Преподаватель

      На улице было по-февральски холодно. Конечно, это было совсем не то самое холодно, которое я ощутил, приехав одной зимой на Аляску, но без куртки в минус два градуса в Пенсильвании я всё равно замёрз. Каждое, даже самое слабое дуновение ветра заканчивалось для меня очередным приступом мелкой дрожи во всём теле. И, клянусь, я совсем не замечал этого, сосредоточившись на сигарете, которую яростно выкуривал, хватаясь всем своим нутром за обжигающий горький дым словно за спасательный круг. Я чувствовал на себе взгляд Билла, стоящего по левую руку от меня, но не собирался обращать на него внимание. Вместо этого я всматривался во всё ту же красную вывеску с названием отеля, пристально и почти не моргая. Лампы, делающие её такой красной, давно требовали замены, потому что периодически мигали, норовя вот-вот совсем отключиться. И я предпочитал размышлять об этом, нежели о том, что недавно услышал, потому что лампы были предельно лёгкими и простыми в понимании, а вот слова Джерарда, предположительно обо мне, не казались столь же очевидными и понятными.       — Давно вы с Джерардом вместе? — всё-таки решился спросить Билл, и я вздрогнул от звука его голоса, потому что уже успел совсем уйти в себя.       — Мне кажется, это не твоё дело, — резко ответил я, даже не поворачивая головы в сторону мужчины.       — Ты ещё совсем молод и многого не замечаешь, Фрэнк, — Билл говорил так, словно собирался дать мне снисходительный совет мудрого старшего товарища, которым он в моих глазах не являлся. — Ты не первый такой у Джи и, я думаю, не последний. Так что не веди себя так, будто тебе всё дозволено, ладно? Я пытаюсь помочь.       — Ты не похож на мать Терезу, и мне не нужна твоя помощь, — раздражённо выпалил я, всё-таки взглянув на своего собеседника.       Билл был выше меня и даже выше Джерарда. Его светлые волосы растрепались из-за неспокойной погоды, и я подумал, что это ему даже немного шло. Лицо Билла было грубое, но ещё достаточно молодое, хотя небрежная щетина и добавляла ему пару-тройку лет. Он был совсем не в моём вкусе, но я прекрасно понимал, что Джерард в нём нашёл: стоящий напротив меня мужчина казался достаточно симпатичным. Или мне это лишь померещилось в тусклом свете фонаря, а перед этим в затемнённом помещении зала, где проходил праздник?       — Боже, ты совсем ещё подросток, — Билл усмехнулся. — Сколько тебе? Восемнадцать? Джерард начинает повторяться. Один за другим, и все молодые и неопытные.       — Не тебе об этом размышлять. Может, напомнить, как ты в своё время спал с шестнадцатилетним? — сквозь зубы процедил я, снова начиная злиться.       Билл усмехнулся, и мне показалось, что это было очень похоже на то, как усмехался мой преподаватель. Совсем не хотелось верить, что Уэй перенял эту манеру именно у своего бывшего воспитателя.       — Наверное, Джерард будет злиться, когда узнает, что я говорил с тобой о нём, но всё равно не сможет ничего мне сделать. Знаешь, Джи ужасный собственник и обожает от начала до конца самостоятельно играться со своими мальчиками, — Билл затянулся сигаретой, а я поморщился, потому что меня выводило из себя то, как этот человек разговаривал, а ещё то, как он называл Джерарда «Джи».       — К чему ты ведёшь?       — Просто хочу сказать, что Джерард особенный. У него невероятный склад ума, он один на миллион. И я надеюсь, ты понимаешь это достаточно хорошо, — мужчина сделал ещё одну затяжку. — Не думай, что вы будете с ним всегда. С Джи так не получится. Даже я, — Билл глубоко вздохнул, — не смог удержать его при себе. Джерарда Уэя невозможно удержать вообще, Фрэнк. Ты должен просто быть благодарен, что имеешь возможность находиться с ним хоть какое-то время. Скорее всего, после встреч с Джи ты станешь совершенно другим человеком, — он задумался и добавил. — Если всё выдержишь, в отличие от Джорджа.       — Джорджа? — спросил я, насторожившись.       — Не делай вид, что не знаешь, о ком я. Джерард сказал мне, что ты интересовался. Мне кажется, у тебя много вопросов относительно этой ситуации. Наверное, ты хочешь знать, виноват ли Джи. Не могу быть на сто процентов уверенным, но я считаю, что виноват. Я думаю, что он вынудил Джорджа сделать это. Более того, теперь его совершенно не мучает совесть, потому что у него её вообще нет.       — Пока что звучит так, будто ты пытаешься убедить меня, что он ужасный человек, — я скептично посмотрел на Билла, стараясь скрыть свою заинтересованность.       — Разве Джерард ещё не промыл тебе мозги по поводу того, что не бывает хорошего и плохого? Вся эта лабуда про социальный конструкт, он её просто обожает, — мужчина снисходительно улыбнулся. — Джи не ужасный человек, я не подразумевал этого, потому что просто так не считаю. Да, он может быть безжалостным и жестоким, но я уверен, он не хотел, чтобы Джордж прыгал с этой крыши. Наверняка, Джерард просто просчитался в своей стратегии поведения, перегнул палку или что-то в этом духе. Он тоже иногда ошибается, хоть и очень-очень редко. И я рад, что это случается, иначе он мог бы возомнить себя богом.       Я поджал губы и опустил глаза в задумчивости. Ветер продолжал трепать мои волосы, но я совсем перестал замечать холод, хотя где-то в глубине души прекрасно понимал, что вновь обязательно простыну. Билл отвернулся от меня и принялся наблюдать за дорогой. Его сигарета больше не горела, но он почему-то продолжал стоять рядом со мной. Я искренне не понимал, зачем он всё это мне говорил, но мысль о том, что мы с Джерардом «не будем вместе всегда», прочно въелась в мой мозг. Я начал обдумывать её со всех сторон, смаковать и пытаться понять, какова она на вкус. И она была горькая. Такая же, как сигаретный дым, только ещё более токсичная. На что я надеялся? На то, что мы возьмёмся за руки и уйдём счастливые в закат? «Долго и счастливо» бывает только в фильмах, но не в таких семьях, как моя, и уж точно не с такими людьми, как Джерард. Но в душе влюблённого придурка всё равно продолжала слабо гореть надежда на счастливый финал. И насколько же придурком ему нужно было быть, чтобы гораздо больше волноваться об этом, нежели о том, что его, двадцатидвухлетнего мальчишку, зачем-то пытались удержать в этом месте нарочно.       Кинув что-то неразборчивое Биллу, я направился обратно в помещение, намереваясь вернуться в номер. Веселиться совсем не хотелось. Пока лифт медленно отсчитывал этажи, я размышлял о том, что же нужно сделать с подслушанной информацией и как вообще к ней относиться. В итоге я пришёл к выводу, что необходимо было молчать так, будто ничего не произошло, и начать чуть более внимательно наблюдать за поведением Джерарда. Самому себе это решение я объяснил тем, что, во-первых, если бы я сказал, что подслушивал, преподаватель вполне мог разозлиться. И, так как мне окончательно снесло крышу, этого я хотел меньше всего, даже если от полученной информации каким-то образом зависело моё благополучие. В этот момент инстинкт самосохранения собрал свои вещички и вышел восвояси, оставляя меня одного оправдывать даже самые странные, страшные и пугающие слова и поступки Джерарда. Во-вторых, он всё равно не сказал бы мне, что это значило, как всегда виртуозно уйдя от ответа. Гораздо лучше было узнать всё самостоятельно, например, незаметно вытащив телефон преподавателя и для начала посмотрев, с кем он разговаривал.       На самом деле, диалог Уэя с незнакомцем я прокручивал в своей голове снова и снова подобно старой, заслушанной до дыр пластинке. И с каждым разом его слова становились всё абсурднее. О чём шла речь? Возможно, мне действительно не стоило доверять этому мужчине? Что из того, что я знал о нём, действительно было правдой? Всё, что люди вокруг говорили о Джерарде Уэе, прекрасно подходило под образ человека, готового совершить что-то страшное и даже не расстроиться. Что, если жертвой этого страшного должен был стать я? Но я не верил в это. Или, точнее, не хотел верить, именно поэтому подавляя в себе панику, пытаясь как-то всё объяснить, вспоминая все слова нежности, сказанные в порыве страсти. Джерард не мог меня ранить. Я думал, что был в этом уверен. Я даже его не боялся. Я готов был принять что угодно. Неужели влюблённость настолько зла? Неужели дело действительно было только во влюблённости?       В номере я немедля схватил пачку Marlboro и, в этот раз накинув на себя куртку, настежь открыл окно. Хоть отель и располагался у дороги, ночь в этом месте была особенно тихой, а воздух казался невероятно чистым. Скорее всего, такое ощущение создавалось благодаря небольшому лесочку, находившемуся неподалеку. Природа всегда приводила меня в состояние успокоения, создавая совершенно особую атмосферу вокруг. Я прикрыл глаза и попытался прислушаться к тому, что происходило на улице, но услышал только звенящее ничего, лишь изредка нарушаемое тихими машинами, проезжавшими где-то вдалеке. Несмотря на все те непонятные вещи, что происходили между мной и Джерардом, а также страшные душащие лапы неизбежного будущего, которые ложились на моё горло, я почувствовал совершенно опьяняющее умиротворение. Мне захотелось застыть у этого окна навсегда и больше никогда-никогда не открывать глаз. Казалось, двинься хоть на миллиметр, и все навязчивые мысли, страхи и сомнения снова штурмом захватят мою голову, возвращая состояние липкой тревожности. И только неприятное, склизкое чувство, рождённое где-то в районе живота, давало мне понять, что ничего не было хорошо, что ничего не было спокойно.       Когда я поджёг вторую сигарету, где-то сзади хлопнула дверь, и я поморщился, потому что знал, что это был Джерард, который непременно вырвал бы меня из столь хрупкой гармонии. Мне было почти всё равно на то, что я слышал в том туалете. Я был готов разрешить делать с собой что угодно, лишь бы спокойствие не покидало мою душу. И Джерард будто почувствовал это. Не говоря ни слова и не включая свет, он тихо подошёл ко мне, облокотился об оконную раму, достал из моей пачки сигарету и, аккуратно вставив её между губ, поднёс зажигалку, давая жизнь маленькой красно-оранжевой точке, из которой начал выходить слабый сероватый дым. В этот раз я не стал пристально следить за изящными движениями курящего мужчины, выглядящего при этом, как всегда, так чертовски соблазнительно. Отвернувшись обратно к окну, я принялся вглядываться в горизонт и думать. Просто думать.       Наверное, мы бы стояли и курили так вечность. Молча. Не прерывая хода мыслей друг друга. Если бы в один момент Джерард не положил свою ладонь мне на щёку, поворачивая мою голову в его сторону. Если бы он не сделал небольшой шаг, сокративший расстояние между нами. Если бы не посмотрел мне в глаза каким-то странным взглядом, которого я ещё никогда у него не видел. И если бы не наклонился, мягко, медленно и почти невинно целуя поочередно верхнюю, а затем нижнюю мою губу, не оставляя ни единого шанса не ответить ему. Я почувствовал будоражащую слабость во всём своём теле и пробрался рукой под пиджак Джерарда, нежно погладив поясницу мужчины сквозь рубашку. В другой моей руке неминуемо тлела сигарета, но я совершенно не обращал на это внимание, позволяя пеплу постепенно падать куда-то вниз и быть подхваченным порывами холодного ветра. Мужские пальцы всё ещё находились на моей щеке, невесомо касаясь её, и это было гораздо важнее какой-то там сигареты.       Когда поцелуй стал жарче, и я поймал себя на том, что принялся жадно прижимать Уэя к себе, а руки Джерарда переместились в опасную близость к моему ремню, я отстранился, положив ладонь на грудь мужчины и, тяжело дыша, произнёс:       — Джи, — это был первый раз, когда я его так назвал, подражая Биллу. — Я не хочу этого сегодня, ладно?       Лицо преподавателя выразило немой вопрос.       — Мы можем просто поговорить? Было бы здорово, если бы ты мне что-нибудь рассказал. Я люблю тебя слушать.       И это была чистейшая правда. Уэй почти никогда не пользовался этим в университете, но, на самом деле, он умел захватить внимание слушающего, практически гипнотизируя его тембром своего голоса и редкими, но безошибочно выразительными движениями. Возможно, я просто идеализировал мужчину. Но почему же тогда столь много людей были бесповоротно им восхищены?       Джерард посмотрел на меня так, будто перед ним стоял человек, которого тот видел впервые в жизни, а затем едва заметно улыбнулся и кивнул. Я не знал, о чём он подумал, но решил тоже улыбнуться в ответ.       — Пойду налью нам вина, я стащил из зала бутылку, — говоря это, мужчина выглядел как нашкодивший подросток. Это был первый раз, когда я видел его таким. Не холодным, не серьезным, не расчётливым, не мрачным, не пугающим, а лишь стащившим вино и от этого довольным. Как я мог думать, что он сделает мне больно? Он, этот Джерард, никогда не поступит со мной плохо. Ведь так?       Усевшись на жёсткий серый диван, мы вновь замолчали. Мужчина вытянул ноги, сложив их на небольшой журнальный столик, и расслабленно откинулся назад, устремив взгляд в потолок. Джерард явно чувствовал себя комфортно и уж точно не собирался начинать разговор. А затем и вовсе закрыл глаза, из-за чего можно было решить, что он заснул, если бы не тонкая ножка наполненного бордовой жидкостью бокала, которая была весьма аристократично сжата между тремя бледными, словно фарфоровыми, пальцами. Всё согласно этикету.       Из спальни проникал жёлтый свет настольной лампы, которую мы забыли выключить, уходя из номера ранее, и благодаря ему гостиная оказалась погружена в несовершенную, разбавленную теплотой полутьму, позволяющую отлично видеть сквозь неё, но всё равно смягчающую очертания вещей вокруг. Я посмотрел на Джерарда как раз в тот момент, когда он сглотнул, и его кадык резковато дернулся. Мне сразу же захотелось припасть губами к шее мужчины, но я сдержался, глубоко вздохнув. Отказаться от секса было исключительно моей инициативой.       — Ты думал когда-нибудь о том, как сложилась бы жизнь, если бы твои родители остались живы, а ты не попал в приют? — я несмело решился нарушить тишину.       — Нет, никогда, — без каких-либо раздумий ответил Джерард, всё-таки открыв глаза и с уверенностью взглянув на меня.       — Почему? Разве тебе не было интересно?       — А какой в этом смысл, Фрэнк? — мужчина сделал маленький глоток вина и сморщил нос так, будто оно ему совсем не понравилось. — Видишь ли, ты никогда не знаешь, насколько в перспективе хороши или плохи те или иные события. Да, можно просчитать их влияние на твою жизнь в рамках нескольких лет, но это в лучшем случае. Вещи просто происходят. И всё. Надо их принимать, потому что тебе всё равно не суждено узнать, какой бы стала твоя жизнь, не случись чего-то. Она могла бы быть хуже или гора-а-аздо лучше, но тебя в ней не будет. Всё уже произошло. Так что, какая разница? Я удовлетворен тем, где нахожусь сейчас. Мне почти полностью нравится тот человек, которым я стал. Зачем забивать свою голову всеми этими гипотетическими «если»?       — Я часто думаю о том, что было бы, если бы мои родители были… другими. Знаешь, лет в четырнадцать музыка была моей мечтой. Я играл на гитаре целыми днями и видел себя перед многотысячной толпой, скандирующей мое имя. Отец думал, что это просто глупое увлечение, но, когда я однажды заявил, что не собираюсь получать высшее образование, он сильно разозлился, запретив заниматься музыкой вообще. И я его послушал. Возможно, если бы я ушёл из дома или если бы отец не повел себя так, я бы чувствовал себя счастливее? Потому что сейчас я ощущаю себя полным неудачником, — с моих губ сорвался нервный смешок.       — Чёрт, Фрэнк, прекрати жалеть себя, — с кольнувшей ноткой презрения в голосе отчеканил Джерард. — Такое ощущение, что ты только и занимаешься этим днями напролёт. Прямо-таки святой мученик. Возьми себя в руки. Каждый раз, когда я понимаю, что ты опять начинаешь эти беспочвенные страдания, мне хочется ударить тебя по лицу. Не буквально.       Я насупился. Обесценивать мои проблемы было вполне в стиле Уэя, но в последнее время я совсем отвык от этого, поэтому мне казалось, что подобное поведение со стороны мужчины осталось в прошлом.       — Вот видишь, снова ты на меня обижаешься, а я ведь просто сказал правду, — продолжил Джерард, заметив моё выражение лица. — Ты хочешь, чтобы я начал тебя уважать? Знаешь, что необходимо для этого сделать? Взять свою жизнь в собственные руки, Фрэнк.       Мужчина чуть наклонился в мою сторону, пристально посмотрел прямо в глаза, словно пытаясь ввести в транс. Его свободная рука легла ко мне на колено и легко сжала его, заставляя вздрогнуть. Преподаватель имел надо мной какую-то необъяснимую власть. Я задышал чаще, но совсем не от возбуждения. Выдержав минутную паузу, за время которой я успел практически полностью утонуть во взгляде широко распахнутых ореховых глаз, обрамлённых длинными трепещущими ресницами, Джерард продолжил:       — Ты должен рассказать своему отцу про нас, Фрэнки. И тогда я точно буду знать, что ты равный мне, что могу тебе доверять и положиться на тебя, — его голос был совсем тихим, но в моих ушах отдавался почти колокольным звоном, невероятным образом заседая где-то на подкорке. Рука мужчины переместилась на мою скулу и, нежно погладив её, опустилась на шею, делая прикосновение всё более невесомым, пока моя кожа уже где-то в районе ключиц не начала ощущать только подушечки пальцев. Совершенно не соображая, словно находясь во власти какого-то наваждения, я перехватил ладонь Джерарда и, поднеся её к своим губам, оставил мягкий, невинный поцелуй.       — Но это будет значить, что мне придётся пожертвовать всем, что у меня есть, — прошептал я еле слышно.       — Да, но ты мог бы и догадаться, что я буду стоить тебе дорого, — кротко ответил мужчина, так и не прерывая гипнотического зрительного контакта. — Когда я говорил, что мне нужен ты, это значило, что единственным человеком в твоей жизни, который будет иметь над тобой власть, должен остаться я, Фрэнки. Либо так, либо никак. Выбор за тобой, — последние слова Джерард проговорил практически одними губами, но я всё равно его понял.       Когда мужчина отвернулся, и квартира снова стала воплощением тишины, я часто заморгал и тряхнул головой, будто освобождаясь от долгой дрёмы. Мысли оказались окончательно спутаны и не захотели приходить к порядку. Почему-то я чувствовал прилив адреналина, но никак не смог его объяснить. Только отойдя к окну и выкурив очередную сигарету, я успокоился. Всё это время Джерард совершенно спокойно восседал на диване в своей вальяжной позе, всем видом показывая, что ничего особенного не произошло. Он выглядел так всегда, потому что управлял ситуацией подобно кукловоду. Я же мог либо принимать правила игры, либо выходить из неё навсегда.       И вот передо мной снова стоял выбор. На одной чаше весов находился Джерард Уэй, такой странный, загадочный, недостижимый. Но особенно желанный. Даже со всеми его тайнами, недосказанностями, неоднозначным поведением и какими-то туманными планами на меня самого. Планами, которые могли стоить мне жизни, как Джорджу. На другой — спокойствие, размеренность, привычный уклад жизни, семья и определённое, хоть и столь ненавистное, будущее. Был ли я тем самым безумцем, готовым с головой броситься в омут неизвестности, рискуя потерять в нём всё, в том числе и себя?       — Почему ты так сильно хочешь всё обо мне знать, Фрэнк? Я всё ещё не могу этого понять, — резкий голос Джерарда схватил меня за шкирку, вытаскивая из раздумий и напоминая, что всё происходящее реально.       — Ты для меня — огромная загадка, и чем больше я тебя узнаю, тем больше, — я чуть не сказал то самое слово, но вовремя запнулся, — хочу понять, — моя заминка не скрылась от мужчины, и он довольно улыбнулся одними уголками губ. — На самом деле, иногда ты очень пугаешь меня. Я не уверен, что происходит и каковы твои намерения. В тебе есть нечто тёмное, чего я, наверное, никогда не пойму. Но мне просто необходимо знать, что там, чтобы осознанно это принять. Я ведь готов принять что угодно, Джерард, и ты сам это отлично знаешь. Ты пользуешься моим терпением и отношением к тебе всё время, будто проверяешь на прочность.       Сказав это, я уставился прямо на своего собеседника, ставшего каким-то необычно напряжённым. Его стальной, холодный взгляд послужил мне красноречивым ответом о том, что теперь эта тема закрыта, возможно, табуирована. Он ждал, пока я отведу глаза, смущённо опущу их к своим ногам и сдамся.       — Если думаешь, что только ты вправе выставлять условия, то ты ошибаешься, — процедил я, вложив в свою реплику столько твёрдости, сколько мог. Джерард коротко кивнул, и я заметил, как на его скулах заходили желваки. Возможно, он был в ярости.       Ещё некоторое время мы молчали, и я больше не решался заговаривать первым. На мужчину же словно что-то нашло. Он опустошил почти всю бутылку вина, в то время как я не справился даже с одним жалким бокалом. Скорее всего, находясь во власти алкоголя, но мастерски это скрывая, Джерард ни с того ни с сего принялся говорить, словно в его голове сломался какой-то барьер. Говорить про партнёра по бизнесу, который хотел его подставить, про приглашение на работу в Гарвард, про Оливию Хопкинс, которой он уже «готов перерезать глотку», лишь бы она отстала со своими любовными посланиями, и, заметив ужас на моем лице, про то, почему он не собирался на самом деле перерезать ей глотку. А затем он ушёл в философию, через полчаса переключившись на семиотику, зачем-то принявшись мне на пальцах объяснять, что такое миф и почему он столь важен в современном обществе. А потом я совсем перестал его понимать, потому что он перешёл на недостижимый для меня уровень знаний. Но я слушал и даже старался отвечать, вызывая с его стороны снисходительный смех, совсем не придавая ему значения.       Когда за окном зажёгся рассвет, и зимнее солнце своими слабыми лучами разрушило интимную ночную атмосферу, мне показалось, что мы с Джерардом стали немного ближе, хоть этого и было совсем недостаточно. Мужчина всё ещё казался сдержанно-безупречным, но уже гораздо более открытым, словно решившим, что будет не так страшно, если он доверит мне те или иные свои мысли. Тот странный диалог в туалете воспринимался как почти забытый туманный сон. Я вновь попал под холодное обаяние преподавателя, в очередной раз ощутив в себе безоговорочное стремление несмотря ни на что быть с этим человеком. После того, как Уэй ушёл спать, я ещё долго сидел в пустой гостиной, пытаясь осознать и объять прошедшие сутки. Неужели Джерард действительно хотел, чтобы я открыл отцу свою ориентацию? Возможно, подслушанное в туалете относилось как раз к этой просьбе?       Следующие два дня прошли спокойно и без происшествий. Более того, Джерард совершенно не обращал на меня никакого внимания, полностью погрузившись в работу и практически не выходя из спальни. Я даже успел почувствовать себя прислугой, когда покорно приносил ему еду, а затем убирал пустые тарелки и кружки из-под кофе. Мне приходилось развлекать себя самостоятельно, и с каждым часом, проведённым в непреодолимой скуке, я всё больше убеждался в том, что услышанный ранее диалог не означал ничего серьёзного.       Окончательно успокоиться мне удалось ночью последнего дня, когда я, стараясь быть настолько бесшумным, насколько это возможно, достал из небольшой дорожной сумки, которую мужчина привез с собой, два телефона. Первый — новенький смартфон известной марки, который мне так и не удалось разблокировать из-за стоявшего на нём пароля. Второй — старенький кнопочный, на котором, наверное, даже не было возможности поставить защиту. Судьба распорядилась так, что мне повезло. В то время, когда я стоял у двери уборной, именно с этой развалюшки был сделан звонок. Контакт был записан как «М», и я, сделав совершенно логичное предположение, узнал, что номер принадлежал Майки: в моей телефонной книжке имелся такой же.       Недолго думая, я всё для себя решил. Джерард разговаривал со своим братом, видимо, обсуждая тот самый ультиматум, поставленный мне накануне. Всё казалось до боли логичным. Самоуверенный преподаватель, уже знавший, каким будет мой ответ, разговаривал на эту тему со своим единственным близким человеком, который сомневался в его силах. Чем это ещё могло быть?       Сев в чёрный Кадиллак ранним утром понедельника, чтобы отправиться в ставший таким родным Нью-Йорк, я уже практически не нервничал. Выходные прошли гладко, и я думал, что поводов для волнения больше не было. Единственная тема, не дававшая мне покоя всё это время, — требование Джерарда о моём отце. Сказать главе семейства Айеро, что я встречаюсь с мужчиной, было равносильно самоубийству: можно было сразу забыть о наследстве и связи со своей семьёй. Был ли я готов сделать это ради человека, которому, вероятно, надоем через пару лет, если не раньше? Неведомое существо дьявольского происхождения, свесившее ножки-копытца с моего плеча, соблазнительно шептало, что да. Но я пытался мыслить разумно, не поддаваясь первому порыву, и пока что у меня получалось неплохо.       Нью-Йорк смог предложить нам только промозглую погоду, серое небо и огромные пробки. В университет я снова опоздал, поэтому Джерард, настоявший на том, чтобы я остался у него на ночь, отвёз меня к себе, вновь решив работать удалённо. День протекал медленно, позволяя мне лениво читать какой-то малопонятный философский трактат, найденный в домашней библиотеке преподавателя, изредка заходя в социальные сети, чтобы бездумно пролистывать ленты бесполезной информации, никак не задерживающейся в моей голове. Квартира Джерарда казалась уже такой родной и знакомой, что позволяло мне чувствовать себя в ней свободно и расслабленно. Единственное правило, которое необходимо было блюсти, заключалось в строгой тишине, соблюдаемой мной безукоризненно: мужчина терпеть не мог, когда ему мешали сосредоточиться. И поэтому резкий звонок в дверь, звонкой трелью раздавшейся по всему помещению, заставил меня вздрогнуть.       — Джи, ты кого-то ждёшь? — крикнул я изо всех сил, надеясь, что на втором этаже меня услышат.       — Скорее всего, это курьер с работы. Открой, — раздался недовольный голос откуда-то сверху, и я, не выпуская из рук керамическую кружку с ароматным фруктовым чаем, заваренным несколько минут назад, направился в сторону прихожей.       Последним, что я запомнил, стало спокойное лицо незнакомого мужчины за дверью, темнота какого-то мешка, резко накинутого мне на голову ещё до того, как я успел что-то понять, звук разбивающейся о пол керамики, свой пронзительный крик «Джерард» и удар куда-то в район затылка, после которого я почти моментально потерял сознание.