Сорок лет спустя
Какой сегодня кровавый закат… Ветрено будет. Да шевели же ты ногами, дурная скотина, чего артачишься? Волколаков, что ли, чуешь? Так переставляй копыта быстрее! Но, пошел! До Зигсторкла рукой подать, там тебе и теплая конюшня, и мешок овса на морду. Давай, топай.
Я не люблю долгих путешествий по глухомани. День за днем трясись в седле, ни помыться толком, ни поесть, ни выспаться. Если привал, то наскоро, если ночевка, то не снимая кольчуги и держа меч под рукой — не нечисть, так бандиты найдут. Через пару месяцев такого бытия звереешь и сам перестаешь отличаться от оголодавшей черни с большой дороги. Я не видел нормальной жизни с весны, перебиваясь по постоялым дворам и редким зачуханным деревням, от самого Курхагена. Ни в одном замке или городе не принимали, едва узнавали, что я оттуда. Начинали шарахаться по углам. Как же! Бубонная чума! А вдруг я вампир, раз выжил? Да и отсутствие оруженосца и хотя бы двух-трех человек свиты заставляли смотреть на меня подозрительно не только Лордов.
Идиоты…
Мать умирала долго и мучительно. В последние дни напоминала собственный призрак. Даже умоляла избавить ее от страданий, но местные «святоши» не дали, подняв хай на всю округу о «богомерзком нечестивце» в лице меня. За подстрекательства к бунту полагалось бы крикунов перевешать, но и так-то не хватало людей за порядком следить. Зато я потом отыгрался, глядя, как одного за другим их выкашивает зараза. Божок, которому они истово молились, разумеется, не помог. С чего б ему.
Отец мой, Лейф де Крейдемар, седьмой граф Курхаген, скончался задолго до эпидемии — был подран волколаками. Сестре Эрике с мужем я запретил являться в мои владения, как только начали замечать первых черных крыс. Мать уезжать отказалась наотрез, заявив, что от могил предков она ни ногой. Странная привычка цепляться за старые кости, но переспорить ее я так и не смог. Сейчас думаю — может, стоило маман поперек седла перекинуть, да отвезти к сестре в Вассербунд?..
Меня чума не брала. Никак. Ни недомоганий, ни язв — ничего. Мать радовалась, святоши пустили слушок про сговор с нежитью. Дескать, почему еще я хожу такой чистенький и бодрый? А мне ничего не оставалось, кроме как заставлять народ хоть что-то делать, а не выть перед свечками; самому подавать пример, собирать и сжигать трупы. Я всерьез подозревал, что злобные, черные, неестественно громадные крысы — дело рук святош или магов, которым выгодно держать народ в страхе и повиновении, но прямых доказательств у меня не было. А обвинить огульно — значит, нажить еще большего врага в лице Храма. Мне на их анафему плевать, но жить я пока еще хочу.
Страшные были дни. Вонь от горящих трупов ветер разносил на многие мили, ею пропиталось все: одежда, вещи, стены домов, даже пища отдавала запахом зараженного паленого мяса. Чем дальше, тем больше люди утрачивали веру. Особенно, когда стали помирать святоши, и не спасали ни молитвы, ни жертвоприношения, петухами ли, козами, детьми. Их драгоценное божество молчало. Я же…
Мне кланялись в лицо, а за глаза нарастал шепот. Что я чернокнижник, демон, злой дух, вампир, да кто угодно. Потому что ничего мне не делается. Потому что я проклял святош за мать. Потому что, в конце концов, я не хожу на молебны в местную церковь и жертв боженьке не оставляю. Тем более, в виде детей!
По чести сказать, мне давно следовало приказать подпалить их храмы, но, пока отец был жив, они успели крепко зацепиться за крестьянские умы — без бунта не отодрать. А городской гарнизон редел…
Я не стал дожидаться попыток оного бунта и расправы однажды ночью. Едва болезнь стала отступать, я покинул родной удел в надежде найти если не помощь, то хотя бы подтверждение своим опасениям у Круга Девяти или того, что от него осталось после резни на Южном Озере почти век назад. Уехал налегке, один, потому как оруженосец мой слег с лихорадкой; я и не надеялся по возвращении застать мальчишку в живых.
Интересно, у кого хватило дури или наглости, или того и другого вырезать и целый рыцарский Орден, и магов?
Спустя два месяца я почти у цели — Колонны уже видны на горизонте, тонкие, темные и какие-то угрожающе-недружелюбные стержни, чьи вершины теряются в облаках. Не нравится мне это место. Как и Зигсторкл, впрочем.
У деревни с языколомным названием, на которую меня навел проезжий торгаш, не оказалось ни банального забора, ни частокола, ни даже защитных менгиров против нежити. Низкие и хмурые бревенчатые дома стояли как попало вокруг деревенского колодца, из которого я бы не рискнул пить. В пыли топтались куры, со дворов за покосившимися плетнями на меня взирали такие же неприветливые псы. Не гавкали. Какая-то женщина, по самые брови замотанная в серый платок, выглянула из окна, просверлила меня взглядом и захлопнула ставни. Мне недвусмысленно предложили убраться восвояси. Но я настолько устал и был голоден, что мнение селянки осталось мне глубоко безразлично. Над входом в самый большой дом красовалась кое-как намалеванная вывеска, изображавшая кружку пива — да никак местный трактир? Туда я и направился в надежде получить хоть какой-то ужин и ночлег. Желательно без клопов. Ну а на такую роскошь, как умывание, я и вовсе не надеялся.
Оставив лошадь возле крыльца, я толкнул скрипучую дверь и вошел. В лицо ударила вонь горящего масла вперемежку с застоявшимся потом, перегаром и запахом подгорелой колбасы. Зажмурившись и привыкнув к полумраку, я огляделся. Картина мне не понравилась.
В общем зале, если так можно назвать эту прокопченую конуру с низкими балками, вопреки ожиданиям почти не было народу. Похоже, местные мужики предпочли сидеть по домам, а не коротать вечер за кружкой пива и разговорами о погоде и ценах на зерно и мясо. Лишь в дальнем темном углу за грубо сколоченным столом устроилась компания совершенно бандитского вида. Лысый хозяин в засаленной домотканой рубахе с отсутствующим видом протирал кружку. Убогие масляные лампы и фитили в плошках с жиром давали мало света, так что лиц я почти не мог разглядеть, хоть и не жаловался на зрение.
Вся честная компания молча пялилась на меня.
Я невзначай опустил ладонь на рукоять меча и обратился к трактирщику.
— Доброго вечера, уважаемый. Нет ли у тебя ночлега и ужина?
— Трактир закрыт, — зыркнул на меня хозяин, продолжая протирать несчастную кружку в одном и том же месте. — Ступай своей дорогой, чужеземец!
Так… Чем дальше, тем меньше мне все это нравится. Этому мерзавцу полагалось бы на колени плюхнуться при виде гостя с дорогим оружием, а он нагло отказывает! Но затевать ссору — последнее дело.
— Даже кружки пива не найдется? Я ехал от самого Курхагена и могу хорошо заплатить, -пока миролюбиво сказал я.
— Тебе ж сказали, проваливай, северная крыса! — буркнул из угла плечистый молодчик. — Не нужны нам тут блаародные!
— Не обессудь, но по нынешним временам ночью под кров может заявиться кто угодно, чужакам здесь не рады, — пробурчал трактирщик. — Откуда нам знать, может, ты злой дух али вампир…
— То есть, выгнать путника в ночь из одних только подозрений, чтобы его там действительно сожрали вампиры — это, по-вашему, хорошо? — начал закипать я, повышая голос. — Вот так вы разговариваете с Лордом?
— Да ты, никак, нарываешься, блаародненький? — прогудел еще один.
— А ты, никак, разума лишился, чернь?!
— Рожа твоя мне не нравится, вот что! Проваливай, пока я в тебе на одну дырку больше положенного не проколупал!
Рожа не нравится, как же… А вот хороший меч, доспех и одежда — очень даже. Еще и на коня глаз положат. Уже руки к оружию потянулись. А хозяин даже не пытается их урезонить…
Кажется, плохи мои дела, останусь я без ночлега и без ужина. Неужели деревенские промышляют ловлей запоздалых путников, и этот лысый тип, который скоро в кружке дно сотрет, в доле? Вполне может статься, что награбленное они продают, а выручку делят. И местные не высовываются намеренно — дескать, ничего не видели, не знаем, не участвовали. Не похоже, чтобы тут часто появлялись представители хоть какой-то власти.
Ввязываться в свару прямо здесь или все же убраться? Если успеть прыгнуть в седло и дать коню шпор, можно спокойно уйти в поле. Туда они не полезут. А можно выманить наружу и спокойно перерезать хоть всех разом — эти вряд ли часто имеют дело с обученными воинами.
Медленно отступая спиной, я нащупал ручку двери и толкнул ее, разворачиваясь и делая шаг к лошади…
Лоснящийся конский бок был последним, что я успел увидеть в этой жизни.
Стрела прилетела с какой-то крыши. Тяжелый арбалетный болт, пробивший мне горло.
«Вот суки! — зло подумал я, оседая и с бульканьем заваливаясь на бок. — Надо было шлем не снимать…»
На крыльце раздались шаги.
— Кончай его, Рик!
Тяжелый меч головореза с хрустом и чваком вошел мне в спину, прорывая кольчугу и проламывая ребра.
И наступила ледяная тьма.
***
Рик выдернул меч и брезгливо пнул тушу. Кровь быстро заливала старые доски, просачивалась в щели, казавшись черной в поздних сумерках подступающей летней ночи.
— Этот, чёль? — спросил он у подельника, первым делом снимая с жертвы поясную сумку, кошель с деньгами и перстень с пальца.
— Вроде он. Зови заказчика.
— Эй, вы там! Крыльцо оттирать сами будете!
— Да заглохни, Грэм! До утра перетопчешься, там жена ототрёт. Нам за этого красавчика нехилый куш обещан!
— Ага, а ты вспомни, кем! И что потом бывает с такими трупаками! И придет он нам потом головы откусывать.
— Заткнись и наяривай свою посудину дальше, раз жену не можешь!
— Чё ты сказал?!
— Чё слышал. Зови заказчика, Рик. Он просил сразу.
Бандит сплюнул и, тихо матерясь про себя, достал из засаленного кармана перстень с рубином. Потерев камень о куртку, он наклонился и обмакнул украшение в еще теплую кровь убитого. Самоцвет вспыхнул и запульсировал, а через минуту пространство перед трактиром разорвало сияние портала. Стабилизирующие глифы встали на свои места, в очерченном тонким контуром пробое показался просторный затененный зал с высокими сводчатыми потолками. Из портала на деревенскую площадь шагнул мужчина. Лицо и фигуру скрывал просторный плащ с капюшоном. Только глаза во мраке жутковато светились дымчатым серебром. Гость быстрым шагом двинулся к крыльцу. Кто-то из бандитов успел выскочить на улицу с фонарем, и теперь в сиротливо дрожащем свете серебряный блеск в глазах чужака угас. Они были темными, почти черными и цепко схватывали окружающее из-под низко надвинутого капюшона. Он остановился, придирчиво оглядел убитого, забрал перстень и кивнул.
— Можете оставить себе его вещи и коня. Мне нужно только тело. Давайте шустрее, у меня мало времени. Плату вам принесет служка.
Отступив на пару шагов, он молча и презрительно наблюдал, как смерды потрошат добычу, раздевают труп и переругиваются за каждую мелочь. Повинуясь короткому жесту, из портала рысью выметнулись двое храмовых служек в белых рясах. Вручив убийцам плату, они подняли тело на руки и так же быстро скрылись. Мужчина развернулся и молча ушел обратно в портал, закрыв его за собой. Только флегматичный, приученный к крови конь пофыркал, покивал головой да переступил копытами, словно сожалея об участи хозяина.
***
Мортаниус, некромант Круга Девяти, спешил. Сбросив плащ, и оставшись в привычной рабочей одежде, он направился прямиком к своей лаборатории, велев молчаливым безъязыким служкам следовать за ним. Неумолимое время начало свой отсчет, и его оставалось катастрофически мало. Со смертью Наследника механизм Выбора снова запущен. Если Колонны оповестят о наложении новой Печати на нового ребенка, вся безумная афера закончится, так и не начавшись. Оставалось всего несколько часов. И за эти несколько часов Наследник должен подняться.
Работать надо тихо и быстро, чтобы девчонка-недоучка, гордо именующаяся Стражем Измерений, ни о чем не узнала и не проболталась Мобиусу.
А он надежно спрячет и взрастит свое сокровище, свой козырь. Если успеет. Периоды ясного разума становятся все реже, все короче.
Тем забавнее будет наблюдать, как Круг побегает, спасаясь от своего Главы. Они уже нервничают, не в состоянии найти его, и не понимая, что происходит. Впрочем, кто нервничает, а кто давно слетел с катушек и на все наплевал.
Мортаниус рывком распахнул двери в ритуальный зал глубоко в подземельях под кафедральным собором Авернуса. Но нет, не здесь Круг обычно собирался на общие ритуалы и казни. Это — личное рабочее пространство служителя Смерти, любовно обустроенное и вылизанное едва ли не до стерильности. Никакого лишнего сбивающего фона, ничего мешающего или ненужного. Кристаллы и светильники, добытые из руин Древних, давали ровный голубовато-белый свет. Гладкий до зеркальности пол, округлые стены, двери и сводчатый потолок были покрыты замкнутой вязью рун, формировавшей полную защиту помещения и скрывавшей его от посторонних. Уже готовая алтарная плита, напитанная Силой и тускло светившаяся глифами, ожидала свою жертву. На краю ее стояла резная шкатулка черного дерева. Из-под крышки сочились тонкие струйки сизого тумана.
Дверь закрылась за служками и слилась со стеной. Они опустили тело на алтарь, обмыли его от крови, обломили и вытащили стрелу из горла и отступили, замерев у стены. Мортаниус приблизился, в его руке возник атам, вырезанный из берцовой кости Древнего. И символы один за другим начали ложиться на кожу убитого. Точно, четко, едва касаясь еще теплого тела кончиком клинка, некромант наносил черты и линии, нехитрые простые знаки древней речи, и они вспыхивали серебром, соединяясь с узором на алтаре. Работа спорилась, подгоняемая временем и отчаянным желанием. Мортаниус не допускал ошибок. Слишком высока цена. Слишком многое поставлено на кон. Но что толку зря переживать, сбивая руку?
И острие продолжало вырисовывать безукоризненные знаки. Вот последние легли на лоб и щеки мертвеца. Вот атам легчайше взрезал плоть и кости, вскрывая и без того проломленную грудину окончательно. Вот вырезано пробитое сердце, уже ненужное и бесполезное. Мортаниус отложил комок мяса в сторону, отложил атам и бережно открыл шкатулку.
В ней билось сердце иное. Древнее. Черное. Живое иначе. Способное дать новую, иную жизнь. Сильную жизнь. Несокрушимую.
Мортаниус взял с подложки трепещущую, прохладную плоть. Пришло время исправлять старые ошибки и платить по счетам. Всем им. Сердце Тьмы — достойный дар Наследнику, самый важный дар во имя исполнения старых пророчеств. Могучее сердце великого существа, за давнюю смерть которого тоже придется заплатить.
Все пророчества мы создаем сами.
Сердце легло на положенное место. Удар, другой… Замерло. На долгие томительные мгновения звенящей тишины, словно имело собственную волю и размышляло, стоит ли принять сосудом предлагаемое тело.
И… Забилось.
Уверенно. Ровно.
Серебристая дымка сгустилась, потекла, глифы налились мощью и засияли топазовым холодным огнем. Плоть стремительно менялась — срастались кости, затягивались раны, уплотнялись и становились суше, рельефнее мышцы, пропадали изъяны тела. Побледнела и стала гладкой кожа. Смерть выбелила волосы, заострила и сделала четче черты уже оплывавшего от возраста лица. Прорезались кинжальные когти, заострились уши, между полуоткрытых губ показались три пары клыков — две на верхней челюсти, одна на нижней. Волна метаморфоз катилась по телу, сотрясала его мелкими судорогами, перестраивая ткани. Но прежде, чем хищник очнулся, Мортаниус положил ему на грудь перстень с пылающим кровавым рубином, возвращая на место душу.
Последний всплеск леденящего пламени выгнул нагое тело дугой, когти скрежетнули по камню, оставляя на нем царапины.
Новорожденный вампир открыл глаза. Моргнул. И желтый звериный блеск боевого оборота угас, уступив место холодной прозрачной голубизне.
— Здравствуй, Каин, — произнес Мортаниус, любуясь своим творением.
