Мой Лорд Каин. Том 1. Кровь и Серебро

      Мой путь лежал все дальше на север. Я проезжал небольшие городки и деревни, замки местных Лордов и фермы. Нигде мне не встречались знамена с королевским золотым львом, и я даже задумывался, а есть ли еще тот король. Каждый был сам за себя, каждый выживал как мог — и я в том числе.       Я прислушивался в надежде найти сородичей, но тщетно, в этих краях иных вампиров кроме меня не было. Ну или они прятались слишком хорошо. А вот охотничьи отряды, без «работы» превратившиеся в простых мародеров и отморозков, попадались частенько. Я охотился на них почти безнаказанно, оказывая немалую услугу торговцам и путникам. Сворачивал по дороге к некрополям и прочим руинам в поисках чего-то поинтереснее старых костей, но увы — ни артефактов, ни книг, куда больше интересовавших меня, не попадалось. Я все так же довольствовался короткими наймами, разбавлявшими скуку дороги, и откуда-то знал, что мне некуда спешить, что дома меня никто не ждет и не будет ждать — просто некому. Переживать, убиваться? Какой в этом смысл? К чему сожалеть о старой жизни, которая точно так же, как и отцова, закончилась бы в пасти волколака лет через десять. Впереди ждало что-то заманчиво-новое, и я был этому рад.       — Расскажи, что там, за пределами мира? — спросил я как-то в пустоту, подъезжая к городку под названием Нактольм. Я предполагал заглянуть туда за провиантом для коня и быстро покинуть это место.       — Другие миры и реальности, — тут же отозвалась Намирэ. — Их множество, и они разные. Какие-то похожи на твой, какие-то нет, а какие-то вообще ни на что не похожи.       — И везде люди?       — Далеко нет. Хотя, старшие говорят, что за последние пару миллиардов лет их действительно стало слишком много. Быстро размножаются и расселяются, их перевозят из мира в мир, из реальности в реальность, как основу для новых видов или просто по привычке, а иные «демиурги» вовсе не знают никаких других разумных видов, потому что сами остаются людьми.       — Вроде тех, кто придумал меня?       — Ну в целом… да. В любой истории, придуманной человеком, всегда есть люди. Другие виды в меньшинстве и часто выступают либо злом, либо жертвами, либо чем-то непонятным.       — Это попахивает самомнением, — фыркнул я.       — Люди часто не знают о существовании других видов и считают их выдумкой, — до меня долетел укоризненный вздох.       — Разве это не скучно?       — Пожалуй, да. Порой сама природа куда более затейлива, чем некоторые… создатели.       — А ты?       — А я стажёр. Ученица своих старших, и этот мир как нельзя лучше подходит для практики.       И снова слова прикрывали собой туманные непонятные дали иной жизни. Интересно, что сказали бы маги, узнай они, что в них… играют, на них тренируются и оттачивают неведомые навыки? Или, что я собираюсь присоединиться к этой игре, как только узнаю достаточно о ее правилах?       Мортаниус был бы счастлив, я полагаю.       — Сказать начистоту, твой мир не уникален и даже беден — тем, кто рассказывал историю, неинтересны были его условия, его животные и растения. Им нужна была декорация, как в дешёвом бродячем театре, где плохо загримированные актеры не могут справиться без суфлера в кое-как написанной пьесе… Вру, сама пьеса была хороша… Но мир живой тем и отличается — декораций ему мало.       — Для этого ты и нужна?       — Да. Я не слежу за каждым чихом каждого крестьянина, но моя воля придает миру плотность и прочность. Хотя, его ткань всё ещё пестрит провалами и ограничена картой, на которой должны разворачиваться события.       Стало тоскливо. До зубовного скрежета. Я заставил себя разжать пальцы стиснувшие поводья.       Мне казалось, зыбкая тень неторопливо плывет рядом с лошадью, сцепив пальцы на животе. Солнце садилось в туман, вокруг лежал край мелких речек, проток и озер — еще не болото, но воды слишком много. Порыжевшая, словно покрывшаяся ржавчиной трава на пригорках, облетевшие деревья и кусты, голые поля; урожай уже снят. То и дело осеннюю тишь разбивают протяжные крики перелетных птиц да вой волков, готовых сбиваться в стаи. В деревнях — пора свадеб.       — Покажи их? Другие миры, — попросил я.       И в мой разум тотчас полились образы. Яркие, запоминающиеся, отравляющие душу тоской по несбыточному. Невероятные города из стекла и стали со множеством «людей» и «машин» на улицах, полных света и настолько широких, что разойтись на них могла бы, наверное, целая сотня. Бескрайняя зелень равнин и лесов, полных чуждой, странной, но такой сильной жизни. Древние твердыни размером с целый носготский удел, дворцовые залы, равных которым, я был уверен, не знали здесь, в нашей дыре. Я видел черную пустоту с тысячами ярких колючих звезд и зелено-голубой шар в белых пятнах облаков — мой мир такой, каким он должен был бы стать. Я осознал безграничность пустоты и крохотность шара в сравнении с этим и с бесчисленным множеством иных шаров — планет. Где-то внутри поднималась бессильная злость, подстегнутая пониманием, что все это — там, за пределами скудного «здесь и сейчас», в котором я заперт до тех пор, пока не отыграет чужая блажь. Океан возможностей и тысячи тысяч путей закрыты для меня.       Ненавижу.       — Но у тебя есть бессмертие и сотни возможностей сделать так, чтобы этот мир тоже развился, — прозвучал вкрадчивый голос. — Если ты этого захочешь. — Тень коротко взглянула на меня, сверкнув зеленью глаз. Почудилось, или губы ее тронула едва заметная улыбка?       Хочу ли я. Не знаю… Тогда — не знал. Носгот начинал казаться клеткой.       А она продолжала:       — Мир гораздо больше, чем один гористый материк. За океаном есть и другие земли, и никто не знает, что они таят. Даже я. Надо лишь захотеть увидеть.       Выбраться Наверх самому? Что ж. Вероятно, стоит попробовать, раз уж у меня есть на это время. Если бы его не было, Намирэ дала бы знать. Но для начала все же придется отыгрывать свою роль, как бы ни хотелось обратного…       Пока — придется.       Запах крови и рыбы усиливался. Нактольм близко.       Это была крупная многолюдная деревня, оседлавшая пару мелких озер с протоками и промышлявшая рыбой, заготовкой камыша и местных раков, плодившихся в неимоверном количестве. Местные умели готовить мясо и рыбу так, что еда превращалась в деликатес, хватало и им самим, и на десятину местному барону. Проезжая здесь летом, я местную кухню оценил. Но постоянно жить на рыбе, изредка балуясь курятиной? Увольте…       Чтобы не искушать себя аппетитными людьми и не устраивать лишнего шума, я перед тем, как пересечь старый деревянный мост, вынужденно поохотился… нет, не на рыбу, улетел в ближайший лес. Пировать буду среди других. А впрочем… посмотрим.       К слову, коня с тех пор, как мы выблались из Зигсторкла, ни один зверь не пытался тронуть. Видать, от Блаурика теперь тоже пахло нежитью.       Наблюдая за суетой местного люда, я понимал: эти к звездам не захотят. Им лишь бы живность в речках не переводилась да брага в местной харчевне, а барон, вассал, графа Стейнченкроу, подати в три шкуры не драл. Замок его — донжон, окруженный стеной с тремя башнями — пузато сидел на холме неподалеку. По другую сторону того холма лежало уже убранное ячменное поле и золотились соломенные крыши еще одной деревеньки домов из десяти. Но к замку я даже приближаться не стал.       Не думаю, что барон будет рад меня видеть, если в лицо признает.       Охранные знаки на меня не отозвались, выветрились, наверное. Я без опаски заглянул к тутошнему кормильцу приезжих, для вида посидел над кружкой пива — недурного, кстати! — послушал сплетни и уже собрался было уйти своей дорогой, расплатившись за зерно для коня, как хозяин меня остановил.       — Не ходили бы вы северной дорогой, добрый господин, — его предостерегающий и одновременно заискивающий шепот заставил меня насторожиться.       — А что не так с северной дорогой?       Хозяин впился в меня маленькими серыми глазками, заплывшими жиром, и доверительно прошептал:       — Там, говорят, народ пропадает. Нехорошей смертью люди мрут.       — И откуда же это известно? — я сделал вид, что меня не слишком интересуют подробности. И так понятно, к чему он клонит и за каким демоном заговорил об этом с чужаком. Свои разбираться не полезут, кишка тонка, а хрена с горы с наемничьей рожей подрядить — самое то.       — Так же ж племянник золовки моей сестры, которая в соседнем Штунфхамре живет, аккурат два года назад переехала, как в третий раз замуж вышла за тамошнего сапожника, вот он все своими глазами сам и видел! Они, значится, поехали к мельнику договариваться, ну там, сами знаете… Так вот, в пути по непогоде задержались и на ночь остановились возле Косухина холма. Тож не верили в россказни про то, что в распадке по ночам кто-то воет и вопит дурным голосом, а оно вона как обернулось… Напали на них ночью страхолюдины безглазые с рогами и утащили. Малому по голове так досталось, что его, видать, за мертвого приняли, трогать не стали. Ну, он очухался — а подвода в хлам, лошади мертвые валяются, по следам-то пошел, посмотреть, куда отца с матерью дели, а вернулся седой весь… Сказывал, пещеру нашел, а там такое!.. Там и руку старого Бэрда нашли, он месяц назад сгинул.       Трактирщик продолжал болтать о родне и что-то там о пропавших без вести, я слушал вполуха и раздумывал. Не столько о том, соваться в этот рассадник нечисти или нет, сколько о цене. Приучать людей к собственным бесплатным подвигам я не собирался, даже если эти подвиги сулят пищу или ценные сведения. Ехать мне все равно в ту сторону, как ни крути, но почему бы не получить причитающуюся выгоду? И между прочим, еще летом тут таких сплетен не водилось.       — Что, неужели вампиры? — подначил его я.       — Судьба сохрани, нет, что вы! Вампиры подобного даже с голодухи не творят! Там что-то пострашнее резвится… Не ходите, говорю вам!       — А барон ваш чего? — задал я резонный вопрос.       — А что барон… — отмахнулся трактирщик. — У него людей мало. К графу обращался, да тот отказал, велел самому разбираться.       — Занятный поворот… А если я рискну?       Я позволил себе показать в улыбке кончики верхних клыков. Ненадолго, на долю мгновения, но этого хватило.       — Платить чем будешь?       Теперь задумался уже трактирщик. Он не испугался, не шарахнулся и не поднял панику, стоит отдать ему должное. Взгляд сделался взглядом торгаша, и это было даже удобно.       — Так вы беретесь?       Немногочисленные завсегдатаи навострили уши, стоило зайти речи об условиях. Разговоры за столами стихли, но народ продолжал усиленно делать вид что занят своими делами. Эк их припекло-то. Видать, смертей по округе и впрямь многовато…       — Риск есть, и я хочу быть уверен, что этот риск окажется мне хотя бы выгоден. Ты же понимаешь, — добавил я куда тише и только для ушей трактирщика, — мне все равно, кого сожрать и обедать я предпочту с комфортом.       Хозяин кивнул и ненадолго задумался, что-то подсчитывая в уме.       — Десять серебряных марок, — наконец выдал он.       — Двадцать пять. — «Иначе кто-нибудь станет обедом».       — Двадцать.       Я улыбнулся шире и постучал когтем по прилавку. Народ, разумеется, моего оскала не видел.       — Двадцать две.       Мужик поморщился и вздохнул, но торговаться бросил, и тон его окончательно сделался деловитым.       — По рукам. Но оплата за доказательства.       — Да не вопрос, будет тебе башка, обыкаешься. Пригляди за лошадью.       — Когда ждать?       — Если через три дня не вернусь, продашь коня вашему лорду.       Похоже, такой залог его вполне устраивал, судя по довольно расплывшейся роже. Был бы я человеком, он наверняка счел бы меня простофилей — молодой рыцарский конь с полной упряжью стоит куда дороже двадцати двух марок, и платят за коней золотом. И если я там сдохну, предприимчивый трактирщик в накладе никак не останется. Если, конечно, барон его не повесит за мнимое воровство.       Но я вернусь наверняка завтра к полудню.       

***

Рой кружил над распадком и Косухиным холмом, шелестя сотнями кожистых крыльев и пронзительно крича. Писк был почти неслышим человеческому уху. Зато я видел, слышал и ощущал всю холмистую долину под собой. Сотни маленьких «я», в то же время осознаваемых, как единое целое, ловили каждый подозрительный шорох и каждое движение. Я сам себе казался прозрачным, и ветер продувал меня насквозь. Забавное ощущение, надо заметить. Полет пьянил и радовал скоростью, всевиденье… оно заставляло ещё больше наслаждаться происходящим. Каждая тварь в округе была мне известна. И притягивали мышиный взор в распадке под землёй густое кровавое облако и шлейф страданий. Наткнулся я и на ту самую подводу — один лошадиный костяк, обглоданный начисто, распоротые и разворошенные мешки с зерном, обломки дерева. Запах крови уже подвыветрился, земля истоптана грызунами и мелкими падальщиками. Остатки следов, как будто кого-то волокли за ноги, ещё сохранились.       Но я не спешил опрометчиво кидаться в бой. Ночь едва началась, времени в достатке. Я прислушивался и думал.       Спасать там, скорее всего, уже некого. Если и есть живые, то проще их убить — судя по отголоскам крепчающего безумия, в лучшем случае от людей останутся гадящие под себя овощи. В большей степени меня интересовали не пленники, а их мучители. Чувствовалось внизу под землей что-то огромное, агрессивное, живущее инстинктами и жаждой убийства. Три твари.       И я совершенно не представляю, что с ними делать. Разве что спросить у некроманта, кто это может быть. Но чутье подсказывало, что Мортаниус, скорее всего, и сам не знает. Или если знает, то наврет. За него наврут, точнее. В любом случае, связываться с одержимым — себе дороже. Мне оставалось только одно: сунуться поближе.       И рой спустился к подножию холма, в распадок, вынюхивая лаз, протек между деревьями. По общему сознанию вдруг ударило странным нежеланием задерживаться в этом месте, стойким отвращением и мыслями о том, что вся затея абсолютно бесполезна и здесь ничего нет и быть не может. Но кровавое чутье утверждало обратное, и рой вился, все ближе подбираясь, туда, откуда буквально вопило отрицание. Рой влекла пища.       «Вот гады, — подумал я. — За мороками прячутся!»       Завеса слетела с коротким мерцанием, стоило первому десятку зверьков удариться в нее. Кровью и распотрошенными внутренностями разило уже наповал, слышались крики, стоны, рычание. Я увидел укреплённый камнями вход в подземелье, явно вырытый довольно давно. Оттуда отчётливо тянуло опасностью.       Я собрался. В прямом смысле усилием воли собрал себя воедино недалеко от входа в катакомбы. Никак до конца не могу понять, почему получается этот фокус и почему разделение себя на множество не сносит мне мозги. Что, впрочем, не мешало и не мешает мне пользоваться этим приемом до сих пор. Обретение цельности и плотности изменило восприятие, сделав его не таким широким и всеобъемлющим. Я замер возле ствола старого дерева и прислушался — почуяли меня или нет? Если логика мне не изменяет, тот, кто накладывал отводящее заклятье, должен услышать, что его затронул кто-то чужой. Драться там, внутри, мне не улыбалось вовсе — на чужой территории, напичканной хрен его знает какими ловушками… Нет. Я надеялся, что кто-нибудь оттуда всё-таки вылезет посмотреть на нарушителя границы. А я полюбуюсь на рукодельников.       Ждать пришлось недолго. Сначала внутри насторожились палачи, пока продолжали орать их жертвы; немаленький слой земли и камня моему слуху помехой не был, и звуки хоть и приглушённо, но все же доносились. Видимо, им потребовалось время на разговор и какое-то решение, потому что медленные гулкие и тяжёлые шаги, перемежавшиеся натужным дыханием, я услышал не сразу.       Двигался не человек.       И у меня оставалось время, чтобы скинуть мешающий плащ и достать меч из-за плеча. Правда, я почему-то сомневался, что он поможет.       Тварь приближалась. Спокойствие сменилось азартом охоты, между пальцев свободной руки сама собой заиграла маленькая молния — я предвкушал, как когти с влажным хрустом разорвут чью-то плоть, и мне в лицо хлынет горячо дымящаяся кровь. Но существо, показавшееся из прохода на свет проглянувшей из-за неплотных туч луны, в первый миг заставило меня оторопело моргнуть.       Оно напоминало раскормленного быка, решившего ни с того ни с сего подняться на задние ноги и прикинуться человеком. Несуразно раздутая туша с торчащими кое где шипами покачивалась из стороны в сторону, уродливая башка клонилась вперед под весом рогов. Тварь водила мордой и принюхивалась.       — Гик! — Зверюга топнула копытом, не понимая, почему не чует привычных запахов. — Гик! Ха-аш’ак’Гик!       Та-ак… мне следовало догадаться, что за пропажами могут стоять жрецы культа. Но если у них еще и подобные твари имеются в распоряжении…       Думать было некогда. Оно меня учуяло и… нет, не испугалось. Взревело что-то нечленораздельное и поперло напролом. Смешно, но оно оказалось довольно тупым. Я скользил между деревьев, приманивая и раздражая его вспышками светляков, заставлял кружить и цепляться рогами за стволы. Времени у меня было не так много, ровно до того момента, пока остальные устанут ждать. Попытаться зарубить зверюгу? Глупо. Слишком крупная. Попробовать пустить ей кровь и ухватиться за поток?       Я прыгнул сбоку, вильнул, заставив тварь впилиться кончиком рога в ствол. Скользящий удар меча пришелся по плечу и, к моему удивлению, все же немного пропорол толстую шкуру, под оглушительный рев брызнула кровь. Я поймал черные капли и мгновенно превратил их в нечто острое настолько, насколько хватало моего желания убивать. Тварь еще дергалась в попытках высвободить рог из ловушки, а бритвенно-тонкое лезвие ее же собственной крови уже подрезало подколенные сухожилия. В первый момент, рухнув на колени, тварь не поняла даже собственной боли. Лишь когда мое оружие впилось в уязвимый бок, добираясь до внутренностей, раздался новый рев.       Через минуту все было кончено. Туша валялась разделанной, а за мной тянулся влажно блестящий шлейф еще горячей крови. Капли и лезвия кружились в морозном ночном воздухе, все еще дымясь. Я не спешил отпускать их. Прислушался — пока тихо, тревоги еще нет. Но у них там что-то под угрозой срыва, и скоро перехлестнет раздражение. Медлить нельзя, иначе потеряю преимущество неожиданности. Остается одно — идти туда.       Я поймал на кончик когтя каплю крови и слизнул ее, открываясь тем образам, что она в себе несла. Нужно было немного: всего лишь увидеть внутренность подземелья, расположение ходов, если они есть. Но я получил даже больше, чем хотел. Меня накрыло тупой злобой и кровожадностью, причем не от голода, всего лишь от желания рвать плоть, просто потому что это дозволено хозяевами, которым существо было предано абсолютно. Не как фанатик или последователь, скорее, как животное — вообще не рассуждая. Я видел, как оно рвет на части еще живых жертв, выдирая и со смачным чавканьем сжирая куски плоти, иногда вместе с одеждой. Кровь заливала плотно утоптанный земляной пол, попадала в каменную чашу в центре пещеры. Неверный свет факелов падал на перекошенные ужасом и безумием лица скованных кандалами пленников, на полуобглоданные трупы по углам и кости, сваленные в кучу, на здоровенный рогатый череп, скалившийся на шесте над чашей. Иногда пара жрецов в белом, с лицами, скрытыми золотыми масками, тоже перемазанными алым, самолично перерезала пленникам глотки, и поток крови хлестал в чашу, которая все никак не наполнялась… Бездонная она, что ли?       Я понимал, почему поседел вернувшийся отсюда мальчишка. Было с чего. Сколько народу они так перерезали? Для чего? Что это за божество требует такого количества крови? Кровь — это жизнь. И догадка вертелась на краю сознания, но времени додумать ее не оставалось. Я встряхнулся, избавляясь от видений, и шагнул в проход, выстроенный явно не человеческими руками.       Я хищник. Я охочусь ради пропитания. Люди для меня всего лишь удобная дичь, и кровь меня не пугает. Но такое… бессмысленное расточительство и жестокость выходили за границы моего понимания.       Скользя по длинному тоннелю, полого идущему вниз, я благодарил свою не-жизнь за возможность не дышать. Воняло звериным духом, кровью, вывороченными кишками и их содержимым. Сквозь стоны и скулеж пленников доносились приглушенные голоса жрецов.       — Что-то Гик задерживается, — сказал один негромко.       — Жрет, наверное, — отозвался второй.       — У него приказ, — настаивал первый. — Он притащил бы тело сюда. Там что-то не так. Да и Грак вон беспокоится.       — Если провороним ритуал, нам же будет хуже, так что не отвлекайся. По слухам, вампирятина опять головы поднимает, — на это второй собеседник насмешливо фыркнул.       — Слабоумные поделки последователей выжившего из ума древнего старца! Долго они не живут и угрозы хозяевам не представляют.       Я не стал выходить из теней и показываться на глаза двум самоуверенным мразям, собиравшимся перерезать горло очередной жертве. Тонко заострившийся жгут крови выхлестнул им навстречу, изгибаясь и пробивая горло сразу обоим. Завизжала на одной ноте женщина, которую они держали над чашей, встрепенулись и запыхтели две принюхивавшихся твари. Но хоровод кровавых лезвий быстро оборвал все лишние звуки — мне не хотелось возиться долго. Крови вокруг с избытком, и убить все, что шевелится, труда не составило.       Несчастных жертв я не жалел. Вряд ли они смогли бы нормально жить после такого. Безумием от них пахло совершенно отчетливо, а клубившиеся вокруг образы были насквозь пропитаны какой-то жуткой дичью, настойчиво стучавшейся мне в сознание. Здесь были замучены десятки людей, часто — детей. То, что так настойчиво требовало постоянных жертв, почему-то считало малолеток самыми вкусными.       Я прошелся по пещере, откровенно брезгуя ворошить мертвые тела и кости, тем более, что свежей крови уже успел наглотаться. Долго разглядывал клыкасто-рогатый череп, но это была всего лишь кость, башка одной из тех тварей. А вот на окантовке чаши я нашел странные руны, какие-то слишком уж чуждые, отталкивающе-искаженных очертаний. Они чернели, словно были не выточены, а выжжены в камне, и, само собой, я не мог их перевести. Но мог запомнить — перерождение сделало мою память куда более цепкой к деталям. Мне казалось, что эти символы могут быть важны, и я заучивал их до последней черточки. И думал. И выводы, которые напрашивались, заставляли меня невольно щерить клыки.       Культ Хаш’ак’Гика набирал силу последние сорок лет. Жрецы расползались как тараканы по всему Носготу, а может, и за его пределами. Как их отрава проникала в умы людей, какими способами — не знаю. За их обещаниями не стояло ничего, даже власти и богатства, но люди поддавались. Я видел, как поддавались мои собственные вассалы и радовался, когда чума начала косить адептов точно так же, как и всех прочих смертных. До нашей глуши докатывались лишь смутные слухи об их влиянии, от которых отец отмахивался, мол, люди соврут — недорого возьмут. Да и вели себя они поначалу тихо. Резали на алтарях петухов, предупреждали о волколаках и прочей нечисти, старались быть… удобными. До тех пор, пока графский титул не перешел ко мне. Тогда на алтарь лег первый человек, и началась тихая война. Они запрещали сжигать тела мертвых, что у нас, во избежание появления нежити, делалось испокон веков. И я подозревал, что обвинения в вампиризме посыпались на меня не случайно. Еще немного — и покойники начали бы вставать, а там совсем недалеко до штурма замка чернью…       Суки белорясные.       А ведь дальше — больше. Авернус с его Кафедральным Собором. Одержимый Мортаниус на посту главного ритуалиста, реки крови и ощущение чужого пристального взгляда в храмовых подвалах, попытки залить кровью весь Носгот. Для чего?       «Жертвы богу кормят бога».       А кто играет роль этого бога? И что произошло сорок лет назад, когда культ внезапно объявился?       Ответ напрашивался только один — смерть моей предшественницы и последовавшая за этим порча Колонн. И все это — банальная подготовка к вторжению. Одержимость Хранителей вовсе не безумием, как считается, а заточёнными за гранью демонами. Обильные жертвы, дарящие им силу. Слабые, легко поддающиеся влиянию люди. Непонятно только, что им сделала «вампирятина». Очень занятная, надо заметить, оговорочка. И я бы очень хотел найти собратьев, дабы поинтересоваться их мнением.       Занятый этими мыслями, я отрубил две головы — одну рогатую и одну в золотой маске — и выволок их наружу. С шеи женщины в качестве дополнительного доказательства сорвал круглый латунный медальон на тонкой цепочке. Вдохнув свежий ночной воздух, щедро сдобренный металлической ноткой и немного постояв, я поднялся в воздух роем, прихватив с собой трофеи десятками маленьких лапок.       Полагаю, трактирщик будет рад.