Пожинающий

Касаясь плечами стены, она пряталась за углом каменного дома, пристально наблюдая за тем, что происходит на улице. Кровь. Смерть. Насилие. Бесчеловечная жестокость. Содрогнувшись от страха, она присела на корточки и вжалась в кирпичную кладку, когда мимо пробежали рычащие мужчины, преследующие старика с окровавленными руками, и зажала уши, чтобы не слышать крики детей, бешено раскачивающих автобус, полный людей. Что с ними? Что с ними случилось? Когда эта зараза успела распространиться так быстро? Она поджала колени к груди, влажными от слез, блестящими глазами глядя на то, как неожиданно вся человеческая свора и мешанина из тел, крови и плоти собирается в одну сторукую и стоногую массу и замирает перед экранами телевизоров, выставленных из магазина и обращенных к улице. Крепко зажмурив глаза, она пытается не видеть и не слышать. УБЕЙ! ИХ! ВСЕХ! ЖГИ И ЖРИ! КРОВЬ! НАСИЛИЕ! СТРАХ! Я — СТРАХ! ПОКУПАЙ! И СЖИГАЙ! Бесноватые телеведущие скалились в вежливых улыбках, рассказывая дичайшие вещи, от которых встали бы волосы дыбом. — Президент США предложил отпраздновать грядущий День Независимости расстрелом африканских детей и затоплением Венеции. Лидеры ООН поддержали его инициативу… — По последним данным, было съедено и отравлено более ста сорока человек. Но данные неточные: те, что ели, отравились и тоже сдохли… — Мы не будем возвращать космонавтов с орбиты, нет, сэр! У них осталось кислорода на четырнадцать дней, так пусть еще немного подышат! Пока дышится! Трясущимися руками она зажала уши и крепко зажмурила глаза, дрожа от страха и не замечая, как плачет. Слезы текли по щекам и скатывались за воротник футболки, покрытой кровью — не чужой, а своей, потому что она, убегая от человеческой орды, оступилась и разбила в кровь руки, которые потом вытерла о белую ткань. — Пожалуйста, — шептала она, молясь о прекращении этих ужасных деяний. — Господь… Руки ее дрожали, а зубы отбивали дробь, потому что она слышала, как с воем и стонами люди идут по улице, и идут они к ней, будто зная, где она прячется. Но открыть глаза страшно. Даже страшнее, чем быть убитой. Вой, нечеловеческий и перемежаемый визгами и хрипами, все приближался, и она инстинктивно отползла назад, вслепую наталкиваясь спиной на что-то и взвизгивая. Рука коснулась кожаного мотоциклетного ботинка и кожаной штанины, и почему-то она подумала, что сейчас самое время наконец-то посмотреть. Открыв глаза пошире, она подняла их и побелела. За ее спиной стоял, терпеливо ожидая появления людей-хищников, незнакомец, покрытый рваным, истлевшим плащом. Островерхий капюшон скрывал его лицо, но единственное, что виднелось — это два горящих, словно плошки, глаза, глубоких, как кровавое закатное небо, и еще — ухмылка, заключающая в себе куда более чем тридцать два острейших зуба. Мгла вместо лица обратилась к ней, и ее пронзил пламенный взор. Остолбенев, она замерла у ног незнакомца, слыша теперь словно из-под воды крики и страшные вопли толпы. Но быстро вскочила, когда он мотнул головой себе за спину, будто приказывая ей спрятаться за него. Оступаясь, она вцепилась пальцами в обветшалые черные лохмотья на мускулистой спине и ощутила, как обжигается о ледяное тело. Настолько ледяное, что оно кажется невероятно горячим… Запутавшись в своих ощущениях, она почему-то знает, что здесь ее не найдет ни одна человекотварь, но сжимается, когда несколько мужчин бегут навстречу незнакомцу. Он ловким движением встал чуть шире, сняв с пояса кожаных штанов два револьвера и ставя их на уровень плеч. Стреляя сразу с двух рук, по-македонски, он расшибает в кровавое месиво головы двух мужчин и стреляет снова. И снова. И снова. Она закричала, невольно прижавшись от страха к его спине и уже не чувствуя, как она горит и обжигает ее собственную плоть. Напротив, ей кажется, что только от этого огня можно согреться и спастись, и крепко цепляется руками в черные лохмотья. Тем временем, не думая о том, чтобы перезарядиться, он откидывает револьверы в сторону и снимает с пояса два новых, прокручивая их в руках. Но бояться уже нечего: почти весь узкий грязный переулок завален мертвыми телами. Он резко повернулся к ней, безмолвно касаясь рукой, покрытой черной перчаткой, волос. Будто хотел спросить: ты в порядке? Не в силах что-то сказать, она кивнула и испуганно посмотрела за крепкое плечо. Больше никто не бежал, чтобы убить ее, и она благодарно всхлипнула, утирая слезы, стекающие по грязному лицу. Он же развернулся и пошел вперед, прямо по телам убитых, невзирая на то, что наступает на них. Но на полпути развернувшись, он вопросительно посмотрел на девушку, наклонив набок голову в капюшоне. А ты идешь со мной? Оскальзываясь на крови, она торопливо подбежала к нему и ухватилась за его руку. Он только и чувствовал, что тремор, затаившийся в ее пальцах, и прислушался к быстрому, колотящемуся сердцу. Парень ухмыльнулся во всю ширь своего зубастого рта. Ещё невинна и совсем не бесчеловечна. Возможно, одна из последних настоящих людей, оставшихся на этой бренной земле. Тогда он повёл своего найденыша к мотоциклу, стоявшему в отдалении, и сел в седло, позволяя впервые человеку прокатиться вместе с собой. Равнодушно подтягивая перчатки, он почувствовал, что девушка крепко обнимает его за талию и прижимается к спине, положив щеку между лопаток. Он и забыл, каково это — иметь тело. Касаться. Чувствовать. У него нет времени на сантименты и жалость, у него есть миссия. Зарычав, мотоцикл покатил все быстрее по улицам города, минуя все те ужасы, что творились вокруг.