Салочки на смерть.

Наблюдали за промозглой погодой, укутавшей Берлин плотным одеялом, можно было не только с верхних этажей высотных зданий, каждый страдалец уставился в окно, бездумно следя за слезами дождя, стекающими по стеклу. Мрачное настроение обрушилось на город непроглядной волной, конца которого не видать за синими тучами, глумившимися над народом, что недавно радовался пшеничным лучам ближайшей звезды. Для некоторых, кто находил себе занятие, будто то работа, хобби или саморазрушение, которому поддались Сесилеон и Госсен, стоящие по разные стороны, но сведенные волей судьбы, решившей, что карты всех героев пора вскрывать, оглашая истинные противоборствующие стороны. Оба юноши не замечали перемен погоды, нежный свет ламп, имитирующих солнечный свет, баловал их, оберегая от унылого пейзажа за окном. Полный страданий путь не хотелось усугублять ещё и мерзкой моросью, так раздражающей своей затянутостью и постоянным ощущаем влаги и прелагающегося с ней холода. Если студент изрядно пьян, то информатор ощущал лёгкое головокружение и, присущую поддатости, развязность, благо, это соответствовало его естественной манере поведения, поэтому дискомфорта окружающим алкоголизм не доставлял. Госсен едва ли не голыми руками уплетал предложенный суп, поразив нового товарища своим аппетитом, юноша, глядя на мальчика и представить не мог, что худощавый, почти хрустальный студент может столько съесть, хотя прежде не сообщал о голоде. Сиселион с ностальгией наблюдал, как неопытный юнец, наполнив желудок, пригубляет к предложенной бутылке спиртного, не представляя последствий, не зная момента, когда тело обмякнет, а мозг перестанет посылать адекватные команды. Информатор неторопливо поднялся, обходя единственную кровать, на которой покоился раненый Линг, поглаживая тёплыми руками бесцветное лицо любовника. Последний дышал ровно и слабо, грудь осторожно вздымалась, а после — лёгкая, почти не ощутимая в бессознательном состоянии, дрожь, каждое незначительное движение вызывало боль. Осколок задел пощадил вены и сосуды, но нервные окончания повреждены инородным телом, из-за чего движение грудной клетки сопровождалось острой агонией. Щеки юноши провалились, на скулах злобствовали тёмные тени, бледно-персикового оттенка, кожа посерела, под глазами заплыли болезненно-желтые круги, свидетельствующие о сильной ослабленности организма. Без того худой Линг превратился почти в скелет, длинные пальцы, казалось, обтянуты только кожей, живот впал и только явно выделяющиеся линии рельефа свидетельствовали о том, что щуплый над вид полицейский, хорошо подготовлен и каждый его мускул помнит о бесчисленных тренировках. Присев рядом, Сесилеон осторожно, боясь разрушить хрустальную грань, убирал с фарфорового лица упавшие локоны светло-сиреневых волос, невесомо поглаживая подушечками пальцев ледяную кожу. Возведённый между ними барьер, казался юноше непреступным, информатор страшился разрушить его, принять свою зависимость от другого человека, как и подобает тем, кто дорожит своей жизнью и благополучием, Сесилеон сбежал. Талант, котором юношу наградили заключался в умении подчинять людей, заставлять их доверять сладкословому мальчику, умеющему убеждать. Фактически, работа и личная жизнь для информатора превратилась в единое целое, по всему миру он собрал десятки партнёров, влюблённых в него, безоговорочно доверяющих, для каждого из них Сесилеон играл идеального любовника, друга, но не был в силах забыть одного мальчика, роман с которым длился несколько лет. Предаваясь утехам с новым человеком, юноша чувствовал себя последней тварью, ненавидя и проклиная собственное существование, ведь хотел дарить свою нежность и ласку только одному человеку, погружая его в мир неутолимых желаний. Какова любовь и её природа? Верность и цена за неё? Сесилеон тешил себя мыслью: влечение двух душ вразрез не идёт с влечением физическим, но закравшаяся в черствое сердце мораль твердила об обратном: «ты — изменяешь, ты — не имеешь права любить того, кто верен тебе», эта мысль крепла, разрушая юношу, в конце концов, принявшего решение разорвать единственную в его жизнь нить, ведущую к счастью. Однако, разгульный образ жизни не был ключевым фактором; информатор не видел в Линге мрака, не смотря на его происхождение, добрую и невинную звезду, рвущуюся к свободе на бескрайнем полотне жизни, что усеяно бесконечностью таких же звёзд: растущих, затухающих, возрождающихся, установивших цикличный процесс, длящийся миллиарды лет, который сейчас и всегда, переживает человек. Сесилеон слишком молод, чтобы распутать дилеммы, терзающие разум, полученный им опыт односторонний, на душевные муки доверившихся ему людей, он отвечал всегда чужими мыслями; прочитанными, услышанными, подходящими под конкретную ситуацию, собственные суждения юноша держал в себе, надеясь когда-нибудь разобраться с ними. Смотря на любовника, информатор задумывался: дорога, выбранная им привела к начальной точке, наверное, подобное случается, если выбрать неправильный путь, не тот, что заготовила для индивидуума судьба, желающая развлечений. Уничтожаемые эмоции возродились с новой силой, бросив Сесилеона куда-то за линию горизонта, где сталкиваются противоречивые события, где нет места чему-то ясному и однородному, а выбора, как такового, не существует, лишь две грани, стремительно сжимающиеся, требующие безоговорочного решения: полюбить или выжить. Тягостные думы информатора не ускользнули от пьяного Госсена, в меру своей чувствительности, он неплохо понимал эмоции людей, разумеется, не их природу и причины, скорее, интуитивно ощущал чужие муки. Алкоголь, последствия употребления которого являлись совершенно разными и неожиданными, порой, для самих выпивающих, как и студент под влиянием спиртного острее воспринимал окружающий мир. Юноша осторожно поднялся с тёплого пола, упираясь руками о стену, направился к кровати, где уже несколько минут, не произнося ни слова, восседал Сесилеон, глядевший на любовника, будто последний — покойник, чья гибель стала неожиданным ударом. — Вы любите его? — Медленно, в полголоса, произнес Госсен, стараясь не запутаться в словах. — Ах, прости. — Отмахнулся информатор, слишком привыкнув к тому, что о своих чувствах не распространяется, если излишне любопытные интересовались ими. — Пьяных всегда тянет поговорить о вещах, на которые они не решаются трезвыми. — Юноша сел в пол оборота к мальчику, находящемуся на противоположной стороне кровати, но руки его невольно тянулись к, прозябающему в беспамятстве, Лингу. — Печаль человека легко утолить, если он услышит о печали другого, отвлечётся от своих мыслей, оказавшись в ином для себя мире. — Тогда позвольте мне утолить вашу печаль? — Какой подтекст я слышу, а твоих словах. — Улыбнулся Сесилеон, одним жестом заставляя мальчика залиться земляничным румянцем и отвести смущенный взгляд. — А ты милый. — Продолжал играться с невинными чувствами преступник, побуждая Госсена поумерить свое любопытство. — И для кого же ты хранишь себя? — А… Ну… — Сбивчиво отвечал юноша, махая руками, как бы стараясь остудить налитые кровью щеки, горящие от смущения. До каверзного вопроса, студент не задумывался о влечении к Ланселоту, столь сильных эмоций он ещё не испытывал, от чего не знал, как реагировать. В сложившейся ситуации у Госсена не было времени на рассуждения: они постоянно убегали, вероятно, юноша считал влюблённость частью своей стеснительности, за время скитаний у него появилась возможность изучить свою душу, понять глубину первой любви; страдания и радости, присущие ей. Студента притягивала поначалу внешность полицейского, только пережив страдания, он стал задумываться о душе другого человека, о тайнах, кроющихся в потаенных углах сознания, а после всего мальчика одолело чувство безмерной благодарности, затмевающей собой очевидную влюблённость. — Брось. — Лукаво подмигнул Сесилеон, изображая вселенское любопытство. — Не думаю, что я увижусь с человеком, которого ты так страстно любишь. Но методам соблазнения научу легко, если попросишь. — Нет! — Протестовал Госсен. — Ну… Я просто… В смысле, у этого человека была невеста, а я мальчик. Правда, он поцеловал меня… Информатор рассмеялся такому невинному откровению, на молочно-розовом лице ярко искрились небесные глаза, аккуратные, несмотря на сухость и мелкие трещины, губы волнительно подрагивали, а сам юноша осторожно обнимал себя за предплечья. Преступнику очевидно, что мальчик перед ним действительно совсем не имеет опыта, даже собственных чувств проявлять не умеет, боясь их, будто они посланцы из Ада. Некогда и его Линг был таким: смущающийся своих эмоций подросток, только познавший плод любви и радость утех в руках опытного партнёра, юноша до сих пор с наслаждением вспоминал былую застенчивость, смешанную со стремлением Линга дарить удовольствие в ответ. Невообразимые для плоских утех места помнили ту безграничную любовь, как и две души, что изо дня в день прозябали в своих фантазиях, пытаясь уловить отголоски прикосновений, поцелуев, захлебнуться волной более непозволительной страсти. — И что ты? Убежал в панике? — Беззлобно пошутил Сесилеон, продолжая улыбаться, оценивая внешние данные собеседника, присущая юношу миловидность придется многим по вкусу, сам преступник не отрицал, что мальчик перед ним невероятно привлекательный. — Поцеловал. Тоже. — Выдохнув, ответил студент, заглушая приступ волнения глотком горького виски, вкус которого уже перестал отталкивать, переливаясь в горле приятными древесно-карамельными нотками, без едкого привкуса спирта. — Скажите, бывает любовь с первого взгляда? — Ну, — задумчиво протянул юноша, невольно обратив взор гранатовых глаз на Линга. — Определённого ответа я дать не могу. Вероятно, у каждого по-разному, само понятие «любовь с первого взгляда» — всплеск эмоций, у каждого человека порог восприятия эмоций разный: кто-то почти не эволюционирует, оставаясь вечно холодным и сдержанным, по своей природе, а не потому, что его душу терзает безжалостное нечто, как любят говорить идиоты, завидевшие того, кто не плачет по первому пустяку и не визжит, как припадочный, увидев, допустим, самолет. Разумеется, это крайности, но именно их легче усвоить и понять разницу. Если выражаться в общих чертах, то: сначала идет влечение к внешней оболочке, потом интерес к личности, далее — привязанность и принятие её, как одну из основных частей своего близкого окружения. Подобное явление можно назвать любовью с первого взгляда, но оно обманчиво, как и все эмоции, ведь не имеют точного описания, а влияние их на разум — непредсказуемо. — По вашим словам, любовь — это плохо, как и эмоции. Вы избегаете их? — Осторожно вопросил Госсен, скользнув обратно на пол. — Такая у меня работа. — Усмехнулся Сесилеон, проще спрятать волнение за разговоров, но юноша перед ним интуитивно чувствовал его, не умело, но пытался разговорить замкнутого информатора. — Я ответил на твой вопрос со стороны наблюдателя. Мы живём со своими чувствами, от них не убежать, подавить, подчинить — возможно, но так устроены люди, что с ясным сознанием приходят и его детища — эмоции, порождения того, что мы видим каждый день, думаем об этом, так и формируемся. Эмоции создают мысли, так и наоборот, подумав о чем-то люди создают чувства. Без них не будет развития, ведь исчезнет мотивация. Как любопытство тянет человечество к неизвестному, так наука познает его, отвечая на вопросы миллионов заинтересованных душ. Сознание нехотя возвращалось в ослабевшее тело Линга, пульсирующая боль на свежих швах вызвала непроизвольное сокращение мышц, ноющая боль отзывалась в каждой клеточке, нарастающими волнами пробивала тело. Юноша с трудом разомкнул сухие глаза, отравленные будто мелким песком, чьи кристаллы терзали нежную слизистую, вызывая лёгкое жжение, окаменевшие конечности подчиняться воле хозяина не желали, тяжеляя от каждого движения. Тонкими пальцами сержант обвил вложенную в его руку ладонь Сесилеона, неловко поглаживая нежную кожу, забирая чужое тело, заставив своим жестом юношу тревожно повернуться. В гранатовых глазах едва уловимо плавало волнение, информатор, вопреки привычной игривой манере, выглядел хмурым, подавленным и усталым, выпитый алкоголь совершенно не принёс облегчения. На сухих губах Линга замерла болезненно-блаженная улыбка, присутствие возлюбленного затмевало пульсирующую боль, разливающуюся фальшивым жаром по венам. — Чего довольный лежишь? — С мрачной издевкой вопросил информатор, испытывающий в один момент слишком много противоречивых чувств, чтобы удерживать их в себе. — Я, конечно, не против ролевых игр, но не с такой достоверностью, что мне приходиться ранения зашивать. Знаешь ли, — Сесилеон протяжно выдохнул, вьющиеся локоны вороньих волос упали на щеки, когда юноша чуть склонил голову. — Я в преступника не играю и если немецкие спецслужбы меня здесь повяжут, то списка моих политических преступлений хватит ни на одну жизнь, а тут ты своим «гениальным» планом по искоренению преступной деятельности. Не знаю причину, по которой этот скользкий ублюдок пощадил тебя, но будь благодарен. Его люди меня, скрывающегося от всей европейской разведки, ЦРУ, русских за считанные дни нашли меня в гребаных трущобах Китая, а тебя, идиота, служащего в полиции, за мгновение бы убили на своей территории. И куда тебе, скажи мне на милость, малявке без покровительства, выступать против человека, способного стереть со всех компьютеров, со всех архивов мира моё прошлое. — Потому что его методы противоречат закону. — Отводя глаза, виноватым голосом, признался сержант, тянущийся раненой рукой к стакану воды и информатор заботливо подал желанное, приподнимая любовника за голову. У Сесилеона имелась причудливая манера: как бы он не был зол и раздосадован — бархатный, в меру слащавый, с проблескивающим во время эмоционального всплеска, французским акцентом, не повышал, каждая угроза выглядела комичной в те моменты, когда юноша использовал свой лингвистический запас, чередуя речь на разных языках. Манера вселенского спокойствия пугала Линга, тон голоса почти не менялся, но привычная шёлковая нежность пропадала, чётко поставленная речь заставила юношу поледенеть окончательно. Полицейский видел, что информатор удерживает в себе крепкую обиду за необдуманный поступок мальчишки, его аристократичное лицо застыло в напряжении, чуть поджатые губы свидетельствовали о заканчивающимся терпении. Осушив стакан, Линг прижался к изголовью кровати, отводя виноватый взгляд, встречаясь с ошарашенным Госсеном, который случайно стал свидетелем приватного разговора и пьяно мялся на полу, страшась находиться в квартире с преступником. Сесилеон укоризненно наблюдал за метаниями любовника, присутствие третьего лица его не волновало, в принципе, ничего не волновало, исключая, вырвавшегося из лап смерти, сержанта, которого одновременно хотелось задушить и окутать трепетной заботой. — А на мою антиправительственную деятельность — смотришь с закрытыми глазами? — С иронией подметил информатор, хитро улыбнувшись. — Для сведения, такие как Дариус устанавливают законы и имеют возможность им поступаться. А теперь послушайте. Оба. Этот человек создал для всех групп мира идеальный образ: для наших граждан — он неравнодуший филантроп, идол многих женщин, и прочее, прочее, делающее тебя положительным в глазах общества, для страны — мощная военная машина, а для преступников — мечта, каждый грезит о сотрудничестве с Синдикатом, не подозревая, что это за группировка на самом деле, ведь под крылом Дариуса — безопасность. Но то, чем он занимается — управление всем нелегальным бизнесом в Германии, его регуляция. Неужели твои старшие коллеги не пропускали мимо глаз мелкого барыгу, чтобы впоследствии выйти на сеть сбыта? Разница лишь в масштабе, схемы любой, даже самой маленькой организации, не разнятся со структурами корпораций и такие корпорации накрывают не мелких торговлей гашишем, международных террористов, «кротов» в правительстве, лидеров мафий и то, с чем тебе, мой милый, лучше не встречаться. — Сесилеон залпом отхлебнул глоток горячительного, зажмурившись на мгновение от жгучего ощущения внутри себя. — При чрезвычайным положении он может взять на себя управление всеми правоохранительными структурами в стране, проще говоря, Дариус — чуть ли не первый человек в Германии, наравне с канцлером, президентом и премьер-министром и один его просчёт теперь грозит крахом мировой экономики и существенному перевесу сил. Наивно полагаете, что меня и мои товарищей по ремеслу это не коснётся? Ошибаетесь, перевес сил в преступном мире значительно страшнее, и тех, кого не оказалось на стороне победителя — будут безразборочно уничтожать, падение валютного рынка, инфляция, любые другие предвестники кризиса, дефолта — людей не убьют, у гражданских будет закон, митинги, помощь государства, а что будет у преступников — ничего: их собственный опыт, удача, связи и статус, которые при изменении баланса сил окажутся бесполезными. А вы, кучка идиотов, не разобравшись устроили переполох и подняли на уши всю страну. И знаешь, — юноша провел тёплой ладонью по щеке Линга, подушечкой большего пальца надавив на нижнюю губу, оттянув бледный бугорок вниз. — Мне совершенно не в удовольствие предотвращать мировой кризис, но мне приходиться работать ради уверенности в собственном будущем. И тут ты, являешься собственной персоной, объявляешь себя преступником и, вспомнив про присягу перед законом, набрасываешься фактически на первое лицо государства, собственноручно погубив единственный шанс на нашу, нашу, Линг, спокойную жизнь. Юноша обомлел, его сиреневые глаза, застеклянев, застыли, поблескивая от накопившийся влаги, сердце, причиняя боль свежей раны, неистово билось, подгоняя к лицу кровь, которой не достаточно, чтобы щеки налились земляничным румянцем. Казалось, сержант, позабыв про тяжкое состояние, подорвется с места, кинувшись в объятия к возлюбленному, одаривая его чистой подростковой любовью, что томила душу много лет, изредка услаждая разбитое сердце воспоминаниями. Дрожащими руками Линг тянулся к преступнику, на лице которого застыло, противоречащее его наглой и распутной натуре, смущение, в порыве рассказа Сесилеон не уследил за собственными эмоциями, выдав любовнику лишнего. Моментально придя в себя, информатор улыбнулся, прищурив глаза, обхватив своими руками тонкие пальцы юношу, прижав конечности к его груди, покачивая головой. — Ты сделал это ради меня?.. — Удивлённо, рассыпавшись в благодарностях, вопросил Линг, невинно хлопая сапфировыми глазами. — Ради себя, но ты бы стал приятным украшением моего быта. — Преступник упорно не хотел признаваться себе в болезненной любви, при его разгульном образе жизни, той лжи и фальши, он был твёрдо уверен, что не может влюбиться и ограничить себя одним красивым мальчиком. — Извините, что прерываю… — Вмешался покрасневший от смущения Госсен, не привыкший наблюдать за чужими признаниями в чувствах. — Но почему подобное дело не поручили BND? И что это за оружие, способное разрушить экономическое равновесие? Кто в здравом уме будет подобное использовать? — Террористы, мафия, главы государств. Политики далеко не святые люди и пойдут на многое ради обогащения. — Без тени жалости отчеканил Сесилеон, быстро проскользнув на кухню за ужином для пострадавшего и, усевшись на край кровати, принялся кормить Линга с ложки, поймав на себе сразу два замешкавшихся, смущенных взгляда, продолжил. — То, что украл Король Воров — секретная разработка, о которой не знала группировка Синдикат. Только канцлер, министр обороны и Дариус, даже я, назначенный вернуть это обратно, не до конца посвящен в политические тонкости. Спрашиваешь, почему это поручено преступникам? — Юноша назвал вещи своими именами. — Потому что на нас оказывается множество рычагов давления, от которых успешное выполнение миссии нас освободит. Что до Короля Воров… Отдай приказ Дариус — вся ваша шайка давно бы погибла от случайной пули, аварии, нападения, чего угодно. Вы — рычаг давления, сковавший нас обоих от предательства, такой метод эффективнее повышения по карьерной лестнице и бесполезной награды за заслуги перед государством. Этот дьявольски властный манипулятор способен по щелчку пальцев перевернуть ход наших жизней, а работать на него и выйти свободными много лучше, нежели по трущобам прятаться и пресмыкаться с тем, кто чужое изобретение украл. Не надейся, — Сесилеон внимательно посмотрел в нефритовые глаза, вспыхнувшие пламенем возрождающейся надежды, продолжая с ложечки кормить Линга, явно довольного случившемся. — Просить помилования для твоего товарища в мои планы не входит. Он главный виновник случившегося и понесёт наказание, по закону или нет, мне все равно. Достаточно того, что я не сдал тебя и пообещал встречу с Клаудом за спасение этого идиота. — Я и не прошу вас об этом. — Удивительно спокойно ответил студент, ни капли не надеявшийся на милость международного преступника. Находясь на самом дне мрачного омута, в сердце мира тьмы, юноша увидел преступников, которых считал жестокими, безжалостными тварями, каких их изображают в фильмах и новостях, перед ним находились такие же люди, со своими слабостями, желаниями и теми, ради кого они готовы на всё. Что Сесилеон, желающий находиться рядом с любимым, лидер Синдиката, бросившийся останавливать катастрофу мирового масштаба, каждый них лгал и убивал, но не испытывал облегчения или удовлетворения, они, как полицейские, агенты спецслужб, политики и прочие верхушки, преступили грань, сдерживающую их от того, чтобы шагать по трупам ради личных интересов и благополучия организации, как показала ситуация, убивали даже за безопасность целой страны, с каждым её гражданином, не представляющих сколько крови проливается, чтобы люди могли просыпаться, не боясь быть убитыми. Те же Ланселот и Хаябуса без колебаний убивали людей, защищая того, кого хотели защитить, бросили вызов стране, не зная ситуации за кулисами и сейчас, находясь каждый под прицелом, убивая, пытая потенциальные источники информации, искали выход из положения. Госсен знал, узнай товарищи о грядущей катастрофе, забыв про разногласия и давящее чувство мести, объединились бы с Дариусом за благо мира, ещё бы и нашли способом поставить в, казалось бы, односторонней сделки свои условия. Незаконно ставшие преступниками полицейские, променяли карьеру за жизнь одного человека, не потеряв при этом цели, к которой они стремились — мир для окружающих, тех, кому не обязательно наблюдать за океанами крови, что льются со шпилей небоскрёбов, где собрались вершители истории. — Прекрасно. — Недовольно цокнув, информатор смахнул краем рукава несколько капель супа с подбородка Линга. — Вы оба будете здесь, пока я не вернусь. Полиция не сунется в квартиру, выделенную лично компанией SV для кого-то. И смотри, мальчик, чтобы этот неугомонный. — Юноша указал на полицейского. — Сидел смирно до моего возвращения, не хватало, чтобы он ещё потащился за мной «помочь». Берлин, укутанный моросью, серый и безжизненный во время поздней осени, а роскошь исторического центра, здания, смешавшие в себе множество архитектурных стилей казались мрачными усыпальницами, местами, в стенах которых происходят отвратительные вещи, но город остался далеко позади. Осеннее солнце и лёгкий ветер ласкали сухое от влажности и холодов лицо, сквозь стук колес, звонкие голоса и шелест автомобилей, рассекающих улочки и проспекты, слышался вдали приглушённый шум моря. Невысокие, красивые домики бежевого цвета с ореховыми пологими крышами, белая лепнина на полуколоннах, рамах, массивные подоконники с извилистыми рисунками, дорожка из темно-серой брусчатки окружили со всех сторон. С береговой линии поднимались на холм потрёпанные белые домишки-коробки с коричневыми крышами и маленькими окнами, буквально наслаиваясь друг на друга, между ними проглядывали невысокие башни соборов, церквей, совершенно не выделяющихся роскошью. Порезали сплошные дома мощенные узкие улочки, по которым с трудом проезжали машин в один ряд, попадались на глаза зеленеющие из последних сил скверы, изобилующие густыми кустарниками, цветами в песчаного оттенка вазах с потрескавшейся росписью. С небольших решетчатых балконов струились вниз густые зелёные веточки, украшенные мелкими цветами, на площадях, где открывался вид на море, встречали гостей множество ресторанчиков со аккуратными столами на улице, нежащимися под тенью пышных пальм. Скользили по морской глади яхты самых разных размеров, покачивались у пристаней лодочки, на отвесных скалах проходили извилистые дороги с редкими, пыльными кустами. На возвышенностях, врастая в горные склоны показывались широкое купола церквей, башни соборов с золотистыми, вылепленными на гладких стенах, массивными узорами, над аркообразными проходами и окнами создавали антураж массивные, узорчатые рамы, сплетающиеся в сплошные рисунки. По узким улицам безустанно бродили загорелые под нежным солнцем люди, их звонкий, протяжный говор слышался отовсюду. Владельцы сувенирных магазинов, торговцы, зазывалы в ресторан, эмоционально окрикивали шрыняющих всюду туристов, вырвавшихся с по-осеннему серых городов к тёплому морю. Казалось, что Сицилия, город, раскинувшийся на скалистом острове, никогда не дремлет, громкие и яркие итальянцы не знали усталости, обрушив на гостей свою энергию. Даже в осеннюю прохладу находились и те, кто плескался в море, рыбачил и просто устраивал прогулки для туристов на частных яхтах, в этом текучем потоке жизни так легко скрыться, исчезнуть, поддавшись всеобщему веселью. Занятые горожане не замечали обратной стороны своей солнечной родины: крупных сделок процветающей мафии, чьи глаза и уши рассыпались по всей стране, кровавые деньги сплошным потоком текли по всему миру. Статные и строгие члены Коза Ностра, одетые в отутюженные костюмы, ботинки из лучшей кожи идеально вписывались в антураж сердца классическо-европейской архитектуры, застывшей во времени, не смотря на всеобщее развитие, в Сицилии сохранился дух королевской эпохи, идеально подходящей для мафии в классическом её понимании. По извилистым, мощённым улочкам, застроенным низкими домиками, по крутым, обшарпанным лестницам, спускался к обрывистому берегу Ланселот, в глаза било оранжевое солнце, обдающее лицо гонимым ветром теплом. Пышные локоны золотистых волос укрывались под бежевой шляпой с узкими полями, глаза скрывались за широкими солнце-защитными очками, ветер трепал распахнутый плащ и ворот рубашки, между пальцев юноша держал крепкую сигарету и совсем не выделялся среди местных, излишне походя на итальянских сердцеедов. Полицейский спустился к побережью, где в линию стояли неприметные домишки, обступившие обрывистый берег, оставив впереди себя небольшой клочок каменистой земли, в трещинах которой пробивались мелкие травинки. Суетливо волны, с шумом разбиваясь, точили скалистый берег, с белыми прорезями от подсохшей соли, мелкие брызги солёной воды доносились до улиц, попадая на лицо противной моросью. Ланселот подошёл к потрепанной двери одного из домов, ставни наглухо закрыты, скрывая помещение от вездесущего тепло и солнца и открывались, когда последние лучи скрывались за горизонтом и на город опускалась приятная мгла, разбавленная светом фонарей и увеселительных заведений. Внутри послышалось шевеление, хриплый женский голос определённо слышался недовольным от «раннего» визита, хозяйка: смертельно-бледная с растрепанной после сна копной мутно-черных волос, открыла дверь, намереваясь прогнать незваного гостя. — А это ты, — фыркнула она, обхватив мертво-тонкой рукой дверной косяк, солнечные блики отражались на её длинный чёрных ногтях. — Заходи быстрее. Ненавижу солнце. Девушка лет тридцати, худощавая в домашнем халате, босая прошлась вглубь тёмной комнаты, включив тусклый торшер, одетый в темно-синий абажур, осветивший помещение холодным сиянием. На выкрашенных в чёрных стенах красовались фотографии изуродованных трупов: кровавых, искорёженных, без конечностей и алым месивом вместо лица, куски носа, ушей, глаз держались на темно-розовых кусках мяса, перекошенные в неправильную форму. На письменном столе валялись свежие газеты, уныло гудел телевизор, где диктор рассказывал о каких-то ужасных убийствах по всей Европе, полки, комод украшены готическими атрибутами, сделанными на заказ, уродливыми костями из чёрного мрамора с кровавыми подтеками. — Людской крови попьешь? — С усмешкой вопросила Вексана, предвкушая обыденную испуганную реакцию, когда её скромное жилище посещали гости. — Да, сухой, если можно. — Спокойно ответил Ланселот, зная, что девушка имеет ввиду вино. — Всё никак не переберешься из этого солнечного Рая? — Знаешь как сложно найти работу в хорошем морге? — Недовольно проскулила Вексана, достав из шкафчика два бокала и бутылку настоящего итальянского вина. — А здесь, Сицилия — почти вторая родина мафии, часто интересные экземпляры привозят. — Хозяйка указала на обвешенную фотографиями стену. — Тебе ли не знать, как дорого стоит фальшивое заключение о смерти. В прочем, я взятки беру информацией. — Пожалуй. — Юноша элегантно обхватил пальцами стеклянную ножку, вдыхая терпкий, кисло-виноградный аромат вина, пробуя на вкус вяжущий напиток. — Ты всем об этом так спокойно рассказываешь? — Не строй из себя дурочка. Тебе не идет. — Вексана залпом опрокинула вино, будто крепкий кофе после нелегкого пробуждения. — Я не та девочка, с которой надо ходить вокруг да около. Мне тридцать два года, я работаю в морге и вскрываю трупы, думаешь, мне нужна обходительность? Я видела, что ты со своим дружком устроили у себя в Германии. Лео мне до сих пор названивает, выясняет не явились ли вы ко мне искать убежище. — Да, с твоим братом неудобно вышло. — Согласился Ланселот, вспоминая своего институтского друга, работающего сейчас на BND, ошеломленного от того, что те, кого Леоморд считал кумирами — превратились в международных преступников. — Можешь сообщить ему, я надолго не задержусь, он замучается меня по знакомым искать. — Я и сама не святая. Не пересчитать сколько ложных некрологов подписала ради увлекательных историй. — Вексана пожала плечами, плеснув себе в бокал новую порцию терпкой жидкости. — Если ищешь убежище, то могу замолвить словечко за тебя. Правда выше шестёрки тебе не подняться, прошлое полицейского в рядах мафии не поощряется. — Меня интересует кое-что другое. — Юноша извлёк из внутреннего кармана свежую газету, где открыта статья о неудавшейся диверсии немецких террористов, пытавшихся подорвать один из научных институтов. — Куча трупов, терроризм — ты бы не упустила такую возможность. Что произошло на самом деле? Женщина тяжело вздохнула, недовольно поджав губы, видимо, раздраженная, что в подробности этого зверского убийства её посвятили поверхностно. Судя по тому, как хозяйка хлестала вино, обида закралась глубоко в её, падкую на кровавые дела и смерти, душу, нездоровый интерес к трупам и деталям, как их и почему убили несчастных — члены Коза Ностра не удовлетворили. — Что-что? — Злостно прошипела Вексана. — В последние несколько лет лидер мафия в науку подалась, даже выкупил несколько научных институтов здесь в Сицилии и в Риме, естественно, по черным бумагам, руководство оставили неизменным, даже в правительстве не знают об этом, я так, краем уха слышала. Мёртвые молчат, пока живые языком чешут, но стоит спросить у шестерок об этом напрямую, рты позакрывают и жмут плечами. Через три дня состоится научный симпозиум, там всякие соберутся, в том числе и Франко Понтедра — негласный лидер мафии, но для всех — честнейший бизнесмен, ведь все свои операции проводит исключительно наличными, а черная бухгалтерия в архивах хранится. Мне потребовалось много лет, чтобы наскрести эту информацию, ну и сплетни ходят, что в Италии стартует своя космическая программа, спонсируемая компанией этого Понтедра, но подтверждения нет. Эти слухи появились незадолго до того, как твоих немецких террористов убили. Но все слухи опровергли, посчитав, что в преддверии научных конференций подобное часто возникает в заинтересованных кругах. Но всё стёрли подчистую. — Девушка вальяжно откинулась в кресле, закинув ногу на ногу. — Для знающих людей эта информация стоит миллионы, но ты знаешь, деньгами я не беру, поэтому рассказывай, как благородный лейтенант полиции вдруг стал преступником. К глубокой ночи Ланселот окончил душераздирающий рассказ о том, как четверо несчастных вырывались из цепких лап Дариуса, скитаясь по всей Германии, без пристанища и чемоданом денег, как бросали машины, ночевали в глухих лесах, дрожа от холода, томимые мором, пробирались по чащобам. О жертве Хаябусы и попытке Клауда спасти его, о Госсене, что невиновен и подло подставлен человеком, желающим обрести безграничную власть и много, от чего пьяная Вексана радовалась, будто ребёнок, искря тёмными глазками. За окном на чистом, синем небе раскинулись крупные звёзды, отражающиеся на ребристой морской поверхности, в отдалении лениво покачивались белоснежные яхты, искрящие неоновым светом. По прибрежным улицам слонялись пьяные туристы, арендовавшие домики близ моря, смеялись, сопровождая их местные нимфы, баюкая их звонким голоском и сказаниями о городе. Чуть выше кипела ночная жизнь, ведь в ночи море и сияющая жёлтыми огнями Сицилия казалась поистине прекрасной, что все столики в ресторанах на старинных площадках забиты до отказа парами, просто ценителями красоты, художниками с мольбертами, чтобы один ряд сидели, наблюдая за мглистым морем. — Я воспользуюсь твоей машиной? — Бархатно, воспользовавшись всем своим обонянием, вопросил Ланселот, нежно улыбаясь, намереваясь скорее покинуть обитель мрака, время шло против него. Если слух появился хоть на мгновение, Дариус не упустит его, а шантажировать властителя Синдикита чем-то надо. — Без вопросов! — Пьяно воскликнула Вексана, облокотившись на открытую дверь, любуясь на ночное море и прекрасного собеседника, уходящего так быстро, нагло бросая в одиночестве пьяную женщину. Но хозяйка не наставила на близости, хорошо помня как сильно лейтенант воздыхал о своей погибшей невесте и, наверняка, до сих пор тоскует по её раздражающей невинности. — За твои истории я хоть весь дом отдам! — Конец этой истории будет ещё интереснее. — С пугающей холодностью сообщил Ланселот, ловко поймав ключи и, махнув на прощание, затерялся в толпе пьяных туристов. Усевшись в кристально-черную машину, юноша бегло огляделся на водительском зеркало висели присущие Вексане украшения в виде костей, а на заднем сидении покоилось несколько маленьких подушечек с кровавыми картинами, наличие пугающих безделушек не волновало полицейского. Уткнувшись в телефон, он стал изучать все земли, принадлежащие компании Франко, из-за идеально белой бухгалтерии, вся информация о его компании находилась в открытом доступе. Почти всё было отдано под застройку, но нашлось и несколько пустырей, использующихся якобы для посевов, один из них, Сицилийский, находился в горах, а каменистая почва определено не подходит для фермерства. Вбив приблизительные координаты, Ланселот надавив на педаль, резким взмахом руля заставляя автомобиль развернуться на сто восемьдесят градусов, шины засвистели и машина на высокой скорости рванула вверх по узким улочкам, пугая случайных прохожих, не привыкших к быстрой езде. Юноша не заглядывался на прекрасные при ночном освещении храмы, прочие старинные здания, отделанные во всем традициям Барокко, привлекающие внимание туристов своей массивной помпезностью и множеством лепниных фигур людей, животных и прочих изысков архитекторов. Машина рассекала брусчатые улицы, выходя на нормальное шоссе, возвышающееся над ночной Сицилией, стальной, низкий забор отделял автостраду от обрывистого горного хребта, изредка на встречной полосе попадались автомобили, едущие чрезвычайно медленно в сравнении с лейтенантом, не снижающим скорость даже на круговых поворотах. Юноша понимал, что убитые немецкие террористы — иллюзия для отвода глаз, наверняка, покойники работали на BND, точно не на Синдикат, иначе бы Дариус развернул едва ли не военную кампанию на территории Италии, ухватившись за мимолетную надежду вернуть украденное. Приближающейся международная научная конференция — отличный предлог для того, чтобы продемонстрировать новейшее оружие массового поражения, а, учитывая принадлежность Понтедра, тот не согрешит им воспользоваться, подводя всё к тому, что мафия будет руководить мировым порядком. Ланселоту не было важно, кто из лидеров преступных корпораций получит злосчастное оружие, подобного допускать нельзя, поэтому юноша рисковал упасть с обрыва, не справившись с управлением, но в ближайшее время выяснить, что за «космическая программа» стартует в Италии, дальше оставалось только связаться с Хаябусой и разрушить преступную империю, прослыв для мира террористами. Несмотря на угрозу глобального кризиса, все мысли юноши сводились к безопасности Госсена, жив ли он, послушно ли сидит в выделенном ему убежище. Разрывающие душу, отвратительные мысли сильно подрывали настрой полицейского, загоняя его в проклятый омут собственных эмоций, где демоны прошлого, настоящего раздирали сознание на куски, открывая перед глазами беспросветную пустоту. С каждым километром по горной дороге, за сияющим за спиной городом, становилось очевидно, никакими попытками двум лейтенантам не избежать гнева мира, не укрыть в спасательных объятиях невинную жертву, чёрное пятно в их карьере более не отмыть, их будущее — бегство от всего мира. Лишиться всех привилегий света ради нефритовых глаз жалкого студента — самое глупое решение, которое принимал Ланселот, но от чего-то гордился содеянным, окрыленный позабытым чувством любви. Тихий гул радио не отвлекал от назойливых мыслей, не скрашивал волнение, с которым юноша сжимал руль, надавливая педаль газа до упора, мрачный салон окутал едкий табачный дым. Полицейский продолжал беспощадно курить, практически не делал перерывов между сигаретами, которых в пачке становилось всё меньше, он резво выворачивал руль, обгоняя плетущуюся впереди машину, полностью игнорируя безопасность и правила дорожного движения, выехав наконец с горного шоссе на приемлемую автостраду, идущую извилистыми тропами к очередному хребту. Когда назойливый, механический голос навигатора, который всю дорогу неустанно сообщал Ланселоту о том, что он превысил скорость, каждые несколько минут назойливо поговаривая: через пятьсот метров поворот налево, через триста метров поворот направо, что юношу выводило из себя, за рулём он старался не прибегать к технике, ориентируясь исключительно на себя, но на поиск оптимального маршрута вручную не было времени. Женский голос объявил, что до конечной точке остался километр, полицейский свернул на гравиевую обочину, обросшую вокруг мелкими кустарниками, проехав несколько метров по бездорожью, он остановился. Взгляд устремился к миллиардам звезд, покоящимся на синем небе, их блеск сильно напоминал о прошлом, где у Ланселота имелось всё: фамилия, положение, все двери открывались перед наследником престола, который сейчас пытался спасти мир, охотящийся за ним. Тихо закрыв дверь, юноша вышел на травянистую равнину, продуваемую ветрами со слабым привкусом моря, давно скрывшегося за горизонтом. За горным хребтом ярко освещали ровное пространство прожекторы, неустанно скользящие лучи мерзкого, бело-жёлтого цвета не оставили никакого пространства для тихого вторжения, ходили по истоптанным тропам охранники, вооружённые до зубов, сторожащие отнюдь не фермерские угодья. Въездом к неизвестному объекту служила единственная, недавно асфальтированная дорога, ведущая в хорошо освещенный тоннель, около которого находился хорошо оборудованный КПП, где собралась большая часть охраны. Ланселот на мгновение остановился, издали вглядываясь в подобие военной базы, раздумывая сможет ли он с одним пистолетом проникнуть в территорию, где каждый пуд земли просматривается врагом. Убийство жалких наркоманов, потерявших способность мысли, не имели ничего общего со сражением против хорошо обученных наёмников в одиночку, как бы юноша подготовлен не был, пройти через толпу убийц без снаряжения он не сможет. Гордыня не позволяла после пройденного пути отступать назад, в жалком километре кроется спасение для всех жертв Дариуса, но в положении лейтенанта на поддержку не стоит рассчитывать, а ожидать возвращения Хаябусы из Китая — слишком долго. Ланселот сел в машину и снова закурил, оценивающим взглядом проходясь по равнине, такой тип рельефа полностью исключал возможность скрытого проникновения, а идти на штурм против скорострельных автоматов, снайперов, наверняка, поджидающих добычу на охранных вышках, с одним пистолетом — гиблая затея. Конечно, верным вариантом было связаться с Дариусом и его гвардия на боевых вертолётах через пару разбомбила бы убежище итальянской мафии, но это тоже было равносильно смерти. Юноша аккуратно сложил плащ на соседнем сиденье, расстегнул верхние пуговицы рубашки, прикрыв глаза, он мысленно попрощался с товарищами, болезненно всплыло в голове лицо улыбающегося Госсена, живого, настоящего, которого хотелось защищать, укрывая от всей грязи мира своей заботой. Отключив фары, полицейский медленно, стараясь не сворачивать с асфальта, чтобы не создавать лишнего шума, поехал в сторону КПП, распахнувшего пред ним врата в Ад. Закрепив руль под нужным углом, Ланселот приоткрыл водительскую дверь, нагнувшись, чтобы сквозь лобовое стекло его не обнаружили. Машина остановилась на развилке, прямо — шоссе и безопасная дорога, а чуть вбок — смерть, к которой юноша и развернулся, буквально находясь на границе света гуляющих по полю лучшей прожекторов. Охранники уже навострили автоматы на приближающуюся без водителя машины, которая привлекла внимание всех без исключения, полицейский прижал к педали газа камень и автомобиль, потеряв всякое управление, стремительно набирал скорость, приближаясь к КПП. Сам Ланселот, скользнул во тьму и когда охранники пустили очередь из автоматов по разгоняющемуся автомобилю, воспользовался шумом, расстреляв мешающие ему прожекторы, приближаясь к своей цели, укутавшись в тени низких кустарников. Автомобиль, пришибив насмерть нескольких охранников, глупо надеявшихся, что призрачный водитель нажмёт на тормоз, с глухим стуком машина пересекла трупы, из всех дыр которых брызнула кровь, а внутренние органы, кости полопались от давления, в какой-то момент секундная боль вызвала истошный вой погибших. Со скрежетом покорежилась стальная будка КПП, откуда выбежали ещё несколько мужчин в чёрных спец костюмах, громко отдавая команды, окружив проклятый автомобиль, в то время как Ланселот, дождавшись сгущения толпы выстрелил в бензобак. Грохот от взрыва разнесся по равнине, пылающие языки огня падали на горные стены, клубился над кострищем чёрный дым, а около — обожжённые, разорванные взрывной волной трупы, чьи лица покрыты пупырчатыми ожогами, остатки кожи сползали слизью, а на мясе и костях отели тлели угли, а свернувшаяся кровь лопалась от жара. Растерявшиеся охранники оглядывались по сторонам, сообщали что-то по рации на итальянском, бегали вокруг базы, держа автоматы наготове, на вышки тут же сбежались снайперы, а оставшиеся прожекторы лениво скользили вокруг территории, где произошёл взрыв, углубиться к равнинам не хватало радиуса. Разумеется, горе-штурмовик понимал, что винтовки оборудованы прибором ночного видения, поэтому устранить их было главной задачей, но больше возможностей для отвлекающего маневра — не существовало, выстрелить сейчас — выдать своё местоположение, которое и без этого скоро рассекретят. Хотелось курить, удовлетворить желание разыгравшихся нервов, Ланселот суетливо чиркал кремнем зажигалки в кармане, удерживаясь от того, чтобы затянуться сигаретой в засаде. А после, добившись того, чтобы огниво горело без нажатия, бросил его на сухую траву, отползая в сторону, наблюдая за тем, как быстро разгорается пламя, привлекая внимание шныряющих в темноте охранников. Беспрерывная стрельба не заставила себя ждать, только в этот раз палили по периметру, а ну по конкретной точке, начинающего бесконтрольно бушевать, пламени, лейтенант чудом избежал попадания, в момент шума избавившись от снайпера на ближайшей вышке и тех прожекторов, освещающих КПП. Юноша буквально полз вдоль крутого склона, мысленно прикидывая, что патронов у него осталось на четвёртых и пора бы уже прибрать чужое оружие, действовать с которым будет проще. То, что он действовал в одиночку, в некоторой степени играло на руку, ведь посреди равнины в ночи трудно обнаружить единственного противника, блуждающего по тени. Ланселот бесшумно подошёл к мужчине, стоящему во тьме, близ огня взрыва и одним движением свернул тому шею, в случае ошибки, юноша, объявленный преступником, ничего не терял, а Дариус уж постарается упрятать врага за решётку на всю жизнь, так что количество убийств значения не имело. В момент затишья, полицейский избавил труп с выпученными глазами от лишнего обмундирования, конфисковал рацию и оружие, прослушивания все переговоры охранников, но толку от этого мало — итальянского лейтенант не знал. Обеспокоенные пропажей товарища, охранники двинулись в сторону Ланселота, что тут же без лишнего шума, вскользнул из тени трупа, которого он поддерживал для привлечения внимания, оставив на глотках врагов глубокие надрезы боевым ножом, снарядившись автоматами и глушителем, юноша беспрепятственно избавился от остатков наёмников, дежуривших возле взорванной машины и прошмыгнул в будку. Там, как предполагалось, находился пункт управления внешним светом и камерами наружного наблюдения, пара нехитрых манипуляций, включая взлом примитивной, даже для Ланселота, системы безопасности, вся равнина погрузилась во мрак. Юноша не пустился во все тяжкие, расстреливая из убежища несчастных наёмников, бегающих по полю, растерянных, отдающих сбивчивые приказы, видимо, в тактике никто из головорезов не разбился, поэтому мужчины, обученные исключительно стрелять, находились в шоковом состоянии. Избавившись из, найденной в оружейном шкафу, винтовки от последнего снайпера, уже нацелившегося на будку КПП, полицейский выскользнул из окна, и тихо избавлялся от препятствий, местоположение которых подметил заранее, как и каждое своё движение. По тоннелю уже приближалось подкрепление, не сильно волнующее Ланселота, взобравшегося по горному склону наверх, где ему открылся вид на кратер, оборудованный под военную базу. На бетонированной поверхности, по которой носились охранники, всполошенные атакой техники, сотрудники, открылся взору огромный, размером почти с космическую ракету, спутник нового поколения, коих ещё не было ни у одной страны. Со всех сторон ворованный проект «Зевс» был окружён металлическими заборами с колючей проволокой, его охраняли много лучше, нежели вход на базу. Огромная отливающая свинцом тарелка, закрывающая собой плотную оболочку спутника, смотрела вверх, отражая на своей поверхности луну и звёзды. Конструкция находилась на пусковой платформе, на пробирке которой гордо виднелось название компании Понтерда и итальянский флаг, ожидая скорого полёта в невесомость, а дальше, видимо, последует мировая катастрофа, но спутник не выглядел, как оружие массового поражения, на тарелке даже не было отверстия для запуска ракет нового типа, лазерного луча, чего угодно, способного нанести физический ущерб. Время играло против Ланселота, охранники, вооружившись приборами ночного видения, повключав фонари, дотошно потрошили каждый пуд земли, светили на горных хребет, между камней которого скрывался противник, ожидающий удобного момента для побега, единственную непродуманную им вещь. Сделав снимки в качестве доказательства, юноша бегло осматривал открывшуюся перед ним территорию, продумывая, как бы выбраться из пекла незамеченным, вариант, чтобы прорываться боев полицейский отмёл из-за честолюбия, не хотелось ему, солдату-одиночке прорываться через блокаду, рискуя собственной жизнью, когда можно бесследно исчезнуть. Терпение себя оправдало, Ланселот, видя, как военный грузовик готовиться к отправке, попросту спрыгнул на крышу, когда автомобиль выезжал из тоннеля, а юноша, удерживаясь на крытом склоне, пробирался по выступам, чтобы занять положение. Пристрелив водителя и его товарища, услышавших грохот пот падения, юноша, пробив ногами остатки стекла, оказался в кабине и, вжав газ в пол, рванул вперед, укрываясь от постоянного обстрела. Отправившаяся вслед погоня обнаружила только пробитую ограду горного шоссе, обломки грузовика, валяющийся на рифах и лужу бензина, окутавшего плёнкой морскую гладь. Сам полицейский, пригрозив пистолетом проезжающему бедолаге, тут же утешив его крупной суммой наличности, направился в просыпающеюся в лучах рассвета Сицилию, не подозревая, что в это самое время Дариус поймал Клауда, а Госсен бездумно бросился ему на выручку, обрекая на смерть Акая. Вернувшись к Вексане, Ланселот, лишённый сил даже на банальное привет, попросту отрубился на кресле, ведь практически не спал проклятую неделю, постоянно убегая, что потерял весь лимит выносливости и подготовки. Хаябусу, вернувшегося на отвергнувшую его родину, встречало серое небо и вязкая морось, осевшая на молочно-бледное лицо, стоило юноше сойти с трапа. В частном аэропорте Берлина преступника встретила пустая взлетая полоса, потемневшая от дождя, промозглый ветер растрепал угольные волосы, взбодрив утомленного тяжёлой работой Хаябусу. К заключительной части игры все участники находились на пределе, их тела, души с трудом переносили нагрузку, а мозг в любой момент был готов лишить носителей, позабывших о человеческих пределах, сознания. За взлётной полосой тянулось пустое поле, укрытое жухлой, прижатой к земле, травой, за ним торчали крыши домом начинающихся в четре города жилых кварталов, раскинувшиеся на сотни метров алюминиевые крыша складов, неразличимые на тучном, светло-сером небе. Около входа в ангар ожидала прилёта юноши чёрная машина бизнес-класса, оставленная теми, кто дал преступнику самолет, впереди ждало решающее сражение, где сойдутся те, кто должны были сойтись рано или поздно. Хаябуса и Ринцивилло с первой встречи негласно объявили друг друга соперниками, грядущая встреча и выявит победителя, определит, кто из двух беспощадных убийц достоин звания короля, кому их них даровано право распоряжаться миллионами жизней. С болезненной радостью юноша проезжал по широким автобанам, не утверждая себя подстраиваться под движение обильного потока машин, как в Китае, здесь дорога спокойнее. Вскоре последовали широкие проспекты, рассекающие современные жилые кварталы, кишащие скверами, парками, зелёными аллеями на тротуарах, по которым спешно шли люди, не сливаясь в один бурный поток. Близ центра улицы сужались, чаще радовали глаз произведения классической европейской архитектуры, привычное потряхивание из-за брусчатки под колёсами, мощенные гранитом набережные с извилистыми, выплавленными из чугуна оградами, соединёнными между собой, розовыми с черно-серыми вкраплениями, постаментами, на которых возвышались расписание вазы, скульптуры животных, банальные шары, но всё это Хаябусе роднее, нежели китайское многолюдье и его древние традиции. Автомобиль остановился близ широкой площади, где возвышались над людьми три небоскрёба, уходящие в серые небеса, их постоянный блеск тускнел на фоне осени, лишь огненно-красный логотип компании SV ярко выделялся в общем унынии. Месть ублюдку, подарившему ребенку жизнь убийцы, мысли об этом вытесняли спасение Короля Воров на второй план, да и бесполезно вытаскивать наглого мальчишку из лап чудовища, контролирующего целую страну. То, что отец Дариуса обучил полицейского искусству идеального убийства — явится потом костлявой для его эгоистичного сынишки, опьяненного идеей своей абсолютной власти. Глава Синдиката, сидящий на верхних этажах небоскрёба, в своём, отделанном кроваво-черными оттенками, не замечал потока одинаковых машин, текущего внизу, фигур людей, кажущиеся с высоты пылинками, не ощущал давящего присутствия смерти, давно привыкнув к нему, ведь желали его смерти многие, но лишь малая часть действительно пыталась убить властного демона. Дариус, уткнувшийся в один из мониторов компьютера, выглядел излишне расслабленно и довольно, ведь послевкусие устроенного для любовника представления, ласкало его прогнившую душу. На лице юноши расплылась блаженная улыбка, убрав одну руку от подсвечивающийся клавиатуры, он скользнул под стол, зарывшись в копну вороньих волос Грейнджера, сидящего на коленях, спрятанного от лишних глаз прочным укрытием из красного дерева. Журналист старательно обсасывал возбужденный член любовника, ощущая благодарное поглаживание со стороны преступника, так спокойно занимающегося работой. Юноша игрался языком с дырочкой, меж этим сглатывая накопившуюся слюну, а после вновь вбирал естество Дариуса почти до основания, чувствуя, как последний тонкими пальцами оттягивает волосы, легонько подталкивая Грейнджера к большему. Преступник томно вздыхал, когда журналист умудрялся шершавым языком задеть чувствительные точки на головке, тогда он сильнее сжимал юношу за волосы, с силой толкаясь в его рот, а после расслаблялся, позволяя любовнику действовать самому. Ни одна элитная шлюха не была так старательна, как перепуганный, недавно заплаканный, мальчик, что неустанно игрался с чужим органом, доводя фактически до оргазма, используя все доступные средства. Грейнджер надрачивал руками, параллельно обсасывая солоноватые выделения, глубоко вдыхал, создавая во рту вязкий вакуум и вновь полностью погружал достоинство любовника в рот, наслаждаясь редкой дрожью и сокращением мышц Дариуса. От тихого наслаждения любовником, преступника прервал телефонный звонок, нехотя опустив мягкие волосы Грейнджера, он взял трубку, начиная разговоров бархатным, почти мягким голосом, украшенном сбитым дыханием. — Сесилеон, твоего друга всё же повязали и тебе пришлось пить одному? — Без всякого сочувствия, с усмешкой вопросил юноша. — Он в добром здравии нежится в моих объятиях, если вам интересно. — Протянул информатор пьяным голосом, сочащимся ненормальным удовлетворением. — Вы, смотрю, тоже не скучаете? Дариус лукаво хмыкнул, бросив мимолетный взгляд под стол, где журналист старательно ублажал лидера, играясь с его достоинством, вынуждая находится на грани оргазма. — Не приходиться. Но что тебя побудило звонить мне пьяным, лежащим в одной кровати с возлюбленным, тебе вдруг с ним стало настолько скучно? — Мой ненаглядный притащил с собой одного пассажира. — Сесилеон покосился в сторону Госсена, зажимая мальчику рот, предотвращая напрасные возмущения. — И ему позвонил некий товарищ из Сицилии, вам будет взглянуть любопытно. В тайне от правительства итальянская мафия разрабатывала космический спутник. — Юноша спокойно отправил с телефона покойного Акая присланные Ланселотом фотографии. — Это то, что вы ищите, мистер Ринцивилло? Система синхронизировалась с телефоном преступника и все фотографии уже были на одном из мониторов, юноша водил по экрану пальцем, рассматривая спутник, от злости он прокусил губы и по подбородку скользнула мелкая кровавая дорожка. — Ох, пожалеет ублюдок, — Властно прошептал глава Синдиката, поглаживая Грейнджера по волосам. — Собственность компании Понтерда, а мозгов не хватило даже дизайн поменять и логотип. — Параллельно Дариус вбивал номер, с которого ему прислали фотографии, тут же получив историю вызовов со всеми записанными разговорами. — Молодец, Сесилеон, профессиональный информатор, принёс мне полезные сведения, находясь пьяным в своей квартире. Завтра берёшь своего любовника, пассажира и с утра ко мне в офис. — Да не спросите меня имя осведомителя? — С усмешкой спросил преступник. — Он будет крайне не рад вашей встрече. — Я знаю. Отложив в сторону телефон, Дариус вздрогнул от наслаждения, откинувшись на спинку кресла, тело обдавали нарастающие волны жара, усиленные пульсацией внизу живота. Юноша томно выдохнув, дернулся, сильнее сжав волосы Грейнджера, грубыми движениями насаживая его рот на своей достоинство, от эйфории и хороших новостей, потеряв самообладание. Журналист, держась руками за колени преступника, задыхался от обилия слюны во рту, тяжело дышал, пальцами сжимая ткань чужих брюк. Дариус кончил спустя пару грубых толчков, вязкая слюна и выделения смешались на головке члена, однако, любовник добросовестно все проглотил, поморщившись от горько-солоноватого вкуса, вытирая влажные, окрасившиеся в красный, больные губы. — Какой же ты замечательный. — Преступник, ядовито улыбаясь, посмотрел на блестящие серые глаза Грейнджера, достал из кармана пиджака салфетку, осторожно касаясь кровавых ран на чужих губах. Порой забота Дариуса была странной, он обращался с юношей, будто тот кошка или собака, способная удовлетворять, а вовсе не живой человек, со своей сломленной личностью. Преступник, позабывший о любви, заново учился контролировать это сильное чувство, но вся его забота сводилась к тому, что он подстраивал Грейнджера под свои эгоистичные желания, заставляя юношу получать удовольствие от того, что он сам доставляет удовольствие хозяину. Подобное происходило не намеренно, преступник слишком привык манипулировать окружающими, поэтому подобный тип общения стал для юноши обыденным, он и сам не замечал, как ловко управляет другими. Дариус, приобняв любовника за талию, усадил худощавого мальчика к себе на колени, потянулся за телефоном, набирая неизвестный номер, вслушиваясь в протяжные гудки, находясь в твёрдой уверенности, что ему не ответят. На лице преступника расплылась блаженная улыбка, стоило ему услышать чётко поставленный, бархатный, не менее властный, чем у самого юноши, голос Ланселота. — Как Италия, Ваше Величество? — Очевидно издеваясь, вопросил Дариус довольным голосом. — Веселее, чем прослушивать чужие звонки. — Без тени страха, привычно убедительно, говорил юноша, совершено не увиденный звонком врага. — Через сколько ждать головорезов? Преступник присвистнул, издевательски рассмеявшись, поглаживая по спине дрожащего Грейнджера, чьё лицо покрылось румянцем от неожиданной нежности. — Мне ваша голова не нужна, молодой принц, а вот итальянской мафии, если она вдруг узнает о вашем проникновении на базу — всю страну перероют. Ваш милейший парнишка мне всё рассказал. — Что ты с нем сделал?! — Неожиданно грубо выпалил Ланселот, бездумно позволив противнику обнаружить свою слабость. — Я — ничего. А вот мой информатор — кто знает, он юноша развязный. — Провоцировал глава Синдиката, продолжая издевательски ухмыляться, а затем заговорил свинцово-серьёзно. — Полагаю, нам не до шуток. Поэтому я предлагаю тебе сделку, хотя, исходя из того, что вы сорвали мне двухлетнюю операцию, мне бы очень хотелось свернуть и тебе, и Араи шею. — Сделку? С чего бы? — Вскинул бровью полицейский, вернув самообладание, избавляясь от мешающих эмоций он внимательно слушал собеседника, изучая его поведение. — Идеально поставленные условия — гарант верности. Мне достаточно того, чтобы просто взять Госсена в заложники и ты по первому требованию выполнишь все, что я скажу. Так бы поступил идиот или преступник, а я, старший лейтенант, ни то и ни другое, мне лишних врагов не надо. Через три дня состоятся международная научная конференция, на которую меня пригласили, и проходить она будет, верно думаешь, в Сицилии, там Коза Ностра презентует украденное у меня оружие в том виде, в котором оно было изъято с лаборатории Синдиката, недоработанное. Проще говоря, идиот Франко, никогда бы не додумался перепрограммировать «Зевс», ему два года понадобилось, чтобы только привести машину в рабочий вид, и знаешь, что будет, если её запустить в космос. — Дариус выдержал паузу. — Энергия в генераторе спутника в изначальной модели работает неправильно, она подавляет движение электронов, а без этого движения не будет электричества. Нигде. «Зевс» — моя личная разработка, созданная для выслеживания преступников, конечная её версия сливалась бы с любым электронным устройством, любой частоты, любой мощности: от радиоприёмника Попова до мощнейшего компьютера в НАСА или Пентагоне. Это универсальный спутник, волны которого покрывают весь земной шар, любой звонок из любой точки мира — отслеживался бы, даже если бы преступник извлёк сим-карту, учёл бы интервал времени нужный спутнику для установления местоположения, мое же детище — реагирует на мелкие вибрации абсолютно любого устройства даже в выключенном состоянии. — Поздравляю, ты гений, но что требуется от меня? — Ланселота не удивило услышанное, казалось, если на него вдруг рухнет атомная бомба, юноша будет стоять с ледяным лицом, наблюдая за тем, как всё вокруг пылает, а взрывная волна уничтожает все на своем пути, отравляя мир смертельной радиацией. — Всего лишь помочь ублюдку, которого ты ненавидишь спасти мир. — Рассмеялся преступник, собственной кожей ощущая подавленное напряжение собеседника на том конце провода. — Иди в бар La Fabbrica Alcolica, он под юрисдикцией Синдикита, скажешь бармену «Традиции падут перед Дьяволом» и тебе обеспечат защиту. Даже при огромном желании члены Коза Ностра туда не пойдут, пока «Зевс» не запущен — Понтедра побоится открыто конфликтовать, ведь я попросту уничтожу его империю. Ты сам понимаешь сколько жертв будет при открытой стычке. Завтра днём я прилечу в Сицилию частным рейсом, мои люди организуют нам встречу, поверь, тебе лучше быть моим союзником, нежели врагом всего мира. Если все пройдёт гладко, то ты и твой мальчишка станете героями, я гарантирую. Не дожидаясь ответа, которого и не последовало бы, Дариус повесил трубку, отложив смартфон в сторону, возвращаясь к прижимающемуся к нему журналисту. В серых глазах отражался немой вопрос, но юноша предпочёл не отвечать, накрывая губы Грейнджера глубоким поцелуем, слизывая с кожи подсыхающую кровь, преступник прикусывал чужой, влажный язык, оттягивая мальчика за волосы, открыв себе доступ к тонкой, бледной шее. Дариус ловил каждый мучительный вздох журналиста, лаская руками его благодарно отзывающееся тело, намереваясь доставить своему мальчику взаимное удовольствие. — Мистер Ринцивилло! — Без стука в кабинет ворвался запыхавшийся Леоморд, заставший только начавшуюся прелюдию, наблюдая как блаженное лицо лидера меняется на зловеще-ледяное. — Боже… Простите, дело срочное! — Узнав Грейнджера, разведчик нахмурился, не ожидая, что журналист-наркоман со сломанной психикой и целым списком расстройств окажется в любовниках у самого влиятельного человека в Германии. — Я что попал в плохую комедию? — Дариус нехотя оторвался от опухших губ юноши, с раздражением наблюдая за недовольным агентом, чьё самолюбие явно задела ревность, ведь в BND преступника не жаловали, учитывая его любовь подбирать себе в окружения сомнительные кадры. — Да-да, мальчишка стал журналистом через постель, и не надо смотреть на меня, как школьник на порнуху. Вы взрослый мужчина, офицер. — Заранее ответил юноша на возникшие в голове пришедшего вопросы. — Я вам внимательно слушаю. Смущенный до дрожи Грейнджер хотел сорваться с места, но обившие его тело руки, не позволили даже пошевелиться, от чего несчастный юноша спрятал своё лицо, уткнувшись возлюбленному в шею. — Вот, — Леоморд положил на стол свой телефон, на экране были те же фотографии, что несколько минут назад преступник получил от информатора. — Анонимное сообщение. Это по вашей части. — Чудно. Мне уже доложили, офицер, но раз вы зашли, то я сообщу сразу: командовать операцией буду лично я, и, собирать людей для её выполнения — моя прерогатива. Командование BND в ходе операции я тоже возьму на себя, если мои люди где-то просчитаются. — Собрали квартет преступников выполнять секретные задания правительства? — По каждому жесту, тембру голоса было очевидно — разведчик очень не доволен тем, как бизнесмен принудительно вмешивается в работу органов правопорядка. — Тех, кого считаю достаточно талантливым и подготовленным. И главное, офицер, — Дариус, тонущий в работе, занятый постоянной гонкой со временем, позабыл имя и фамилию разведчика, любящего вмешиваться в дела его компании. — У этих людей есть то, чего нет у ваших агентов — мотивация. Звезда на погонах и глобальная перемена в поломанной жизни — разница существенная, согласны? Вы ведь хотите выяснить, почему Хаябуса Араи и Ланселот Ратценберг внезапно превратились в международных преступников, они ведь были вашими близкими друзьями по университету, поэтому вы так отчаянно пытаетесь узнать о моей деятельности, я прав? Заслуживают ли они второго шанса, который я щедро им подарил — через три дня вы убедитесь, кто ваши друзья: радикальные террористы или же герои, достойные лавров. И не забывайте, офицер, кто вернул германскую разведку на уровень американского ЦРУ и советского КГБ. — Всего хорошего, мистер Ринцивилло. — Холодно попрощался Леомород и спешно покинул кабинет, удерживаясь от того, чтобы не хлопнуть дорогими дверьми. Дариус устало вздохнул, так удачно начинающийся вечер, впечатление об утреннем представлении, всё погубили назойливые визиты и звонки, о которых юноша давно позабыл, ведь связь с общественную SV осуществляли все кроме него, он наслаждался безграничной властью в укромном кабинете, из тени управляя огромной машиной, чьи филиалы разбросало по всей Европе. Под серым небом, прячущимся за вечерним мраком, с каплями мелкого дождя, ложащимися на стекло, юноше хотелось наслаждаться податливым телом Грейнджера, согревать своим теплом постоянно мерзнущего мальчика, на редкое мгновение позабыть о неизмеримых обязанностях, нависнувших у него над головой. — И что же у тебя было такого интересного с этим разведчиком? — Ухмыльнувшись, вопросил Дариус, обхватив пальцами челюсть журналиста, вынуждая его смотреть во властные рубиновые глаза. — Или ты так боишься ранить его чувства? Он ведь к тебе, — горячим дыханием преступник обдавал шею юношу, подбираясь к мочке уха, которую болезненно прикусил. — Неровно дышит. — Ничего… — Прошептал Грейнджер, податливо прогибаться вслед за, блуждающими по его спине, горячими ладонями. — Он… Он…просто думал, что я ваш заложник… — Отчасти он прав. — Дариус оставлял от уха до ключил влажную дорожку поцелуев, переходящих под воротником свитера в алеющие засосы с мелкими кровавыми точками, юноша наслаждался видом алых цветов, распускающихся на болезненно-бледной коже. — А вот, кто же ты для меня: заложник или добровольный пленник? Журналист медлил с ответом, боясь проявлять искренние чувства, овладевшие им, давно переросшие из чувства благодарности в болезненную, неравную любовь, где юноша играет роль сосуда для исполнения чужих желаний, получая защиту и своеобразную заботу. Оба слишком боялись признаться друг в другу в чувствах, но преступника недосказанность не изводила, чувства мальчика ему очевидны, а природу своих он вспоминал. Любовь матери и сына и любовь двух человек, собирающихся делить друг с другом одну жизнь — слишком разные вещи, изначальная природа их происхождения крайне расходчива, лишь к самому концу эти чувства напоминают друг друга, переходя из страсти в родственные связи. Дариус мог лишь догадываться, что именно он чувствует к журналисту, почему он его защищает, почему хочет наслаждаться им, зная печальное прошлое бесплатной шлюхи, и почему у бывшего наркомана душа чище, чем у многих счастливых людей, никем не преданных, обеспеченных, каким образом Грейнджер, прожив жертвой, не потерял личность и присущую ей мягкость, ставшую противовесом беспощадности. Преступник вглядывался в испуганные серые глаза юноши, подавляя в нём любую мысль о сопротивлении притягательной демонической власти, в мальчике никогда не проявлялось даже намёка на предательство, хитрость, каждая крупица разбитой души полностью принадлежала Дариусу. Искренней верностью Грейнджера юноша упивался, будто тот был целебным нектаром, избавлением и вместилищем всех грехов мира, путеводной звездой, не давшей разрастись кровавому океану и лестнице из костей, созданной преступником, где не было место для другого человека, но журналиста в персональный Ад хотелось погрузить без права на побег. — Скоро весь мир падёт к моим ногам. — Уверенно говорил Дариус, зная, что эти слова — не влажная фантазия, повернутого на власти эгоиста, его торжество реально и стремительно приближается. — Каждая грязная крыса Коза Ностры упьется болью, причиненной тебе. Юноша прильнул языком к пульсирующей шее Грейнджера, оставляя на коже влажные узоры, заметные укусы, руками он скользнул под свитер, лаская впалый живот, выпирающие ребра и многочисленные шрамы, укрощающие худое тело. — Я уничтожу каждый шрам, заберу твою боль. — Нашептывал преступник, играясь языком с холодным ухом, а затем переходил к губам, оставляя лёгкие поцелуи. Внезапный звон разбившегося стекла, заставил Дариуса отвлечься от ублажения дрожащего у него на руках Грейнджера, потерявшего контроль над своим дыханием. Мелкие осколки прокатились по гладкому, отделанному сплошными свинцового цвета панелями, полу, раздался испуганный крик секретарши, не успевший нажать на кнопку вызова охраны и предупредить босса о нападении. Преступник бегло нажал команду на клавиатуре, получив доступ к камерам наблюдения, в коридоре, лицом на столе, с простреленной головой, лежала женщина, пачкая кровью прозрачный стол и бумаги. Под камерой, безжалостно смотря в объектив, стоял Хаябуса с пистолетом в руках, позади него — разбитое окна, а пол ногами кристаллики толстого стекла. Затолкав любовника под стол, Дариус болезненно улыбнулся, бегло преодолев расстояние от стола до двери своего кабинета, нажав на скрытую в алых панелях кнопку и перед ним открылся неописуемый арсенал оружия: от обычных пистолетов до противотанковых установок. Хаябуса с хрустом выбил не закрытую дверь, тут же развернувшись лицом к противнику, который, видимо, надеялся создать момент неожиданности. На Дариуса смотрело дуло пистолета с глушителем, продолжая улыбаться, преступник ответил бывшему товарищу взаимной угрозой, направив тяжёлый пистолет большого калибра в голову потенциального убийцы. Оба несколько секунд оценивающе смотрели друг другу в глаза, воздух налился тяжестью, застыл, готовый в любую секунду взорваться, уничтожив всё живое. — Хрен с ним, с окном, зачем было убивать секретаршу? — С наигранным волнением вопросил Дариус, развеяв мрачную тишину, но Хаябуса упорно молчал, спустив предохранитель, как и преступник, не давая убийце преимущества. — Араи-тян, ты уже третий за эти сутки, кто пытается убить меня. За что Триада обозлилась на меня, а? — Подрезать бы твой длинный язык, ублюдок. — Глаза полицейского сверкнули, а его лицо выражало абсолютный холод и острое желание убивать. — Может, пристрелить мальчишку у тебя под столом? — Господи, — пропустив угрозы мимо ушей, изображая раздражение и обиду, говорил преступник. — Кто ещё придёт мешать мне трахаться? Знаешь, у меня нет сейчас времени сводить с тобой счёты, вот спасу мир и мы решим наш подростковый спор, кто сильнее. — Ты обдолбался? Что ты несёшь? — Процедил Хаябуса, источая смертельный яд, пытаясь убить врага взглядом. — Скажу проще. Твой Король Воров у меня в заложниках, мальчишка Госсен — тоже, а Ланселота убьют в Сицилии, кого из них, после того, как убьёшь меня побежишь спасать первым, учитывая, что ты уже засветился на камерах и за тобой в сию же секунду приедет германская военная полиция, разведка, канцлер объявит военное положение и, Араи-тян, это случиться стоит моему сердцу остановиться. Но ты можешь опустить пистолет, сесть на стул и я предложу тебе сделку, скажем так, жест благодарности старому другу. — Дариус разрядил пистолет, обойма патронов глухо ударилась об пол, убийца тут же решил довести цель до конца, но преступник ловко выбил оружие из рук, удержав запястья Хаябусы, ударил последнего локтем в живот, а дуло отнятого пистолета погрузил в открывшийся от удара рот полицейского. — Ты забыл, кто нас обоих натаскал убивать? Перед тем, как юноша собирался атаковать припрятанным ножом, Дариус толкнул того к спинку дивана, приглушенным выстрелом выбив из рук и нож, тут же взял старого знакомого на прицел, вынудив замереть. В чёрных глазах Хаябусы не нашлось место страху, только неутолимая ненависть и жажда мести, каждый миллиметр в человеке напротив он ненавидел, проклиная само существование мальчишки, из-за которого сироте пришлось стать наёмником ради свободы. Отец Дариуса разрушил его юность, сам наследник — жизнь, что полицейский собирал из руин, а теперь, когда цель стоит так близко, Хаябуса вновь проиграл силе, потенциал которой выше изначально. — Сядь. — Властно потребовал преступник, меняя игриво-притворный тон на приказной. Отходя от обыденной манеры издеваться, Дариус конкретно изложил лейтенанту факты, разъяснив, что их бездумное спасение никому не нужного студента едва ли не привело к краху всего мира. Идеальный план, разрушенный случайностью, что юноша не предусмотрел, ведь расследование дела Короля Воров, которое вели два лейтенанта в Марбурге — тайное, приведшее к тому же исходу, что и поиски Синдиката. Всё фигуры сошлись на кроваво-костяной доске против человека, находящегося ближе всего к серому трону междумирья. Хаябуса впервые видел юношу настолько злым и раздраженным, последний не кричал, не метал предметы по кабинету, всё выражалось в голосе, титаново-твердым, поменявшейся манере речи, в ней не находилось место издевки, лишь прямые, грубые обвинения, в рубиновых глазах — бездонная утомленность тяжёлой двухлетней работой, чуть не разрушенной из-за репутации, что Дариусу служила щитом и мечом, но которая не остановила двух идеалистов, что объявили себя врагами мира ради одного мальчишки. Полицейский не мог поверить в том, что их с преступником цели совпадали настолько сильно, оба ненавидели темный мир, на жизнь в котором обрекли себя, каждый из них, лишившись возможности человеческого счастья, стремился обеспечить счастья для миллиардов душ, наслаждающихся светом. Разнящиеся методы, ведущие к общей цели, наконец-то встретились на ключевой точке перепутья судьбы, хозяйка игры предвкушала финал, играясь даже с самыми гениальными людьми, как с пешками, чья судьба пасть первыми, защищая короля. Под конец монолога, Даруис бросил пиджак на диван, расхаживая вдоль стола в багровой рубашке, отпустив верхние пуговицы, он нервно болтал в стакане крепкий виски, бутылка которого наполовину опустела. — Налей мне. — Спокойно попросил Хаябуса, выслушав всё то, чем занимался преступник, едва ли ему исполнилось восемнадцать. Для последнего полицейский, разделивший с ним юношество, болезненное, одинокое, без какой-либо любви и заботы, являлся отдушиной, человеком, чувства которого понимаешь без слов, человеком, заставляющим двигаться дальше, не поддаваясь соблазнам тьмы. Оба мальчика, зная природу своего происхождения, никогда не называли себя друзьями, но, сами того не замечая, толкали друг друга вперёд, заставляя через силу преодолевать человеческий предел. А буквальном смысле Хаябуса создал Дариуса личностью и наоборот, несмотря на ненависть, их прочная связь, основанная на соперничестве оставила свой след, по этой причине, несмотря на разногласия, повзрослевшие, почти мужчины, объединились ради общей цели. Даруис поставил на журнальный столик, переливающийся на прозрачной поверхности черно-красным, хрустальный стакан, пачкая его коричнево-карамельной жидкостью. Грейнджер сидел на краю кресла главы Синдиката, не вмешиваясь в чужой разговор, наблюдая за тем, как преступник холодно излагает подробности своей кампании против организованной преступности. — Знаешь, умей мы говорить, как слюнтяи, которых мы защищаем, не пытались бы друг друга убить. — На лице Хаябусы проскользнула едва различимая улыбка, впервые подаренная давнему соперника в знак одобрения всех его действий. Он, поболтав напиток в стакане, отпил горячительного, наслаждаясь приятным жаром, разливающимся по венам. — И не преодолели бы пределы, о которых эти слюнтяи не мечтают. — Продолжил Даруис, облокотившись на рабочий стол. — Но оставить Короля Воров безнаказанным я не имею право. Он покусился на дело всей моей жизни. — Идиот. — Фыркнул лейтенант, бросив на стол пачку сигарет и, как только преступник подал пепельницу, оба закурили. — Я лично сверну ему шею после того, как всё закончиться. — Можешь хоть сейчас сообщить ему об этом. — Усмехнулся Дариус, нажав на стационарном телефоне кнопку. — Убери в приёмной. — И услышав верное: есть, дал отбой. Клауд жался от холода в грязной камере, после ухода журналиста о нём поголовно забыли, даже лидер Синдиката, не удостоил чести допроса или, на крайний случай, пытки. Одиночество сводило юношу с ума, свернувшись в клубок, он желал на бетонном полу, не ведая, что происходит в мире, где о его существовании ходят легенды, плененный призрак — должен умереть, его некому спасать. Подушечками пальцев вор выводил бессвязные узоры на полу, мысли покинули перепуганный разум, он настолько легко грабил людей, оставаясь незамеченным, а угодив в плен, превратился в беспомощного ребенка, потерявшегося на жизненном пути, где проходят толпы людей, в упор не видя мальчишку. Свинцовая дверь со скрипом отварилась, заставив изнеможённого Клауда рефлекторно подорваться с места, бездумно идя в лобовую атаку против вооружённых охранников, который, как думал юноша, решили его навестить. Увидев знакомое лицо, холодное и надменное, каким Король Воров его запомнил при последней встрече в Китае, заложник застыл, карие глаза застекленели от подступающих слёз, а посиневшие губы подрагивали, никак не формируясь в улыбку. — Хая! Ты пришёл спасти меня! — Воскликнул Клауд, бросаясь к полицейскому в объятия, но замер, окаменев от непонимания, стоило двери отъехать к стене камеры, как, украсив лицо победой, полной наглости, явился Дариус собственной персоной, сопровождающий лейтенанта. — Тебя… Поймали? — Осторожно вопросил юноша. — Нет. — Процедил Хаябуса и Король Воров ощутил, будто бесплотная сатана острым лезвием проскальзывает вдоль горла. — Присоединился к команде, которая расхлебывает последствия твоего преступления. — Юноша грубо притянул Клауда к себе, тут же вжав в металлическую стену коридора. — Надеюсь, от холода у тебя хоть мозги появились осознать, что ты сделал. — И что ты с ним собрался делать? — С любопытством поинтересовался Дариус, похабно улыбнувшись. — Хотелось бы повесить. Но, — юноша демонстративно обхватил рукоять катаны. — Придётся ограничиться наказанием. — Будем считать, что до утра я его тебе подарил. — Махнул рукой преступник, устало потянувшись и покинул катакомбы, предупредив охрану, что всё в порядке и заложник в руках у доверенного лица. Юноша знал, что Хаябуса не сможет его предать, слишком притягательными были условия сделки, да и сам полицейский прекрасно осознавал, что даже со главе Триады ничего не сделает против деятельности соперника, которая более не противоречила заимствованных у Ланселота идеалов. Остались позади одинаковые коридоры, освещённые мерзким, белым, светом, просторный, отделанный по последнему слову техники, холл, сочетающий в себе элементы футуристкой архитектуры и строгой классики, каждый угол, столик, стойка регистрации, созданный пункт — идеальной, правильной формы, сделанные из прочного стекла, мрамора и металла, никаких причудливых изысков вроде косых лестниц или оптических иллюзий на стенах — во всем здании не было. Хаябуса под руку великого окоченевшего вор, жмущегося к груди убийцы, всем видом изображая из себя жертву, но лживые уловки обнаглевшего мальчишки не действовали на безэмоционального лейтенанта. Грубо толкнув Клауда в машину, юноша сел на водительское кресло, обхватив руками чёрный руль, массируя его пальцами. — Молись, чтобы лезвие катаны не оказалось у тебя в заднице. Как можно быть таким идиотом и не понять, что ты украл спутник? Не обычный, нового поколения, каких в мире не существует. И продать его гребаной итальянской мафии. Чем ты думал? Украду у одного богатого террориста для другого богатого террориста, который не побрезгает возможностью воспользоваться оружием массового поражения? Ты понимаешь, что ни я, ни Ланселот, ни Госсен тебе уже не поможем. Зная Дариуса, он не побрезгает, демонстрируя всему тёмному миру, что случается с теми, кто переходит ему дорогу, изломает твоё тело и душу, что средневековые пытки покажутся тебе райским блаженством. — Прости… — Виновато выдавил Клауд, обняв себя руками. — Я подписал контракт с Дьяволом ради нашего спасения, как и Ланселот, но тебя в списке на помилование нет. — С ноткой волнения в стальном голосе, признался Хаябуса, покидая площадь, разрываемую тремя проспектами. — Эта ночь — последняя возможность тебе поглядеть на мир, что будет уничтожен для тебя навечно. — Тогда позволь себе полюбить хотя бы в эту ночь. — Печально произнес юноша, причесывая пальцами спутанные волосы. Приехав в обшарпанный отель на окраине вечернего Берлина, такого же уставшего, как участники игры, пронизанного затянутыми дождями и холодными ветрами, оба без промедления оказались в номере. Покрытие пятнами однотонные обои, потускневшие шторы, покрытые катышками, болтались над пыльным окном, старая кровать, наспех заправленная, не прикрытая пледом, грязный ковёр, вешалки вместо шкафа и тумбочка с двумя пыльными стаканами напоминала о юношества, когда подростки уединялись подобных отелях, где не спрашивают документы и не задают лишних вопросов. Хаябуса грубо толкнул юношу на кровать, нависнув сверху, тяжелым взглядом пронизываясь Клауда, чьи глаза пылали совсем подростковым возбуждением, перекрывающим печаль и страх, ждущих впереди. Радость последней ночи, иллюзорную свободу, которую вору подарили, он мечтал провести в объятиях полицейского, увидев в угольных глазах нечто тёплое, согревающее проклятую душу. Клауд цеплялся руками за шею лейтенанта, боясь потерять, отпустить, дрожа от одной мысли, что Хаябуса, далёкий и непостижимый, раствориться в воздухе, в перед юношей вновь покажутся исцарапанные стены подземной камеры. Поцелуй вышел влажным, вор вжимаясь всем телом в юношу, боялся дышать, двигаться, отдавшись приятным ощущениям, позволяя Хаябусе полностью овладеть инициативой. Чужой язык грубо игрался в полости рта, полицейский с силой сжимал пухлые губы любовника, прикусывал, оставляя заметные следы, вдавливая юношу в жёсткий матрас. Хаябуса ощущал солоноватый привкус слёз во рту, но лишь углублял поцелуй, сменяясь грубость нежностью, без толку утешать того, кому нет спасения, он знал, что ничем не поможет Королю Воров, не спасёт его помеченную демоном душу, не сможет, ведь не имеет права рисковать своим лучшим другом, чья душа нашла успокоение. Сколько боли в поцелуи, что оба не хотели разрывать, лишаясь дыхания, продолжали исследовать губы друг друга, переплетаясь языками, руками, телами, душами, томно вздыхая друг другу в такт. Медленно лейтенант перевернул Клауда бок, зарываясь руками под одежду, не торопясь поглаживая все ещё холодную кожу, проходясь по каждому участку несколько раз, надеясь сохранить ощущения, запомнить тело партнёра до миллиметра, ощупать всё изъяны, спрятанные под одеждой. Хаябуса не пытался доминировать, насильно захватывая власть, юноша отдал всего себя в чужие руки добровольно, дрожа от каждого прикосновения, боязливо прижимаясь к чужой груди, слушая биение сердца. Горячие губы лейтенанта проходились по подставленной макушке, юноша непрерывно ласкал, дрожащее от страха и желания, тело Клауда, что избавлял его от мешающей одежды, оставлял на обнажённой груди влажную горсть поцелуев, переходящих в засосы. Вор, переходя языком от ключиц до шеи, едва удерживал рвущиеся наружу слезы, переминая пальцами обнажённые ребра Хаябусы, боязливо отводя взгляд, ведь мог не увидеть в глазах партнёра того тепла, о котором грезил. — Посмотри на меня. — Прошептал лейтенант, приподняв партнёра за подбородок. — Забудь про Дариуса, про будущее, про то, что случится завтра. Смотри только на меня и на мир, существующий сейчас для нас двоих. — Не говори никому… — Клауд подался вперед, вовлекая в новый поцелуй, куда более влажный, солёный и долгий. Юноша медленно исследовал тело полицейского губами, украшая бледную грудь хаотичными засосами, опускаясь ниже к торсу, оставляя на коже влажные дорожки. Страх обволакивал, перемешиваясь с наслаждением, горячие прикосновения рук Хаябусы расслабляли тело, давали необходимое ощущение иллюзорной защиты, успокаивая страдающую душу. Застрявший в горле вора тяжёлый ком рассасывался в момент неразрывной нежности, когда взаимные ласки сыпались со всех сторон: затянувшиеся поцелуи, томительные прелюдии, несущие то, что не сказать словами, не показать жестами, потаенные желание заблудших душ нашли освобождение. Лейтенант, смочив пальцы, медленно проникал в горячее нутро, наслаждаясь дрожью Клауда, его вздохами и влажным от обильных ласк тело, которое юноша продолжал баловать градом поцелуев, распавшихся по шее, ключицам, груди, лицу. В каждое действие Хаябуса вкладывал нежность, что не умеет выражать эмоциями и словами, его забота упиралась исключительно в поступки. Ощущая чужие колебания, полицейский желал их забрать, спасти дрожащего под ним Короля Воров, на чьих глазах застыли слезы, а искусанные губы приоткрылись в немой просьбе. Проникая пальцами глубже, Хаябуса подхватил дернувшегося от непривычных, тянущих ощущений, юношу, медленно обсасывая его губы, языком проходился по зубам и деснам, ощущая, как у обоих внутри все скрутило от болезненного напряжения, существование которого противоречиво. Страсть, смешанная с желанием защитить ближнего, заставляли Клауда и лейтенанта, вжиматься в тела друг друга, обмениваясь ласками, каждый из них пытался ухватить, запомнить обостренные ощущения. Вор резко выгнулся, протяжно застонав, сжавшись всем телом, ощутив внутри себя три влажных пальца, исследующих тонкие стенки, задевая простату, от чего тело накрывали волны пульсирующего жара. Хаябуса прильнул к чужой, напряжённой шее, измываясь над юношей с двух сторон, медленно играясь с возбужденным членом вора, лаская его внутри, полностью погрузив три пальца, меняя ритм движений по своему желанию, мучая любовника сладкой истомой, оттягивая каждый момент, я душе желая остановить неумолимое время. На лице Клауда мелькнула привычная наглая ухмылка, украшенная возбуждением, влажные глаза блистали, а по щекам стекали неровные дорожки слез, которые полицейский слизывал, грубее толкаясь в узкие стенки, сдавившие его пальцы. Вовлекая юношу в очередной поцелуй, Хаябуса извлёк пальцы, не дав сорваться с губ мальчика возмущённым стоном, прижал горячую голову к разработанному входу, медленно толкаясь вперёд. Беспорядочно целуя чужие губы, лейтенант подминал Клауда под себя, скользя руками по позвоночнику, вынуждая последнего прогибаться, поддаваясь на встречу неторопливым фрикциям. Король Воров вцепился пальцами в плечи партнера, оставляя на бледной коже полукруглые отметины ногтей, царапал лопатки, обвив любовника ногами за пояс, прикусывал губы от неизведанный ощущений. Резкая боль, украшенная горячей пульсацией, скрученная тяжесть внизу живота, жар обдавший все тело, эмоциональное и физическое напряжение бросало Клауда из огня в ледяное полымя. Он извивался в чужих руках, путался пальцами в угольных волосах партнера, оттягивая их после резкого толчка внутри, тяжело дышал, ртом хватая пропитанный похотью влажный воздух. Неприятные ощущения испарились, стоило Хаябусе найти нужный угол проникновения, закинув тонкие ножки вора себе на плечи, он вжимал юношу в матрас, языком играясь с красноватыми сосками, погружаясь во влажное нутро, вздрагивая от ощущения, что его член безжалостно сжимают. Клауд не выдерживал обрушившегося на него потока ласк, каждый сантиметр кожи превратился в эрогенную зону, над которой издевался полицейский, поглаживая влажными руками впалый живот, грудь, где сжимал пальцами соски, пока юноша под ним не вздрагивал от боли. Поврежденное место Хаябуса целовал, после обдувал прохладным дыханием, выслушивая сбивчивую речь любовника, прерываемую хриплыми стонами. Клауд сводил ноги, царапал чужую спину, влажными поцелуями впиваясь в шею полицейского, ритмично двигающегося внутри разгоряченного тела, намеренно ускоряясь, держа вора на границе оргазма. От истомы кружилась голова, мира вокруг Клауда был уничтожен, для него сейчас существовал лишь один человек, отдающий во власть страсти всего себя. Страх остался за стенами отеля, боль, обязанности, ответственность, в какой-то момент для Короля Воров всё это разрушилось, поцелуи, фрикции, жар чужого тело — кружили голову, затуманивая сознание, окутав обоих приятной иллюзией, выхода из которой добровольно не ищут. Вспотевшими ладонями он обхватил щеки Хаябусы, заглядывая в его вечно ледяные глаза, их холод присутствовал даже сейчас, неумолимый, жестокий, обращенный против всего мира. Лейтенант замер, положив свои руки поверх ладоней юноши, опустившись к его лицу, украшенному кровавым румянцем, в этот момент достоверно осознав, что наглых глаз и хитрой улыбки любовника он больше никогда не увидит, только искалеченный до безобразия бездушный труп. Страх сковал душу, холод закрался внутрь, это их первый и последний акт любви, существовать которой в тёмном мире не должно. Судьба вновь подбросила выбор, чьи последствия разрушат душу, по какому бы пути полицейский не пошел: спас бы Клауда, лишившись всех, кто сражался с ним за спокойствие, отдал бы мальчишку в дьявольские лапы — захлебнулся бы болью потери. Оба хотели спасти друг друга, но оба — не имели более права следовать за своим эгоизмом, так и застыв в немом, душераздирающем молчании. — Обещай мне, что выживешь. — Тихо прошептал Хаябуса в губы юношу, накрыв их глубоким поцелуем, забирающим остатки сбитого дыхание и каждый стон, предназначенный ему. Ответ известен обоим. Не разрывая подавляющего поцелуя, полицейский, обхватив болтающиеся у него на плечах ноги Клауда, он рвано двигался, задевая простату, тут же вызвав ответную реакцию у тела партнёра. Вор обвив руками бледную шею, обсасывал ровные губы любовника, приподнимая таз, позволяя последнему войти в него до основания, от чего сам Хаябуса измученно застонал, полностью погружая член в узкое нутро. Быстрые, ритмичные движения заставили Клауда обильно кончить себе на живот, горячее и вязкое себя размазалось во всему торсу, запачкало лейтенанта, не обращающего на случившееся внимания, он продолжал выбивать остатки духа из мальчишки, который в любой другой ситуации был бы очень строптив, но сейчас слишком нуждался в любви и защите. Вытащив пульсирующий член из дырочки, Хаябуса кончил себе на руку, размазав содержимое по краю простыни. Давящая пустота заполонила все мысли, юноша бездумно лежал, убирая с влажного лица Клауда прилипшие ореховые волосы, наслаждаясь безмятежностью на красивом лице, чуть загорелом, уставшим после заключения в камере. Наглый, уверенный в себе Король Воров, о существовании которого долгое время не знал весь мир, человек, ставший легендой в определённых кругах, теперь лежит рядом с Хаябусой: напуганный, потерянный, хотя совсем недавно весь мир лежал у ног осторожного мальчика. — Не хочу засыпать. — Уставшим голосом сообщил Клауд, повернувшись к любовнику лицо, устроившись у него на плече, пальцами выводя на, украшенной засосами бледной, груди узоры. — Если завтра мир рухнет, найдёшь меня в Аду? — Мы не дадим этому случиться. Если мы проиграем, то это не значит, что победитель будет жить. Я прикончу его лично. Усталость забирала своё, как не сопротивляйся тягостному сну, он жадно забирает души в свои объятия, даря упокоение необходимое для будущего. И даже если участники не проснуться, мир продолжит существовать без их участия, а история продолжит свой путь, на который мертвецы уже не повлияют.