебя с этой точки зрения, не находишь? — казалось, что после еды настроение мистера Уэя улучшилось.       — Но как же… Вы же мой преподаватель, — я растерянно смотрел на него, глубоко внутри всё переворачивалось. Возможно, он просто пытался спровоцировать меня на что-то?       — Избавь от этого, ладно? Преподаватель — всего лишь одна из моих социальных ролей, которую я играю, находясь в университете. Как ты мог заметить, сейчас мы не там. И, ко всему прочему, ты сам рассказываешь мне вещи, которые с преподавателями явно обычно не обсуждают. Разумеется, между нами отношения немного другого плана. Не уверен, что на них вообще нужно вешать какую-либо бирку. В конце концов, я, в первую очередь, человек, и если меня заводят твои глаза оленёнка Бэмби, то это нормально, и сейчас я не вижу причин не говорить тебе об этом.       — Вас что? — я просто не мог поверить своим ушам, к лицу прилила кровь, наверняка, делая меня краснее самого красного помидора. Я не знал, куда себя деть, поэтому просто уставился на стакан с водой, словно пытался найти в нём спасение.       Мистер Уэй рассмеялся, на мой взгляд, немного фальшиво, а затем наклонился через стол ко мне, не смеющему оторвать глаза от стакана, и, окутывая запахом пресловутого одеколона, который смешивал все мои ассоциации, прошептал почти на ухо:       — Фрэнк, — моё имя он практически выдохнул, — я сказал, что меня заводят твои глаза оленёнка Бэмби, если ты не расслышал, — мужчина протянул руку и аккуратно взял меня за подбородок, настойчиво меняя положение моей головы так, что я больше не смог рассматривать полюбившийся стакан, и нашим взглядам всё-таки пришлось встретиться. Его пальцы были холодными, и я отчетливо чувствовал каждый из них на своей коже, полностью сосредоточившись на прикосновении. По спине пробежали мурашки, а в голове не возникло мысли отстраниться, или отбросить его руку, или произвести какое-нибудь резкое движение. Мистер Уэй открыл рот, собираясь что-то сказать, но сделать этого он не успел.       Именно в этот момент к нашему столику подошёл официант со счётом, и я не знал, благодарить его или ненавидеть. Мистер Уэй откинулся на стуле и протянул парню свою чёрную кредитную карточку, даже не смотря на сумму в чеке. Выполняя необходимые операции, официант с интересом поглядывал на нас, возможно, задаваясь вопросом, что же между нами происходит. Расплатившись, преподаватель снова обратил внимание на меня, рассматривающего его исподтишка.       — Не напрягайся так, я просто хотел смутить тебя. И не говори, что тебе это не нравится. Мы оба знаем, как ты ко мне относишься.       Я тяжело вздохнул, снова краснея. Но поспорить с мистером Уэем никак не мог. Это не то чтобы нравилось, скорее вызывало какие-то неизведанные мной раньше переживания. Ещё ни у одной девушки не выходило свести меня с ума так быстро. В каком-то смысле такое пугало. Этот человек настолько легко управлял моими мыслями, что я даже не замечал, как это происходило. Словно моя воля была подчинена только его прихоти, и если бы он захотел, чтобы я, например, выпрыгнул из окна, то нашёл бы способ вызвать во мне желание это сделать. К сожалению, в тот момент понимание происходящего было какой-то туманной, неуловимой субстанцией, присутствие которой ты совершенно точно ощущаешь, но ухватить её не можешь никак.       Я был словно загипнотизирован, прокручивая в голове снова и снова только что произошедшее и сказанное. Казалось, что эти несколько движений на какое-то время стали центром моего мира, а затем кувалдой обрушились на голову, заставляя терять ориентир. Примерно так мистер Уэй действовал на меня и, кажется, прекрасно осознавал это, потому что в тот момент сидел напротив и улыбался одними уголками губ, бегая взглядом по моему лицу.       — И что, пойдёшь завтра на встречу с этой дочкой друзей твоих родителей? — как ни в чём не бывало поинтересовался преподаватель. Я долго молчал, стараясь успокоиться и сделать так, чтобы моя голова не взорвалась прямо сейчас, забрызгивая мозгами всех в радиусе двух метров.       — Совсем не знаю, что мне делать, — в итоге выдавил из себя я, поднимая глаза на своего собеседника.       — Тебе есть, где ночевать? — голос преподавателя был серьёзным, больше никаких усмешек или попыток поставить в неловкое положение.       — Нет, — я вяло пожал плечами.       Мистер Уэй задумчиво прикрыл глаза, просидев в бездействии около пяти минут, а затем встал и, поправив свой костюм, обогнул стол, подходя ко мне со спины. Я хотел было обернуться, но мужчина, опередив любые мои движения, мягко опустил руку на плечо и наклонился, щекоча ухо кончиками своих волос и заставляя меня вздрогнуть.       — Апартаменты номер 351, 9 этаж, это здание, — сказал он бархатным низким голосом, пустившим по моему телу разряд, быстро ушедший куда-то в паховую область.       Мистер Уэй протянул вторую руку около моей шеи, будто собираясь обнять сзади. Я резко выдохнул, но мужчина лишь положил на стол передо мной золотистую карточку, видимо, от электронного дверного замка. Через секунду я перестал чувствовать чьё-либо присутствие за спиной, отметив для себя, что это меня расстроило.       Немного переведя дух, я встал и стремительно вышел на улицу, ловя на себе взгляд того самого официанта. Да, парень, я тоже не знаю, что это было.       Прохладный вечерний воздух, ещё свежий после дождя, оказался отрезвляющим. Я достал сигарету, разочарованно отмечая, что в пачке она была последней и, испытывая удовольствие, слишком уж сильное для какой-то там бумажки с табаком, закурил, затягиваясь дымом настолько глубоко, насколько только мог.       На душе было необычно легко, руки немного дрожали. Внутренний голос в голове орал, что происходит какой-то абсурд, что всё похоже на странный, нелогичный сон. Но сон, который мне почему-то нравился. Было в этом что-то, что заставляло чувствовать себя живым. Словно много лет до я существовал, инерционно выполняя заданный набор действий, программируемый моими родителями, а теперь в коде произошла какая-то ошибка, и я наконец смог оглянуться и определить себя отдельным живым человеком.       На улице я находился очень долго, потеряв счёт времени и полностью погрузившись в свои раздумья. Я размышлял о выученной беспомощности, о том, что скажу матери и отцу, о том, как должен поступать дальше и, конечно, о мистере Уэе. Человек-загадка, человек «я сделаю то, чего ты от меня не ожидаешь, и уйду в закат». Конечно, всё это явно было не просто так. Он не производил впечатление человека, который стал бы делать что-то, не имея на то своей причины. Но в чём логика моего преподавателя я не понимал. Сначала мистер Уэй такой невыносимо холодный, будто меня вообще не существует. Потом я всё-таки вдруг появляюсь в его системе координат, но обращается он со мной до неприличия унизительно, заставляя чувствовать подавленность и меланхолию. Затем я внезапно становлюсь «любопытным», и его начинают заводить мои глаза, и вообще… Что происходит у него в голове? Почему я ведусь на всё это? Потому что он чертовски умный? Сексуальный?       И да. И нет. Было в его образе что-то запретное, непредсказуемое и поэтому завораживающе-притягательное. Словно кобра, гипнотизирующая взглядом жертву, мистер Уэй пытался чего-то от меня добиться. Но только я никак не мог понять, чего же. Денег? Судя по всему, они и так были у него в достатке. Секса? Я уже был знаком с его потребительским отношением к сексуальным партнёрам, и если бы преподаватель просто хотел затащить меня в постель, то церемониться бы не стал. Никогда не поверю, что тот факт, что я его студент, остановил бы его. Почему мистер Уэй вообще обратил на меня внимание? Что во мне могло быть ему интересным?       С другой стороны, я понимал, что сегодня, например, сам пришёл на этот симпозиум. Чего можно было ожидать, делая это? Что мистер Уэй не заметит меня? Когда последний раз было такое, что этот человек чего-то не замечал? Только вот как получилось так, что первый, о ком я думал практически в любой ситуации, был мистер Уэй? Не мать с отцом, не Рэй, а мой преподаватель философии, который, по факту, всё ещё являлся мне совершенно чужим человеком. Можно было уже фильм снимать: «Фрэнк Айеро и Загадка его души», где главный герой безуспешно пытается понять сам себя.       Я достал золотистую карточку из кармана толстовки и повертел её в руках, разглядывая витиеватые бессмысленные узоры. Это не мог быть не намёк. Более того, это выглядело как прямой призыв. Сначала он говорит, что я его возбуждаю, а потом даёт ключ от своего номера, да ещё и делает это так… Что может быть очевиднее? И всё же всегда существует элемент неизвестности, маленький червячок, шепчущий, что ты всё понял неверно.       Я вздохнул, думая о том, что сейчас поднимусь наверх, и, возможно, произойдёт… что-то между мной и мистером Джерардом Уэем, человеком, окутанным недосказанностями, преподавателем, который до боли напоминает мне моего отца и одновременно является таким, каких мне ещё не приходилось встречать за свою относительно короткую жизнь. Это всё настолько беспрецедентно и абсурдно, что в голову даже не приходило просто вызвать такси на оставшиеся деньги и вернуться домой.       Подавляя нервную дрожь, я в предвкушении вернулся обратно в дом, собираясь подняться в апартаменты под номером 351. Нажав похолодевшими пальцами на цифру «9» в просторном, полностью зеркальном лифте, я глубоко вздохнул, отсчитывая в голове секунды и пытаясь привести мысли в порядок, чтобы не представлять возможные события этой ночи. На нужном этаже двери открывались мучительно медленно, и я уже нетерпеливо шагнул в длинный светлый коридор, по бокам от которого располагались высокие белоснежные двери, на которых яркими пятнами выделялись только золотистые трёхзначные цифры, означающие номера квартир. Мне оставалось лишь найти нужную.