Унесённые жизнью

Flashbасk Коля тихо шёл по заснеженному парку, скрипя снегом под ногами. Было холодно и как-то паршиво на душе. Деревья вокруг казались одинаково унылыми, а мост впереди, напоминал не о самом приятном моменте из жизни. Облокотившись о его витиеватые перила, на нём стоял человек, вглядываясь в тёмные воды ещё не до конца замёрзшей речушки. Его лицо Коле показалось смутно знакомым. Хищное, с острыми скулами и змеиным прищюром. Ягер. Точно Ягер, кто же может быть ещё? Он похоже так в СССР и остался, когда они его с экипажем на границе бросили. Но было в его образе нечто, что сразу бросалось в глаза. И это далеко не шрамы, ивовыми ветками расходящиеся по щеке, а округлый живот, приличных размеров. Коля заметил, остановившись в трёх метрах, дабы рассмотреть старого знакомого. Николаусу беременность определённо шла, он перестал быть таким бледным и тощим, впалые скулы исчезли, а на их место пришёл здоровый румянец. Определённо это был уже совсем другой человек, человек которому бы крайне шла щербастая улыбка. Его глаза поблёскивали, пусть в них и читалась усталость. На заводе работает. По рукам видно, они у него все в мозолях и в не отмываемой машинной смазке. Такие как он обычно дома сидят, мужа ждут, да есть готовят, а не на заводе вкалывают. Звериная часть Коли всбушивалась. Живот скрываемый тёплой курткой, казался крупным. Месяц эдак шестой, плюс минус несколько недель. Его ведь. Зверь чуял, его ребёнок, оттого ещё сильнее скулить начинал. Не мог он бросить ни свою омегу, ни тем более потомство. И Коля понимал почему «его омега», понимал, себя не обманывал. Анька то ему всё рассказала, в пылу семейной ссоры. Всё, и про то как он напился в кабинете Ягера и то, как завалил этого самого Ягера. А там и дураку понятно. Товарищ Ярцева его не бросила, обратно в ангар утащила — от его же греха подальше. И за это он, пожалуй, был ей кране благодарен. А теперь он ещё и понимал, почему тогда в танке, будучи им спасённым, Ягер так шарахался. Да и во время перевязки, как только руки Коли доходили ближе к его паху, напрягался. Русский тогда думал «Нетраханный какой», а сейчас понимал каким идиотом сам был. Траханный, ещё как. Им же. А зверь завывал, скребя черепную коробку. Коля поддался, ступая ближе к замеревшему врагу. Бывшему врагу. Он неловко коснулся его плеча. Заводить разговоры на улице или окликивать едва знакомых людей всегда трудно, а если это ещё и бывший штандартенфюрер, так вдвойне. Николаус повернулся, глядя на него двумя пронзительными глазами, точно такими же как тогда, заглядывая в душу, отчего мурашки толпой пробежались по коже. Но взгляд резко смягчился, в нём читалось помимо усталости ещё и грусть, глубокая такая, беспросветная даже. От чего его жалко так стало, и обнять захотелось. Не время. Не сейчас, явно не сейчас. — Гутен абэн, Николяус — он улыбнулся, замечая что вся шапка немца, уже в снегу. Да и в целом он выглядит…непривычно. Непривычно спокойным и грустным. — Здравствуй, Коля. — «я Дубровский…» Почему-то Ивушкина это всё начало даже веселить. — Чего киснем? — сильно хлопнув по плечу спросил он, уже потом ругая себя за несдержанность. Сейчас перед ним, какой никакой беременный омега, кем бы он там до этого не был. С ними нежнее надо, вон как покачнулся. — Ничего — немного удивлённо пролепетал Клаус. Коля конечно уже наслушался его голоса, так сказать, до посинения. Но одно дело не разборчиво на немецком, другое на родном, на русском. И почему-то его зверю этот голос казался крайне близок к сердцу, он начинал мурчать, совсем как большой кот. — Чего морозиться, пошли в столовке, чаю хоть попьём. — Коля улыбнулся, смотря на растерянного тёзку. Его однозначно надо было отогреть, что б он растаял, во всех смыслах. Вот только стыдно было, Коля ж ответственный мужик, а тут такое — омегу и ребёнка своего кинул — но кто ж знал-то.

***

Клаус тихо сидел у окна в столовой и грел озябшие пальцы о кружку с чаем. И это бывший штандартенфюрер СС Ягер. Щёки у него все красные были, как и нос, от еды он вежливо отказался, смотрел как Ивушкин пюрешку уплетает. И спокойно так было, словно так и должно. А Коля заметил, что он не смотря на беременность — худой. В одежде самой простой, чёрный свитер с высоким горлом, да брюки. Встретил бы на улице, за фрица не принял, если бы не шрамы во всю щёку. Он оставил. Его метка. Зверь довольно заурчал. Его фриц, только его. А с Анькой они расстались, не смогли в мирное время, их фронт связывал, чувство уходящей, как сквозь пальцы песок, жизни. Долго друг друга не мучали, пару раз поругались, на этом и разошлись — друзьями. «Так легче будет» — решил тогда Коля, складывая вещи у уезжая в Ленинград. И вправду легче, намного, даже дышать стало свободнее. Аня ему о войне напоминала, всем своим негласным видом. А гласных в их жизни быть не должно. Колю из мыслей фриц вывел, чихнув и шмыгнув носом. — Болеешь? — обеспокоенно спросил он. Теперь это его беспокоило, тогда в концлагере — нет. Сейчас — да. Жизнь порой крайне сильно меняется и это неизбежно. — Немного. — негромко ответил он, явно давя непрошеный акцент. Коля вздохнул. Было чему удивляться. Клаус удивлял, ещё тогда в лагере. Дал им танк, фактически с боеприпасами, и фактически для побега. Да и сейчас, не разозлился на Колю, не оскалился, послушно пошёл с ним в столовую и сидел, пил чай. Да что же он за человек то такой? — Ну расскажи, как жизнь то? — Ивушкин понимал, вопрос глупый, в его случае ещё и неприличный, но всё так располагало для душевного разговора, что он не сдержался. — Нормально. Я работайт на заводе — Клаус ещё сильнее залился краской, от своего акцента. Стесняшка какой. — Ich быть доволен жизнью. — Это хорошо. — кивнул Коля, и всё же не до конца ему веря. Явно не всё у него хорошо, раз на заводе работает, а не дома сидит. Но немцы они таки, тем более сейчас, когда такое время — русские победили, а им оставалось лишь прижав хвост, смириться. Поэтому у Клауса всё хорошо, потому что так надо. — У du всё быть gut? — осмелился спросить он, заглядывая ему в глаза. — Gut, Николяус, gut. — Коля в ответ посмотрел, не отводя взгляда. Беспокоиться? Это зверю очень лстит, как и то, что его ребёнка оставили, беспокоются о нём — вон как Ягер нервно накрывает живот ладонью, когда мимо проходит альфа. Боиться чего-то, явно. Не уж то, уже проблемы были? Зверь оскалился, как только Коля допустил мысль, что кто-то посмел поднять на его омегу руку. А Клаус смотрит на него.Так смотрит, что сразу ясно — знает. Знает от кого ребёнок, всё помнит, но молчит. Коле снова стыдно становится, что аж котлета больше в горло не лезет, а ведь такая вкусная. — Ich не злиться. — неожиданно спокойно говорит он, понимающе смотря в глаза. И Колю это добивает. Он хотел услышать эти слова, больше всего на свете. — Du быть твоя жизнь, ich не должен лезть. Зверь снова скулит, протестуя, «нет, должен». — Клаус, я…— он не успевает договорить. Ягер резко вздрагивает, сначало рассеяно блуждая взглядом, а потом хватает Колю за ладонь, прекладывая к своему животу. В ладонь Коли настойчиво пинается маленькая ножка. Глаза Клауса восторженно блестят, он щербасто улыбается, с трепетом прижимая чужую ладонь, и Коля понимает, что отсюда один, он никуда не уйдёт. Осмелев, Ивушкин запускает руку под свитер, чувствуя упругую тёплую кожу. Ягер неосознанно ластится, разрешая трогать. Толчки пропадают, русский ещё несколько секунд держит ладонь, и лишь потом нехотя убирает. — Тебе больно? — тихо спрашивает он. — Nain. Немного неприятно и всё. — Ну да. Действительно глупый вопрос, это же бывший военный. Но почему-то Коле так спокойно, как не было ещё не с кем. Наверное лишь с мамой. От Клауса пахнет топлёным молоком и мёдом. От Коли табаком и холодом. Он тянется его поцеловать, запуская ладонь в его отросшие тёмные волосы. Выходит неловко, смазано и даже как-то по-детски, зато искренне и от сердца. Клаус тёплый, но пальцы у него холодные. Коля берёт его ладони в свои руки, стараясь отогреть, тёплым дыханием. Глупо. Очень глупо. Но хорошо. Так правильнее, так и должно быть.