Omegavers story's

      «Язык твой — враг твой». Именно так думает про себя Чуя, когда рассматривает стеклянную дверь нового шкафа. Прямо, мать его, по центру. Кровать в шикарном обзоре. Блядство.       Острый сапфировый взгляд скользит по собственному отражению — четко очерченные высокие скулы, курносый носик, припухлые розоватые губки, большие глаза, ясно смотрящие из-под полуопущенных золотых ресниц. Рыжие пряди собраны в аккуратный пучок, пушистая челка не лезет в глаза. Росчерк ключиц красиво выпирает, приковывая к себе взгляд. На голой коже груди застегнуты несколько полос ремней.       — Нравится? — свистящий шепот на ухо от сзади сидящего Осаму, чьи руки оглаживают оголенные бедра, едва сминая.       Единственная одежда — боксеры. И Накахаре все равно жарко.       Жарко до легкого приятного удушения.       Подобная инициатива лежала полностью на Дазае. «Ты должен хотя бы раз увидеть свое личико, пока кончаешь», — это было заявлено настолько безапелляционно, что Чуя умудрился подавиться кофе. Конечно, шатен потом здорово отхватил по макушке за подобное заявление, но слова засели настолько глубоко, что потом, спустя буквально пару недель, рыжеволосый не задумываясь выбирает такой шкаф, где лицевая панель — зеркальная.       Накахара фыркает на вопрос (конечно же, риторический). Осаму и без того прекрасно знает ответ, пусть даже омега и пытается что-то отрицать — тело выдает его полностью.       Шатен проводит по впалому животу, прикусывая нежное плечико, заставляя тело перед собой дернуться. Чужие руки быстро находят край рубашки альфы и тянут вниз, намекая, что надо бы снять лишний элемент гардероба.       Внизу живота что-то словно взрывается и Чую буквально выгибает. Через пару минут начнется течка, в нос ужасно сильно бьет истинный аромат. И без того возбуждающая поза кажется Накахаре еще более похабной. Он громко скулит, кусая губу практически до крови.       — Мой сладкий лисенок, — молодой человек проводит по внутренней стороне бедра, не прибавляя голоса, и резко разводит тонкие изящные ножки в стороны. — Смотри же, смотри на себя, сладкий.       Парень крупно вздрагивает, тяжело дыша, и переводит взгляд на зеркало. Ясность начинает плыть, в голову бьет хвойный лес после дождя — сводящий с ума в течку (да и не только в нее) истинный запах.       У Накахары замирает сердце, когда до него доходит, что чужие пальцы уверено «шагают» по бедру к белью. Откидывает голову шатену на плечо, ощущая на нежной коже шеи поцелуи. Пускай. Пускай его метят, оставляют яркие алеющие засосы и укусы, демонстрируя занятость. Это приятно до дрожи, это тешит омежью гордость.       Не видя сопротивлений — еще бы они были — Осаму самозабвенно вылизывает ароматную шейку. Внутри сводит от открывшейся картины, но цель сейчас совершенно другая — заставить поплывшего, а вскоре и потекшего, Чую смотреть на свое великолепие.       По комнате резко расползается течной приторный запах мятного мороза и это служит сигналом. Альфа сдерживается, чтобы самодовольно не облизаться. Рывком стягивает намокающее белье, кусая плечико еще раз, заставляя тело перед собой прогнуться еще сильнее.       Чуя смотрит на свое отражение, на позу, в которой он сидит. Видит, как тонкие изящные пальцы оставляют красные отметины на коже, как Осаму смотрит прямо ему в глаза через зеркало, блестя опасным огнем разыгрывающейся похоти. Между ног жжется, становится липко и вязко, дыхание спирает окончательно. Омега раздраженно ерзает, царапается короткими ноготочками, намекая, что стоит поспешить.       — Извращенец, делай что-нибудь, а не лапай, — сипло срывает с покусанных губ.       Дазай растягивает губы в ухмылке, и парень давится воздухом снова. Пальцы плавно проникают в разгоряченное нутро, останавливаясь и давая рыжеволосому хоть немного прийти в себя. Реакция не заставляет себя долго ждать в виде эрекции и тихого стона. Сапфировые глазки распахиваются, ртом он ловит жалкие кусочки воздуха. В ушах слышны удары собственного сердца.       Мужчина убирает не занятую делом руку с бедра парня и тянет подбородок Накахары вниз, заставляя смотреть.       И двигает глубже.       Тело прошибает судорогой, рыжику хорошо, но мало. Дико мало. Ерзает, пытается насадиться сильнее, чтобы доставить больше удовольствия, нужного чувства наполненности, хоть и до краев оставшегося сознания доходит понимание, что пальцев всегда будет мало.       Движения ускоряются; к двум пальцам добавляется еще один, но Накахара все равно неудовлетворенно морщит носик.       — Смотри же на себя, — тяжело дышит ему на ухо Осаму, проводя языком по хеликсу, тем самым вызывая новую волну мурашек. — Смотри на мои пальцы внутри тебя. Смотри на свои розовые напряженные горошины сосков. Смотри на подрагивающий от накатившего возбуждения член. Смотри на черную кожу ремней на голой груди — их хочется порвать, искусать и пометить всего тебя. Смотри, любуйся.       Чуя скулит, ему совершенно не хочется смотреть, ему хочется совершенно иного — большого, длинного, горячего. Того, что заполнит буквально под завязку.       А Дазай готов ждать. Откуда-то появилась стальная выдержка, хотя зрелище к такому не располагало. Он не врал — ремни смотрятся на груди шикарно, но их хочется сорвать и полностью запятнать, показать, что только ему дозволено так делать. Назло замедляет движение пальцев и убирает руку с подбородка, накрывая ею горошину соска. Сжимая, оттягивает, играет как душе угодно, предварительно смочив слюной.       Чую трясет.       Чую выгибает во все стороны.       Чуя стонет до хрипов.       Он пытается развернуться и тело прошибает новой судорогой — медленно и дразняще массируют простату. Это пытка. Томительная, сладкая, мучительно долгая.       Смазка громко хлюпает, под омегой образовалось небольшое пятно. Стекает прямо на постель и на новую, уже испорченную, простынь. Накахара ощущает себя воском, который плавится от жара огня на фитиле. Буквально также готов растечься. Ему с трудом удается сглотнуть скопившуюся слюну — походить на шлюху совершенно не охота.       Сознание мутнеет, парень словно отключается и приходит «в себя», когда чувствует, что на грудь больше не давят ремни, а сосок оставлен в покое. Ноги начинают ныть от напряжения, он больше не может их насильно держать раскрытыми. Пальцы до раздражения медленно вытаскивают из растянутого сфинктера, оставляя противную ноющую пустоту.       Накахара оборачивается с колючим взглядом, собираясь бросить нечто не менее колкое, но из головы разом вылетают все слова, а из себя удается выдавить лишь вскрик от резкого толчка. Когда Осаму успел раздеться — последнее, о чем хочет сейчас думать Чуя. А если быть точнее — он вообще не хочет думать.       Внутренняя омега буквально воет от долгожданного чувства наполненности. На ухо рычит шатен, подхватывая под слабеющие колени и приподнимая, отчего тело рыжеволосого прошибает новая судорога.       Рыжеволосый даже не пытается подавить в себе новый вскрик. Только в этой спальне он может себе позволить окончательно распустить всякую гордость и достоинство, унизиться до невозможности, приподнять зад и громко просить. Он ведь хороший мальчик, верно?       Смазки неимоверно много, как замечает задним ходом мыслей Осаму. Она громко хлюпает на особенно сильных толчках, даже каплями разлетается на кожу. На смятой простыни то и дело видны вязкие пятна. Какое непотребство.       Клыки зудят — хочется пометить потенциальную пару. Еще раз. Хоть сотню раз, чтобы запах альфы буквально впитался в само нутро Чуи. Шатен проводит ими пару раз по загривку, легонько кусает его и рычит, толкаясь глубже. Темп ускоряется, громкие шлепки кожи о кожу разносятся по комнате, воздух электризуется по максимуму, а и без того сбитое дыхание, переходит в хрипы.       Чуя валится грудью на кровать, ноги гудят еще сильнее — его перестали поддерживать за талию и самым наглым образом нагнули. Как самочку в дикой природе. Но ему хочется. Хочется быть той самой самочкой, которую грубо берет кобель. Природа на то и природа? Приподнимает бедра, как только может, хватаясь пальцами за ткань до ее скрипа.       Несильный шлепок по ягодице оставляет свой красный след и вызывает новую волну эмоций. Парень срывает громкий голосок стонами и выкриками чужого имени. Местами проскакивает французский, вызывая на чужих губах усмешку. Нежный и такой чувствительный. Везде. Абсолютно.       Накахара хнычет, желая получить такую нужную сейчас разрядку. Его руки придавили к кровати, а сам Осаму пережимает его член у основания, мягко шепча на ухо «Со мной». Блядство.       Его переполняет все, что только можно — дикое перевозбуждение, слабость, нужную наполненность для течки и желание поскорее кончить, завершая их феерический секс.       Когда толчки становятся резче и грубее, до мутного сознания резко доходит, что Дазай даже не думает выходить. Рыжеволосый дергается, практически визжит, но что-то делать он уже явно не хочет.       Рука отпускает основание члена и Чуя жмурится до боли в глазах, вскрикивая от накатившего оргазма. Сзади навалился Дазай, спуская внутрь и заполняя удовлетворенного омегу полностью.       — Залечу — только посмей сбежать.       — И это вместо «спасибо»? — хрипло смеется шатен, проводя носом за ухом возлюбленного. — Может, я хочу ребенка.       — Посмотрим, — Накахара устало валится на взмокшую простынь, ей же и вытираясь. Чувствует, как из него выходит Осаму; как по бедрам стекает смазка, смешанная со спермой, которой, значительно поубавилось.       — Понравилось? — сладко мурчит довольный мужчина, любовно целуя укусы на спине своего лисенка.       Чуя хмыкает и резко садится, полностью игнорируя тянущую боль в пояснице. Опрокидывает растерянного Дазая на спину, усаживаясь тому на бедра и ощущая чужие руки на своих.       — Не знаю точно, — по-лисьи тянет усмешку, наклоняясь к приоткрытым губам, томно шепча: — Надо убедиться.