***
— У тебя всё нормально? Только на третий день молчанки от меня Эдди решается всё же спросить. По его виду я вижу, что он не играет. Он реально не понимает, что со мной. Я пытался сторониться его, как только мог. Но не так просто это сделать, когда у вас общая гостиная, общая кухня, общая уборная. Общая блядская кошка, которая поглядывает на нас настороженно, будто её родители ссорятся, а она стоит перед трудным моральным выбором - чью сторону мне принять? — Слишком много всего навалилось, не обращай внимания. — Например? Блять, не прокатило. Эдди придвигает стул поближе, ждёт, когда же я поделюсь, а я смотрю в свою тарелку особенно внимательно, произвожу вид охренеть какой интересной деятельности. Хотя к еде толком не притронулся, ковыряю чисто ради приличия. — Например? — я дублирую его вопрос и саркастично хмыкаю. — Почему тебя это вообще волнует? Поворачиваю к нему голову и встречаю его настырный взгляд. Вот он точно своего добьётся. — Может, прежде чем нападать на меня, просто скажешь, в чём дело? В чём я провинился? — Эдди облизывает пересохшие взволнованные губы, и меня съедает интерес – неужели и впрямь не догадывается? Неужели я настолько закрытая книга, что даже сейчас непонятно, что со мной? Я тяжело вздыхаю и отвожу взгляд. — Да ни в чём ты не провинился, — тихо роняю. — Ты просто живёшь своей жизнью, мне нечего тебе предъявить. И это самое хреновое. Что мне ему сказать? Тут до Эдди доходит. — Ты... ты видел нас тогда, да? Это был всего лишь секс, ничего серьёзного, — зачем-то говорит мне это и придвигается ещё ближе. — Почему ты оправдываешься? Это вообще не моё дело. — Не твоё? — глаза Эдди странно озаряются злобным блеском, хоть тон и убийственно спокойный. — Тогда что за хуйня между нами происходит? Почему ты меня словно наказываешь своим ебаным молчанием? В ушах у меня ехидный голосок вновь проснулся - мне не удалось утопить свои тревожные мысли - ты же знал, что так и будет. Не стоило съезжаться с ним. — Слушай, мне нужно подышать. Выскакиваю за дверь, игнорирую перекосившееся лицо Эдди, но в горле и правда, будто кончился воздух, рядом с ним дышать резко стало невероятно тяжело. Таким конченным говнюком я ещё не был, и как придушить в себе грёбанный эгоизм, неуместную вспышку ревности, я не знаю. Откуда вообще у меня взялась ревность к Каспбраку и почему, блять, сейчас, когда и так жизнь не пестрит розовым цветом? Раньше, когда я видел, как люди сбегали от конфликтов, буквально покидали помещение – во мне кипели злость и отвращение. Что за ебаные трусы вместо того, чтобы по-взрослому разобраться, сваливают, ни слова не сказав. А сейчас я этот ебаный трус и, наконец, понимаю тех людей. Лучше уйти на время, чтобы не ляпнуть что-то, что потом уже не исправишь. Дать себе передышку, не позволить эмоциям взять вверх, закончить ссору за тебя. Я дышу так часто, глубокими, размеренными глотками пью прохладный воздух, что голова начинает кружиться. В любой другой день я бы просто нажрался в говно, перепихнулся и расслабился, как умею. Но сейчас мне стыдно за то, что я ушёл и оставил его одного наедине со своими тревожащими мыслями. Молчание и правда иногда режет без ножа, хуже наказания не придумаешь. — Я не думал, что у нас какой-то строгий запрет на то, чтобы водить кого-то. Извини. Он извиняется первым. Но совершенно не за то. А у меня пульсирует в голове мысль, что это я должен был попросить прощение за то, что учудил. Что вообще на меня нашло? Но это такой удачный повод смягчить недоразумение. Сделать вид, что я и впрямь обиделся из-за этого. Пока я сам не понимаю, что именно от него хочу, стоит ли над ним измываться подобной моральной пыткой? Эдди стоит в коридоре, смотрит, как я разуваюсь, вешаю пальто на место, и не знает – можно ли подойти ближе, коснуться ли? Кошка семенит у его ног, и вся эта сцена, по-нелепому домашняя, отщипывает болючие кусочки от моего сердца. — Лучше просто маякни мне как-то в следующий раз. Чтобы никому не было дискомфортно. Каспбрак кивает, а глаза блестят до одури трогательно. Они красные, и мне безумно хочется верить, что это просто оттого, что он мало спит, а не потому, что он блять плакал. Это последнее, что мне хочется видеть.***
Поначалу казалось, что мне чудится это. Потом, я подумал, что может это за стенкой соседи врубают телик по ночам. Но звуки были рядышком, совсем близко, и до меня дошло так поздно, что это доносится из комнаты Эдди. Непонятные, обрывчатые всхлипы. Вот уже которую неделю. То ли я совсем рехнулся, то ли эти звуки напоминают на самом деле... плач? Но дверь всегда неизменно была закрыта, и решиться на то, чтобы без разрешения ворваться ночью к нему, тем более, когда он настолько уязвим, казалось мне немыслимым. Но когда я убедился, что это звуки плача, то уже не мог спокойно лежать в своей кровати. В такие моменты мне особенно не хватало алкоголя. Чтобы не чувствовать вообще ничего. Но я старался держаться и по возможности пытаться сносить эту реальность трезвым, незатуманенным взором. Как же трудно мне это давалось. В одну из ночей, которую я никогда не забуду и которая послужила огромным толчком укрепления нашей с Эдди дружбы, я поднялся со своей кровати и на минутку замер у порога. Он ведь попросил бы помощи, случись у него что-то серьёзное, он рассказал бы мне? А потом я попытался посмотреть на ситуацию с моей стороны - я бы точно смолчал. Что я и делаю, блять. Многое остается на дне души, там маринуется, загнивает, пока не отравляет настолько, что терпеть уже совсем невыносимо. Моя рука боязливо застыла перед его закрытой дверью. Мне показалось, что я опять слышал рваный вздох, полувсхлип, и сердце болезненно сжалось. Зная Эдди достаточно хорошо, мне кажется, что в подобные моменты ему лучше побыть одному. Но не слишком ли долго он и так выносит многое в одиночку, не многовато ли для одного человека этих чувств? Я опускаю пальцы на ручку двери, и она поддается, удивительно легко отпирается - а ведь она казалась мне непроходимой пропастью. Мне хочется спросить, всё ли в порядке и уйти, не мешать, но когда я воровато заглядываю в маленькую щёлочку, уйти мне уже не дают. — Я тебя разбудил? Эдди сидит на своей кровати в полной темноте, курит сигарету и быстро, так, чтобы я не заметил, вытирает своё лицо. В темноте мне не видно всей картины, но включи я свет, сто процентов, заметил бы красные пятна на щеках от слёз. — Нет, — зачем-то вру я, — я просто не могу заснуть. Подумал, что тебе, наверное, тоже не спится. Так странно находиться у него ночью в комнате. Я и днем-то стараюсь не частить с визитами, всё-таки своя территория, а тут ночь. Сейчас около трёх, а он всё не спит. Сидит себе, как заключённый в своей камере, и курит, даже не приоткрыв окно. — Посидишь со мной? — спокойно интересуется Эдди. У меня руки дрожат, но я всеми силами делаю вид, что всё окей. И что я не врываюсь в чужую душу, не прерываю какой-то момент душевного срыва. — Только давай окно приоткроем, пиздец ты накурил. Забираюсь к нему на кровать с ногами, привстаю, открываю окно на проветривание и снова опускаюсь на кровать. Эдди следит за всем этим молча, пыхтит сигаретой, и свет не предлагает включить. Мне так тоже больше нравится. — Почему не спишь? — Давай ты первый. Чего ты по ночам лазишь? — вместо ответа спрашивает Эдди и предлагает половину своей сигареты. Курить в моих планах тоже стоит бросить, но не всё сразу. Поэтому принимаю с его пальцев никотиновую палочку и сладко вдыхаю дым. — Меня часто мучает бессонница, для меня это уже норма по полночи иногда не спать. В общаге тоже такое было. — А в Дерри? Щеки Каспбрака блестят от влаги, всё же не всё успел стереть, но голос такой размеренный, никаких хрипов, как обычно бывает у людей, которые недавно плакали. — В Дерри нет. Началось, когда сюда переехал. Мама говорит, это временное. Адаптироваться нужно. Эдди фыркает и забирает у меня сигарету. — И ты в это веришь? Мы ведь не первый месяц уже здесь. — Мне хочется верить, что станет легче. Не всегда же жизнь будет таким говном. И через минуту: — Твоя очередь. Только без хуйни. Что с тобой? Эдди замирает, молча смотрит на меня, и я на девяносто процентов уверен, что он не ответит. Но то ли всё дело в ночи, то ли большой город окончательно зажёвывает целиком, но Каспбрак докуривает сигарету и выбрасывает бычок в окно. Отвечает тихо, но очень уверенно: — Я совершил ошибку, что приехал сюда. Самонадеянно думал, что справлюсь со всем на раз-два. Но я пытаюсь откусить больше, чем могу проглотить, понимаешь? Так хуёво признавать, что человек, которого ты на дух не переносишь, оказался прав. Она ведь была права. Мама. Кому я нахуй нужен тут, со своими детскими амбициями и фантазиями? На улице миллион таких Эдди Каспбраков, только рукой помани. И самое смешное, что назад не вернёшься, представляешь, какое отношение ко мне будет? Она ведь с потрохами меня сожрёт, я так и вижу ликование в её лице. Каждое его слово отдается набатом в груди, и чем более расслабленно он это кидает, тем больше напряжения вызывает во мне этот тон. Будто примирившийся со своей участью. — Ты этого не знаешь наверняка. Вряд ли она злорадствовать будет. — Почему? Потому что она моя мама, а я её сын? Потому что семья должна поддерживать друг друга несмотря ни на что? Рич, это бред сивой кобылы. Она первая окунёт меня в дерьмо. Я не оправдал никаких ожиданий. — А ты, правда, жил согласно её ожиданиям? Мне казалось, что ты делал максимально всё противоположное её требованиям, и за это я всегда тебя уважал. Я вот вообще не знаю, кому пытаюсь соответствовать. Но сейчас я явно не тот человек, кем хотел бы стать. Ты пытаешься идти своей дорогой, пиздец кривой, косой и извилистой, но своей. В какой-то степени я даже завидую Эдди. Восхищаюсь его силой воли, упорности, хоть иногда прямо об стенку бейся, такой он упрямый. — Какая разница, моя это дорога или нет, если в конце тупик? — Эдди трёт глаза в таком детском, чистом жесте, что в темноте прорезается моя улыбка. — Ты никогда не думал, что было бы, останься мы в Дерри? Всё чаще и чаще последнее время мысленно я возвращаюсь в школьные годы, родной дом, к родителям. Тогда жизнь казалась более беззаботной, но это только поначалу всё так сахарно. Пиздец был и там. Лютый. — Я там задыхался, Эдди. Если говорить откровенно. Вроде бы всё под боком, жизнь в шоколаде, но как же страшно иногда там было. — Страшно? — Ну, знаешь, маленький городок, все всё про всех знают. Только ты чихнешь не так, соседи тут же разнесут по всей округе. Поэтому, когда я переехал сюда, с тобой, вся эта свобода и ударила в голову. Ты можешь быть кем угодно, быть с кем угодно, делать какие угодно вещи, как тут устоишь? В Дерри мне бы уже проломили за это голову. У Эдди учащается дыхание, и я знаю, он понял, что я имею в виду. Если бы я позволил даже приобнять его или поцеловать в шутку т а м, это не осталось бы незамеченным. Я уже молчу про все те вещи, что мы делали с ним здесь, в Нью-Йорке. — Приходилось каждую секунду держать в голове, что не стоит смотреть как-то не так, не стоит даже к руке прикасаться. Крыша поехать может. Я замолкаю и перевожу дыхание. Меня прорвало будь здоров, и за всей этой откровенной бравадой, я не заметил, как ярко, возбужденно заблестели глаза Эдди. Я читал его мысли и сейчас как никогда раньше ощущал невероятную близость с ним. Будто наши души переплелись так тесно, в горячем, кружащем танце, и всё что на языке у меня, потрясающим образом транслируется у него в мозгу. Такую близость, что может показаться, будто и сами слова произносить больше не имеет смысла. Ниточка мысли тянется от моей головы к его, и мы ловим один и тот же сигнал. — Почему ты раньше никогда не рассказывал мне это? По тебе вообще трудно сказать, что тебя что-то беспокоит. Я усмехаюсь и легонько толкаю его в коленку, лежащую рядом с моей: — Смешно слышать этот вопрос от тебя, Каспбрак. Ты сам что ящик Пандоры. Хрен вскроешь. За окном пробиваются первые лучи зимнего солнца, рассвет подобрался так незаметно, и мне даже жаль, что эта ночь заканчивается. Казалось, что у нас ещё столько времени в запасе. Эдди обводит внимательным взглядом моё лицо, будто отыскать что-то хочет, и шёпотом, секретно кидает вопрос: — Останешься здесь? Всё равно поспать осталось пару часов. Не знаю, как это связано, но сама мысль уйти и разорвать эту связь не вмещается в голове. — Двигайся. Чуть толкаю его и пытаюсь устроиться максимально удобно на узкой кровати, прижимаюсь тесно к спине Эдди и всего через секунду колебаний, всё же кладу руку ему на живот. Лежу неподвижно в ожидании возмущений, проклятий, но Каспбрак затихает, дыхание замедляется, и он засыпает в моих объятиях, больше не говоря ни слова.