Если ты идёшь через ад...

В общем, вопрос, понятное дело, замяли, но напряг остался. В тот вечер мы легли спать, повернувшись спинами друг к другу. Точнее, отвернулся я. Саня мой привычно улёгся на правый бок. Только я не выдержал и, развернувшись, обнял и прижался к Сане, как обычно. Поначалу его напряжение ещё чувствовалось. Но, повозившись, он устроился удобнее и выдохнул, как мне показалось. Взял мою ладонь и поцеловал. Я балдел от этого интимного жеста не меньше, чем от секса с Саней. Такой тёплый ритуал происходил у нас почти ежедневно непосредственно перед сном. Саня поворачивался на правый бок, а я придвигался к нему и обнимал рукой поперёк груди. Он брал мою ладонь, подносил к губам и целовал сначала запястье, а потом центр ладони. Когда он сделал так первый раз, у меня прямо мурашки побежали, и нежность тёплой, тихой волной обняла от пяток до горла. Я сглотнул ком и прошептал: – Саня мой. Он повернул голову, посмотрел так, что мои мурашки решили ещё и потанцевать, улыбнулся и сказал, будто отвечая: – Твой. Вот так получилось, что в тот вечер зародились сразу две традиции. Второй стало это почти интимное обращение – Саня мой. Разумеется, я не называл его так постоянно и, тем более на людях. Но в моменты близости – почти всегда. Ещё очень часто упоминал в мыслях. Когда думал о нём, невольно проскальзывало: «Саня мой уже вот-вот должен вернуться». «Саня мой опять не закрыл свою банку с окурками». «Кофе у Сани моего есть ещё… о, какая скидка, возьму». На следующий день мы ещё немного поговорили. Видимо, Сане тоже не нравилась подвешенность ситуации. Он в очередной раз повторил, что Петя «видит мир тактильно», а не только глазами. И что в этом нет ничего плохого, наоборот, иногда интересно или забавно. Что таких людей полно с разной степенью погружённости. Я вспомнил сестру с её «трогательными» замашками. Другие какие-то случаи и людей. И согласно покивал Сане. Он также заверил, что со стороны Пети нет и намёка ни на какие иные чувства, кроме дружеских, причём ко всем парням из нашей компании. И что со мной он тоже с удовольствием бы подружился, если бы я не придумал себе пустых запарок. Я в свою очередь попытался объяснить свои эмоции и ощущения. Мол, не каждый день моего любимого лезет лапать какой-то кинестетик. Признавал, что должен был знать об этой его особенности. Мало ли у кого какие причуды. Тогда, со стороны, внимание и жест мне показались интимными. Но Саня сказал, что Ремизов – вменяемый человек. И чужие особенности тоже принял бы. Как-то можно было перевести всё в шутку, даже стебануть, мол, не трогай моего парня. Я согласился, что перегнул с загонами. Мою ревность Санька стебал до финального этапа нашего окончательного примирения. На что напросился, устроив мне развратное шоу. Подначивал, обзывал меня мавром, заставлял просить прощения и тут же шептал, каким образом я должен был это сделать. Сполоснулся, вышел из ванной голым, стащил с меня футболку и прижался к спине. Сказал, что тоже, наверное, немного виноват, поэтому готов понести наказание согласно моим пожеланиям. Я пожелал трахнуть его прямо у стены, причём не дал ему кончить, а затащил на кровать и довёл минетом и пальцами. Саня мой метался, выл и выстанывал обрывками: – Люблю… Димка, люблю… твой… всегда… только твой… Я не остался в долгу и после его оргазма шептал ему о своей любви, о том, что он дорог мне безгранично. И, конечно, ласкал. Обожал после секса ещё какое-то время поваляться и целовать медленно. Уже без сжигающей страсти, а с тёплой нежностью гладить и обнимать Саню моего. После этого случая я не проникся, естественно, большой симпатией к Ремизову. Но резкую неприязнь перестал испытывать. Над очередными его идеями не ржал и не возмущался. Как и предлагала сестра, попросту не ходил иногда, отговариваясь занятостью. А Саньку при этом не держал. Но не мог не отмечать факта, что Ремизов и Саня мой стали очень близки. Наверное, в любой компании у каждого человека был друг, который становился ближе остальных. Или общались чаще, или влились в компанию вместе, или ещё что-то. Для меня таковым изначально был Илюха. Собственно, он и собирал нас под своей крышей. Раньше тусовки были не такими ламповыми. Вот же чёрт. Привязалось всё-таки словечко от Пе-ети. Илья с юности жил с бабушкой в её большой трёшке. Отец был из Питера. Там он и познакомился с матерью Ильи – учились вместе. Но классики жанра не вышло. Не она осталась в Питере, а он переехал в наш в город. Здесь для них нашлась хорошая работа. Жили дружно и не в тесноте. Бабушка любила зятя, а уж внука обожала бесконечно. Но когда Илюхе было четырнадцать, его отцу друг детства предложил хорошую должность в Питере, а мать в это время сократили с работы. И они уехали. Сына всей семьёй назвали взрослым мужчиной, который вправе выбирать. Хотя бабушка ненавязчиво намекала, что ей уже нужна помощь по хозяйству и поддержка того самого взрослого мужчины. Илюха остался. Из-за школы, в которой ему нравилось всё, друзей, спортивного клуба. И, конечно, из-за бабушки. Он её тоже очень любил. Родители могли приезжать к ним довольно часто, что и делали в первые годы, а вот бабушке сложнее бы давались постоянные поездки. Её не стало через четыре года. Илья погоревал, ясное дело, но жизнь продолжалась. К тому времени он уже встречался с парнями. В дом, естественно, никого не водил. Точнее, изредка, когда бабушка куда-то уходила. В это время мы с ним и познакомились. Я сам страдал от отсутствия места для потрахаться. Мы тогда жили с сестрой в теперь уже моей однушке. И хотя она знала о моих предпочтениях, мне тоже было не в кайф водить туда любовников, каждую минуту оглядываясь на часы. Тем более постоянством я тогда не отличался, а таскать в дом случайных партнёров и сам не хотел. А ещё среди «своих» у нас появлялись не только любовники, но и дружба завязывалась. Тоже в основном с ровесниками из оперы – бедные студенты. Вот тогда Илья и задумал организовать у себя своего рода место для встреч. Чаще дружеских, но и для более близкого знакомства, как он это называл, место было. Разумеется, он не допускал у себя буйных пьянок, не терпел наркоты. Видимо, подобное притягивается к подобному. Потому что любители обильных возлияний, разнообразных стимуляторов и шумных тусовок у нас или не появлялись вовсе, или не задерживались. Я перетрахал в квартире у Илюхи почти всех симпатичных мне парней, появляющихся на пороге без партнёра за спиной. К Илюхе, безусловно, тоже подкатывал в своё время. Но он всегда был сторонником постоянных отношений, не включающих слово – «свободные». Совсем уж недотрогой он не был. Сходу большой и чистой любви не искал и не ждал. Но трахаться с заведомо понятным «на один раз» или на несколько, но будучи одним из многих сексуальных партнёров у парня, он не хотел. Да и подкалывал меня, что я не в его вкусе. К тому же у меня всегда был пунктик. Я предпочитал активную роль в постели, а Илюхе нравилось разнообразие. И мы сблизились, как друзья. Когда появился Марк, наши посиделки незаметно переименовались в квартирники. Кто-то раз сказал, и всем «прилипло». Марк изумительно пел и играл на гитаре. С приходом Лёхи мы стали свидетелями их трепетного романа. Марк даже стал писать стихи и посвящал их своему Лёше. А тот так смотрел на Марка своими огромными глазами, что мы едва сдерживали стёб про умильное ми-ми-ми. Но радовались за них искренне, конечно. У Ильи после пары неудачных отношений душа требовала перемен, и он решил, что нужно сделать ремонт. Лёшка работал тогда в крупной сети по продаже строительных материалов и очень здорово помог сэкономить. И не только. Несмотря на изящную внешность, руки у него росли из нужного места. Илюха затеял масштабную переделку, и мы все ему помогали. Снесли стены самой маленькой комнаты, и получилась большая кухня-гостиная. Уютной она была какой-то очень. Вроде и по-мужски практичной, но всё равно тёплой. Возможно потому, что всё было оформлено под дерево. На месте стены между бывшей комнатой и длинным коридором мы установили большущий шкаф с раздвижными дверями, в который убиралась куча вещей, от одежды на все сезоны до пылесоса и постельных принадлежностей. Он и не загромождал без того узкий коридор, и не «ел» много пространства в кухне, так как там было где развернуться. Шкаф с обратной стороны мы оформили, как стены, и поставили вплотную к нему громадный угловой диван, который можно было разложить. Получался или отличный траходром, как обозвал его Илюха, или спальное место для засидевшихся гостей. Выспаться на нём прекрасно можно было и втроём, а при желании и вчетвером. Да и надувной матрас всегда выручал при большом наплыве гостей. К тому же в квартире оставались ещё две комнаты. Подоконник окна мы расширили, и его тут же облюбовал Марк, удобно устраиваясь там с гитарой. А на балкон ещё удобнее стало выходить курильщикам. Лёха по смешной цене подогнал шикарный раскладной стол, над которым Илюха сразу «увидел» подвесные светильники с регулируемой высотой. И опять Лёшка помог – купили два с абажурами из ротанга. Они всем сразу очень понравились. А уж Ремизов, когда первый раз пришёл к Илюхе, трогал их то и дело. Мы взрослели и многие «вставали на ноги» в финансовом плане. У меня появилась хорошая работа, а Настя окончательно переехала к Косте. Некоторые из друзей тоже обзавелись своим жильём, а кто-то уехал в другие города. Многолюдные гулянки стали сходить на нет. У Ильи появился Слава, я же в это время в сети познакомился с Саней. Посидели в кафе, поболтали, признались, что оба не против продолжить общение. И я потащил его к Илье. Санька дал мне в тот же вечер. Обоюдное удовольствие не предполагало не только серьёзных отношений, но даже особых планов на дальнейшие встречи. Как и со многими партнёрами до Сани. Да и он, как сам говорил, не стремился к моногамии. Свою свободу ограничивать не хотел. Но тогда что-то пошло не так. Это «что-то», видимо, и называлось любовью с первого взгляда. Когда мы основательно сошлись, Санька очень быстро нашёл точки соприкосновения с нашими общими уже друзьями. Мы вообще стали очень дружной небольшой компанией. Ценили, уважали, поддерживали и помогали друг другу. Но Саня не выделял кого-то сильнее, не уделял кому-то меньше внимания. Больше всего он любил проводить время со мной. Я стал для него и любовником, и самым близким другом. На что я с огромным удовольствием отвечал ему взаимностью. А теперь ревновал Саню к Ремизову. Ко времени, которое они проводили вдвоём, к их совместным придумкам. Саня с энтузиазмом принимал идеи Петьки. В этом не было ничего плохого. Тем более не могло называться изменой или предательством. Мой любимый человек занимался интересными ему делами. Просто так сошлись звёзды, что эти интересы разделял друг. Я сам честно признавался себе, что не понимал своего странного отношения к Ремизову. Но таки к слову «друг» мне с большим трудом получалось добавлять «наш». Очередной раз я напрягся, когда это длинноволосое чудо-юдо заявил, что он убеждённый актив. Как-то за разговором вспомнили общего знакомого. А потом Лёха про него упомянул, что мужик снова в свободном поиске. – Сколько раз уже ему сердце разбивали? Я б, наверно, своё не собрал, – сказал Илюха. – Сам виноват, – буркнул Саня, – привечает вечно всяких… кукол. – Да что это? – не согласился я. – А Кир был? Очень даже… с яйцами. Мы поржали, и Саня кивнул: – Ну да, но это скорее исключение из правил. – А мне кажется, он любого нагнёт при желании. – Дык, о том и речь. А он каких-то… Я тем временем поглядывал на Ремизова. Нашего знакомого он не знал и просто слушал по принципу – а Ванька слушает, да ест. Опять взялся «месить» руками мандарин. Потом чистил его так медленно, что хотелось отобрать, почистить и отдать – чтоб не мучился. Потому что не укладывалось у меня в голове, как можно было наслаждаться подобным процессом так долго. Наконец, очистив, опять тискал и нюхал. Но прекрасный вискарь, принятый в нужном количестве создавал настроение, и меня осенило идеей. После Саниных слов, я не удержался: – Кстати, Петь, он отличный мужик. Саня, естественно, сидевший рядом со мной, как-то странно заёрзал и то ли смутился, то ли мне опять померещилось. Но спокойствия, понятное дело, это не добавило. Ремизов посмотрел мне в глаза, дожевал дольку мандарина, и ответил: – Возможно, но я не представляю, что два актива будут делать вместе? Смотреть на звёзды и дрочить? Саня прыснул. К сожалению, это мне уже не показалось. – Прям так категорично? – Безоговорочно, – припечатал Ремизов. Вот так. Даже я, по сути, тоже убеждённый актив, не декларировал это столь громко. – Ну, может, удастся договориться. Мужик-то, повторюсь, хороший. – Не спорю, но я предпочитаю партнёров помоложе. – Тоже любишь юных прелестниц? – сделал я ещё одну попытку не остаться в дураках. – Нет. Ровесников, – вот уж кому спокойствия было не занимать. Вообще ни один мускул не дрогнул. – С яйцами, – добавил Ремизов. – Парни, мужик обыкался небось, – оборжал нас Лёшка и тут же обратился к Славке: – Ты мне чёт напиздел с рецептом, наверное. Не получается у меня такая печёнка. Славка возмутился, конечно. Сказал, что Лёха сам, наверное, не так записал, или вообще – нечего на зеркало пенять. Посмеялись, а Марк опять вспомнил про то, что ему разбили зеркало заднего вида. В очередной за вечер раз помянули крепкими словами уёбков. Илюха посетовал, что давно сидим на сухую. Разлили, чокнулись. Саня опрокинул виски «на три пальца» залпом. И это мне тоже не показалось. К огромному сожалению. В тот вечер Санька предусмотрительно не упоминал Петьку, за что я был ему благодарен. Да и парням, что плавно и грамотно закрыли наш с Ремизовым скользкий разговор. Ну и чего уж отрицать – умыл он меня. Моё раздражение и неприязнь вернулись и усилились в разы. Несмотря на то, что я признавал свою вину. Нефиг было лезть с подъёбками. Я бы сам не стерпел подобное, а Ремизов вышел из ситуации достойно. Без грубостей и обидок, при этом сделал меня на раз. Но именно это и бесило. Задетое самолюбие. Чёрт попутал. Тот самый, что устами известного актёра говорил: «Тщеславие, определённо, мой самый любимый грех. Себялюбие – чистейший наркотик». А дальше случилась катастрофа. Дома Санька стал всё меньше говорить о Петьке. Сначала я наивно и опять же эгоистично радовался. Думал, Саня мой поостыл в своей привязанности к Ремизову. Но потом Санька стал скрывать своё общение с ним. Порой и встречи. Я узнал об этом случайно. Как-то утром, зайдя на кухню, обнял Саню со спины, поцеловал в плечо. Я и так безумно любил приласкать Саню, а в тот день ещё и тягучей нежности захотелось. Полез одной рукой ему под футболку, а второй скользнул под резинку домашних штанов. Саня мой отзывался моментально. И тогда тоже сразу выдохнул полустоном, запрокинул голову мне на плечо, подставляя шею под поцелуи. И я целовал. И шею, и скулы, и мочку уха, и наконец, губы. Поглаживая яйца Сани, другой рукой добрался до соска и заскользил по нему большим пальцем. Санька дёрнулся, оторвался от моих губ со стоном. Но мне было мало, и я снова потянулся за поцелуем. – Нельзя опаз… дывать сегодня… оперативка, – выдохнул он мне в рот. Я поднял взгляд на часы. Да, надо было дать Сане позавтракать. Хотя так страстно хотелось, чтобы он дал мне. Но, может быть, успели бы. Или вариант с… В этот момент телефон Сани, лежащий на столе перед нами, ожил сообщением. Машинально опустив голову, я прочитал видимую его часть: «Саша, привет. Отлично вчера посидели…» Отправителем являлся – Петя Ремизов. Санька явно тоже прочитал и напрягся. Схватил телефон – аж пальцы подрагивали. Выкрутился из моих объятий и чуть ли не убежал в комнату. С минуту я стоял столбом. Вчера Саня мой «задержался на работе». А оказалось, что они «посидели» с Пе-етей. Охуенно, чё. Наконец я отлип от места и пошёл вслед за Саней. Он уже надел джинсы с водолазкой и снимал с плечиков пиджак. Все движения были рваными, поспешными. В итоге упали и плечики, и пиджак. Санька поднял, повесил, надел. Всё опять второпях и… нервно. – Ты у Ремизова вчера был, что ли? – спросил я как можно спокойней и будничней. – А? А да, заскочил к нему, – Саня не смотрел на меня. – А чего не сказал? Саня застегнул пиджак, повернулся ко мне и улыбнулся. Попытка сделать это искренне не удалась. – Блин, я чёт забыл, Дим. Да я забежал-то на пятнадцать минут. Ну всё, бегу. Он проскочил мимо меня в коридор опять очень быстро. А я медленно пошёл за ним. Обувшись, Саня выпрямился и потянулся ко мне. Не поцеловал даже, а клюнул в уголок губ. – До вечера. «Привет, Саша…» Саня торопился. Угу, оперативка. «На пятнадцать минут…» Без риска опоздать, у Сани было ещё минут двадцать. А он не выпил кофе и не съел бутерброды. «Отлично посидели…» За это время мы могли успеть трахнуться, не говоря уж про отдрочить друг другу. Не то чтобы мне хотелось рвать и метать. Слово «хотелось» не подходило в данном случае. Я страстно жаждал уебать что-нибудь, а лучше кого-нибудь. Конкретно этого дятла, который так некстати нарисовался в моей… нашей с Саней жизни. А Саня? Как он мог так со мной? Почему стал скрывать? Чтоб не провоцировать мою ревность? Но не мог же Саня из-за одного случая – той моей дурацкой попытки подъёбнуть Ремизова на квартирнике – решить, что у меня окончательно отшибло мозги. Я не запрещал ему общаться с этим Пе-етей и не собирался этого делать. Понимал и принимал интересы своего любимого человека. И тем более доверял в вопросе о верности. А вот Саня, судя по всему, стал сомневаться в этом. Но я не мог в это поверить. Да, я психанул от ревности, но Саня сам признал, что у меня был повод, просто я слегка перегнул с реакцией. Да, стебанул Ремизова, но, может, я вообще от чистого сердца? Чего парень бобылём ходит-то? Ладно, не от чистого и не от сердца. Но… а поговорить? Если ты так труханул, что твой парень будет запрещать общаться с другом, значит, перестал верить. Или сомневаешься. Но разве это не повод попробовать обсудить? Да какое попробовать? Настоять на разговоре, выяснить всё досконально, закрыть тему раз и навсегда. Он же не думал, что я не узнаю? Всё это не укладывалось у меня в голове. Саня знал меня чуть ли не лучше, чем я сам себя. Он первый всегда говорил о доверии. Как это важно, как он счастлив, что у нас оно было. Он, именно он, девяносто процентов наших потенциальных ссор тушил на этапе огонька свечи, где хватало лишь «поплевать на пальцы». Почему же теперь Саня сам разжигал пожар? Он мог выжечь кислород в глухом помещении и уснуть. Но это же был спящий зверь. Откроешь дверь и… Нет, Саня всё это отлично понимал. Однако мне очень, очень и очень не хотелось думать о другом возможном варианте. Единственном остававшемся варианте. Но память настойчиво подкидывала мне детали. Как Ремизов смотрел на Саню, как восхищался им. А этот ответ мне? Актив, бля, безоговорочный. С ровесниками трахался. Что если он отвечал мне, не отрицая мои подколы, а с издёвкой намекая на то, что было ближе, чем я думал? Саня подходил под все его хотелки. Нет. Нет-нет-нет! Я гнал от себя эти мысли, потому что всерьёз испугался. Сказал себе, что у меня паранойя, что крыша едет наглухо. Саня был только моим. Никогда он так со мной не поступил бы. Ни-ког-да. Мы оба хорошо погуляли до нашей встречи. И не считали изменой хороший секс на стороне, даже если условно встречались с кем-то. Но именно условно. Всегда были честны. Никогда не хотели рамок и ограничений свободы. В наших же отношениях всё изменилось. В них не было таких понятий вообще. Во взаимной верности, любви и заключалась наша свобода. Мы хотели этого. Так нам было хорошо. Или в данный момент для Сани ключевым стало слово «было»? Нет! Но невольно я снова вспоминал. Вчера Саня вернулся злой и мокрый до нитки. Жаловался на некстати пошедший дождь. Ругался на ремонтные работы, из-за которых пришлось обходить кругами. На управляющую компанию, которая не следила за освещением. И Саня в темноте вляпался в глубокую лужу. Всё это выглядело невинно и правдоподобно, если бы не давало ему повода проторчать в ванной приличное время. А потом, отговорившись усталостью, Саня мой лёг спать раньше меня. Все мои мысли, но больше направление, в которое меня отчаянно несло, казалось бредом. Я хотел выбросить его из головы чуть ли не физически, задушить этот кошмар на корню. До встречи с клиентом, вернее, до выхода из дома, у меня в запасе было два часа. И я планировал за это время сварить суп нам с Саней на вечер. Но забил и, надев спортивный костюм, помчался, почти в прямом смысле, на пробежку. Нашёл что-то убойное на немецком – лишь бы не вникать в слова. Вставил наушники, врубил музыку погромче и – мимо лифта «через три ступеньки». Сырость за ночь никуда не делась. Однако промозглый мелкий дождь и пробежка хорошо отвлекли. Задушить, понятно, не получилось, но заглушить сильные эмоции удалось. А к вечеру я принял охрененно ошибочное решение. Я не стал больше поднимать эту тему, не стал разговаривать, не стал ставить точки над «и». В общем, всё то, в чём ещё утром винил Саню, удивляясь, почему он не поговорил со мной. Трусость, мать её. Как не придумывай отговорки и оправдания, а это была именно трусость. Я очень боялся потерять Саню. Злость схлынула, ревность отошла на второй план. Появился страх. Допустим, при самом мерзостном раскладе, Саня трахался с Ремизовым. А если этот расклад был не самым плохим? Если Пе-етя уже «готов к новым отношениям»? Но Саня мой вечером сам начал разговор. Попросил прощения за то, что забыл рассказать про свой визит к Ремизову. Оправдался опять же дождём и перекопанными дворами. Сказал, что действительно просто забыл. Забежал к нему на самом деле минут на пятнадцать, максимум полчаса. Хотел просто отдать два рисунка. И только потому, что Ремизов жил в десяти минутах ходьбы от работы Сани. По расстоянию это – как прогуляться до следующей остановки. Заскочить, отдать и поехать домой. Тем более и прямого транспорта к нам с той остановки ходило больше. Ремизов как-то грамотно фоткал Санины рисунки, чтобы графит не отсвечивал. У Сани так не получалось. Да и свет у нас был какой-то «не тот» и «не там». Но Саня и не заморачивался. Рисованием он увлечённо горел, а вот искусством фотографии, если и интересовался, то вяло. А у Ремизова реально выходили крутые фотографии и не только Саниных рисунков. Они получались выше всяких похвал – ярко, насыщенно, чётко. Ремизов предложил чай. Саня сперва отказался, мол, аппетит не буду перебивать. Но Ремизов уговорил попить просто с лимоном. Типа этим аппетит не собьёшь. Только лимон был необычный. Саня описывал в красках экзотический фрукт. Пальчиковый лайм. – Представь маленький зелёный хуй в презервативе. Я поперхнулся чаем и заржал: – Шурик, а может, не надо? – спросил я, проржавшись. Санька тоже угорал: – А внутри как будто икринки большие, только белые. – Мда, аппетит точно не собьёшь. – Не, ничё так на вкус. Лопаются эти шарики во рту прикольно, а там сок. Саня ещё добавил, что они с Ремизовым тоже смеялись, разглядывая и пробуя эту забавную экзотику. Вот в этом и заключалось то самое «отлично посидели». Санька ещё вчера хотел рассказать. Даже бежал домой с мыслями об этом фрукте. Но действительно отвлёкся, промокнув и изгваздавшись по пути. За ужином сначала спросил о моих делах. А у меня как раз много всего было для рассказать. Ну, в общем, стечение обстоятельств получилось такое неудачное. – А утром… – Саня встал из-за стола и подошёл ко мне. Я на автомате повернулся к нему. Саня придвинулся ко мне вплотную, заставляя раздвинуть колени, и положил руки мне на плечи. Он рассказал ещё – явно, стараясь оттянуть щекотливый вопрос – о том, что я видел лишь часть сообщения – несущественную на общем фоне. Просто Ремизов упомянул их посиделки вскользь. Смысл же заключался в том, что он сам в это время собирался ехать на встречу с заказчиком и, выйдя к проспекту, увидел, что он «стоит» – авария случилась. Зная, что Саня поедет через него на работу, просто посоветовал не ждать прямого транспорта, а доехать на любом удобном до Петькиной остановки, а оттуда дойти пешком. Так у Сани получилось бы добраться быстрее. При такой-то пробке. Саня вздохнул и добавил: – Вот я и заторопился… поэтому тоже. Я кинул. – Дим, прости, я испугался. Я дурак. Просто… – он запнулся, и я спросил: – Просто я ревнивый идиот? – Нет, – Санька улыбнулся смущённо, – то есть… блин, ты ведь больше не ревнуешь меня к нему? Я не успел ничего сказать, да и толком понять его мысль, а Саня добавил: – Понимаю, что Петя тебе не нравится. Не понимаю, правда, почему… – Саня снова замешкался. Скользнул рукой мне по шее и положил ладонь на затылок. Я сразу обнял его. – Это может измениться. Ну, со временем… возможно. Да уж, опять получалось пресловутое «отличный парень, сам увидишь». Однако теперь вон с каким сомнением Саня об этом говорил. – А если ещё и ревность… Второй рукой Саня проделал такой же путь и, соединив пальцы у меня на затылке, словно держал мою голову. Наклонился к моему лицу и продолжил, глядя в глаза: – Абсолютно беспочвенная, Дим. Чем хочешь поклянусь. То ли Санька за день грамотно продумал «песню» – каждая деталь и мелочь звучали безукоризненно правдоподобно – то ли Саня мой просто оказался смелее меня. Но, видимо, за день я так накрутил, перекрутил и издёргал свой мозг, что он, как и утром потребовал отдыха. А вот другие части тела не устали совершенно и настойчиво желали кипучей, активной деятельности. Я накинулся на Саню так стремительно, что до кровати мы добрались чудом и уже раздетые. Причём эти процессы я помнил смутно. Ощущал губы Сани, ответившие на мою страсть не менее страстно. Видел его жадный взгляд в ответ на мою жадность. Любил его безумно, безгранично, безоговорочно. А Саня мой отвечал на моё безумие неистово, самозабвенно. Отвечал на мою любовь.