Мой Лорд Каин. Том 1. Кровь и Серебро

      Домен: Ильмер       Планета: Хэйва       Цитадель Даэррэ Лар       Более всего в этой жизни Намирэ ценила тишину. Внутренние покои дворца Черной Цитадели вполне могли ее обеспечить. Это был громадный сложный комплекс, в котором венчавший гору летящий черный замок был всего лишь вершиной айсберга подземных этажей и уровней, вмещавших в себя многочисленные лаборатории, технические службы, защитные системы, тактические залы, административные службы и все остальное, что необходимо столичной твердыне могущественного Рода. Цитадель Даэррэ Лар царствовала над городом, пронзая небо шпилями накопителей, террасами, взлетными площадками и лестницами стекая к подножию бывшего вулкана, к улицам столицы. По склонам зеленели виноградники — предмет гордости и статья доходов княжества. Здесь, под ласковым южным солнцем, напитанное силой Родового Источника, рождалось редчайшее вино, сладкий темный нектар, предназначенный отнюдь не для того, чтобы им напиваться.       Город внизу был многолик и не знал душащих крепостных стен. Оживленные центральные проспекты, торговые и ремесленные улицы, жилые кварталы, сады и парки постепенно растворялись в предместьях. Но беззащитность Дома Драконов была обманчива — три кольца эмиттеров фортификационного щита могли уберечь город от любой угрозы. Хотя, проверять, выдержит ли он орбитальный залп ни князь, ни его семейство не хотели. Это в любом случае означало бы гибель, как минимум, всего континента… А ввести утерянную технологию старой цивилизации по всей планете пока еще не хватало возможностей.       Рейнар грезил процветанием своего мира и величием его народов. Но впереди еще лежал долгий и тяжелый путь политика к объединению.       Леди вновь стояла на той же зеленой террасе, глядя на город.       Она любила этот город и эти черные стены, совсем недавно вновь перестроенные ради удобства обитателей и служащих. И разве важно, что это всего лишь отражение того, прошлого города из иной жизни? Там медленно сходил с ума старший брат, а виноградники под конец занесло снегом. Здесь столицы не коснулась ни смертоносная зима, ни бунты. Вероятности порой столь кардинально изменчивы…       И уж точно это совсем не душный мегаполис из прошлой жизни, где окном в сказку был монитор с бесконечными строчками книг. И та работа, что постоянно, безостановочно, год за годом терзала разум.       Мельтешение жизни внизу не отвлекало, скорее, позволяло сосредоточиться. Люди, кхаэли, даэйры — кто в человеческом обороте, кто в естественном облике — были заняты своими делами. Далеко в голубой дымке город огибала река, и острые глаза могли различить паруса на блестящей глади.       Мысли крутились вокруг одного и того же лица.       Где-то там он неторопливо шел пешком по ночному тракту, никуда не спеша, но неотвратимо нагоняя тех, кто все же сдал его, не вняв предупреждениям. Собирался убивать с безмятежным лицом.       Она порой сама не понимала, что же в нем так притягивает, заставляет желать получить. Друзья предупреждали — вампиры существа проблемные, опасные, как любые крупные хищники, которым нужна жесткая дрессура, прежде чем они признают хозяйскую руку. Цинично по отношению к разумному? Да. Но это и есть разумные хищники; в среде вампиров с их вечными иерархическими играми кланов-стай это абсолютная норма. И, невзирая на то, что Каин — одиночка, он будет искать свою стаю, причем не затем, чтобы подчиниться — не тот характер. Чтобы возглавить ее.       А что делать ей, чтобы заполучить верность этого зверя? Нет, не подчинение. Нужно быть честной с собой, подчиняться ей он не станет, силенок не хватит держать поводок. Хотя сейчас попробовать можно — он не сможет ни напугать, ни причинить вреда наполовину бесплотному созданию. Но нужно ли? Хотя, нет, про напугать — это перебор самоуверенности. Шуганет и еще как, особенно ночью, когда контроля почти нет, и душа мечется, живя голыми инстинктами, а разум спит. Страх обычно провоцирует хищников, будит их азарт и желание нападать. Каин же хочет охотиться, даже если сам этого до конца еще не сознает. Выслеживать дичь для него так же естественно, как не дышать. Это один из основополагающих инстинктов, что у боевых химер, что у вампиров. Их создают для охоты и убийства.       «Что ж делать мне с тобой…»              Вампир шел по дороге и улыбался уголками бледных губ, держа в руке обнаженный меч. Шел по запаху, по ментальному следу главной жертвы. Естественно, он не стал и дальше играть в благородство и отследил ее действия, единожды зацепившись за разум. А теперь шел выполнять обещание.              Он манил своей ало-серебряной аурой. Чистым и холодным привычным запахом Смерти, без которого, следовало признаться себе и в этом, в жизни словно чего-то не хватало. Он был для нее дозой наркотика. Даже звук имени, отсылавшего в седую древность и мифологию мира, в котором родилась эта история, намертво прикипел к багрянцу и серебру. Даже звук голоса, того самого голоса, низкого и резкого, со специфическими переливами хорошо узнаваемого тембра. И смутно маячило предчувствие, что где-то впереди, в черной неизвестности отдаленного будущего, в иной жизни тень вампира должна стоять за плечом. Верным спутником, готовым шагнуть куда угодно ради ее целей. Тем, кто всегда способен понять. Тем, кто может защитить вдали от семьи и одновременно быть ниточкой связи с близкими. Тем, кто принимал бы без прикрас и масок. Тем, кто без лишних угрызений совести убил бы для нее, если это нужно. А если нужно — мог бы и доказать неправоту.       Тем, кто мог бы взять власть и над ней самой, став Якорем.       А Клан? Стая?       Стая, готовая на что угодно ради леди своего вожака. Не один десяток безгранично преданных бойцов, закаленных Смертью, выращенных по всем правилам, гибких и способных к трансформации под разные условия… Звучит заманчиво. Но чтобы получить их, придется убедить не только Каина, но и его будущих птенцов.       Которые пока еще глубоко мертвы.              Магичка ждала его одна на старом месте у прогорающего костра. Холодный взгляд голубых мерцающих глаз встретила спокойно.       — Ну что? Сразу убить или попрыгаем?       — Ты чудовище…       — Чудовище здесь не я, а ты. Я предупреждал — не делай меня врагом.       — Ты не смеешь ставить мне условия.       — Почему бы и нет? Я охотник, вы — добыча, вы сами на это подписались, давая клятвы или что у вас там принято. Не я убиваю без разбору — ты.       — Демагогия! Все вы горазды заговаривать зубы, а потом заживо сдираете кожу с детей!       — Лично я просто питаюсь, без лишних игр с едой.       — Давно ли ты был человеком, чтобы считать нас едой?!       Он взирал на нее с высоты немаленького роста все с тем же холодным спокойствием и легким любопытством во взгляде. Без ненависти. Ее же глаза зло сверкали. Теперь, точно зная, что обречена, она не боялась и не считала нужным сдерживаться.       — Я поиграл с тобой в человечность, я дал тебе выбор. Ты его сделала. Подставив при этом весь отряд. Что не так?       У нее на скулах заиграли желваки. И ведь верно — подставила. И то, что сейчас она их отослала, не имеет абсолютно никакого значения и смысла — найдет. И сожрет.       — Так кто из нас чудовище?       Он не стал дальше вести ненужные разговоры. Мгновенным рывком сместился ей за спину и точным ударом сломал хребет. Подхватил враз обмякшее, неспособное шевелиться тело и надолго склонился над ним, впитывая жизнь и насыщенную кислородом и энергией кровь.              Намирэ наблюдала с интересом, внимательно отслеживая каждое действие подопечного. Как двигается, как говорит, как убивает, кого и почему. Какие эмоции испытывает, о чем думает. Все это важно, все составляет картину развития личности. А Серебряный, хоть об этом никто из местных и не догадывался, вовсе не был порождением канона истории, как таковым. Да, он вобрал в себя изначальный образ, да, он последует по заложенным эгрегором вехам, но создавался он иначе, не так, как можно было бы предположить, изучая историю. В момент, когда Мортаниус взял в руки атам, его волю направляла Создатель. И знаки, выводимые им по наитию, и сам ритуал не были свойственны этому миру — о подобных практиках ей рассказывал один из свекров, и она постаралась воспользоваться полученными обрывками знаний сполна — чтобы вышедшее из-под атама существо получилось лучше, чище, сильнее оригинала. О да, Воплощенная Реальность почти тут же наложила на творение свой отпечаток. Но он будет иметь возможность преодолеть это, перешагнуть, стряхнуть с себя и расти дальше, становясь кем-то большим, нежели обычный вампир не самого сильного подвида.       Немного смущала его заторможенность, холодность, приглушенные эмоции. Канонический образ предполагал ярость, вспыльчивость, импульсивность, но Каин внезапно излишней гневливостью не отличался и вообще, предпочитал пребывать в покое, даже убивая. Это можно было списать на отмирание гормональной сферы, но сей факт все равно настораживал. Таясь подо льдом, его алый гнев мог со временем стать еще разрушительнее. По всей видимости, Мортаниусу не хватило знаний, чтобы поднять свою жертву чисто, или же он намеренно подрезал эмоции, надеясь получить послушное оружие.              Распущенных магичкой в разные стороны членов отряда — бессмысленная попытка «защитить» их от гнева вампира — он находил быстро и уничтожал безжалостно, но коротко, одним ударом. Это было еще одно существенное отличие: никакой показухи и лишнего позерства во время убийств, никакого содранного с костей мяса, вывернутых кишок, оторванных конечностей и прочих радостей. С трупов он прихватывал с собой только деньги, если те имелись — в качестве расходов на содержание лошади, оставшейся ждать возле пещеры и потушенного костра. Ну и припасы для той же лошади.              «Мой Серебряный…»       Она все же нервничала. Ей никто не мешал взращивать свое сокровище, наоборот, проявляли живейший и даже пристальный интерес, но все же, их сомнения ощущались живо и ясно. Она лишь могла надеяться, что ее усилия не пропадут впустую, и ждать, иногда аккуратно касаясь полотна событий — такого неверного, неплотного, зыбкого, как туманная дымка утром ранней осени.              Он снова тронулся в путь, не торопя своего коня и с любопытством вглядываясь в мир вокруг — обычный, каких плодятся миллионы, если у создателей не хватает фантазии на что-то уникальное. Обычный. Но Каин смотрел на него глазами недавно пробудившегося дитя ночи и открывал для себя новые оттенки и грани. Острота ощущений до сих пор казалась ему невероятной, краски яркими, запахи и звуки резкими, ветер живым, а мысли зверья и людей внятными, как открытая книга.       Перед Каином лежал дикий край изъеденных пещерами меловых скал, перелесков и редких ферм, живущих от и до собственным трудом, и мелких лордов, не сильно отличавшихся от своих вилланов видом и манерами. Здесь одинаково встречали и дикого зверя, и одинокого путника, будь то вампир или человек. И Каину пришлось научиться выглядеть живым, набираясь энергии от пищи, разогревая тело, пряча клыки, когти, уши и возвращая лицу краски, чтобы иногда заглядывать к людям, давая роздых коню а себе — возможность почистить одежду. Сначала вспоминать, насильно заставляя себя двигаться по-человечески, моргать, дышать и проявлять эмоции. Потом стало проще, притворство на людях начало входить в привычку. Он назывался наемником, охотником на нечисть и, оправдывая это именование, не отказывался разобраться с волколаком, стригой или бродячими драуграми. Пришлось заново научиться есть человеческую пищу, чтобы не вызывать подозрений, когда хозяева бывали настолько благодарны, чтобы пригласить на ужин. Это оказалось несложно, если не пытаться впихивать в себя вареную капусту или бобы. Разве что жареное мясо казалось не таким вкусным, как сырое и почти не давало сытости, а настойки или брага не брали вовсе, растворяясь еще до того, как долетят до желудка. Но он притворялся и успешно развязывал языки хозяевам, вызнавая сплетни. Говорили то о видах на урожай, то о разгулявшейся нечисти, то о ценах на муку у соседа-мельника, который — непременно! — тоже с нечистью якшается, а как же. Очень редко о вампирах, еще реже о туманной и непонятной для местных войне с Вильгельмом Немезисом.       Пришлось избегать тех дорог, которыми он ехал из Курхагена, чтобы не быть случайно узнанным до поры. А между тем, в свои права вступала осень, и холодные злые ветра срывали листву с деревьев. Каина не тревожил холод, коня тоже не слишком. Разве что пищи — крупного зверья и лихих людей — стало меньше, но и кровь требовалась реже.       В один ветренный пасмурный день он выехал к Озеру Слез.       

***

Тяжелые свинцовые тучи ползли по небу, накатываясь валами друг на друга. Неспокойные серые воды протянулись от горизонта до горизонта, кутаясь в непроницаемый туман. Я стоял на утесе, поглаживал коня по морде и вглядывался в это марево, издевательски дрожащее и корчащее мне рожи. Даже мои глаза не могли ничего различить за белой пеленой. А туман нашептывал о чем-то, в шорохах и плеске воды порой слышались неявные слова. Я не мог их разобрать, как ни старался. Разум понимал, что все это — вероятно, простой обман слуха и зрения, причуды погоды, но что-то все же заставляло всматриваться в непроницаемый покров. Чудилось, будто кто-то шепчет, зовет, плачет, причитая на разные голоса.       Умершие? Возможно…       Кто назвал это место Озером Слез? Чья скорбь погрузила стылые воды в вечный туман? Кто или что прячется там, за ветрами, за лентами хмари, пугая людей, заставляя их бежать прочь из этих мест, считать проклятыми обрывистые берега? На много дней пути вокруг я не слышал отголосков человеческой крови и сознаний. Даже воры и убийцы не искали здесь убежища от правосудия лордов.       А я что тут забыл? Стою, смотрю на вросший в землю покосившийся обелиск, покрытый полустертыми барельефами, выбоинами и трещинами. Едва можно различить остатки красок и само изображение — не то большая птица, не то человек с крыльями, раскинувший руки в благословляющем жесте. Перья когда-то были черными, кожа — не то серой, не то синей, на лавровом венце остались крупицы позолоты, а из слепых глаз катились алые слезы, и впрямь, кажется, нарисованные кровью, настолько старой, что я не был уверен, а не краска ли это. По обветренным камням стекали полустертые письмена, стыдливо убегая и прячась в пожухлую траву. Не прочесть… Да и кровь настолько выветрилась, что не отдаст мне ни капли знания.       Особенность эту я заметил совсем недавно, перегрызя горло лесному мародеру. Вместе с кровью ко мне хлынула его память — пока тело насыщалось горячим потоком жизни, в мозгу проносились сумбурные рваные образы-воспоминания, которые никак не могли быть моими. Жена, детки-спиногрызы, жизнь от урожая до урожая, от подати до подати, барон-смутьян, вечно грызущийся с соседом за пограничную межу, особо кровавая стычка, волколаки, неурожайный год, тракт, награда за голову… Все, как всегда.       В первый раз я с трудом отделался от этих видений и надолго перешел на оленину. Потом научился пропускать их мимо сознания или наоборот, вглядываться внимательнее, если попадалось нечто интересное. Но это cочащееся почти осязаемой, овеществленной скорбью изображение было настолько древним, что все следы выветрились, все, что несла в себе чья-то кровь, давным-давно развеялось.       Может, на обелиске изображен Древний? Я понятия не имел, как они выглядели. Я вообще ничего о них не знал, кроме смутных преданий о якобы зверствах Яноса Одрона, убитого в итоге рыцарями-инквизиторами Ордена Сэрафан. В зверства, памятуя о том, что вбивалось в голову покойной магичке-адептке, не слишком верилось. Ну или бедолагу довели до такой степени отчаяния, что он озверел, не видя другого выхода.       Легенды называли Яноса первородным вампиром. Так это или нет — оставалось только гадать, потому что пересказывали эти предания гораздые приврать менестрели, и от раза к разу описания и подробности менялись. Но все они сходились в одном — Янос Одрон жил уединенно, запершись в башне где-то в окрестностях города Уштенхайма на востоке и избегая даже собственных учеников, из которых впоследствии выжил только один. Под бренчанье струн и зловещие подвывания заезжие бездельники, среди которых я встречал мало действительно талантливых певцов, пересказывали истории о том, как крылатое чудовище налетало по ночам на спящий город, насиловало невест, воровало детей и собак (псы-то ему зачем?), как храбрые горожане пытались отбиться от нарушителя спокойствия, как собирали отряды и шли к башне в надежде взять ее штурмом, как у них ничего не вышло, ибо страшно темное колдовство! На этом месте фантазия у рассказчиков обычно заканчивалась, но зато оголтелую толпу с факелами и дрекольем представить можно было живо. Я бы на месте задерганного подобными визитами отшельника — ведь неспроста же он ушел от мира, право слово! — тоже не выдержал. И к тому моменту, как возле моего порога топтались бы рыцари, уже открутил пару самых рьяных голов.       Об эпической битве с порождением Тьмы — вшестером против одного, какая доблесть! — тоже рассказывали много историй, красочно живописуя то, что я назвал бы безобразной дракой и избиением безоружного, но никак не «поединком чести». Даже имена героев сохранились в людской памяти. И особо тщательно воспевалось имя того, кто своей рукой вырвал бьющееся, ещё живое сердце из груди последнего Древнего. Имя Разиеля Тренно, Лучезарного Принца. Всем хорош молодой лорд, командир особого отряда воинов Ордена: и красив, и умён, и поражений не знал… Я не сомневался только в том, что он был тщеславен, самовлюблен и высокомерен. Если верить описаниям, разумеется. Как правило те, кто носит раззолоченные доспехи, редко видят дальше собственного носа.       Наверное, я бы с удовольствием сожрал его сейчас. Кстати, о еде…       — Серги, нам пора выбираться отсюда, не то я съем тебя, как единственное крупное животное в округе.       Конь фыркнул мне в ладонь, словно соглашаясь с тем, что едой он становиться не хочет, и мы двинулись в путь на запах крови — с каждым днём я все острее мог улавливать ее отголоски, слышать все дальше.       Слышал я и Намирэ. Знал, что она наблюдает, не проявляя себя, наблюдает постоянно. И откуда у нее столько времени… Впрочем, что я знаю о создателях реальностей?       «Кто же ты, моя странная сумрачная леди, и чего ты хочешь от меня?»       

***

Двенадцать лет назад, Курхаген.       Замок графа Крейдемара       — Каин, там уже все собрались! Ты идешь или нет?       Сестра влетела, как всегда без стука, нарушая все правила пребывания на мужской половине. Рукава ее изумрудного котарди из тонкой шерсти разметались крыльями, из тщательно собранной и покрытой вуалью прически выбился локон. И тяжелый пояс из старого темного золота, украшенный камнями, оттенявшими цвет ее сине-зеленых глаз, невероятно шел ей.       — Эрика, а если б я был не одет? — черноволосый красавец двадцати восьми лет от роду поморщился, с неудовольствием оглядывая собственный парадный дублет, плохо гнущийся от золота, надеваемый редко и хранимый годами. Воину и охотнику привычнее были простая шерсть и кожа, а никак не многослойный душный наряд, в котором можно было лишь плавно шествовать или сидеть, почти не шевелясь и словно проглотив доску. Мешало все, от жесткого, натирающего горло воротника до веса костюма. Доспехи, бывшие куда как тяжелее, и те казались намного удобнее.       — Ой, как будто я тебя не видала, братец!       — Мы уже не дети, Эри. И у тебя помолвка сегодня.       — Без тебя знаю! — огрызнулась сестра. Она терпеть не могла любые, даже несуществующие намеки на «перестарка» — двадцать лет, а жениха подходящего все не находилось. — От отца и тебе достанется за то, что опаздываешь к своей Марджери.       — Да в гробу я ее видал…       Один-один. Но отец действительно будет орать. Может и прилюдно, а это унизительно, когда ты уже не подросток. Он вздохнул, надел пояс с мечом, позволил сестре взять себя под руку, и они вышли из полутемных покоев.       В освещенных редкими светильниками коридорах гулял ветер, становившийся совсем невыносимым зимой, когда протапливать каменную тушу замка становилось ещё сложнее, чем летом, которое чаще бывало просто не таким холодным, как зима, нежели теплым. Бронзовые отражатели развешанных вдоль стен ламп защищали пламя от сквозняков и позволяли чуть дрожащему, усиленному свету проникать дальше, озаряя потемневшие от времени массивные стропила и своды, гобелены со сценами охот и крутые лестницы. Слуги господам на глаза не попадались — для них имелись свои ходы. Эхо шагов металось между стен, ткань шуршала по полу. В этих краях дамы предпочитали не щеголять открытыми плечами, а мода уступала практичности. Потому поверх камизы и обычного нижнего платья было одето верхнее, а под подолом скрывалась удобная теплая обувь и чулки. Сам Каин благодарил небо, что отец не был ярым приверженцем южной моды и не отказывался от мехов и козьего пуха. Теплый плащ и удобные широкие штаны спасали от холода вернее шелков и узких чулок. За окнами-бойницами с забранными слюдой решетчатыми переплетами завывало так, что казалось, будто бесятся стаи злобных духов. Дыхание вырывалось облачками пара.       Войти в великий чертог они успели в последнюю минуту, когда Лейф де Крейдемар уже собирался гневно поинтересоваться, куда подевались его неблагодарные отпрыски.       Здесь все было ровно наоборот — много света, жар от пламени и дыханий, духота и тяжелые, плотные запахи — мяса, выпивки, потных тел.       — Прошу прощения, отец, матушка, — подведя сестру к помосту, на котором возвышался хозяйский стол, Каин поклонился и опустил синие глаза в пол. Лучше любоваться носками собственных сапог и лапами разлегшихся под столом псов, чем выказать нежелательное раздражение. — Нужно было проверить оружие и все ли в порядке с охраной.       Лейф смерил сына уничтожающим взглядом и кивком указал на место по правую руку от себя. Дородный бородатый мужчина, он был раза в полтора шире и выше наследника, походя видом на косматого медведя — в точности как на родовом гербе. От него пахло пивом, мясом и потом.       Усадив сестру и сев сам, Каин насколько мог лучезарно улыбнулся почетным гостям: барону Орису Фальку с дочерью Марджери и графу Вассербундскому Эйнсу де Штенье, приехавшему со старшим сыном Робертом.       В этот раз речь должна была зайти не только о помолвке Эрики де Крейдемар. И молодого графского наследника это более чем смущало. Марджери Фальк была не только некрасива, но холодна и суха. И даже не скрывала своего нежелания вступать в устроенный родителями брак с сыном сюзерена. Каин, поначалу честно пытавшийся сойтись с девушкой, составить ей приятное общество, натыкался на учтивое отчуждение, вымораживавшее любое желание даже видеть ее, не то, что делить с ней постель. И теперь мечтал только о том, как, зачав положенного наследника, станет видеться с пока ещё будущей женой пореже. Желательно, только на людях. А постель и горничная неплохо согреет или банщица — эти всегда услужить молодому красивому господину рады.       Нет, дело было вовсе не в том, что он тайно любил какую-нибудь служаночку и мечтал на ней жениться вопреки обычаям — нет. Флирт с простолюдинками и обязанности перед Родом он прекрасно мог разграничить для себя. Но пытаться уговорить женщину, которая тебя не хочет вообще никак и считает не мужчиной, а столбом, отдавая предпочтения зверям и растениям… Увольте. Каин считал, что девушку на самом деле стоило бы отправить туда, куда она хочет.       На пир в честь помолвки графских детей съехались все вассалы края, бароны и виконты с семействами или женами. Главный зал замка ярко освещали многочисленные факелы, свечи и лампы, люди шумели за накрытыми столами, ломившимися от яств, кидали кости ждавшим под скатертями собакам, прямо на устланный свежей соломой пол. В стороне на отдельном помосте расположились музыканты с лютнями, флейтами, волынками и маленькой арфой. Ради такого случая позволено было заглянуть в замок и заезжему менестрелю, явившемуся в Курхаген накануне. Для горожан устроили свой праздник на городской площади, с угощениями, танцами у костров и уличными актерами.       Лейф не поскупился на расходы. Детей он по-своему любил и желал устроить их будущее наилучшим образом. Считал большой удачей, что все же удалось сговориться о свадьбе дочери с богатым соседом. И, разумеется, он видел нежелание сына связываться с упрямой дочкой вассала, умудрявшейся остужать даже самое пылкое чувство. Девица упорно отказывалась выходить замуж вообще за кого бы то ни было и заявляла отцу, что и вовсе хочет уйти к друидам. Доведенный такими речами до белого каления барон Фальк вспылил и пригрозил ей скорейшим замужеством за первым встречным. А тут как раз и сюзерен сыну невесту подыскивал… В двадцать восемь пора уже не одного наследника иметь и быть опорой Роду и краю, наконец, а не отговариваться военными нуждами!       — Заделай ей ребенка, а потом можешь сколько угодно тискать служанок, если уд прижмет, — так заявлял он сыну. — Бастардов иметь, в конце концов, тоже полезно, бабу с ребенком от лорда любой с радостью в жены возьмёт, ещё и тебя благодарить будет — вдруг ты отпрыска к себе приблизишь. Так что, не кобенься, бери в жены Марджери, она девка умная, даже грамоте обучена.       Это считалось редкостью. Чтобы родитель озаботился образованием девочки… В самом деле, зачем? Женщине достанет и умения вести хозяйство, так думали многие. Но умные понимали, что без чтения, письма и счета хорошей хозяйке не обойтись. Барон Фальк дураком не был и позвал в учителя местного друида — о чем потом пожалел. У Мадж открылся дар, и учитель настаивал на том, чтобы его развить. «Сбил девчонку с пути истинного!» — возмущался отец.       Каин пиров не жаловал. Духота, толчея, пивной и бражный дух, перемешанный с притираниями и стойким запахом жареного мяса, зверьё, которому место на псарне… Отец обожал собак и всюду таскал с собой любимцев-волкодавов. Они жарко дышали под столом, вывесив слюнявые языки, и ждали подачек.       Гости ели, пили, громко смеялись скабрезным шуткам, хвастались кто чем и с любопытством поглядывали на хозяев — когда? И вот первый голод утолен, выпитое плещется в животах, еще не успев ударить в головы, а граф поднимается со своего кресла, вполне похожего на трон, и отирает пышные усы, бросив короткий жест музыкантам. Те умолкают, и постепенно стихает шушуканье. Слуги, тихо скользившие за спинами гостей, замирают почтительно прямо с блюдами и кубками в руках. Поднимается и хозяйка, леди Айнес. Сухощавая, статная женщина с ястребиным взором молча оглядывает детей, не скрывая довольной улыбки. Она давно настаивала на браке сына, слишком долго избегавшего любых «ярмарок невест», да и дочери крайний срок подошел, а ровни — днем с огнем не сыскать. Хорошо, Роберт в возраст вошел.       Брат и сестра тихо вздыхают и опускают глаза, как приличествует случаю.       — Дражайшие гости! — громыхнул Лейф, прокашлявшись. — Мы несказанно рады видеть всех вас в сей благословенный день. Наш кров — ваш кров, и боги улыбаются, глядя на этот наконец-то наступивший праздник!       Собравшиеся одобрительно загудели. Каин удержал хмык. Он давно приметил в отдалении за крайним столом несколько фигур в белых рясах. И эти молчаливые пришельцы радостными отнюдь не казались. Каину очень хотелось бы знать, откуда они просочились в замок, и кто их пригласил, но расспрашивать отца сейчас никак не время.       — Особо рады мы родичам, — продолжал меж тем граф, — ибо нет ничего крепче и ценнее Рода! Придет и уйдет богатство и власть, рухнут стены замков, Род — останется, — он обвел глазами собравшихся, готовых грянуть здравицу. — Рад я сегодня назвать родичами Ориса Фалька, верного моего вассала и друга и графа Эйнса де Штенье, рад принять в семью детей их!       Народ разразился приветственными криками, грохнули по столам кулаки. Матери улыбались, довольные отцы семейств весело оскалились друг другу. Лейф сошел с помоста, и в медвежьих объятиях затрещали кости сватьев.       — Подойдите, дети мои!       Каин со вздохом поднялся, понимая, что сейчас предстоит окончательное закрепление помолвки. Сестра встала следом, и по ее лицу решительно ничего нельзя было понять. Она улыбнулась Роберту, юнцу пятнадцати лет с лицом, покрытым возрастной сыпью — зато одет его графская светлость был по последней моде, щеголяя плотно облегающими шоссами , надетыми поверх короткими штанами, напоминающими полосатые луковицы и расшитым золотом гульфиком, который никак не скрывал короткополый кафтанчик с пышными рукавами. Самое оно в северных широтах… Эрика приблизилась к отцу, замерла в поклоне, кинув мимолётный взгляд на брата. Тот с такой же улыбкой смотрел на свою суженую, холодно и отстраненно опускавшую ресницы. И когда отцы соединяли их руки, пожалуй, только Роберт лучился искренним счастьем, успев влюбиться в свою невесту. Мальчишка…       Потом начались танцы, любезности на ушко в благопристойном кружении, вино и дозволение взять за руку. Гости уже изрядно захмелели, потребовали песен, и вот тут-то пришло раздолье менестрелю. Баллады сменялись разухабистыми фривольными песенками.              Милашки Петти нет краше на свете,       Милая Петти сладка, как мед!       Гостя ночного в саду приметит —       Звонкой монетой за ласки возьмет.       Только не дам я Петти монеты:       Губы красны, словно свежая кровь.       Буду ее целовать до рассвета,       Чтобы наутро не встретиться вновь.       Лютни, цимбалы, пенье волынки —       Пляшет красотка, что пятки горят,       Век буду помнить сиянье улыбки,       Вечно юна — так о ней говорят.       Сочные груди колышутся в танце,       В райские кущи манит язычок,       Только вот Петти любит кусаться.       А если узнаешь — навеки молчок!              Дамы опускали глаза, делая вид, что не слышат, мужчины подпевали, хлопая в такт.       А под конец чей-то заикающийся от выпитого голос крикнул:       — О Братьях давай! О Лучезарном Принце!       Уж сколько раз слышали, а все равно просили.       Менестрель глотнул пива, тронул струны лютни, заставив их зловеще застонать, и заговорил слегка нараспев:       — Это случилось во времена, когда демоны еще бродили по земле. Еще сияли над Носготом отвага и доблесть рыцарей Ордена Сэрафан. И не было иной защиты у людей против тьмы и зла. И был среди прочих рыцарей герой, известный своими победами над коварным врагом, чей клинок не знал пощады. Светел был его взор, не ведало сердце сомнений, не дрожала рука, нанося смертельный удар коварному врагу. По всем краям гремело его имя — Разиель Тренно, Принц Лучезарный! Были с ним пять побратимов его, пять соратников, не менее славных — Думах Стир, мастер любого оружия, какое только существует в мире подзвездном. Турел Таннар, Турел Железное Копье, чья сила и храбрость равнялись тигриным, и не было равных ему в искусстве ведения войск. Зефон Иристин, красавец, любимец мужчин и женщин, что славен не только умом и оружием был, но и силой мужскою… — на этом месте зал не удержался от одобрительных смешков, а Каин фыркнул. — Мелкайя Фархад, искуснейший маг, сын воина с юга и северной девы. И пятый, Рахаб Даханни, чей голос нежнее свирели звучал на пирах, кто грезил искусством не менее жара сраженья… — менестрель постепенно входил во вкус, все больше вдохновляясь своим же рассказом. — И не было тем побратимам препон в их победных боях!       Чем кончится история, знали все. Но одобрительно слушали, предвкушая развязку.       — Многочисленны были подвиги Братьев по оружию, славны победы. Но та из них величайшей зовется, в которой Сердце Тьмы обретено было людьми и сокрыто, дабы более никогда род людской не тревожили демоны ночи!       И случилось то под славным городом Уштенхаймом зимою лютой, когда деревья трещали от мороза. Призвали люди рыцарей на помощь, дабы те избавили их от великого зла, жившего в башне и творившего черное, кровавое колдовство. Многие пытались до них, но все с позором бежали прочь, гонимые великим ужасом, что насылало на них Древнее Зло. Явились Братья к Магистру Ордена, испросили благословения на дело праведное. Не отказал им Старец Направляющий Время, дал посох свой и напутствие чарам не поддаваться.       Долго добирались они. Не давало им Зло подойти к себе. То бурю нашлет такую, что вековые деревья с корнем выворачивает, то тварей лесных жутких, то мороки лукавые. Но одолели Братья все преграды, справились со всеми напастями и добрались до убежища Зла, где на вершине самой высокой башни таился демон поднебесный, не ждущий расправы. Страшны были стены той башни снаружи и изнутри, кровью запятнаны, и в чашах, и в фонтанах плескалась кровь, и даже бассейн для омовения полон был кровью невинных!       «Это ж сколько народу надо было укокошить для такой кровищи, да еще постоянно свежей… Вот же остолоп, врет и не краснеет!»       Струны захлебывались трагизмом.       — Вызвали Братья чудище на бой до смерти, на честный поединок! И скрестил Разиель свой светлый клинок с клинком кровавым, и сталь звенела о сталь, но нет чести у порождения Тьмы! Уловками хитрыми да магией скверной одерживал верх мерзкий Янос Одрон. И понял рыцарь — смерть его пришла! И воззвали тогда Братья к последней надежде своей, к посоху, Старцем данному!       Живописания сражения Каин даже не слушал, занятый ужином. Этих подробностей всегда было валом, и все до одной были полнейшим бредом. Благодарные слушатели под выпивку съедят, не подавятся. Ни одно слово не звучало правдой. И при этом всё всегда заканчивалось одним и тем же.       — Пал на колени обессиленный сиянием посоха враг! И ударил Разиель ему прямо в грудь, и вырвал нечестивое Сердце Тьмы. Трепетало оно в руке, все еще живое, источая черную кровь. И не решились рыцари раздавить его или скормить псам — отвезли в Цитадель, дабы преподнести в дар своему главе. Забрали они и меч кровавый. Но настигло героев зло…       «Да, жизнь вообще несправедливая штука… Она, говорят, заканчивается».       — Демон явился в сердце Ордена, дух мести с ликом чернее ночи… Каждого из героев находил он, каждый находил свою гибель в его взгляде, каждый падал от меча кровавого. И был последним Разиель. И бились они день и ночь, не зная усталости, и никто не смел вмешаться в тот бой, ибо грохотали молнии, и сам мир сотрясался в схватке Света и Тьмы! Но пал воин, ибо был всего лишь человеком, и силы его закончились. И исчез демон, как не было — проклятье Меча и Сердца забрало тех, кто спас людей от зла и уснуло навеки.       «…Ты еще загни про скорбь по героям!»       — С величайшими почестями погребли их в часовне под Цитаделью, и по сей день чтят люди память тех, кто одолел великую Тьму!       Менестрель умолк и надолго присосался к кружке с пивом. Народ за столами одобрительно шумел, кидал ему мелкие монетки, требовал еще… Дело было далеко за полночь, уж и первые петухи орали. Каин покинул пир, отговорившись многими делами с утра. Тянуть со свадьбой никто не собирался, подготовки много.       Но кто ж тогда знал, что через две недели нападение стаи волколаков прервет эти планы и сделает Каина единственным графом де Крейдемар?..