Джебран X. Джебран
— Кошмар! Тяжело выдыхая и садясь мимо кресла, стоящего у кровати болезного лорда, простонала я. И ничего, что промахнулась с благоустройством своей непревзойденной пятой точки, коврики у меня во всех комнатах большие, мягкие и очень теплые. Да и так удобнее зарываться в густую серебристую, при тусклом свете одного включенного ночника, шерсть Умбры, не задумываясь, кому именно жалуюсь. Находящемуся в некоторой степени магической комы мужчине или бессловесному, но очень верному четырехлапому товарищу. Хорошо еще, что Гермиона уже спит, иначе, я не ручалась за собственную выдержку и бесстрастно-доброжелательное лицо. Ведь ни к чему грузить других людей своими проблемами и переживаниями. Особенно близких людей стараюсь оберегать от всего, а с задорной и говорливой, как выяснилось за эти почти три месяца, девчонкой мы действительно подружились. — У вас отвратительно дотошный, наглый и настырный отпрыск, мистер Малфой! — воскликнула я, зло полыхая глазами на безмятежного блондина. — Хотя, он явно вас любит. Так что, поздравляю, — фыркнула, немного смягчившись. — Но это не повод меня доставать и тем более выслеживать! Сопляк гадкий, — скривилась, забывая, что с парнем мы приблизительно одного возраста. Впрочем нет, он ближе к Гермионе по степени старения, так что, я с чистой совестью могу обзывать… называть этого недоразвитого «хомо» нелестными эпитетами. — Оказывается, он целых три месяца с того момента, как вы пропали, пытается вас найти. Будто бы мне интересно, что сначала он, тратя огромные суммы, тем более меня не беспокоит его расточительство, поднимал какие-то там ненадежные и провальные связи в Министерстве Магии. Потом вышел на моих дорогих седобородых, чтобы их Горыныч сожрал и не подавился, родственников! Те не выдержали пресса вашего сыночка, скорее всего Альбус, так как моему деду на всякий шмельц искренне наплевать, и сдали ему меня. Ну, как меня? Имя и нашу кровную связь, которую я не то, что не афиширую, а осознанно скрываю. Более того, они даже мальчишке не сказали, почему вы у меня находитесь, поэтому мне пришлось выслушать очень оскорбительное предположение, — я содрогнулась. — Но ничего, — мрачная усмешка, — за понижение моих достоинства и чести до продажной девки, как в простонародье называют шлюх или любовниц, разницы я принципиально не вижу, вы все мне заплатите! Моя улыбка стала счастливой и очень широкой, а любимая, холенная и лелеянная жаба, олицетворяющая мою меркантильную душонку, довольно потерла лапки. Много денег, не бывает! И это даже не жадность, просто я никому не позволю марать мою гордость грязными и необоснованными инсинуациями. — Вы — за слова невоспитанного отпрыска. И только потом мне вякните, что родители не несут ответственности за детей! Родственники — за то, что Бонды недоделанные. Министерство Магии — просто за компанию. Чмокнув своего зверя во влажный и прохладный нос, я поднялась на ноги. Медленной поступью направилась к столику, не прикроватному, а нормальному, где заготовила несколько книг для чтения. Выбрала особенно милую сказку Шарля Перро — оригинальную версию, а не приукрашенную цензурой для детей. Ощущение было, словно сейчас буду мстить этому надменно-спокойному спящему принцу за его чадушко. — А ваш сын, я так и не удосужилась узнать его имя, мистер Малфой, получил уже… по заслугам. Во-первых, он вас до полного вашего выздоровления не увидит. Я, конечно, объяснила ему всё детально и подробно. Редко я разговариваю, словно мой дорогой Джонатан с низами общества, но в этот раз пришлось. И я не виновата, что это самый доходчивый язык для объяснения зазнавшимся щенкам, и не только, простых истин: «Нет — значит нет и нельзя!». — Тем более, не стоило ему цепляться ко мне в людном месте. Я-то с ним поговорила, целых восемнадцать минут, но от мары (морок, змора — называйте, как хотите), он еще долго не избавится. Если вы не в курсе, — садясь, останавливаясь возле кровати и думая, что же я забыла сделать, продолжаю монолог, — это сонный паралич. Точнее, у некоторых людей это действительно сонный паралич, когда они просыпаются ночью, не могут пошевелиться, а им кажется, что на них кто-то сидит и душит, либо просто стоит рядом. А у кого-то это призрак, привидение, демон, злой дух или кошмар — каждому свое, скажем так. Последние являются призванными либо умелыми людьми, как я — некромантами, либо просто пришедшими к «хорошему человеку». Пусть не все они способны убить, но попортить жизнь смогут. Недосып я вашему мальцу устроила, можете не благодарить, так как первоначальное желание свести в могилу, а я могла и такую гадость позвать, мне удалось в себе подавить. Я девушка не кровожадная, но в стрессовых ситуациях, — передернула плечами и, чуть не роняя книгу, обхватила себя руками, — не всегда думаю трезво. Умбра, мой замечательный друг, встав на задние лапы включил свет в комнате, чтобы я не читала при свете еле освещающей метр вокруг себя лампы. Осознавая, что умный зверь сделал то, о чем я и пыталась вспомнить, устало опустилась в кресло. Произнося слова благодарности, я старалась прогнать холод и страх из разума, потому что когда Малфой-младший прицепился ко мне на улице… Это было ужасно, до сих пор дрожь сотрясает тело. Вы не подумайте, парень ничего не сделал, просто позвал в кафе поговорить об отце и сильно настаивал на необходимости его увидеть, все почти прилично, не считая первично неправильных предположений о моей роли. Вот только я сильно впечатлительная, и если в разговоре с голубоглазым блондином я была айсбергом, непотопляемым и отстаивающим безопасность пациента, то потом пошел откат… — Что же, мистер Малфой, сегодня вы узнаете об… — я упорно отложила мысли о скором Рождестве на завтра, заодно и с Мионой этот вопрос обсужу. Грубо говоря, я в этот день и дома посидеть могу, только подарки отвезу друзьям, знакомым по работе и родным.💀†💀
Темнота? О! О ней, кромешной, Люциус Малфой теперь мечтал и страшился тех мгновений, когда вокруг возникали образы. Порой они не вызывали плохих эмоций, порой были даже приятны, милы, наивны и невинны, но с завидной регулярностью перед ним появлялись монстры. Ужасные и не очень, маленькие и большие, кровожадные и просто безмозглые. Единственным плюсом этого безобразия можно было назвать полную осознанность, которую он не мог смаковать. Почему? Потому, что с завидной постоянностью в этой темноте возникали все новые и новые, ранее ни-ког-да, он в этом уверен, не известные ему, существа, чьи имена берутся словно из воздуха. Плюс ко всему они приносили с собой чувства, иногда единичную эмоцию, а порой цветной спектр, от которого ты начинаешь задыхаться. Разумеется нельзя опустить еще один маленький, очень гадкий и неприятный, действительно осточертелый мистеру Малфою, момент — постоянные смерти. Точнее, это он про себя назвал моменты бессознательности маленькими смертями, когда другого определения, кроме как неподобающих взрослому мужчине обмороков, подобрать не смог. Подобное существование можно было назвать агонией, хотя даже измученный и злой, Люциус предпочитал эту самую агонию ничему. Тем более, неожиданности и изменения настигали его очень уж часто, не позволяя расслабляться и отчаиваться. Неприятности, знаете ли, бодрят и помогают всегда быть в тонусе! Этот раз появление нового образа, как обычно, не предвещало ничего хорошего. Так и случилось. Вот только изумление, а именно эту эмоцию во всех ее красках прочувствовал разум блондина, затмило собой всё. Ведь привычная, чуть ли не родная тьма сменилась… комнатой? Хотя, скорее чуланом, в котором должны были жить эти противные эльфы домовики. Сбоку у стены, под небольшим окошком, стояла деревянная кровать. На пожелтевших от времени простынях, лежала пожилая женщина. Конкретно определить возраст бабули было невозможно, но сеточка глубоких морщин и выцветшие глаза, непонятного мутного цвета, ясно говорили о долгих прожитых женщиной годах. На улице, что была видна сквозь окно, царило лето — выводили замысловатые трели птицы, деревья с пышными зелеными шапками листвы. Небольшой домик этой пожилой леди стоял в самом центре лесной чащи, это знание просто было у Люциуса, как и понимание, что ничего хорошего произойти не может. Картина мира вдруг поплыла и мистер Малфой очутился в лесной чаще. Первым, что он увидел, точнее кого, был серый огромный волк. Никаких сомнений и здесь не возникло, вполне знакомый для Люциуса представитель «разумных» отбросов общества, оборотень. Доказательством этой теории служило превращение зверя в человека, тоже знакомого аристократу. Будь у Малфоя сейчас его тело или чувствуй он его, бледные тонкие губы поджались бы от презрения и неодобрения. Фенрир Сивый — самый мерзкий из представителей своего вида. Припоминается Люциусу, что эту шавку прикончили во время одной из стычек Ордена Феникса с Пожирателями Смерти. На чьей стороне тогда был сам слизеринец, переметнувшийся ближе к концу жизни Волдеморта к победителям, сказать не мог, хоть убейте. На Фенрире после превращения оказалась вполне приличная одежда, что впрочем показалось Малфою делом обыденным. Оборотень, все с теми же непонятного цвета волосами, зализанными назад, и такой же непрезентабельной внешностью, как думал и запомнил его Люциус, вышел из-за дерева на тропинку, загораживая своим телом проход маленькой девочке. Ребенок, что примечательно, в солнечный и скорее всего теплый летний день, не снимал с головы красный капюшон, что не мешало рассмотреть округлый, детский овал лица и светлые пряди волос. — Куда ты идешь, Красная Шапочка? — спросил хриплым, противным голосом Волк. — Иду к бабушке и несу ей пирожки и горшочек масла, — тоненький, детский голосок. — А далеко живет твоя бабушка? — неуместное любопытство проявляет Сивый. — Далеко, — отвечает Красная Шапочка. — Вон, в той стороне, в чаще лесной. — Что ж… иди, деточка, — нехорошо, по мнению Люциуса, ухмыльнулся Волк. Вот только ребенок этого не заметил. — Не заставляй бедную старую бабушку ждать тебя. И я пойду. После последней реплики сцена вновь переменилась, вернувшись в то убогое помещение с лежащей на кровати женщиной. Если раньше ее внешность ничего и никого не напоминала Люциусу, то теперь видение изменилось. «Бабуля» помолодела, а ее черты приобрели узнаваемость. Беллатрикс Лестрейндж, собственной, устрашающей и все так же несимпатичной персоной. Черные волосы, тронутые седыми прядями так, что это был уже не перец с солью, как запомнил по последней встрече с этой сумасшедшей Малфой, а настоящая соль с перцем. Таким уж безумием от нее не веяло, но на постаревшем осунувшемся лице, горели глаза с безумным огнём. Впрочем, долго отравлять мир своим присутствием этой женщине не пришлось. Непонятно откуда взявшийся оборотень, что минуту назад беседовал с Шапочкой, нисколько не похожей на бабулю, хладнокровно придушил старуху. Пожалуй, сознание Люциуса даже расслышало хруст ломающихся позвонков. Выглядело все преотвратно, но не сильно затронуло Малфоя в эмоциональном плане. Нет невиданных и неведомых чудовищ, которые пытаются его убить? Прекрасно! А Беллатрикс он никогда не любил, слишком та была сумасбродной особой. А ее помешательство на безносом и лысом Лорде?.. Правда эстет, в порой слишком высокомерном мужчине, медленно и мучительно умирал, когда Фенрир напялил на себя зеленый фартук в красный… то ли цветочек, то ли горошек. А затем началась адская кухня, которую даже Темный Лорд побоялся и побрезговал бы устраивать. Как заправский маньяк, о котором когда-то поведал ему увлекающийся магловской литературой Северус, Ганнибал Лектер начал разделывать и готовить тушку Беллы. Это отвратное действие пролетело за мгновение, но мужчине хватило и этого, чтобы почувствовать вкус омерзения. Вскоре, когда ужин или обед из человечинки был приготовлен, а Сивый стянул с себя фартук, в дверь постучали. Это был тот самый ребенок в красном капюшоне и чем-то он напоминал следящему за всем происходящим мужчине девчонку с Рейвенкло, что затесалась в почетные друзья Золотой Троицы. Как ее там звали? Полоумная, кажется, и кульчики-редиски в ушах те же, теперь Малфой мог их отчетливо разглядеть. Сильно удивляться присутствию оборотня в жилище собственной бабули дитя, то ли слишком малое, чтобы разумно мыслить, то ли действительно полоумное, не стало. — А где бабушка? — Она пошла в гости, — чуть ли не облизываясь на девчонку, сообщил чертов псих, ужасно скалясь. Люциусу и хотелось бы как-то предупредить девочку, но он не мог ничего сделать, вновь чувствуя себя совершенно бессильным. Тем временем, девочка, пораспрашивав Сивого о бабушке, о том куда та направилась больная и на сколько, спокойно зашла в домик. Проведя Красную Шапочку, как непрестанно кликал девчушку оборотень, он накормил ее… Люциусу даже думать не хотелось, что именно с таким аппетитом уминала Шапочка. Пожалуй, будь сейчас он в своем теле, рвотные позывы ему были бы гарантированы. Но он мог лишь находиться в том месте, наблюдать за всем и осознавать. Благо лишь, что всё это не продлилось долго, хотя и это вылилось в мучения Малфоя. Ему не хотелось здесь быть и знать всё это! Мерлин, как же ему не хотелось… Словно кто-то услышал его молитвы и история прервалась, резко не позволяя мужчине узнать ее конец. Да он и не горел этим желанием, закончилась и прекрасно. Вновь его накрыла благостная тьма, унося в никуда. Или все же куда-то?💀†💀
— Сандра? — отворяя дверь в комнату, где лежал Люциус Малфой, тихо позвала Гермиона. Темно-серый «Форд» девушки стоял на улице возле дома, мисс Грейнджер увидела его, когда проснувшись выглянула в окно. Соответственно, хозяйка дома вернулась, только в комнате своей не ночевала — кровать идеально заслана, подушка не помята. Подобное состояние кровати Александры имело лишь после еженедельной смены постельного белья, что произошло буквально вчера с утра, поэтому вывод Гермионы был более, чем логичен и соответствовал правде. На кухне Дамблдор тоже не обнаружилась, к Северусу она заглядывала регулярно раз в сутки, но не надолго, чтобы лишь проверить состояние подопечного. Что касалось опочивальни, выделенной мистеру Малфою… свои обязанности она выполняла хорошо и старательно, не забывая, правда, при этом недовольно кривиться время от времени. Поэтому и читала девушка одному из своих подопечных книги часто, в обязательном порядке, минимум раз в день. Посему и комната Малфоя была последним самым вероятным и доступным Гермионе вариантом, так как запретная часть дома, куда часто наведывалась Сандра (наблюдательная гриффиндорка заметила это), будто бы собственноручно делала там ремонт, была физически недоступна — мисс Грейнджер проверяла. Детские наклонности, будучи лучшей ученицей школы, правомерно нарушать запреты и лезть любопытным вздернутым носиком в чужие тайны никуда не делись, даже сейчас, когда ребенок стал взрослой и рассудительной девушкой. Даже после неоднократного нагоняя и кучи разных последствий, обычно неприятных. Ведь любопытство это такая штука… неугомонная, тем более у гриффиндорцев. Хотя пыталась она напрасно, дверь была заперта, видимо, на ключ во время отсутствия (а, как минимум раз, и присутствия) хозяйки дома. Следовательно, там Александру и сейчас поискать не удастся, разве что докричаться… Хотя надрывать голосовые связки ей не пришлось, она обнаружила искомый объект. Он (объект) лежал в кресле, откинув голову назад и смежив веки. Безвольно опущенные руки лежали на подлокотниках кресла, а у домашних тапочек девушки валялась распахнутая книга. Скорее всего уснула во время традиционных чтений, ничего удивительного, пусть и случается такое впервые на памяти Гермионы. Что действительно изумительно, так это теплый плед в большую клеточку, которым была кое-как укрыта девушка. «Сама укрылась, что ли? Не похоже», — так думала Гермиона, ведь последнее дело спать в неудобном кресле! Шея потом точно болеть будет, а Александра не была человеком, который склоняется к минутным слабостям в убыток дальнейшему комфорту. Одним из примеров была посуда, которую девушка мыла сразу после того, как она испачкается. Также дело обстояло и с другими бытовыми, и на первый взгляд совершенно обыденными, ежедневными делами. Гермиона подобному упорству завидовала белой завистью, так как только в учебе и познании чего-то нового ее настигало подобное трудолюбие. Будучи нормальной девушкой, она частенько уступала лени и не утруждала себя банальностью домашнего бытия. Подойдя к креслу, она больше не кричала. По опыту, пожив с семейством Уизли, а в частности с миссис Уизли, Гермиона знала, как неприятно просыпаться под громогласные вопли. Поэтому намеревалась разбудить подругу нормально. Хм… И когда замкнутая девушка-некромантка стала считаться в её подсознании «подругой»? Вопрос странный и, пожалуй, даже глуповатый, всё-таки прожив в этом доме не неделю, а с хороших два месяца, Гермиона привязалась к нему и его хозяйке. А без воя за окном порой и уснуть было затруднительно. Правда, как сама Сандра относится к Гермионе, девушка затруднялась сказать. Доброжелательно — да. Может она и не улыбалась постоянно, как Молли, не душила в объятиях и не закармливала досыта «бедную тощую девочку», но ведь не в этом заключается гостеприимство. Сандра не дергала Гермиону без особой нужды, хотя они и часто разговаривали, готовила ровно столько, сколько было нужно, и предлагая добавку, никогда не пыталась запихнуть в неё еще кусочек. С пониманием относилась к личному пространству, не давила собой на психику, позволяя спокойно жить в доме. В этом доме, пусть и страшном немного снаружи, Гермиона чувствовала себя довольно комфортно и уютно, защищенно, словно вернулась в родной Хогвартс. Тихо ойкнув и чуть не наступив на книгу, она отвлеклась от своих размышлений. Подняв с пола сокровище, а именно так называла книги мисс Грейнджер, взглянула на обложку. Детская сказка… интересно, а она-то чем полезна может быть некроманту? Хотя несколько таких рассказов Гермиона уже заметила в библиотеке Сандры, недоумевая по этому поводу. Задать прямой вопрос и поинтересоваться у хозяйки дома этим моментом, гриффиндорка не то что постеснялась, просто забыла. Тем более, что похожую книгу она недавно прочла и… Кто же ожидал, что известная всем милая детская сказка, окажется не такой уж милой и наивной?💀†💀
Средних размеров комната была богато обставлена, как на вкус Северуса Снейпа, наряженная в слишком вычурные красные тона. Раньше бы он сразу начал ассоциировать ее с ненавистным факультетом гриффиндорцев, сейчас же была просто апатия. Какая разница, как выглядит это помещение? Любопытство сознания зельевара дремлет внутри, не желая просыпаться. Ему и там хорошо, просто чудесно и спокойно. Это был уже не первый обширный образ, который осознавал Северус. Хотя слово «осознавал» слишком преувеличивает правду. Сменяющиеся картинки помещений и происходящие в них сцены с какими-то расплывчатыми образами людей лишь задевали край сознания мужчины, не цепляя. Но конкретно эта комната зацепила Северуса. Не только цветом обстановки, но и четырьмя действующими лицами. Женщина в длинном и темном пышном платье, три девушки, две из которых одеты богато, а одежда третьей на их фоне сильно выделялась. Коричневое неприметное платье, такое скорее одевали бедные люди, что примечательно, оборванкой девушка не выглядела. Она была опрятна, а ее убранство, пусть и не сверкало украшениями, было чистым и без единой складки. — Расчеши нам волосы, вычисти башмаки и закрепи на них пряжки, Золушка. Мы идем на праздник в королевский замок, — произнесла одна из девушек в ярко-желтом платье с отвратительной россыпью узора в цветочек. С каплей изумления разум Северуса понял, что голос девушки очень знаком. Вслед за узнаванием визжащих и капризных ноток, лицо недоразумения в желтом прекратило быть неузнаваемым, проявляя острые черты Беллатрикс Лестрейндж, в девичестве Блэк. Волосы тоже из прямых неприметных локонов завились в хаотично торчащие мелкие кольца черного цвета. Вторая девушка в розовом платье, с не менее странным, чем у… сестры (это было ясно, словно два плюс два четыре) цветочным узором, тоже стала узнаваемой. Молодая Нарцисса не блистала красотой, так как впечатление портил вздернутый вверх совершенно не аристократический нос и презрительно искривленные уголки губ. Здесь миссис Малфой, в девичестве также Блэк, была невероятно похожа на сестру, словно эти две девушки были близняшками. — Разумеется, — произнесла тихим голосом девушка в скромном коричневом платье. Ее голос также не был чужд сознанию зельевара, ведь он сам подставлял знаковые образы в незнакомые роли. В это мгновение сердцу мужчины полагалось ёкнуть или на мгновение остановиться, ведь вместо Замарашки, он увидел — её. Правда тела своего Северус не чувствовал, а аналитический ум, тот, что только-только начал осознавать себя и всё происходящее вокруг, был непростительно холоден и безразличен к появлению Лили Поттер, известную ранее, как Эванс. Рыжие локоны, яркие и пронзительные зеленые глаза, полные уже проливающихся слез, не вызвали никакой реакции у профессора, кроме узнавания. — Могу ли я тоже пойти на бал, матушка? — спросила рыжеволосая девушка. Обращалась она к женщине, в которой легко было распознать недовольное лицо Вальбурги Блэк, и которая точно не являлась ее матерью. Во взоре женщины ни сострадания, ни жалости к падчерице не было, лишь гамма нечитаемых эмоций, где презрение было самым ласковым и безобидным чувством. — Ты, Замарашка, — крикнула мачеха, медово-ядовитым голоском, — вся ты в грязи и в пыли и тоже на праздник собираешься? Нет на тебе ни платьица, ни башмаков — и туда же, танцевать лезешь! — было сказано с отвращением. — Вот я тебе высыпала в золу полное блюдо чечевицы, — мачеха махнула рукой в направлении стола с большой миской, — и если ты через два часа сумеешь эту чечевицу из золы отобрать, тогда, пожалуй, ступай вместе с сестрами на праздник! Снисхождение в голосе Вальбурги раздражало и вызывало желание заткнуть уши. Скорее даже не звучание противного голоса, как сам смысл фраз и их посыл были тому причиной. Возможности заткнуть уши у зельевара не было, он не мог ускользнуть обратно во тьму, ему приходилось быть сторонним наблюдателем, чего Северусу отнюдь не хотелось. И вновь понесся образ за образом, проносясь мимо быстро и решительно. От подобной быстрой смены фонов и красок у нормального человека закружилась бы голова, а Северус успевал усваивать некую информацию, создавая логическую цепочку последовательных действий и событий. Последнее приносило успокоение и умиротворение, поэтому он чуть ли не чувствовал удовольствие при этом. Вот они вместе с Лили находятся в саду. Стоят под роскошным ореховым деревом. Девушка что-то говорит, пока одна миска с золой и чечевицей сменяется на две, а стая птиц принимается перебирать это все. Смысл слов ускользает, словно песок сквозь пальцы, но общий посыл ясен — нет платья, туфель и украшений, чтобы пойти на бал. На дерево садится птичка. Девушка наверное не догадывается, но Северус твердо уверен — анимаг. И догадка подтверждается, когда пташка превращается в зрелую женщину в остроконечной шляпе. «Вместо феи, видимо» — остро пронзает весь разум Снейпа красивый девичий голос, в кои-то веки вызывая искреннее любопытство и острое желание осмотреться вокруг. Кто это сказал? Но здесь никого, кроме Золушки и Минервы МакГонагалл, которая скорее уж крестная ведьма, нет. А приятный голос раздался где-то далеко, настолько далеко, что у Сева возникает испуг, он никогда не сможет оказаться в том месте, где существует девушка, сказавшая эту фразу. Все эти чувства мимолетны, но они есть и были, пусть и сменились новой волной безразличия к окружающему, неинтересному и даже не страшному миру. Тем временем, Лили превратилась с помощью палочки феи в настоящую заморскую королевну, с золотым узором на платье. Именно в таком виде она очутилась на балу, именно такая попалась в руки принца. — Я сам с ней хочу танцевать, — молвит Джеймс Поттер, вызывая некий негатив в существе Северуса. Наглый и высокомерный, гордый принц выходит на встречу бедной Золушке и крадет ее на все танцы. Ни один другой мужчина не сумел пригласить рыжеволосую красу на танец, потому что заносчивому парнише просто повезло. Повезло родиться принцем, повезло вырасти таким смазливым, повезло получить харизму и миленькую девушку в придачу. Долго наблюдать за отвратнейшими действиями Северусу не пришлось, хотя он не скучал, считая ошибки, которые совершал принц, выписывая пируэты на паркете. Вновь знакомый сад, правда теперь поздний день сменился звездной ночью с большой луной на небосклоне. Опять Минерва машет палочкой, очень хаотично и неправильно, что никак не сказывается на ее колдовстве. Темно коричневое платье, как родное садится на Золушку, а деревянные башмаки сменяют… всего лишь одну туфельку. Куда делась вторая — неясно, до самого момента следующей сцены. Картины становятся все менее четкими и ясными, на них наползает призма усталости, словно живой туман. Но отдельные кадры все еще ясны, как божий день. Поттер с женской туфелькой в руке выглядит настоящим извращенцем, желающим, чтобы каждая дама примерила золотую находку. На первую ногу, принадлежащую Беллатрикс, туфля не налазит, что неудивительно. Выдающиеся пальцы девушки, словно эта стопа принадлежала кузнецу, не позволяют обуви налезть. Тогда Вальбурга уводит дочь в сторону и мужчина имеет неудовольствие наблюдать, как безжалостная мачеха Замарашки умело орудует топором, избавляя дочку от помехи к роли принцессы. Пальцы Беллатрикс летят в сторону, брызжет кровь, которую каким-то чудом успешно останавливает Вальбурга, а ее дочь безумно хохочет, как самая настоящая Лестрейндж. Но уловки дамам не помогли, обман был раскрыт благодаря щебечущей птице, что села на плечо принца. Очередь Нарциссы примерять обувь наступила достаточно быстро. Вновь история повторилась, туфля не пришлась в пору из-за выдающейся назад пятки беловолосой девушки. И здесь мать не жалела дочь, избавляясь от помехи к роли матери принцессы. Острый топор выручает женщину, довольно впиваясь в кожу плачущей Цисси и уродуя довольно-таки аккуратную ножку. Пожалуй, даже издевательства Темного Лорда над врагами выглядели более ласково, чем подобное обращение с девушками. Опять обман был обнаружен благодаря птице, а Джеймс оказался в ужасном расстройстве. Подобные картины не помогали Северусу набраться сил и бодрости, только ухудшали ситуацию. Больше не было цветных образов, заменивших тьму. Темное марево возвращалось, маня обещаниями легкости и свободы от ужасов. На пути к желанному беспамятству, а именно так можно было охарактеризовать состояние полного отсутствия «я» Северуса Снейпа, возникли два надоевших образа. Сестры Блэк, которым милые и совершенно безжалостные голуби выклевали глаза, оставляя темно-кровавые провалы. Вальбурга, танцующая дикий танец на раскаленных углях, стала последним препятствием к спокойствию и умиротворению зельевара. Единственное, что не позволило ему опять вернуться к полному «ничему», был крохотный лучик надежды — вновь различить тот приятный ангельский голос.