I got so scared last night I couldn't breathe, I was paralyzed I got so sad last night My eyes deprived of the light you shine I couldn’t see your dark You gave me butterflies Pinned to the sides of my stomach line Your kiss is filled with fire It charred my lips and my sense of pride The way we twist and twine If love is blind, cross out my eyes I won't mind at all 'Cause some might say That better days Are on their way, but they lie*
У подъезда я простоял полчаса, не решаясь войти и миллион раз меняя свои намерения. Я знал, что Джерард ничего мне не сделает, он никогда не был агрессивным. Но мысль о том, что он способен абсолютно на всё, подкашивала мои ноги. За входной дверью в знакомый дом, кроме этого, также пряталась куча других страхов. Я боялся услышать правду, боялся открыть для себя что-то, что снова надломит меня, но больше всего я боялся вновь попасть под власть Уэя. Не сдержаться, оказаться погребённым под собственными непослушными чувствами, которые начали махать мне своими маленькими ручками ещё в Центральном парке. Я знал, что ради себя самого должен был быть сильным: выслушать и уйти, никогда не вернувшись. И, когда я встал на первую ступень, приблизившую меня к заветной квартире, мне казалось, что я был достаточно готов. Джерард встретил меня как ни в чём не бывало. В домашней одежде, стиль которой, видимо, не менялся годами, он выглядел привычным. Таким, каким я его уже совсем забыл. Это оказалось первым ударом под дых, который я вынес стойко, без колебаний. — Чай? Вино? Что-то крепче? — спросил мужчина, медленно проходя вглубь квартиры. — Что-то крепче, только немного. Я не собираюсь задерживаться здесь, сам понимаешь, — ответил я, вкладывая в свой голос как можно больше безразличия. Через пять минут мы сидели за кухонным столом друг напротив друга в молчаливой неловкости. Хотя неуютно, казалось, было только мне. Нервно вертя в руках бокал виски, я наблюдал за расслабленным Джерардом, который рассматривал меня с лёгкой ухмылкой на губах. — Как твоя новая работа? Нравится? — ни с того ни с сего поинтересовался преподаватель, и я удивлённо взглянул на него. — Откуда ты… — было начал я, но меня перебили. — Твой отец. Мы созванивались где-то через полгода после того, как ты отказался ехать в Лос-Анджелес. Занятный получился разговор. Я стиснул зубы, подумав о том, насколько сильно Айеро-старший не был готов идти на диалог с собственным сыном, выходя на контакт с кем угодно, кроме меня. — Понятно, — ответил я бесцветно. — Давай ты расскажешь мне всё, и я отправлюсь домой. У меня больше нет машины, и я не хочу ехать в одиночестве на поезде в Бронкс поздно ночью, — это была ложь, потому что я делал так всё время. — Да не переживай ты так, я отвезу, если понадобится. Расслабься, Фрэнк, я не съем тебя. Мы просто поговорим, — Джерард звучал спокойно, и я, сделав глоток алкоголя, немедленно обжёгшего мне глотку, подумал, что, наверное, мужчина был прав. — Не утруждайся. Это последняя наша встреча. — Думаешь? — игриво поинтересовался преподаватель, явно пребывавший в хорошем настроении. — Думаю, — сказал я как можно более сурово. — Что там насчёт комнаты? — О, ну, раз ты такой нетерпеливый, то пойдём. Уэй встал и направился к лестнице. Я, скрывая нервную дрожь, проследовал за ним, предварительно осушив бокал. Вскоре алкоголь должен был подействовать, даря телу хоть какое-то расслабление, и я, напряжённый до предела, ждал этого, словно небесной манны. Спальня Джерарда тоже совсем не изменилась, даже простыни на кровати остались теми же. Это был второй удар под дых, заставивший воспоминания прорвать кропотливо построенную ментальную плотину и захлестнуть меня с головой. Но я продолжал держаться, уже представляя, как вернусь домой, лягу на диван и несколько часов подряд буду смотреть в потолок, пытаясь прийти в себя. Тем временем мужчина будто специально медленно открывал заветную дверь, заставляя меня нервничать всё сильнее. Но вот наконец-то послышался долгожданный щелчок замка, и преподаватель пригласил меня зайти внутрь. Я оказался в небольшой тёмной комнатушке без окон, но то, что я там увидел, заставило моё сердце пропустить удар. Когда Джерард, стоявший позади меня, нажал на выключатель и помещение озарилось светом тусклой лампы, висевшей под потолком на одиноком синем проводе, я понял, что комната полностью была заставлена полотнами разных размеров. Одни закрывали другие, и все они выглядели странными и мрачными, хотя большую часть просто не было видно. Шокированный, я взял в руки первую попавшуюся картину в небольшой незамысловатой рамке и принялся внимательно её рассматривать. Она была выполнена в близких к чёрному тонах, и всё, что на ней было изображено, ограничивалось тёмными разводами и двумя красными точками где-то в глубине, похожими на взгляд пары зловещих глаз. Картина вызвала во мне чувство необъяснимого беспокойства, словно я смотрел в бездну, готовую поглотить любого. Нервным движением я вернул полотно на место, уже собираясь взять в руки что-то ещё, но моментально понял, что почти все они были такими же тёмными, необъяснимыми, пугающими. — Джерард, что это? — спросил я тихим, хриплым голосом, не решаясь повернуться и посмотреть на хозяина квартиры. — Ты же видел мольберт у меня в комнате? Иногда я рисую, — спокойно ответил Уэй где-то совсем близко. — Да, но что это? — мне было неуютно находиться в этом помещении, но я просто не мог двинуться, загипнотизированный тем, что видел вокруг. — То, что происходит в моей голове. Это один из моих способов понимания себя. Я очень много рефлексирую, и мне необходимо всё куда-то выплёскивать. Когда-то я пробовал писать, но понял, что рисование приносит мне большее удовлетворение. — А что насчёт этого? Ты создал это сам? — показал я пальцем на единственную картину, висящую на стене. Она разительно отличалась от всего остального. — Очевидно, что нет, Фрэнк, ты такой милый, — коротко усмехнулся Джерард и сделал несколько шагов ближе к полотну, внимательно его разглядывая. — Это картина Адольфа-Уильяма Бугро, конечно, всего лишь реплика. Называется «Данте и Вергилий в аду»*. Девятнадцатый век, художник был вдохновлён «Божественной комедией», которую ты, скорее всего, не читал. Я впервые увидел оригинал несколько лет назад в Париже, и я просто… Не знаю, был заворожён. Поэтому купил реплику, и теперь она висит здесь. Могу смотреть на неё часами, она гипнотизирует меня, — преподаватель слабо улыбнулся сам себе. — Видишь этого рыжего обнажённого мужчину? Я кивнул. На полотне было изображено несколько персонажей, но центральными двумя были рыжий мужчина с напряжёнными и немного гипертрофированными мышцами, который яростно кусал за шею другого, почти ослабшего в его хватке. Их позы казались немного ненатуральными, где-то даже театральными, но, благодаря этому, отлично была передана смешанная с безумством ярость одного и боль другого. Позади стояли двое полностью одетых мужчин, явно не принадлежащих к миру, который их окружал. С нервным беспокойством, а может быть, даже шоком они следили за происходящим, в то время как за ними самими наблюдал крылатый демон, с остервенелой улыбкой паривший в небе, выкрашенном в красно-оранжевый цвет. На заднем плане в тени происходила какая-то вакханалия, в которой тела людей смешались в непонятную кучу, истязаемые в огне и измождённые бесами. — Его зовут Джанни Скикки, при жизни он был мошенником. А тот, кого он кусает, — еретик Капоккьо. Те двое сзади, как можно было догадаться, — Данте и Вергилий. Но меня, конечно, больше всего интересует Скикки. Ты видишь это? Посмотри! Посмотри, с какой яростью он бросается на Капоккьо. И столько в этом всём ужаса и безумства. Иногда я даже начинаю думать, что такой же безумный, как он. Что, попади я в ад по версии Данте, я бы был Джанни Скикки с этого полотна. Эти строчки из «Божественной комедии» про него, но они словно и про меня тоже: «Всем постыл, он донимает всех, такой вот дикий», — на какое-то время Джерард замолчал, погрузившись в свои мысли и не отрывая взгляда от картины, и теперь я, нахмурившись, рассматривал его лицо. — Они находятся на восьмом круге, — Уэй снова заговорил, всё-таки повернувшись ко мне. — Круг для лжецов, лицемеров, обольстителей. Неудивительно, что меня так притянула эта тема. По Данте, есть ещё седьмой круг для убийц и насильников. Иногда я думаю, как бы они меня там делили. Я бы был сложным экземпляром. И знаешь, — его взгляд моментально потемнел, — мне не жаль и не стыдно за то, что я такой. — Джерард… — было начал я, сам ещё не зная, что хочу сказать. — Нет, Фрэнк, ты пришёл сюда узнать всю правду. И она заключается в том, что я не знаю, что такое настоящие эмоции. Большую часть времени я просто ничего не чувствую. А эмпатия неведома мне вообще. Когда-то я думал, что у меня алекситимия, это когда отсутствие эмоций объясняется нарушением мозговой деятельности, но тесты показали, что это не так. Я до сих пор до конца не уверен в том, что со мной, но факт остаётся фактом. Можно сказать, что я не совсем безнадёжен, потому что порой я чувствую гнев, ярость, раздражение, но на этом всё заканчивается. Да и случается это достаточно редко. Наверное, мне стоило бы пойти к психиатру, но я не чувствую, что мне это необходимо. Джерард кивнул в сторону двери и направился к выходу из странной, маленькой комнаты с полотнами, приглашая меня за собой. Снова оказавшись в спальне, мужчина подошёл к окну и сел на подоконник, принявшись внимательно меня разглядывать. Я сразу же почувствовал себя не в своей тарелке, опустившись на краешек кровати и оказавшись напротив преподавателя. Сложно было сказать, что конкретно я чувствовал, но в душе начинало зарождаться глубокое непонимание, смешанное с агрессией, обидой, отчаянием. Я понимал, к чему вёл Джерард, и уже это ненавидел. — Когда ты подвернулся мне под руку, я как раз только что прочитал одну книгу Фрейда и думал о том, как это можно было бы использовать на практике. А тут ты, такой подходящий и наивный. Ты был склонен к конформности, я сразу это в тебе заметил. Затем я узнал, кем был твой отец, и это оказался просто идеальный случай. Мне было скучно, я решил попробовать. Просто провести эксперимент и понять, можно ли сделать так, чтобы твои нездоровые отношения с отцом и слепое ему подчинение были перенесены на кого-то другого, фигуру, которая будет напоминать тебе родителя. Я сделал своё исследование, благо, достать сведения о мистере Айеро было не так сложно, и всё закрутилось. Всё оказалось даже легче, чем я ожидал. Мы с твоим папой изначально были в чём-то похожи, а после пары штрихов, щепотки характерных движений и парфюма, ты уже самостоятельно начал достраивать мой образ и замечать параллели. Я был безумно доволен тем, как всё шло. Мужчина посмотрел куда-то вглубь комнаты, не замечая гнева, скривившего моё лицо. Теперь я был просто в ярости, но сдерживал себя, желая дослушать всё до конца. Я просто не мог поверить, что кто-то был способен поступать с людьми столь жестоко и ничуть об этом не жалеть. Руки сжались в кулаки. — А затем во мне проснулся азарт, — продолжил после паузы Уэй. — Я решил, что хочу, чтобы ты был моим полностью. Знаешь, настолько, чтобы готов был за меня умереть. Не знаю, почему я этого захотел. Просто я люблю доминировать, а ты был таким наивным и искренне чистым. Ты правда не понимал, что я делаю. Или догадывался, но подавлял это в себе, потому что всей душой верил в меня. И это… Такого правда не случалось ни разу. Обычно люди в какой-то момент понимали и начинали мучиться от противоречивости своих эмоций. И я становился для них монстром. Всегда. Но ты… Ты был будто создан лично для меня со всей этой слепой верой и наивностью. Я толкал тебя к краю, потому что хотел знать, когда же уже ты всё поймёшь, когда я стану для тебя тяжелой ношей, но ты продолжал смотреть на меня своими влюблёнными глазами и ничего не видеть. И это забавляло меня, я ликовал. А потом в один день я подумал, что, может быть, где-то в глубине души, которой у меня, казалось, нет, я хочу, чтобы ты знал обо мне всё и продолжал относиться так же. И это было абсолютно новое для меня желание. Джерард посмотрел прямо в мои глаза и, возможно, осознав, насколько я зол, хитро мне улыбнулся. А я захотел одним сильным ударом снести эту противную улыбочку с его лица. Меня начало колотить от гнева. — Впоследствии произошло то дурацкое похищение, которое всё испортило. Отчасти это была и моя вина тоже. Когда ты рассказал мне о следящем за тобой человеке, я спросил у своих ребят из службы безопасности про номера машины, а затем мы смогли выйти на босса Айзека, с которым были знакомы заочно. Знаешь, когда я вертелся в кругах оружейной индустрии, я завёл много разных друзей. Некоторые из них были очень влиятельны. Так что я знал заранее, что готовится похищение, но решил ничего не предпринимать, потому что на тот момент меня это всё не очень волновало. Я думал, что, если захочу, смогу предотвратить всё в последний момент. В итоге я начал понимать, что не смогу, и вывез нас обоих из города, пытаясь придумать, что делать дальше. Не помогло. Они обыграли меня, и мы с тобой оказались в западне. Внезапно Уэй встал с подоконника и быстрым шагом направился обратно в комнату с полотнами, в скором времени вернувшись оттуда с небольшой картиной в руках, которую немедля протянул мне, вернувшись на недавно покинутое место. Я опустил глаза на полученный предмет, на котором было изображено что-то непонятное, практически полностью чёрное, кроме беловатой вспышки, похожей на свет в конце тоннеля. — Если быть совсем честным, — вновь заговорил Джерард, перехватив моё внимание, — твоя судьба меня волновала только отдалённо, я вообще не очень переживал во время похищения. Но, знаешь, когда тебя ударили второй раз, и я подумал о том, что ты можешь умереть, я, вроде как, расстроился. Даже немного испугался… Я не уверен, как это назвать. Понял, что, наверное, хочу, чтобы ты выбрался вместе со мной. И для меня это было противоестественно. Обычно меня не волнуют судьбы людей. Знаешь, меня любили и до тебя. Любили сильно, но мне было плевать. Когда умер Джордж, я думал лишь о том, с чем хочу приготовить смузи, когда приеду домой. А тут я что-то ощутил, хоть и совсем слабое. Затем мы узнали твой лимит. Я убил этих двоих, и у тебя открылись глаза. Ты стал относиться ко мне как к монстру. Я не был сильно удивлён. Я даже не расстроился, сам понимаешь, почему. Но… Чёрт, я думал о том чувстве всё это время. Это ведь огромное событие для меня, знаешь. Если через тебя проходят тысячи эмоций в день, то для меня каждая — на вес золота. Я прокручивал её, пытался понять, что она значит и почему возникла. Картину, которая у тебя в руках, я написал через несколько дней после того, как всё произошло. Она сумбурная, да и задумка какая-то очень пошлая и шаблонная, но я правда не знал, как лучше это изобразить. — И что ты чувствуешь ко мне сейчас? — процедил я сквозь зубы, резко откинув полотно на кровать и поднявшись на ноги. — Прямо сейчас? Ничего. Всё так же хочу, чтобы ты был беспрекословно моим. Не уверен, что существовал когда-либо человек, которым я бы хотел обладать настолько сильно, как тобой. Но я не рассматриваю свои желания как чувства, чтобы ты понимал, — Джерард был невозмутим и холоден, это действовало на нервы. — Я не умею любить. Я умею только владеть. Но тогда у меня что-то ёкнуло. И мне необходимо это что-то. В целом я думаю, что ты мог бы мне помочь исследовать то, что я почувствовал. Возможно, ты сможешь сделать так, чтобы я почувствовал это снова. Видишь ли, в определённом смысле я личность, развитая негармонично. И я хочу знать, что находится за гранью. Там, куда дорога мне была закрыта так долго. Это поможет мне понять, кто я такой. Когда ты ничего не чувствуешь, ты начинаешь примерять на себя роли и бесконечно имитировать, а потом и вовсе теряешься. Думаю, это тормозит и не позволяет мне до конца раскрыть потенциал. — Джерард, ты… Ты… — я чувствовал, что больше не могу держать себя в руках, меня всего трясло, а ногти сильно впились в ладони, норовя оставить следы в форме полумесяцев. — Ты, блять, больной на всю голову! Ты серьёзно это сказал мне сейчас?! Хочешь, чтобы я помог тебе в чём-то?! Ты слышишь вообще себя? Я кричал, медленно приближаясь к Уэю, чувствуя, как ярость разрывает меня изнутри. Мужчина спрыгнул с подоконника и теперь с вызовом смотрел на меня, надменно приподняв подбородок, словно намеренно выводя меня из себя ещё сильнее. — Ты сводил меня с ума все эти месяцы только потому, что ты прочитал какую-то блядскую книгу и тебе было скучно? Из-за тебя я не мог нормально функционировать почти год! Год, Джерард! Я схватил Уэя за воротник рубашки и теперь с остервенением тряс его, ничего перед собой не видя, потому что гнев окончательно застлал мне глаза. Я не мог себя контролировать. Казалось, что я ненавидел этого человека больше всего на свете. Казалось, что я способен был его убить. И я ударил его. Прямо в район носа, отчего у Джерарда сразу же пошла кровь и рефлекторно полились слёзы, но он опять улыбнулся своей диковатой улыбкой, поэтому я ударил его снова, а затем развернул и со всей силы толкнул. Мужчина, не удержавшись на ногах, споткнулся и упал, ударившись спиной о ребро кровати. Когда Уэй, оклемавшись, принял сидячее положение, я накинулся на него с новой силой, нанося удары один за другим и чувствуя, как с каждым движением из меня выходили боль, обида, страх, непонимание и злость, которые, как оказалось, копились внутри так долго. Преподаватель не сопротивлялся, почему-то позволяя мне выбивать из него всю дурь. И в какой-то момент я испытал опьяняющее, деструктивное чувство власти над Джерардом, которое он ни разу не позволял мне ощутить до этого. Я остановился только тогда, когда понял, что всё лицо Уэя было в крови. Содрогнувшись, я отполз от него, сначала облокотившись спиной о стену, пытаясь восстановить дыхание. Костяшки пальцев саднили и тоже были в крови, меня продолжало трясти, но теперь я уже не знал, от чего. В груди образовалась огромная пустота, словно за последние пять минут из меня высосали абсолютно всё человеческое. Я был морально истощён. Вскоре я встал и, отвернувшись к окну, начал вглядываться в пустынную вечернюю улицу. Впервые за несколько недель пошёл дождь, и мне захотелось немедля под ним оказаться, почувствовать холодные капли на своей коже, смыть недавнее наваждение. В этот момент я услышал сзади какое-то копошение, но не стал обращать на него внимание, лишь молча прикрыв глаза и тяжело вздохнув. Наверное, пора было ехать домой. — Стало легче? — прохрипел голос прямо над моим ухом, заставив меня вздрогнуть. Рука Джерарда оказалась внизу моего живота, и я стиснул зубы, удивляясь, как мужчина вообще стоит на ногах. Резко повернувшись, я несильно оттолкнул от себя Уэя, скривив лицо. Джерард больше не был весь в крови, размазав её чем-то, пока я не видел, но всё-таки сумев частично от неё избавиться. Он был весь растрёпан, рубашка немного порвана, отсутствовало несколько верхних пуговиц, из-за чего часть груди была оголена. Он странно смотрел на меня, и я понял, что снова начинаю закипать. — Знал бы ты, как я хочу тебя сейчас, Фрэнк, — низко прошептал мужчина, тыльной стороной руки вытерев кровь с губы. — Никогда не думал, что такое меня заводит. — Ты, блять, ещё и мазохист? Тебе лечиться надо, — прорычал я, вновь неосознанно сжав кулаки. — Я снова ударю, если ты прикоснёшься ко мне, Уэй. — Правда? Правда сделаешь это? Смотри, я совсем беззащитный, я ведь даже не сопротивляюсь, — тихо говорил Джерард, медленно приближаясь шаг за шагом. — Я открылся перед тобой, Фрэнки, разве это не самое главное? Уже только поэтому ты не такой, как остальные. Ты особенный, — прошептал преподаватель, нежным движением заправив прядь мне за ухо, как он любил делать раньше. Теперь мы стояли совсем вплотную. Моё дыхание сбилось. Я хотел ещё раз толкнуть его, накричать, покинуть эту квартиру навсегда, но смог лишь открыть рот, ничего не произнеся. Знал ли я, что он говорил все эти слова только чтобы получить то, что хочет? Конечно. Понимал ли я, что Джерард вновь собирался мной воспользоваться? Однозначно. Сделал ли я что-то, когда его разбитые губы накрыли мои, пачкая их кровью? Да. Я ответил. И я ответил с таким остервенением, что мужчина тихо, болезненно простонал. Сегодня я не собирался подчиняться. Если он хотел меня, то мог получить только на моих условиях. Когда мы завалились на кровать, я окончательно порвал рубашку Джерарда, услышав, как оставшиеся пуговицы отлетели, посыпавшись на пол, а затем припал губами к фарфоровому торсу, принявшись хаотично оставлять на нём багровые пятна засосов. Руки преподавателя блуждали по моей спине, трогали шею, зарывались в волосы, с силой притягивая ближе. Мои же прижимали его к кровати, с яростью и страстью сжимали оголённую кожу, оставляли красные следы, которые наутро обязательно станут синяками. Мы тяжело дышали, не в силах оторваться друг от друга, каждым движением доводя до исступления. Лицо Уэя, мои руки, губы и щёки, наша одежда, давно валяющаяся где-то далеко, и, наверняка, простыни, были запачканы красной субстанцией. Джерард стонал каждый раз, когда я прикасался к его лицу, и поэтому я делал это чаще, зная, что ему обязательно будет больно. Я не узнавал себя, потому что человек подо мной превратил меня в рычащее, необузданное животное. И мужчине это, кажется, нравилось. Один раз Джерард попытался взять ситуацию под свой контроль, но я, чуть ли не ударив, властным движением сжал его волосы, запрокинув голову Уэя и прикусив за ухо, что спровоцировало болезненное скуление и, к моему удивлению, неосознанный толчок бёдрами ко мне навстречу. Именно в этот момент я окончательно обезумел. Той ночью Джерард был снизу. Теперь ему приходилось выкрикивать моё имя, находясь в моей полной власти. А я просто не мог остановиться, ощущая себя на вершине мира от осознания того, что завладел тем, кто так долго морально меня истязал, заставляя чувствовать себя ничтожеством. В те минуты секс с преподавателем казался мне избавлением, долгожданным глотком свежего воздуха и таким сладким отмщением. Когда мы засыпали рядом, полностью выдохшиеся и не имеющие сил сказать друг другу хоть слово, я чувствовал себя освобождённым. К сожалению, это чувство улетучилось уже к утру. Когда я открыл глаза, я ощущал себя несчастным, грязным, использованным. Мне хотелось срочно принять душ. Всё произошедшее за последние сутки рухнуло на меня тяжёлым осознанием, и я не знал, что теперь делать. За окном пробивались первые лучи солнца, окрашивая небо в тот же самый цвет, что и на вчерашней картине Бугро. Я опаздывал на работу и уже знал, что прибегу туда уставшим, запыхавшимся и осунувшимся, выглядя совершенно неприятно в запачканной одежде. На подушке рядом мирно спал Джерард. Накануне ему явно сильно от меня досталось, но мне совсем не было стыдно. Выглядел он откровенно плохо. Лицо преподавателя было красным, один глаз заплыл, губа и щека опухла. Я вздохнул, пытаясь понять, что к нему чувствовал, но затем осознал, что на душе была только тоска. Потерев ладонями глаза и издав тихий, жалобный стон, я резко сел на кровати. Пора было собираться и уходить. Как только я встал и озадаченно огляделся, пытаясь где-то найти свои трусы, проснулся Джерард. Он лениво потянулся, скидывая с себя ногой чёрное одеяло и оставаясь совершенно нагим. Я окинул его взглядом, замечая, что в некоторых местах на теле Уэя действительно остались синяки и яркие засосы, а ещё он уже был возбуждён. — Доброе утро, не хочешь сходить в душ вдвоём? — как ни в чём не бывало прохрипел Уэй, и я уставился на него, с недоумением вскинув брови. — Очевидно, что нет, — отрезал я, наконец найдя всю свою одежду и принявшись поспешно одеваться. — Ночью ты так не брезговал, когда заставлял меня тебе отсасывать, — голос мужчины был почти довольным, и я знал, что даже вчера всё происходило так, как он этого хотел. — Ты был не против. Не строй из себя святую невинность, Уэй. Мы оба знаем, что ты за человек. Ты никогда не позволил бы мне делать всё это с собой, если бы тебе не нравилось, больной сукин сын, — процедил я сквозь зубы, не являясь на самом деле таким уж злым, скорее уставшим и разочарованным в самом себе. — И то верно, — холодно усмехнулся Джерард. — Ладно, перед тем, как ты уйдёшь… Вчера я купил билет на твоё имя до Пало-Альто, можешь найти его у себя на почте. Там есть дата, время, номер рейса. Всё то же, что и у меня. Я хочу, чтобы ты полетел со мной. Найдём тебе хорошую работу. Это Кремниевая долина, там куча отличных мест, и с твоим дипломом Колумбийского всё должно пройти без проблем. Если захочешь, сможешь работать на меня, я буду не против. — Ты сошёл с ума?! Я не полечу, Джерард. После всего, что ты рассказал… — я шокировано смотрел на преподавателя, не в состоянии поверить, что он действительно только что мне это предложил. — Не делай поспешных решений. Сейчас ты на взводе и ошарашен. У тебя есть где-то неделя на раздумья, воспользуйся ей, — из-за того, что глаз Уэя заплыл, было сложно понять, как он смотрел на меня, но его голос звучал ровно и уверенно. — Ты знаешь, что с таким человеком, как я, тебя ждёт гораздо лучшее будущее, Фрэнк. Тебе никогда больше не придётся жить в Бронксе или любом другом неблагополучном районе. И не убеждай меня, что тебе на это всё равно. Ты вырос во дворцах и жаждешь снова в них оказаться. — Ты подкупаешь меня или что? — раздражённо спросил я. — Жизнь с тобой означает бесконечную гонку за твоим вниманием. Ты болен, Джерард, и не способен на нормальные отношения. Как ты это представляешь? Ты хочешь, чтобы я просыпался утрами в страхе, что тебе надоем? — Ты не будешь этого замечать, я умею вести себя, как обычный партнёр. И я знаю, что нужен тебе, не пытайся обмануть меня или себя. Рядом со мной ты чувствуешь себя живым, и тебе необходимо это. Тебе нужна такая фигура, как я, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Других людей тебе никогда не будет достаточно. Я молча затянул ремень джинсов, из которых давно похудел, и понял, что теперь был полностью одет. Кинув на Джерарда последний грустный взгляд, я направился к выходу. — Хэй, — уже в дверях окликнул меня мужчина. — Самая большая уступка, на которую я готов, это врач. Я пойду к психиатру, если тебе так будет легче со мной жить. Я ушёл, с силой закусив губу, но не обернувшись.***
If suffering is beautiful Then you're the most beautiful Mirage these eyes could ever meet And you made my fever spike And I put up quite the fight That I never planned to win
Неделя текла медленно. Мне всё никак не предлагали повышение, а мою голову не покидали мысли о Джерарде. Меня бесило, что всего лишь за одну встречу он смог вновь крепко обосноваться в моих мыслях, после той ночи ни разу так и не выйдя на контакт. Я чувствовал, как сходил с ума, зарываясь всё глубже и глубже в себя, но прекрасно понимая, что не стоит думать об этом вообще. Ни о какой поездке не могло быть и речи, ответ должен был быть очевиден. Но почему я колебался? Почему копался в своих чувствах и воспоминаниях, расцарапывая раны, только недавно сумевшие затянуться? В моём почтовом ящике висело письмо с электронными билетами, и несколько раз на дню уже почти рефлекторно я заходил, чтобы на них посмотреть. Гипнотизируя экран компьютера или телефона, я старался убедить себя то в одном, то в другом решении, каждый раз сокрушённо нажимая красный крестик в верхнем левом углу с пониманием того, что в очередной раз потерпел поражение в борьбе с самим собой. Я часто вспоминал ту самую картину Бугро, снова и снова возвращаясь к ней, чтобы получше рассмотреть. Я даже нашёл нужный отрывок в «Божественной комедии», несколько раз прочитав те девять коротких строчек, которые художник решил перенести на полотно. И мне становилось жаль Джерарда. Жаль, потому что он был не виноват, потому что просто являлся таким и, возможно, не мог ничего с этим поделать. Но больше всего мне становилось жаль его потому, что он не понимал, насколько грустным выглядело всё то, что с ним происходило. Но в одном Уэй оказался прав точно: после встречи с ним я словно снова начал жить. Смятённый шквалом негативных эмоций, я всё равно ощущал себя полноценным, таким, каким не мог стать уже давно. И это было странно, потому что напоминало какое-то совершенно мазохистское удовольствие, в наслаждении которым я просто не мог себе признаться. Уэй будто нажал на какую-то секретную кнопку и запустил огромный внутренний процесс, призванный вновь переворошить всё у меня в голове. Он знал, куда давить, ему всегда это удавалось. Согласиться поехать в Пало-Альто означало подписаться на жизнь с человеком, который совершенно точно практически ничего не чувствует, мечтая лишь обладать. Это означало сознательную пытку, вечные муки, бесконечные игры с огнём, хождение по канату в страхе упасть. Это означало ежедневное осознание того, что однажды всё закончится, прервётся в самый неподходящий момент. Это означало отсутствие стабильности и уверенности в завтрашнем дне. Это означало ненависть к собственному выбору, бесконечное желание собрать вещи и всё бросить, но ни разу этого не сделать, потому что это также означало практически беспрекословное подчинение манипулятивной, авторитарной личности, ни за что на свете не позволяющей поступать так, как она этого не хочет. Это означало боль, наверняка разочарование, а также нездоровую привязанность и эмоциональные качели. Это всё означало неизменные и нездоровые атрибуты жизни с Джерардом Артуром Уэем. И, видимо, я тоже был болен на всю голову, потому что не знал, как иначе объяснить тот факт, что утром двадцать четвертого октября, ровно за неделю до своего двадцать пятого дня рождения, я с собранными чемоданами и спутанными мыслями ехал на такси, за которое отдал непростительное количество денег для человека, у которого больше не было работы, чтобы из международного аэропорта Джона Кеннеди вылететь в Пало-Альто с пересадкой в Лос-Анджелесе, не имея на руках обратного билета.You brought me a reason to live, I traded my soul I tasted apocalypse and I needed more As you kill me, make me ill baby, please I never wanted a curse on my tongue 'til you