Если ты идёшь через ад...

Мои драгоценные «ложки нашлись». Но я не мог не признаться себе, что осадок остался. Ведь Саня не договорил, вернее, я не дал ему договорить. «Я понимаю, что Петя тебе не нравится…» «А если ещё и ревность…» Два этих факта складывались в один неизбежный – Сане пришлось бы выбирать. Чего он очень не хотел. Потому что не было у него выбора. И я вполне его понимал. Скажи мне Саня, что ему не нравится моё общение с Илюхой, что он ревнует, что ему некомфортно, и я бы незамедлительно прекратил контакты с другом. С Илюхой даже на приятельский уровень не получилось бы свести – слишком мы были близкими друзьями – пришлось бы честно признаваться. Но чего бы мне это стоило? И что бы стало с нашими отношениями с Саней? Я отлично понимал, что подобные вещи становились началом конца. И я, стиснув зубы, гнал от себя мысли, которые гудящим роем облепляли меня. Напряжение Сани тоже, конечно, никуда не делось. Жизнь вроде бы шла своим чередом. Он снова говорил о Ремизове. Но не так восторженно, как раньше. Старался больше уделять внимание фактам, а не выражать эмоции. Именно старался, я не мог этого не замечать. Стал выбирать время для встреч с Ремизовым, подгадывая под мою занятость. Говорил, например: – Ага, понял. Я тогда с Петей пересекусь, ладно? И как раз к твоему приходу вернусь. Почти просьба, почти оправдание. Как-то Саню отправили на семинар в Москву. Однодневная поездка. Уже ночью он должен был вернуться. По странному совпадению Ремизову тоже понадобилось туда съездить. И, естественно, они взяли билеты на один поезд. Как меня штормило, каких усилий стоило сдержаться – словами не передать. Особенно когда Саня рассказывал об этом в манере, которая, к сожалению, становилась уже привычной и раздражала меня едва ли не больше, чем суть разговора. Он словно оправдывался передо мной. А бесился я больше на самого себя, потому что причиной этого был я и мои «тараканы». Я отвёз Саню на вокзал, почти миролюбиво поздоровался и перекинулся парой слов с Ремизовым. Но всё-таки не сдержался в конце: – В дороге-то опять зелёным хуем будете баловаться? Помимо подъёбки я преследовал ещё одну цель – увидеть реакцию Ремизова, когда он вспомнил бы про их с Саней «чай с лимоном». Однако Ремизов сделал «большие глаза» и вопросительно приподнял бровь. Санька заржал, правда, опять немного нервно и объяснил: – Это я пальчиковый лайм так назвал. Тут расхохотался и Ремизов: – Маловат он для члена. – Я тоже так сказал, – отозвался Саня. А Ремизов без малейшего намёка на невроз ответил мне: – Нет, они кончились. И на лице опять не читалось ни-че-го. Ну прямо ангел во плоти. Честный, бескорыстный друг… с-сука. Когда они уехали, меня накрыло. В этот раз я не стал бегать, а выбрал другой способ задушить проблему. Старый, как мир, вечно молодой. Умелый и мощный душитель, сильнейший решатель проблем. Только вот мощь его была мнимой, а сила лживой. Я заехал в ближайший к дому бар, бросил около него машину и напился в гордом одиночестве. Последнее, в итоге, лишь усугубило ситуацию. Никто не помог советом. Но я и не собирался дёргать своих парней среди ночи. И не стал бы никому из них рассказывать о том, что творилось у меня в душе. Мутно это было, да и… хотя, что уж себе-то врать? Мне было стрёмно и стыдно посвящать в свои мысли даже Илью. Он неизбежно оборжал бы меня. И даже если бы, в конце концов, проникся, то посоветовал бы выкинуть из головы этот бред. Так что никто не мешал мне нажираться и пожирать свой мозг даже не чайной ложкой, а палочками для азиатской еды. Изнемогая под двойным ударом, он едва не заставил меня уснуть «в салате». Благо официант вежливо выставил, сообщив, что заведение закрывалось. Разгулявшись на свежем воздухе, я продолжил атаку. Апофеозом идиотизма стал вопрос: а зачем Саня вообще потащился на этот семинар? Мог бы и отказаться. О том, что не мог, что направили в приказном порядке, я не думал. А думал о том, что Саня сбежал от меня в Москву с этим грёбаным Ремизовым. Почти подойдя к подъезду, я заметил в кустах котёнка. Хотя его бы я не заметил никогда, тем более в моём состоянии. Просто в свете фонаря блеснул боком воздушный шарик. Я подумал, что он застрял в кустах и тут заметил на земле абсолютно чёрного котёнка. Он смотрел на меня огромными глазищами. Мне даже показалось – неестественно огромными для такой мелочи. Я смог рассмотреть и его самого. На него словно бы падал свет, а вот за ним начиналась непроглядная тьма, даже веток было не разобрать. Как будто большая тёмная масса их закрывала. Я, само собой, не заморочился, списывая этот контраст на своё состояние. Котёнок мяукнул жалобно и шарик дёрнулся. Тогда я решил, что какие-то уроды позабавились, привязав шар к животному. И, матерясь, полез спасать. Но мало́й отпрянул от здоровенного по его меркам двуногого, ещё и бухого в хлам. Шарик опять дёрнулся и полетел. Видать, и правда в кустах застрял, а я поломился и «освободил». Я задрал голову, взглядом провожая в звёздное небо шар. А когда снова посмотрел на землю, котёнка уже не было. Вот так вот. Даже котята и шары от меня сбегали. На следующий день удалось здорово отвлечься. Организм мстил за ночное издевательство. Голова гудела, желудок ныл, спина страстно желала припасть к какой-нибудь поверхности – в идеале горизонтальной. Ноги тоже явно не радовались тому, что я не сел за руль. Но у меня хватило мозгов здраво рассудить, что в моём состоянии это мероприятие имело бы конкретное название – «прощайте права». Ко всему прочему Саня звонил несколько раз. И нужно было держать лицо. Слава богу, дел было немного. Вернувшись домой, я вырубился уже безо всяких мыслей. Ночью нужно было встречать Саню. Когда проснулся, похмелье схлынуло, равно как и пустые метания. Накатила злость. Действуй, а не пизди. Думай здраво, а не ной. Я вспомнил то наше утро, которое так хорошо начиналось и так отвратительно закончилось. Всё вроде бы получалось складно. Но я всё равно не понимал, почему Саня оставил меня вариться в котле из сомнений, ревности, страхов. С одной стороны, и это было объяснимо. Прецедент, так-его-раз-так. Я допустил прецедент. Зная мой негатив, усугублённый ревностью, Саня мой мог просто растеряться. Но с другой стороны, все мы невольно судили по себе. А примерив ситуацию на себя, я точно знал, как поступил бы, будучи абсолютно верен и чист помыслами, как говорится. Не сходя с места, я открыл бы сообщение при Сане. Хлопнул себя по лбу, хоть фигурально, хоть реально и сказал бы что-то типа: «Бля, Саня, я ж забыл». Тем более, если речь шла о некой «невиданной зверушке». Я бы сразу в двух словах рассказал про эту ржаку над фруктом. Это было бы на автомате. И только потом задумался бы, точнее, опомнился, вспоминая ревность любимого человека. Но тогда и подавно, как бы не торопился, я бы сделал всё возможное, чтобы убедить его в том, что мне всего лишь отшибло память. Причём, не бегая, не отстраняясь, а наоборот, обнял бы его, говорил тепло и искренне. И очевидно я не понимал, почему Саня не сделал именно так. Ему мешал только страх перед возможным выбором? Тогда почему не сделать всё возможное, чтобы не пришлось делать этот выбор? Где был пресловутый тактильный контакт, который Саня понимал и оправдывал, говоря о привычках Пе-ети? А уж к нему моя неприязнь рисковала, нет, уже стремительно росла и модифицировалась в ненависть. Зелёными ху… экзотическими фруктами он чужих парней кормил, понимаешь ли. Спозаранку о пробках сообщал, угу. Если характер Саниного интереса я, цепляясь за соломинку, всё ещё видел, как дружеский, то в интересе Ремизова я уже не сомневался. Этот уёбок хотел моего Саню. И хотел не на один раз, не перепихнуться по-быстрому, не сбросить напряжение или ублажить потребности. Он Саньку уважал, ценил, восхищался им. Этот тщеславный хер хотел видеть моего Саню рядом с собой. Саня был его достоин. У них совпадали интересы, они отлично дополняли друг друга, отлично смотрелись вместе… Блядь! Я начинал сходить с ума. Нет, даже признавал, что уже можно было говорить об этом, как о свершившемся факте. Чтобы опять хоть как-то отвлечься, я запёк курицу с чесноком, помидорами и сыром, как мы любили, и пожарил картошку. Когда закончил, у меня уже сосало под ложечкой. Днём с похмелья желудок бунтовал, а теперь я с удовольствием поел. Ночью встретил Саню на вокзале. Ему удалось поспать в поезде, но всё равно, улыбаясь, говорил, что хочет заснуть в привычных условиях. На нашей кровати, у меня под боком. А я обещал ещё и домашней еды. Саня мой сглотнул и театрально застонал, предвкушая. Потом ещё взахлёб рассказывал о поездке. Очень ему всё понравилось, мол, информативно и полезно. Дома он с аппетитом поел, а после быстро уснул. Поцеловал мою ладонь и прямо в неё засопел. И вроде всё было, как обычно – привычное уютное тепло. Но я не мог уснуть. Повозившись, я понял, что опять начинал себя накручивать. И забил на сон. Для пробежки было ещё темно, и я пошёл на кухню. Хотел сделать себе горячие бутерброды, но хлеба оставалось совсем немного. Саня тоже наверняка захотел бы бутеров на завтрак, а на двоих хлеба явно не хватало. И я решил прогуляться за ним в круглосуточный магазин. Заодно, может, и сон нагулять получилось бы. Когда шёл вдоль дома, услышал мяукание. Повернувшись к кустам, увидел уже знакомого котёнка. В этот раз шарика уже, конечно, не было рядом. Котёнок не выглядел жалким или голодным. Наоборот, был чистым, пушистым. «Мамка, наверное, где-то рядом», – подумал я. И сейчас он явно не боялся меня. Смотрел своими глазищами с любопытством. Ну я и не стал пугать, улыбнулся и пошёл дальше. Прогулка действительно помогла. Придя домой, я даже не стал морочиться, кинул ломоть колбасы на кусок хлеба, съел, запил сладким чаем. И выключился, едва добравшись до кровати. Даже Саню не обнял. У нас обоих был выходной, и мы отлично выспались. Санька проснулся немного раньше и уже приготовил завтрак, когда я встал. – Привет, – я крепко его обнял, поцеловал в макушку. – Я в душ быстро. Саня угукнул и скользнул губами мне по уху. Пока чистил зубы, глядя в зеркало, почему-то вспомнил котёнка. И улыбнулся про себя. Любопытная мелочь. Правда, будто спросить что-то хотел. Чуть позже у меня появилось ощущение, что я о чём-то забыл. То ли вопрос какой-то задать, то ли ещё что. Саня рисовал, а я взял посмотреть несколько его рисунков. И вдруг меня прямо торкнуло. – Сань, а ты Ремизова рисовал? – выпалил я, не успев ещё загрузиться этой мыслью, поэтому вопрос прозвучал вполне ровно. Саня не ответил сразу, но рисовать перестал. И я даже по его спине видел напряжение. Через несколько мгновений он медленно отложил карандаш и так же медленно развернулся ко мне на крутящемся стуле. – Да, – ответил Саня, глядя мне в глаза. – А почему не сказал, не показал? – спросил я, стараясь, чтоб это тоже звучало как можно спокойней. – Во-первых, я не успел, – ответил Саня, – во-вторых, рисунок я Пете отдал. – В смысле – не успел? Что отдал – было понятно. Парни тоже забирали рисунки Сани. И Настя. Она вообще прыгала до потолка от радости и утащила рисунок, уложив в жёсткую папку и запихав её в два пакета. Несла чуть ли не на вытянутых руках, как будто рисунок успел бы помяться, пока она шла до машины. – Я только вчера нарисовал, – Саня так же медленно развернулся обратно к столу. – Не очень удобно было, конечно… Но в целом норм получилось. Пете понравилось. – Вчера, в смысле, в дороге? – невольно спросил я. Хотя ответ был очевиден. По логике они с Ремизовым только доехали вместе, а потом должны были разойтись по своим делам. – Да. Вроде бы говорить было больше не о чем. Но меня словно опять что-то толкнуло в бок. – А почему только вчера? Раньше тебе не хотелось его нарисовать? – Хотелось, – ответил Саня, сидя спиной ко мне, чему я в тот момент очень порадовался. – Но не получалось. Как-то… не схватывалось… не знаю. Дальше Саня рассказал, что пробовал несколько раз, но ему не нравилось. Получалось плоско, не передавало задуманного, или вообще Ремизов выходил не похожим. Я уже не рад был, что спросил. Хотел, пробовал он… да не один раз. А через неделю Саня опять засобирался в Москву. Вопил от счастья так, что я даже не сразу уловил смысл. Оказалось, что его любимая художница собиралась приехать в Москву и провести там обучающий семинар. Несомненно, Саня хотел увидеть её, пообщаться с ней вживую, послушать советы. А также «встретиться с народом». Саня познакомился и общался иногда в сети с художниками и начинающими, и уже более менее опытными. Некоторые из его знакомых тоже планировали поехать. Я, что и говорить, немного напрягся, потому что уезжал Саня хоть и также на один день, но это была суббота, а выходные мы всегда старались проводить вместе. При этом Саня даже не предложил мне составить ему компанию. С одной стороны, это было вполне логично. Меня же не интересовали ни эта женщина, ни её семинар, ни «народ» этот. С другой, Саня мог бы предложить из банальной вежливости. Затем меня осенило ещё одной мыслью, и я хотел проявить чудеса дедукции и спросить, не «по пути» ли с ним Ремизову и в этот раз. Но что-то меня остановило. Я решил дождаться, чтобы он сообщил об этом сам. Когда Саня купил билеты, я удивился странности. Семинар по времени на четыре часа планировался, включая вопросы, обсуждения и кофе брейк, но вернуться Саня собирался опять ночью. – Ты что? – искренне возмутился Саня. – Мы ж ещё с ребятами посидим. Он с энтузиазмом рассказывал, что они привезут свои рисунки, что-то, может, все вместе порисуют. В общем, обмен опытом, знакомство в реале и так далее. У меня мелькнула мысль, что как-то дофига времени для «посидеть с ребятами» получалось, но выбросил-таки её из головы. Восторженное предвкушение Сани и разговоры только вокруг творчества погасили моё недовольство. К тому же про Ремизова он ничего не говорил. И, в конце концов, я понял, что всё-таки не «по пути» тому, иначе бы Саня сказал. Скрыть не получилось бы, даже если этот совсем уж мерзкий вариант приходил ему в голову. Я же опять собирался отвезти его на вокзал. Потом мы с Илюхой договорились встретиться в субботу. Слава тоже в пятницу уезжал к родителям в пригород. Вернуться обещал ближе к десяти вечера. И мы решили, что я приеду вечером, посидим с Илюхой вдвоём. А после они бы уже со Славкой продолжили вечер, а я бы Сане что-нибудь поехал готовить. – Ладно, я на такси доеду, – понимающе усмехнулся Саня. – Да почему? Я могу и не… – Ну, Дим, чего тут ехать-то? – перебил Саня. – А тебе из-за этого пива с Илюхой не попить. Дома меня встретишь, – добавил, улыбаясь. Так и договорились. Проводив Саню и уже подъехав к дому, я внезапно вспомнил про котёнка. Усмехнулся и, припарковавшись, пошёл вдоль дома, высматривая его. И да. Сидел малец на том же месте, таращил на меня свои глазищи. Он как будто подрос и глаза вместе с ним. Выглядел ещё лучше, чем в прошлый раз. Он не мяукал, и смотрел не вопросительно, а словно заинтересовано. Я снова улыбнулся, а котёнок шагнул ко мне. Было в этом всём что-то умилительное, что ли. Я улыбнулся шире и присел. Котёнок двинулся ещё ближе ко мне. Я аккуратно, чтоб не напугать, протянул руку. Но этот бесстрашный мало́й прямо подлез под мою ладонь. А уж когда я стал гладить, затащился неимоверно. Прогибался, подставлялся, хвост подрагивал. Шёрстка у него аж лоснилась – мягкая, приятная. Настюха была кошатницей, обожала их. Держала по две, а то и по три кошки. Но я относился к ним совершенно равнодушно, особого желания, не то что завести, а даже просто потрогать их не возникало. А тут я прямо проникся и с удовольствием гладил его. Вскоре темнота за ним ожила звуками. Или мне показалось, что кто-то или что-то зашевелилось. Я убрал руку и сказал: – Беги, а то мамка потеряет. Котёнок уходить явно не собирался, напротив, смотрел на меня странно. Но не вопросительно, а как-то… изумлённо, что ли. Словно я что-то забыл или не сделал. Но глубоко задумываться о том, чего там ещё надо котятам, я не планировал, да и спать уже хотелось. И пошёл домой, попрощавшись вслух: – Пока, мелочь. Утром у меня в очередной уже раз появилось ощущение, что я о чём-то забыл. Не касаемо котёнка, разумеется. Подумал о работе, о запланированных делах. Вспомнил, что надо постирать вещи. Но к середине дня мысли о забытом деле лишь усилились. Саня звонил несколько раз. Он пребывал в экстазе, аж захлёбывался словами. Перескакивал с одного на другое, пытаясь рассказать мне всё и сразу. В общем, его радости не было предела. И я невольно улыбался, слушая его. Почти не перебивал, только поддакивал иногда на его риторические вопросы: – Ты предста-авля-яешь? – Ага, круто. Я искренне радовался за него и… очень сильно любил. А потом я вспомнил про Санин рисунок. Да, меня всё так же раздражал сам факт, что Саня рисовал Ремизова. И меня задевало, что Саня пробовал, старался… хотел нарисовать этого… Но что-то ещё вертелось в голове. Что-то я забыл. Наконец поймал мысль. Я не видел рисунок. Причём не видел и тех, которые Сане не понравились. Ну, это ладно. Такое бывало и с другими. Когда только начинал рисовать, он вообще мог сразу скомкать и выбросить вариант, не получившийся по его мнению. Теперь вышло так, что рисунок сразу забрал Ремизов. Тоже логично, вроде бы. Но почему Саня не показал даже фотку? Ведь она должна была быть. Пусть не сразу, но… У меня даже пальцы дрогнули, когда я открывал ноут. Потому что знал, где найду рисунок. Мне не пришлось далеко ходить. Сам я, предпочитая для переписок и звонков Вайбер, редко заглядывал в ВК. Но знал, что Саня с Ремизовым больше общались там. Фото рисунка я нашёл у Ремизова в закреплённой записи. Точка невозврата. Многогранное понятие. Яркая чёткая черта. Бывает, к ней стремишься, как к важному этапу пути, достижений. Бывает, с опаской ходишь по краю. Бывает, не ждёшь её вообще. Увидев портрет Ремизова, я прошёл эту долбаную точку. Запись называлась – «Это любовь…» Вот именно так – с многоточием в конце. В тексте перед фото он рассыпался в благодарностях Сане, выражая свои эмоции восторгами и похвалами. Превозносил Саню до небес. Писал о его потрясающем видении, о том, как: «Саша чувствует эмоционалку и воплощает так реалистично, что пробирает до мурашек». Мне хотелось привязать этого урода к муравейнику, уебать, стереть, утопить в единственной эмоции, но которой хватило бы с лихвой, чтобы эту тварь не нашли даже по частям. Ненависти. На его портрете я действительно видел любовь. А ещё надежду, а ещё желание. Желание обладать. Он смотрел на объект своей… И это была не страсть, а тепло душевное. Он смотрел и видел то, что у него уже было. И хотел большего, хотел всего целиком моего… Зазвонил телефон, выдернув меня в реальность из какой-то чёрной дыры, в которую меня затягивало с убийственной скоростью. – Ты спишь, что ли? – спросил Илюха в ответ на моё хриплое «да». – Илюх… бля, нет. Щас… щас перезвоню. Мозг включался медленно, но мысли рождал верные. Категорически нельзя было сегодня встречаться с другом. Ещё и выпить собирались… Не дай бог рассказал бы ему. Унижений мне и так – выше крыши. Не хватало ещё выглядеть идиотом в его глазах. Или, если поверил бы, его жалости. Я решил сказаться больным. – Как так-то, Дим? – Да хрен знает. Утром вроде ничего, а щас вот накрыло основательно. – Умеешь ты кайф обломать, – хохотнул Илюха. – Илюх… – Да шучу, Дим. Лечись, конечно. А мне вдруг пришла в голову идея: – Просто стрёмно получилось. Может, парней позовёшь? – Дык у них вылет ночью. Этого я про Марка с Лёхой не забывал. Они улетали в Израиль. Там у Марка жили друзья. Парни выбирались туда два, а то и три раза в год. И нас звали на тот же «Парад гордости». В следующем году мы даже собирались съездить. Но сейчас меня интересовал другой… персонаж. Я ещё раз посмотрел на его портрет и плавно закрыл крышку ноута. Разбить эту рожу хотелось в реале, а не крушить дорогой ноутбук. – А… Петя? – с неимоверными усилиями я всё-таки выдавил его имя. – А он в Москве, – опять смеясь, ответил Илюха. – Хорошо тебя накрыло, не помнишь нифига. – А, да… – Дим, не парься, дождусь Славу. Ты главное выздоравливай. – Ага… – Поспи побольше, если получится. Сон лучшее лекарство. – Спасибо. – Да не на чем, Дим. С трудом передвигая ноги, я дошёл до кровати и сел. Телефон в итоге тоже не пострадал, а вот стена безропотно приняла мой гнев. Я бил и бил, а потом, обхватив голову руками, выл и хрипел. Агония моей любви, моей души. Ненависть? Бессмысленно. Ярость? Бесполезно. То, чего я хотел – невозможно. Стоя за своей чертой, я смотрел назад. Я жаждал вернуть время вспять. Пошёл на кухню, даже толком не понимая зачем. Понял, когда открыл холодильник. Две банки пива и две трети бутылки водки – идеально. Но к девяти вечера я сделал другой вывод – мало. И ещё один не менее важный. Очень правильно я сделал, что не пошёл к Илье. Попиздеть хотелось до одури. Рассказать, вывернуть кому-нибудь душу. Чтоб как-то отвлечься, решил сходить за добавкой, тем более что магазин был рядом с домом. Закупился быстро и, возвращаясь домой, увидел в кустах уже практически старого знакомого. Я рассмеялся, но котёнок не только не убежал, а даже не дрогнул. Я присел, и он прыгнул ко мне на колено. Зацепился одной лапой, вторая сорвалась. Его настойчивость меня восхищала. Р-раз и вцепился так, что когти достали кожу. – Ах ты ж, мелочь, – хохотнул я. Взял котёнка рукой, отцепил от джинсы и поднял выше. Он смотрел на меня без страха и словно тянул ко мне передние лапы. – Ты попал, мелкий, понимаешь? – Мя-а-а, – отозвался котёнок, широко открыв пасть. И она так растянулась, будто он мне улыбался. – Вот и отлично, – я поднялся и вернулся домой уже с «собеседником». Точнее, отличным слушателем. Мелкий, чёрный, как я поочерёдно его называл, никуда не лез, не ныкался под мебелью. Сначала спокойно сидел на полу – только осмотрелся немного своими глазищами. Потом так же ровно на табуретке, на которую я его взгромоздил. А я пил и рассказывал ему. Вспоминая детали, мелочи, смотрел на них под другим углом. Или и вовсе замечал их впервые. В какой-то момент котёнок как-то странно мяукнул и потянулся ко мне. Я перетащил его к себе на колени. Он потоптался, потыкался мне в руки, потянулся выше. А потом уселся, как ему, видимо, было удобно и снова стал смотреть на меня. – Я сам виноват, да? Котёнок посмотрел на меня, как на помешанного. Я даже хмыкнул. Мне отчётливо показалось, что он безмолвно спрашивал: «С какой радости?» – Вот и я так думаю. Просто я никак не врублюсь, где я упустил… время. Я знал, видел свою точку невозврата, черту, свалившуюся деревом на машину. Но наблюдал результат. А когда начался ураган, когда он свалил эту махину? Может, я сам мудак, потому что поставил под деревом тачку? Но как я мог знать и о силе ветра, и о том, что эта здоровая, ветвистая крепость может рухнуть? Стелить соломку в каждом углу теоретически возможно. Но, как следствие, это стало бы обречением себя на жизнь без огня. Нет, не было в случившемся пиздеце моей вины. И «машина» наша «застрахована» надёжно. И Саня тоже не виноват… Это всё я уже не произносил вслух, но котёнок так странно повернул голову, словно спрашивал: «Ты уверен?» – Думаешь, уже ничего не вер… не собрать? Котёнок опустил голову и лизнул лапу. – Нет! Я не отдам Саню этому уёбку. Мелкий поднял морду и посмотрел на меня… с жалостью? – Не смей даже! Сказал – не-от-дам! В довершение ко всему я шибанул по столу. Посуда звякнула, а котёнок только ухом повёл. А потом уставился на мой кулак. Я тоже посмотрел и обратил внимание – только что – на сбитые костяшки. Поднял руку со стола и машинально сжал кулак сильнее, а за ним и второй. – Но, блядь, дальше-то что? Как такое простить? Мелкий завозился, словно хотел сменить положение. А я вспомнил улыбку Сани, его глаза, когда он смотрел на меня. – Или возможно? Котёнок повернулся в очередной раз и вцепился мне в бедро, снова царапнув, и не хило так. Но мне явно было не до этих мелочей. – Ни-ху-я, – ответил я себе, – нихуя это невозможно. Не простить, не забыть. Я обхватил голову руками. Меня, видимо, повело вниз. Задел что-то локтем на столе и выругался. Схватил бутылку, опрокинул её в рюмку. Дзынь – и рюмка накренилась, заливая тарелку с колбасой. – Блядь! – кинулся я спасать закуску, но при этом каким-то образом столкнул тарелку со стола. Она полетела вниз, но упала не на пол, а на табуретку. Шмякнулась и не разбилась, задребезжала, «заплясала». Водка брызнула, ломтики колбасы, подпрыгнули. Я заржал, глядя на эту картину. И заметил, что в одной руке у меня была бутылка, а во второй – несколько кусков колбасы. Я опять расхохотался. Отхлебнул и закусил. Поставив бутылку и бросив остатки колбасы на стол, я запрокинул голову и завыл. – С-сука, Ремизов, я ж тебе ебало разобью, я ж тебя… Меня опять затягивало в чёрную дыру. Кажется, я что-то ещё говорил, видел в глазах мелкого жалость. Впадал от этого в бешенство. Потом вроде видел сочувствие, потом гнев. Причём в тот момент его глаза снова казались огромными.