Часть 2. Кто же ты, мой брат? Глава 6
Каждый раз, заходя в госпиталь, Оптимус боролся с чувством вины. Он старался не быть равнодушным, время от времени интересовался у медиков, всё ли хорошо, достаточно ли энергона получают раненые, не требуется ли помощи от инженерных служб. Иногда он проходил по палатам, где лежали на ремонте знакомые ему мехи, чтобы перекинуться парой слов или что-нибудь передать, иногда останавливался у капсул с изломанными корпусами, погружёнными в стазис. Иногда его внимание привлекали совершенно незнакомые автоботы, чаще всего молчаливые и держащиеся в стороне, иногда ему удавалось разговорить их. Иногда — почти против своей воли — Оптимус оказывался и вовсе в общей заправочной, куда стекались за новостями все, кому разрешено передвигаться. Соблюдая баланс между вниманием и ненавязчивостью, он проводил в основном ремонтном корпусе госпиталя до полутора джооров — и презирал себя за то, что… отсчитывает проведённое здесь время, а не может почтить бескорыстной заботой страдания бывших солдат своей армии. Когда он заканчивал с основным корпусом, переходил в закрытый. Тот стоял полупустым, немногочисленные больные с процессорными нарушениями оставались в своих палатах. Здесь работало всего три медика, а разговоры невольно велись вполголоса. Его коду были открыты все двери, но по договорённости с медиками он никого не тревожил, а спешил пройти к самой дальней зоне, где недалеко от мойки находился кабинет Рэтчета и — стена в стену с ним — палата с отключенным экраном на двери. Даже те, кто прошёл весь корпус насквозь или шёл в мойку, не смогли бы увидеть, что происходит в палате и кого там лечат. Каждый раз, когда он вводил код доступа на двери, он боролся с активацией боевого процессора. Каждый раз не знал, что будет по ту сторону. Словно шаг в неизвестность, в чёрную-чёрную бездну. Когда дверь палаты открывалась, Рэтчет получал сигнал, чьим кодом разомкнуты контакты замка. Если Рэтчет сейчас в кабинете, он, возможно, уже сбросил затемнённость со своей стороны и готовится вести наблюдение. Стена между палатой и кабинетом главы госпиталя только казалась стеной, со стороны Мегатрона бронированный стальпласт был затемнён до ровно того же золотистого цвета, что и остальные металлические стены. Оптимусу не нравилось, что почти каждое его посещение проходит под наблюдением, но таков был уговор с Праулом. И он доверял Рэтчету. Доверял, что тот присматривает за Мегатроном, пока Оптимус занят делами в Штабе. Приоткрыв дверь, Оптимус несильно стукнул по ней пальцами, обозначая своё вторжение. Когда он распахнул дверь шире, увидел, что Мегатрон лежит на платформе с датападом, явно не в подзарядке, — и вошёл. Он прочистил вокалайзер, и оптика Мегатрона вспыхнула над краем датапада. Оптимус до сих пор не мог привыкнуть к её цвету. — Орион, наконец-то! Мне Рэтчет дал тот роман, который ты всё читал. — «Источник»? — Да-да, «Источник»! Ты мне вот что скажи: я вообще не понял, зачем Сэндеру подсунули этого… Домуса? Чтобы он заткнулся и, получив регулярный интерфейс, больше не помышлял о славе? И продолжал отдавать все свои работы Зисту! Да с шлака ли этот однопроцессорный будет всё масло к себе в баки сливать! Просто нелепо. — Я… Я ещё не дочитал. Оптимус постарался улыбнуться, а процессор уже прокручивал слова Мегатрона снова. Зачем автор так всё повернул? Это же всё портило. Домус появился совсем недавно, и он был представлен парой Зиста, почти конджуксом. Оптимусу оставалось дочитать всего полторы главы, и пока что ничего не намекало на тот финал, который пересказал ему Мегатрон. Подобный финал совершенно перечёркивал весь роман, если, конечно, Мегатрон понял всё правильно. Это же не любовный роман, где всё ведёт к воссоединению двух искр, это же драма о ценности личности, а не… Естественно, он дочитает и проверит сам, но надежды на другую концовку не ощущалось. — Шлак… Я не подумал, что ты не успел… Ты всегда поглощал датапады быстрее меня, Орион! Оптимус опустился на стул рядом с платформой и, приняв из рук Мегатрона датапад, положил его на стол, чтобы тому не понадобилось тянуться. — Это просто роман, ничего страшного. Как ты сегодня? Что вы сегодня делали с Рэтчетом? — Ар-р-р!.. Шлаковы тесты, опять и снова. У меня скоро числовой процессор глючить начнёт, стану считать, что два плюс два равняется пяти. — Ты же знаешь, что это необходимо. Счётный протокол лучше всего настраивается и с помощью него проще всего отслежи… — Да знаю я, знаю, — проворчал Мегатрон, и Оптимус не сдержал улыбки. — Здесь скучно. — Я прошу тебя потерпеть. Ты же доверяешь Рэтчету? — Хотел бы я, но он какой-то пришибленный. Что с ним произошло? И почти всё время валяться на платформе подключённым к этим штукам, — он кивнул на аппаратуру за плечом, — тоже начинает надоедать. — А мне ты доверяешь? Видишь. Тогда я прошу тебя доверять и Рэтчету. Он прекрасный медик, и никогда не подводил меня. О чём вести беседу, он никогда не планировал. С каждым циклом Мегатрон становился всё ближе к прежней личности: любопытный, порывистый, полный жизни, нетерпеливый и требовательный. И каждый раз, когда Оптимус пересекал пустоши, которые не покрывались стационарными вышками связи, он боялся пропустить экстренное сообщения от Рэтчета, что Мегатрон вырвался из палаты и ввязался в драку. — Орион, расскажи мне о войне. — Какой войне? — Это ты мне расскажи — какой. Рэтчет водил меня в мойку, и я кое-что услышал, — неохотно добавил Мегатрон. — И, конечно, ты не скажешь мне, что услышал. — Ты меня знаешь, Орион, не скажу. Нахальная ухмылка не скрыла подозрительных ноток, сквозивших в его взгляде, и Оптимус вздохнул. Он не планировал начинать эту беседу так рано, и Рэтчет ему потом всё выскажет, но… Может быть, Рэтчет сейчас всё-таки наблюдает за происходящим в палате и, если Оптимус сделает что-то не то, вмешается? — Я хотел рассказать тебе всё позже, Мегатронус, но если ты спросил, то расскажу сейчас. Постарайся оставаться спокойным и… — Рассказывай уже. — Восемьдесят шесть циклов назад закончилась гражданская война, которая длилась более четырёх тысяч декаворнов. — Сколько-сколько ворнов? — Четыре тысячи декаворнов. Чуть меньше пяти эонов. Закончилась эта война всего девять декациклов назад, и на улицах до сих пор может быть неспокойно. Поэтому тебе стоит пока что оставаться в госпитале. — А… А если война, то… Кто против кого воевал? Кто победил? — Автоботы, победили автоботы. Это фракция, войсками которой командовал я. — Ого! Войсками? Настоящими войсками? И сколько же мехов было в распоряжении доблестно сражающегося архивиста Ориона Пакса? Мегатрон рассмеялся, и вдруг вспомнилось, как этот безошибочно узнаваемый, провоцирующий смех доносился до Оптимуса с другой стороны поля боя. — Шесть наземных армий, одна — лётная, один корпус резерва. На пике войны это примерно сто семьдесят три боевых дивизиона, двадцать воздушно-штурмовых дивизионов, девять медицинских… — Пакс! Ты серьёзно? Это же сотни тысяч мехов! — Да. Более двух миллионов. Но я больше не Орион Пакс. — Он покачал головой и отвёл взгляд от Мегатрона. Рано или поздно он обязан будет это сказать. — Все знают меня как Оптимуса Прайма, с той поры… — «Прайма»?! Ты стал Праймом? Как! — Это долгая и неприятная история, можно я расскажу её тебе чуть позже? — Он видел, как левая оптика у Мегатрона подёргивается статикой. — Пожалуйста, Мегатронус. Я очень прошу тебя немного отдохнуть, пожалуйста. Протянув руку, он дотронулся до ладони Мегатрона, не зная, имеет ли право касаться его, когда тот теперь обладает полноценным сознанием. — Ну, ладно… Для меня ты всё равно останешься Орионом. — Спасибо. Улыбнувшись, Оптимус сжал всё такие же мощные когти и почувствовал, как они сжались в ответ. Мегатрон задумчиво смотрел на него и явно хотел спросить что-то, но потом вдруг поморщился: — У меня тут медицинская команда уходить в подзарядку на дефрагментацию. Не инициирую сам — прибежит Рэтчет. Опять бурчать начнёт. — Тогда тебе лучше подтвердить запрос. Я не буду тебе… Он не успел встать, как его за ладонь потянули назад. — Ты уже уходишь? Так скоро? — Но ты ведь… — Ты… — Взгляд Мегатрона обежал скромно обставленную палату и упал на датапад на столе. — Ты можешь пока дочитать про Сэндера! Это ненадолго, дефрагментация обычно проходит быстро. А потом ты мне ещё что-нибудь расскажешь. Рэтчет мне ничего не рассказывает. — Конечно, Мегатронус. Когда серо-голубая оптика Мегатрона погасла, а вентиляция стала утихать, в искре Оптимуса что-то задрожало. Однако клик спустя вентиляция осталась мерно гудеть на низких оборотах, а сквозь плиты чужой брони доносилась пульсация поля. По экрану на медицинской консоли пошли строки кода. Некоторые из них подкрашивались оранжевым, но того количества красного, как во время первых сеансов нейросканирования на Земле, больше не было. Посмотрев на датапад, Оптимус вновь вернулся к лицу Мегатрона. И продолжил смотреть.***
— …И мы с тобой сражались? Прямо сражались, Орион? В полную силу? — Не раз. Но, как видишь, ни один из нас не сумел погасить другого. — Оптимус постарался улыбнуться. — Хотя, мне кажется, ни один из нас не пытался по-настоящему. Я — точно нет. — Почему? Из того, что ты мне рассказываешь, мой дезактив подарил бы тебе Кибертрон, где ты бы правил себе спокойно, как предыдущие Праймы. Сколько раз Оптимус задавал себе тот же вопрос? — Сначала я не мог физически, мне не хватало опыта сражаться против тебя на равных. Потом… Я не знаю, Мегатронус. Наверное, потому, что уничтожение оппонента не помогает тебе достичь правды. Если каждое разумное существо имеет безграничное право на свободу — во что верю я, — то первой из этих свобод приходит свобода мыслей. На мой взгляд, ты был неправ, но твоя смерть не сделала бы безгранично правым меня. — То есть… Хочешь сказать, что эта наша… война длилась так долго и, как ты говоришь, почти погасила мимоходом Кибертрон только потому, что ты хотел победить в философском диспуте? — Выходит, что так. — Он опустил взгляд. Как так вышло? Скольким мехам стоило жизней его сомнение? Как мог Праймас доверить ему своё величайшее творение, Кибертрон, свою плоть и сосуд для своей искры, когда Оптимус с самого начала был ведом лишь гордыней? — А почему медлил я? Если ты был мне не соперником в самом начале, после реформата? Почему мне не удалось тебя победить? Во взгляде Мегатрона он не заметил ни раздражения, ни злости, а чистое любопытство. — Я бы не сказал, что ты медлил и не пытался, — осторожно ответил Оптимус. — При каждой первой возможности, стоило нам встретиться на поле боя, ты вызывал меня на битву. Честно сказать, вскоре я стал пользоваться этим: отвлекал твоё внимание на себя, чтобы мои мехи могли отступить или завершить операцию. — Но если ты охотно шёл на схватку, почему я не мог довести дело до конца! Оптимус пожал плечами, борясь с неуместным чувством вины. — Всегда что-то вмешивалось. В нас мог прилететь шальной выстрел, или происходил обвал, или начинала самоуничтожаться стратегически ценная для нас обоих база-склад со старых времён, или однажды нас разметало пыльной бурей, или взрывался наземный мост и переглючивало начинку у всех вокруг — чего только не было. А ты, мне кажется, всегда хотел превзойти меня один на один, чтобы все стали свидетелями и никто бы не усомнился, что твоя победа абсолютно справедлива. Мегатрон задумчиво рассматривал корпус Оптимуса, он чуть нахмурился и прикусил губу, — и Оптимус сдержал желание встать со стула и повернуться вокруг себя, чтобы Мегатрон в полной мере оценил его конструкцию и качество брони. Разговор об их долгом противостоянии удавался лучше, чем он рассчитывал, но в каждый миг мог закончиться катастрофой. — То есть ты хотел меня победить в битве социальных идей, я тебя — в гладиаторской схватке. Как… несочетаемо. Он ухмыльнулся, и Оптимус не смог не улыбнуться в ответ. Вдруг заметив мерцание в оптике, выдающее процессорную перегрузку новой информацией, он передумал произносить так и просящуюся на глоссу шутку. — Справляешься? — Хватит трястись надо мной и постоянно это спрашивать! Конечно, я справляюсь. Я бы не побеждал на арене, если бы не мог контролировать… Мерцание в оптике стало сильнее. — Ты должен успокоиться. Пожалуйста, Мегатронус. Он стиснул ладонь Мегатрона, зная, как тому помогали физические выплески раздражения. Иногда потом Мегатрон спохватывался и спешил разжать когти, боялся, что повредил ему руку, — и каждый раз удивлялся, когда на обшивке Оптимуса оставались лишь поверхностные царапины. Пригасив оптику, Мегатрон сделал два ровных прогона воздуха по вентиляционным системам, а потом вновь требовательно посмотрел на него. Мерцания в оптике вроде бы не было. — А расскажи мне ещё раз: почему мы поссорились? Я действительно настолько на тебя разозлился, что подбросил тебе по личному каналу пачку вирусов? Он старался приходить к Мегатрону раз в два цикла. Приходил бы и каждый цикл, уж точно сумел бы выкроить время среди череды других дел, но Рэтчет ему запретил. Если Оптимус стал гарантированным источником эмоциональных всплесков, Рэтчет требовал давать Мегатрону отдых, чтобы процессор уложил новую информацию, полноценно проанализировал и осмыслил, создал эмоциональные связки между блоками памяти и личностной прошивкой. Отказаться отвечать на вопросы немыслимо — что бы Оптимусу осталось делать? сидеть рядом с платформой и смотреть в оптику? — проще было дозировать их, даже если эта трусливая стратегия нисколько Оптимусу не нравилась. Но, наверное, Рэтчет знал лучше: Мегатрон ничего не забывал, не путался, даже если временами просил пересказать что-нибудь снова. Он мог вдруг спросить о какой-нибудь совершенно не значительной детали, чтобы Оптимус рассказал подробно. Будто пытался создать объёмную картину — или поймать на лжи. И потому Оптимус старался отвечать так честно, как мог, искренне признавался, если чего-то не знал или не нашёл связного ответа даже в архивных блоках памяти. И каждое следующее такое признание, пусть оно и вызывало мимолётную досаду Мегатрона, словно снимало с плеч невидимую тяжесть. Ещё с довоенных времён Мегатронус не любил — и не хотел — считать своего айаконского друга непогрешимым. Он знал, что Орион Пакс разумно опасается ночных прогулок по Каону в одиночку, и провожал сам или находил ему сопровождающего до ночного шаттла. Он знал, что в глубине искры Орион Пакс не приемлет жестокости арены, но вынужден принимать сферу жизни Мегатронуса, что позже перерастёт в один из самых действенных стимулов что-то изменить. Он знал, что каждая поездка в Каон для Ориона Пакса становилась возможной за счёт уловок, кастовых привилегий и опущенных в нужную руку шаниксов. Он знал, что Орион Пакс мог зачитаться на джооры и пропустить важный вызов от кого-нибудь из старших архивистов, что временами испытывал смущение за нетипично крупноформатный для архивиста корпус, что за уже вышедшие из производства кадмиевы присадки к энергону из Ниона был готов кусочком искры пожертвовать. Перед Мегатронусом Орион Пакс не скрывал боли и бессильного отчаянья, когда в новостных сводках очередная делегация возмущённых мехов низших каст называлась «терактом» и закономерно заканчивалась стычкой и погасшими искрами. Лучше Мегатронуса его знал, наверное, только Рэтчет. Но Рэтчет и без того заботился о его корпусе, от собственных процессорных сбоев и сомнений Оптимус старался его оберегать. За пять эонов не выдержали бы и конструкционно-крепкие плечи медика. Отвечая на вопросы Мегатрона, он знал, что если Рэтчет у себя в кабинете, то с пятидесятипроцентной вероятностью наблюдает. Включал ли Рэтчет передачу звука или получал только изображение и данные с мониторящей процессор Мегатрона аппаратуры, Оптимус не знал. Вполне вероятно, что Рэтчет не упускал шанса заодно контролировать и его состояние. Возможно, даже вёл учёт этим беседам, поднятым темам и эмоциональным перепадам. Но война кончилась, Оптимус больше не должен поднимать автоботов навстречу битве, исхода которой не знает и сам. Не должен подавлять их страх смерти непререкаемостью собственных приказов. Когда статика в оптике Мегатрона стала более заметной, Оптимус снова сжал его ладонь. Даже если Мегатрон мог огрызнуться на словесное указание, он оставался довольно отзывчив к таким, менее явным просьбам. Пять эонов спустя Оптимус наконец учился быть «Праймом», общественным и, если придётся, религиозным, мирным лидером, ладони которого больше никогда не будет обжигать чужой энергон. И если он должен будет начать с Мегатрона, ярчайшего и до крайности противоречивого представителя довоенной эпохи, такое испытание от Праймаса он принимал всей искрой. И благодарил за него. Когда Мегатрон больше не смог откладывать медицинское указание о глубокой ночной дефрагментации, Оптимус вынужден был закончить посещение. Он оставил на датападе Мегатрона ещё два сборника повестей из понемногу восстанавливаемой литературной базы: всё довоенное, более понятное и привычное для Мегатронуса. Стабилизирующий горизонт, как любил повторять Рэтчет. Для лучшего поддержания беседы Оптимус старался освежить в памяти каждое произведение, заодно искал в древних романах идеи, чего не хватает новому кибертронскому обществу. Редкий офицер посчитает нужным брать на контроль высотную вариацию столов в заправочных, но сейчас-то можно понемногу уходить от усреднённых размеров, сейчас-то можно вспоминать, как работали заправочные раньше, как мехи выбирали столы под свой корпус, а не довольствовались местом на стандартизированной скамье, где можно по-быстрому залить в бак порционный куб и спешить обратно на пост. Глядя на картину целиком, он старался не забыть, насколько губительна может оказаться сила привычки в мелочах. Война кончилась. Вентиляция Мегатрона стихла, Оптимус отпустил его ладонь и поднялся со стула. Отправив сигнал Рэтчету, он получил подтверждение и, выйдя из палаты, завернул в кабинет. — Здравствуй, друг мой. — Оптимус нажал на панель у двери и проверил, что замок закрылся. — Могу я тебя задержать ненадолго? — Если бы не мог, я б сразу сказал. Располагайся. — Рэтчет кивнул ему на кресло для посетителей, но сам поднялся из своего и, обойдя стол, присел на его угол. Их оптика оказалась на одном уровне. — Как сегодня прошло? — Хорошо. Говорили о наших с ним битвах. — Агрессии не было? — По направлению ко мне — нет. Была вспышка, когда я просил его успокоиться, но это он от скуки. — Хорошо. Я постараюсь его чем-нибудь занять. — Ещё тесты? — Он не может без тестов, там калибровать и калибровать. Но я найду ему какую-нибудь творческую разгрузку, начнём расширять типы мышления. Говоришь, цифры его уже раздражают? А про цветовые тесты он что-нибудь говорил? Оптимус засомневался, имеет ли право выдать одну специфическую информацию. И решил, что если это для блага Мегатрона, то имеет. К тому же Мегатронус нисколько не стеснялся своих работ, не считал их «слабостью» — как считал Мегатрон. — До войны он писал стихи. — Стихи? Серьёзно? — И неплохие. Действительно неплохие, Рэтчет. Поверь мне как бывшему архивисту. — Архивисты бывшими не бывают, — вздохнул Рэтчет. — Но стихи это хорошо, я намекну ему. И дам ему датапад получше, под его пальцы. А о чём он писал? Битвах, пролитом энергоне, марширующих войсках? Тон Рэтчета оставался подшучивающим, и Оптимус скользнул взглядом к активированному экрану. Мегатрон был в подзарядке, а сквозь стальпласт услышать Рэтчета, конечно, не мог. — Обо всём. О кубе энергона, разделённом с другом, о закате, о смене в шахтах, о собратьях-гладиаторах, о многом другом. Это то, что он мне показывал, а писал он чуть ли не всё время, когда не сражался на арене. «Ты вспышка, блик, ты угасание, и тишина / Пройдёт, истает, растворится в шуме цикла. / А круг пройдёт, и твои ”завтра” станут общими “вчера”». Это из «Забытого света», вроде бы он даже опубликовал его под псевдонимом. — И ты помнишь его стихи до сих пор? — Не все. Далеко не все. — Оптимус покачал головой. — Отдельные строчки, обрывки. Рэтчет помолчал, а потом наклонил голову набок и после неясно оценивающего взгляда вздохнул: — Стихи так стихи. Хорошая идея. Так о чём ты хотел со мной поговорить? — Рэтчет, ещё когда мы были на Земле, ты говорил про очерёдность распознавания прошивкой Мегатрона альтмодов. По твоим словам, в его базовую форму вписалась предаконская, а облик меха — это лишь альтмод. Ты уже смог это исправить? — Нет. — Рэтчет внимательно посмотрел на него. — Но если ты примешь такое решение, Оптимус, чтобы я срочно это исправил, я это сделаю. Хотя лично я бы настоятельно просил оставить всё, как есть. Или ты опасаешься, что кто-то может воспользоваться этой уязвимостью? — Прости, если я некорректно выразился. Я не настаиваю, чтобы это было исправлено прямо сейчас, оснований к беспокойству нет. Среди нас двоих… — И среди нас двоих именно ты контролируешь Мегатрона. Не забывай. Я сейчас не про смену очерёдности альтмода, а в целом. — Что ты имеешь в виду? Ты знаешь степень моего доверия к твоим навыкам. Конечно, я присматриваю за Мегатронусом. Но если ты считаешь, что какие-либо из процедур должны или не должны быть проведены, я полностью тебе во всём доверяю. Я не подразумевал, что считаю тебя некомпетентным в чём-либо. — Оптимус, ты доверяешь моему опыту, но я вдруг осознал, что действительно должен кое-что прояснить. Ты понимаешь, что, как бы я ни ненавидел нашего шарктикона, я не сделаю ничего, что пойдёт ему во вред. Но иногда решения нужно будет кому-то принимать. Хорошо, что ты поднял этот вопрос. В случаях процессорных разбалансировок каждый медик запросит подтверждения конджункса, друга или хотя бы полевого командира, мы не просто так стараемся не лезть в прошивку. Мнемохирургия и психо-кордиальное соединение всегда шли на грани запрета, мы действуем очень осторожно, но всё равно вмешиваемся в работу процессора. Оптимус в очередной раз посмотрел через стекло на Мегатрона. — Но я полагал, что сейчас, когда мы убедились, что его процессор стабилен, мы больше… — Сейчас рядом с ним нет никого больше, кто имеет право взять на себя ответственность за его прошивку. Точнее, нет никого, кому бы в полной мере доверял уже я. Ты задал прекрасный вопрос про очерёдность альтмодов и, кстати, вовремя. Мы почти с нуля возродили процессорную кору, создали базовую нейросеть. И чем дальше, тем более тонкую настройку процессора мы начнём проводить. Я ещё не знаю, насколько вариативным оставить ему спектр эмоций, когда мы начнём отключать его от аппаратуры и расширять круг взаимодействий, начнём знакомить хотя бы с другими медиками… Хотя, может, это будет плохой идеей, учитывая, сколько автоботов каждый из нас перечинил? Но не суть! Будут это наши медики или максимально нейтральные нейтралы, мне нужно твоё разрешение на то, чтобы снижать его эмоциональную активность, к примеру, на четверть, чтобы Мегатрон физически не смог бы разозлиться. — Ты способен это сделать? — Да, процессор-то у него давно вскрыт. Ставим блокираторы на энергоподачу коры, и он у нас реагирует чуть медленнее, злится чуть менее бурно, соглашается чуть более охотно. Ведь это наша цель: мы выводим отремонтированного Мегатрона в общество, но желаем, чтобы всё прошло без вырванных искр с обеих сторон. Как тебе стандартная методика с усечением спектра эмоциональных всплесков? — Мне не нравится предлагаемый тобою алгоритм. — А уж как не нравится мне! Рискнёшь ли ты отдать этот момент под ответственность, например, Праула? Лично я — нет, каким бы великолепным аналитическим процессором Праул ни обладал. Именно потому, насколько великолепна логическая архитектура этого процессора. Нахмурившись, Оптимус смотрел на Рэтчета. Тот выглядел усталым. Он и на сегодняшнем собрании в Штабе был довольно молчалив, как будто после обсуждения нужд медицинского сектора оставался за столом только из вежливости. — Праул захочет добиться в процессе реабилитации Мегатрона идеального результата. — Именно. — Он захочет переписать его до основания. — Ну… До основания у него всё равно не получится, если, конечно, он не захочет превратить Мегатрона в полностью лишённого собственной воли и не способного даже осознать голод моноформатника, но что он будет пытаться получить максимально безопасного для Нового Кибертрона «Мегатрона-автобота» — я даже не сомневаюсь. — И ты хочешь ему помешать? — В шлак Праула! Я хочу вылечить своего пациента. И я не могу понять, помогают ли твои посещения в стабилизации его процессора или нет. Я каждые несколько циклов смотрю будто на совершенно новый процессор: нейросвязи то возникают и укрепляются, то вновь становятся побочными и неактивными. С одной стороны, это нормально, так и должно быть. С другой — слишком быстро. Мы разрушаем и без того непрочную картину мира, давая не менее шаткую новую. Может, даём слишком быстро. Может, слишком медленно. На его процессоре можно исследования проводить! — То есть я должен остановиться, перестать к нему приходить? Так будет лучше для него? — Я не знаю. Прости, Оптимус, если я вываливаю тут на тебя, столько шлака накопилось… Может, мне тоже не помешал бы каскад разгружающих оперативную память команд. — Вздохнув, Рэтчет потёр лоб и, обойдя стол, опустился в кресло. — Я только прошу тебя понять, что ты не просто посещаешь старого друга, а, возможно, волей-неволей создаёшь новую личность. Изменят ли мои слова твою стратегию в его «исправлении» или нет, просто сам для себя подумай, чего ты хочешь от него добиться. И… будь осторожен, Оптимус. Ты Прайм. Даже если все видят, что ты отстраняешься от командования и не собираешься держать каждого первого меха в стальном кулаке, как довоенные Праймы, все на тебя смотрят, и десептиконы тоже. Свою болтливую глоссу Нокаут не распускает, но мало ли… Кивнув, Оптимус вновь посмотрел на Мегатрона, тот оставался в подзарядке, а из-за укрепляющего броню матового нанитного геля казался дезактивом. Только строки кода на экране показывали, что нейроимпульсы внутри процессора не затихают ни на миг. Когда наконец Рэтчет невнятно хмыкнул и затемнил экран, тот стал неотличим от стены, и Оптимус поднялся из кресла. — Я понял тебя, спасибо, что поговорил со мной. А теперь пойдём, друг мой. Немного вечернего топлива и длительная подзарядка. Приказ Прайма. — «Приказ Прайма»? Неужто распробовал вкус единоличного правления? Не придумывая ответа на вымученную шутку, Оптимус усмехнулся и пошёл к двери и уже там обернулся, чтобы проверить, что Рэтчет следует за ним. Если он научился кормить по расписанию шарктикона, как-нибудь справится и с медиком.