Мой Лорд Каин. Том 1. Кровь и Серебро

             Кровь — это жизнь. Чистейшее её проявление. Неважно, в чьих жилах она течёт и из чего состоит. Это — концентрированная мощь живого. Именно поэтому она так притягивает вампиров, именно поэтому на неё так падка низшая нежить. Кровь дарит жизнь тем, кто её лишён. Кровь — это искры тепла в вечном холоде смерти.       Во владениях Вррадора на крови стоял каждый камень. И внешняя роскошь не могла обмануть чутьё.       Я смотрел на помпезный полукруглый фасад с непривычно высокими и широкими застеклёнными окнами, на два просторных крыла, образующих собою внутренний двор, мощёный брусчаткой, на статуи пернатых по обе стороны открытой колоннады, и всей шкурой чувствовал, сколько её здесь пролито. Притом… зря. Драгоценную влагу выпускали из человеческих жил не нужды ради, но удовольствия для. Страх и боль десятков и сотен жертв, крепко перемешанные с сытым довольством играющейся стаи, казалось, обтекали меня со всех сторон. Я словно стоял по колено в вязкой жиже, и по спине волнами пробегали мурашки. Запахи, копившиеся столетиями, будоражили, пробуждали голод, но инстинкты предостерегали — опасно пересекать границу чужого логова. Вожак этой стаи может пожелать убить незваного гостя.       Но стелиться перед ним, чтобы заслужить благосклонность просто потому, что он больше столетий нажил?       Вот ещё.       Особняк клубился тёмным облаком застарелых эмоций, щедро приправленных ненавистью, такой же настоявшейся и густой. Статуи по обе стороны от входа, изображавшие крылатых мужчин в лавровых венках и древних одеждах, недружелюбно смотрели пустыми глазами, и казалось, что они вот-вот прыгнут. Тем более что мечи в их руках торчали отнюдь не каменные. Здоровенные такие дрыны… кого угодно просто пополам перешибут.       — Впечатляет, да? — спросил Магнус.       — Очень, — честно ответил я.       И ведь впечатляло. Размахом скопившейся в одном месте злобы.       «Каин?»       Тёплым свежим ветерком пришло знакомое внимание, разгоняя затхлость. Я был рад его ощутить и не стал скрывать этого от чутко настороженного ментального слуха. Напоминание о другой, обычной жизни пришлось как нельзя кстати.       «Ты здесь», — я с удивлением наблюдал, как к нам приближаются два волколака в вычурных серебряных ошейниках, ничем не выдавая, что занят быстрым мысленным разговором.       «Проявляться не буду, не хочу быть замеченной, но мне интересно, что это за место».       Сквозь поддержку прорывались напряжённость, будто она ждала подвоха, и страх, зажатый в тиски выдержки.       «Что-то не так?»       «Пока всё так. Но нам стоит поговорить, когда ты покинешь поместье».       Её мысленный тон был сух и говорил больше, чем если бы она металась туда-сюда у меня перед глазами. Волколаки меж тем приблизились и втянули носами воздух, принюхиваясь. Один из них фыркнул, второй ощерился, оба припали на все четыре и умчались куда-то вглубь поместья.       — Псы? Здесь? — вздёрнул бровь я, неприятно удивлённый присутствием тварей. Мы этих выблядков волков и оборотней резали при любой возможности. Разума у них нет, одна охота на уме, житья никому не давали.       — Они удобны, как дневная стража, — пожал плечами сородич. — Разведка, которую не жалко, в случае чего. Ошейники не дают им сходить с ума от фаз луны и держат под контролем.       Подскочили мальчишки-грумы, увели лошадей. Я проводил их взглядом. Люди.       «Здесь наверняка полно прислуги, — отозвалась на это Намирэ. — Кто-то же обшивает и обстирывает эту орду аристократов. По крайней мере, убирает за ними…»       «…Сами пребывая в постоянном страхе быть съеденными».       Аристократы? Ну-ну. Отчего-то я сомневался, что здесь хоть кто-то был урождённым дворянином. А вот вседозволенность… Но пока я не увижу хоть кого-то ещё, судить рано. Сам Магнус держится с достоинством воина и многое недоговаривает о собственном отношении к здешним порядкам.       — Позволь вопрос, — сказал он, пока мы шли к высоким, двустворчатым и тоже застеклённым дверям. Как-то это место явно не для обороны строилось…       — Ну?       — Насколько хорошо ты умеешь защищать свой разум?       Я насторожился, вопросительно взглянув на него. Встревоженность моей леди, ощущавшаяся отголоском, лишь ещё больше поубавила желание откровенничать, даже если это тот самый Магнус, о котором она говорила, советуя заручиться его поддержкой.       — Мне доводилось противостоять… хильден.       Полыхнуло ярким изумлением, отразившимся на лице.       — Так это правда? Слухи не врут о порче Колонн?!       Пришла моя очередь пожимать плечами.       — Я своими глазами видел, как крошится их камень.       А между тем приходилось очень быстро обдумывать, как себя повести, а главное — кем предстать даже не перед Мастером этого Клана, а перед его птенцами. Сказанное очень быстро станет сплетней, которая начнёт обрастать подробностями, превращая меня из никому не известного недоучки в невесть что и создавая репутацию. А вот какую репутацию — это уже вопрос. Желательно, чтобы враг или возможный соперник меня недооценивал.       — Хочешь сказать, попытаются влезть мне в голову?       — Некоторые — непременно.       — Их ждёт, как минимум, сюрприз.       — Не стоит недооценивать сородичей, — он толкнул одну из створок входной двери, и мы оказались в холле особняка.       Признаюсь, я был поражён в тот раз. И не роскошью, нет! Самим домом, его простором, освещением, обустройством и… презрением к необходимости обороняться. Словно защищать обитателей должны были не толстые стены и надёжные укрепления, а нечто иное, куда более опасное. Люди никогда не обустраивались с таким изяществом, по крайней мере, те, которых видел я. Мы словно пересекли границу другой эпохи.       Просторный овальный зал, украшенный всё теми же статуями, обхватывали два рукава лестниц с коваными перилами, наборный паркетный пол покрывал алый ковёр, в котором тонули шаги, стены покрывали тончайшие барельефы и бледная роспись. Над головой висела люстра, с которой не капал свечной воск — потому что на ней не было свечей. Их заменяло нечто, горевшее ровно и ярко среди хрустальных подвесок.       «Всегда было интересно, на какие деньги всё это строилось и содержалось», — всплыла Намирэ, дохнув настороженностью.       «Разве об этом не говорилось?»       «Ну зачем же портить героическое приключение столь приземлёнными подробностями», — язвительно отозвалась она.       «Но всё здесь выглядит… старым, хоть и не изношенным».       «Большинство вампиров стремятся избегать новизны и привержены ностальгии. Думаю, Ворадор не исключение».       — Эй, — тронул меня за плечо Магнус, — очнись! Из какой глухомани ты родом?       — Из Курхагена, — буркнул я.       Неужто меня сочли дремучей деревенщиной? Что ж… отлично. Мне это даже на руку. Я чуял внимание других, но они не показывались, чего-то ждали. Пусть ждут. Кстати, а вот и повод удовлетворить любопытство моей незримой спутницы, да и самому, чего скрывать, интересно.       — Откуда это всё? — я повёл рукой, окидывая взглядом убранство.       — Многие спрашивают, — усмехнулся Магнус, приглашающим жестом зовя за собой вверх по лестнице. — Особняк был выстроен пять столетий назад, после смерти Сира Яноса силами выживших и тех людей, кто сохранял верность, а со временем стало расширяться и само поместье. Но Орден не останавливался, верные гибли, а средства в казне Клана таяли… — он внезапно спохватился, резко замолчал и сухим жестом поманил меня за собой. — Идём, Мастер ждёт.       Занятно, нагоняй получил, что ли?       «Более чем вероятно. Ворадор о прошлом говорить не любит».       Так это, похоже, и есть тот самый единственный выживший ученик Яноса Одрона, о котором гуляет молва! Что ж, тогда стоит попытаться разговорить его самого, пока он ещё жив. Ведь, если верить предупреждениям Намирэ, осталось ему недолго.       Особняк оказался огромен. Мы шли по полутёмным коридорам, освещённым лишь небольшими чашами бра, в которых без дыма и треска горело пламя, дававшее слишком яркий для обычного огня свет, хотя такого, как в холле, больше нигде не попадалось. Лепнина, барельефы, узорная позолота — все без следа копоти. Значит, среди прислуги есть и маги; вряд ли сам хозяин или его выводок озабочены подновлением чар. Картины в тяжёлых рамах изображали где цветущие луга, где сцены охоты, — обычной человеческой охоты с собаками — а где и пернатых леди с бледно-голубой кожей. Надо же, хозяин дома ценит живопись еды… Слуги на пути не попадались, видимо, для них, как и положено, есть скрытые коридоры. А вот мохнатая стража в ошейниках попадалась ещё как. За полуоткрытой дверью одной из гостиных, где слышалось негромкое дамское щебетание, промелькнул покорно сидящий на полу волколак. Меня передёрнуло от резкого запаха псины, перемешанного со свежей кровью. Слух доносил откуда-то издалека стоны и крики жертвы, а в голову все ещё долбились чужие страх и боль. Я раздражённо пытался отстраниться всеми силами. Одно дело — азарт охоты, честно выслеженная и сладко пахнущая жертва, и совсем другое — домашнего поросёнка ножом тыкать потехи ради, чтобы посмотреть, как бегать и орать будет.       Но совет о трапезе я помнил. Тем более что Магнус привёл меня в столовую залу. Распахнув передо мной полукруглую дверь с очередным вемпарийским изображением, сам он остался снаружи, в полутьме коридора. Я переступил порог и…       Увидел то, во что могу превратиться со временем, если… если поддамся инстинктам до конца?       Ещё свежая память о видениях на миг заставила всколыхнуться страх. Я не знал этого «если».       Он стоял по ту сторону широкого и длинного стола, обтянутого зелёным сукном, возле кресла, подозрительно напоминающего трон. Над столом на цепях висел голый мужчина, обморочный, но ещё живой. За руки и за ноги, как свинья на бойне перед тем, как ей перережут горло.       Он был высок и статен. Длинное алое одеяние, расшитое золотой нитью, и белоснежная рубашка с пышными рукавами скрадывали очертания мощной фигуры воина. На шее, удерживая пену кружев по какой-то незнакомой моде, алела брошь с огромным рубином.       На меня с покрытого грубой и неприятно блестящей тёмно-зелёной кожей, искажённого, полузвериного лица взирали жёлтые глаза с вертикальными зрачками. И в глазах этих таились превосходство, скука и обречённость слишком долго живущего существа.       Выделявшиеся на лысом черепе уши придавали ему гротескное сходство с нетопырем.       И у него были трёхпалые кисти зверя, лишённые возможности мелкой работы.       «Так вот каков ты, Ворадор Василиск!»       За его спиной в полукруглом эркере высокого окна внезапно полыхнуло и оглушительно грохнуло. С неба стеной упала вода. Гроза среди зимы?..       — Здесь это бывает, — медленно проговорил хозяин дома. — Подойди и садись, дитя. Оставь оружие.       Голос выдавал в нём старика. Низкий и хриплый, он звучал с ленцой и затаённым высокомерием. Мне оставалось послушаться, не перечить же хозяину с первого слова. Но, пройдя по паркету мимо погашенного беломраморного камина, я опустился на крайний в ряду стул неторопливо и вальяжно, выдвинув его чуть громче, чем следовало и заставив чуткие стоячие уши вздрогнуть.       Папаша мой Лейф был прям, как доска — что на уме, то и на языке, мог и в рожу сгоряча засветить, не размениваясь на этикет. Мать же в меру собственных знаний учила иному, считая, что в жизни пригодится. Язык тела — «бабская наука, недостойная воина» — сейчас, в беседе с хищником куда как старше и опытнее меня, мог сыграть на руку лучше слов. Нет, бесить его сверх меры я не стану. Это попросту опасно для жизни. Но и понять дам достаточно, чтобы меня не сочли ни сиротливым птенчиком, требующим опеки, ни наглецом, претендующим на власть в этой стае. Могут счесть забавным невеждой, но так оно и есть, в какой-то мере. Главное, чтобы не врагом, а уж скучающий взгляд, словно я муха, посмевшая отвлечь от размышлений о вечном, переживу как-нибудь.       Тушу над столом я честно старался считать предметом мебели. Подобная еда вызывала отвращение.       Намирэ затаилась, никак не выражая своё мнение, но явно наблюдала за происходящим.       Ворадор взял один из костяных кубков, стоявших перед ним, полоснул когтем жертве по горлу и тут же подставил кубок под брызнувшую струю, не дав запятнать себе рукав и богатый наруч. Кровь шла толчками, и без того тяжело дышащий человек захрипел и забулькал, но не очнулся от наведённого обморока. Ворадор мягко толкнул подлетевший в воздух кубок мне, подставил второй.       — Нечасто в последние годы я вижу новых сородичей, — заговорил он. — Особенно столь молодых и глупых, как ты. Тем не менее, пей. Пей до дна и предайся своему Дару!       Отказ не принимался ни в какой форме. Я пригубил кровь, но впервые она показалась мне пресной, если не сказать хуже — попросту мерзкой. Не было чистой и честной смерти жертвы, яркого и быстрого всплеска агонии, дающей столь много, бодрящей и питающей. Была тупая обречённость свиньи под ножом мясника. Впрочем, нет… Свинья визжит, когда её режут и тоже боится. Здесь не осталось даже страха.       — Брезгуешь? — поинтересовался Ворадор, с пониманием и каким-то весельем глядя на меня. Я окунул палец в ещё горячую кровь, облачко алых капель закружилось по моей воле над ладонью, впиталось в кожу. Я залпом допил содержимое кубка, получая, всё же, пусть не столь насыщенную, но жизнь, и ответил:       — Предпочитаю дичь домашнему скоту.       — Молодёжь… — протянул старейший и фыркнул. — Можем устроить и охоту, если пожелаешь.       Сам он трапезу явно смаковал. Щелчок когтистых пальцев — и жертва распахнула глаза, забилась, хрипя и булькая, но ни капли крови не проливалось на дорогое сукно. Меня окатило волной липкого животного ужаса человека. Надсадный стук его сердца буквально гремел для чуткого слуха.       — О каком Даре и о какой глупости ты говоришь?       Страх и ужас — одни из самых сильных эмоций. Они порождают такие всплески жизненной силы, каких не даёт ни мимолётная радость, ни кратковременное, призрачное «счастье», ни влюблённость, которую смертные раз за разом путают с любовью, часто не зная и не в состоянии сказать, что это такое. Страх, ужас и боль — вот наша пища, наполняющая кровь Жизнью, ибо страсть — кратковременна и быстро выгорает. Да и мне она недоступна… Против воли я купался в страхе, злясь на себя за голодную неспособность отказаться от дармовой силы, потянутой мною с молчаливого дозволения хозяина тонкой струйкой. Моя выдержка трещала в этих стенах, полных крови и эмоций.       Ворадор улыбался.       — Ты всегда голоден, и это — нормально для твоих лет и твоих задатков, — он был снисходителен, глядя на меня с высоты возраста и опыта. Это злило ещё больше. — Пей, ибо негоже молодым голодать. Каждая капля крови — это твоя сила. Пей.       И я пил, лишь на высокомерной ярости удерживая себя от того, чтобы предаться. Поддаться. Соблазниться шёпотами этих кровавых стен и тихими, неслышными обещаниями. Это так просто — стать частью стаи и осесть на дно упадка, день за днём наслаждаясь страхом безответного скота, иногда в мечтах грезящего о нашей силе и молящего нас, как богов о снисхождении и ответном Даре. Так просто отказаться от желания стать кем-то большим, чем просто хищник человеческого рода, уйти от мира, возложив своё сытое брюхо на плечи слуг, окунуться в кровавую круговерть, потакая инстинктам и постепенно забывая, что у жизни много сторон. Сердце человека грохотало в ушах, отсчитывая рваные, редкие удары, хрип и бульканье почти прекратились. Разум балансировал на грани экстаза и ярости.       А старик откровенно наслаждался видом моего раздрая и моей дрожью. С зелёного лица не сходил снисходительный звериный оскал, ставший только шире, когда я с усилием оттолкнул от себя обескровленную, истерзанную когтями тушу на последних мгновениях истаивающей жизни. Цепи тяжело брякнули. Мне не хотелось пить… смерть.       Самообладание возвращалось медленно. Вместе с ним крепла злость. Старик так легко поймал меня на добычу!       — Золото в глазах... Хорошо, — сказал он, дважды хлопнув в ладоши. — Впредь помни, что самоуверенность равна смерти.       На звук тотчас явились два волколака, один взялся возиться с закреплёнными цепями, второй споро сгрёб опустившуюся на стол тушу, снял кандалы, а, спустя ещё минуту, оба удалились, наградив хозяина благодарным повизгиванием и скулежом. Я смотрел на эту дичь, держа на лице маску высокомерного равнодушия.       — Так о какой глупости ты говорил?       Я вновь опустился на стул, понимая, что внятен ему, как открытая книга, невзирая на все мои попытки выстроить «защиту». Нет, он не пытался вломиться в мой разум. Зачем? Достаточно опыта.       — О той самой, которую до тебя повторяли тысячи молодых, — отозвался Ворадор, воссев на свой трон. — Ты постоянно рискуешь собой. Слава наёмника не пристала тому, кто благословлён Тёмным Даром!       — Я слышал иное. Что это проклятие народа вемпари, а не благословение.       — Так говорят глупцы, неспособные взглянуть правде в лицо! — презрительно отмахнулся старик. — Люди приносят себя в жертву, чтобы мы могли насладиться силой и умоляют одарить их! Разве просят одарить проклятием?       — И ты одариваешь… скот? — с ехидным любопытством спросил я.       — Тех, кто способен подняться над скотом, — жёстко отрезал он.       О, эта избранность, сладкий шёпот обещанной власти. Божественной власти. Сладкая отрава, которой я рискую поддаться. И которой одурманены здесь все.       — Ты задаёшь слишком много вопросов, — недовольно сощурились змеиные глаза, — и знаешь то, чего тебе не следует знать.       — А кто решает, о чем следует знать, а о чем нет? Ты? — я даже не пытался скрыть нарастающую злость. — Сидя на болоте?       — Я зарезал шестерых овец Круга и сразил их никчёмного пастуха, Малека. Я вырезал остатки Ордена Сэрафан, и после этого наш род больше не беспокоился насчёт людей. Исключительно с целью поесть. И я советую тебе сделать то же самое. Вмешательство в дела людей обычно не приносит нам ничего хорошего. А затяжная война с Орденом измотала нас и опустошила наши ряды. Я надеюсь, ты понял меня, Каин?       Я смотрел на старика напротив, испытывая лишь холодное бешенство и не скрывая его. Даже презрения этот старый, давно опустившийся урод не заслуживал. Он позорно сбежал от ответственности за остатки своего народа, ещё, может быть, рассеянные где-то по материку, укрылся в непролазных топях, пируя на костях приручённых, одомашненных людей, которых и впрямь уже не назовёшь никем иным, кроме безвольного скота, и при этом смеет учить меня жизни? Что сказал бы Янос Одрон, найди он своего ученика таким?       Что же. Я взбодрю тебя, старый дегенерат, и ты сделаешь то, что мне требуется. Понадобится — Яноса с того света достану, чтобы он тебя пнул. Впрочем, при таком раскладе ты будешь уже бесполезен.       — Допустим, — уронил я холодно. Стул при желании тоже может стать троном. — Я живу среди людей и охочусь среди них. Полагаю, мне не надо повторяться, называя имя того, кто меня поднял? Я пришёл к тебе, как Страж Баланса. По делу.       На это Ворадору нечего было возразить. Снисходительность резко слетела с него, взгляд стал сумрачен, проступила усталость. Теперь я ещё яснее видел в нём не властителя, а изуродованное проклятием Древних существо, затаившееся в норе в ожидании смерти. И с тихим, нутряным ужасом, в котором не мог признаться даже себе, понимал, что и сам я не избегну подобной участи. Рано или поздно, так или иначе, проклятие начнёт брать верх, уродуя тело и разум. Я не знаю, как именно Эдвин поднял меня, не знаю, что Намирэ подразумевала под словом «иной», говоря обо мне, но чутьё предупреждающе вопило опасаться таких перемен. А видения из глубин Хронопласта — подтверждали.       Я не знаю, но очень хочу знать.       «Обещаю, мы поговорим обо всём».       Надеюсь на это.       — Уверен ли ты в своём праве именоваться так? — спросил Ворадор, пристально глядя мне в глаза.       — Абсолютно. Хотя и не знаю, в чём заключается эта «должность». Я могу с точностью сказать, где находится каждый из семи оставшихся магов. Но и они знают, где я.       — Ты понимаешь, что привёл беду на мой порог?       — У меня нет иного выбора, — я покачал головой, признавая, что такая опасность есть, и Круг действительно может послать охотников за моей головой прямо сюда. — Круг должен умереть, а Малек всё ещё бродит по земле.       Ворадор рывком подался вперёд, впившись когтями в подлокотники, глаза вспыхнули.       — Что ты сказал? Малек жив?       — Ты не интересовался, что с ним стало после твоей победы? Более чем мёртв, но когда это чужая смерть волновала Мортаниуса? Меня чуть не убили бродячие доспехи, считающие себя Малеком Фахди.       И я пересказал старейшему свою встречу со Стражем Раздора во всех подробностях, которые сохранила память, умолчав лишь о том, чей был портал. Ворадор слушал внимательно, не перебивал, лишь иногда постукивал когтем по подлокотнику, потирая обезображенный наростами подбородок.       — Ты ввязался в очень опасную игру и сам не понимаешь, что тебя ждёт, — наконец высказал он. — Пусть Мортаниус решил поиграть в искупление и пытается передать Колонны нам — это мало что изменит. Враг уже выиграл, а люди прекрасно помогли ему, истребив наш род почти под корень.       — А ты уже сдался? — в тон ему ответил я, не испытывая тем не менее ни малейшего желания чем-то помогать этому… существу.       Он поморщился, но промолчал. Видать, не первый раз спрашивали.       — Кто рассказал тебе о вемпари?       — Мортаниус, кто же ещё.       — Сомнительно. Этот предатель обычно не болтает.       — Под страхом выжженных мозгов болтают все, — ответил я, всё так же не меняя ледяного тона. Раз уж мы играем в иерархию, я — Страж, а он всего лишь Мастер вымирающего Клана.       Я был уверен, что нас подслушивают. Слишком уж затих ментал. И потому ни о видениях в пещере Оракула, ни о пророчествах не проронил ни слова. А уж как настораживала его осведомлённость и манера подслушивать через других…       — Что тебе известно о порче на Колоннах? — прозвучал следующий вопрос.       — То же, что и всем — слухи о безумии Круга, но я в это не верю. Не безумие стало причиной падения, а тот, кто стоит за ним. Мортаниус больше похож на одержимого, чем на безумца. Как и Напраптор.       — Чего ты желаешь добиться?       — Уничтожить Круг. А потом получить тех, кто станет моим Кланом.       — А, так вот зачем ты пришёл! — Ворадор взмахнул рукой и коротко рассмеялся, оживившись. — За тайной Тёмного Дара! Что ж, я тебя разочарую. У тебя не хватит сил, чтобы обратить даже слабого птенца, а если попытаешься, то рискуешь погибнуть сам и погубишь свое дитя. Но рассказать о ритуале могу, хотя тебе это вряд ли поможет. Мы слишком разные. Каждый из нас был живым в тот миг, когда благословение коснулось его, ты же отмечен печатью Смерти куда сильнее, чем все мы, и твой Дар — будет только твоим даром птенцам. А теперь ступай — мне надо подумать. Магнус проводит тебя до гостевых покоев. Поговорим позже.       Ладно, думай, Ворадор. У меня ещё дастаточно вопросов, и позволить себе немного подождать я вполне могу.       Выходя из столовой залы, я, всё же, отвесил ему поклон. И даже не язвительный, хоть и очень тянуло.