Унесённые жизнью

— Коль. — раздалось над ухом посреди ночи. — Ммм? — русский сонно промычал, показывая что слушает. Они не так давно легли спать, но чертовски уставший Ивушкин тут же задремал. — Я хочу тебя. — Я тоже — на автомате прогудел он, даже особо не вдумываясь в сказанное, приняв это за типичное «я люблю тебя» и находясь где-то в прострации между сном и реальностью. Послышалось шуршание одеяла, прохладные тонкие пальцы коснулись его ноги. — Мм, Кла-аус, у тебя руки холодные. — недовольно заворчал Коля. Тонкие пальцы пробежалась по внутренней стороне бедра и нырнули под трусы. Несколько секунд до русского не доходило происходящего и он продолжал сладко дремать, пока пах не опалило горячее дыхание. Коля вздрогнул, распахнув глаза и уставившись на сидевшего между его ног обнажённого мужа. — Ты это чего? — сконфуженно спросил он, растерявшись от такого пробуждения, и осматривая немца перед ним, не зная за что и ухватиться взглядом. Всего было слишком много, слишком голый, слишком растрёпанный, слишком изящный и слишком знакомый, настолько, что смотришь и видишь его другим. Смотришь и знаешь где у него шрамы, какие они по форме, изгибам, вкусу — когда проходишь по ним языком. Знаешь какие у Клауса волосы, тёмными и густыми прядями обвивающие пальца, знаешь всё это, но словно видишь впервые раз. Его беспорядочный поток мыслей прервал хрипловатый голос: — Ты же сам сказал что хочешь меня. — Клаус нахмурился, поудобнее усаживаясь на ногах супруга. — Прости, я тебя не так понял… Давай не в этот раз? Я правда устал и очень хочу спать.— вздохнул Николай, оглаживая широкими ладонями аппетитные формы Ягера и про себя вспоминая, что при их знакомстве он был тощий и костлявый, как смерть. — Ты всё время так говоришь — он скептически приподнял бровь, еллозя. — Значит после рождения троих детей, я больше не удовлетворяю твои сексуальные и эстетические потребности? Мм, Ивущкин? — Ради бога, только не называй меня так. — простонал Коля закрывая глаза. — Нет, Клаус, с чего ты взял? Просто я по-настоящему устаю, каждый день вкалывая на этом чёртовом заводе, прости, пожалуйста. И нет, ты удовлетворяешь мои сексуальные, и тем более эстетические потребности. — он взглянул ему в глаза, что как два синих огонёчка светились в темноте комнаты. — Доволен? — Почти. — послышалось шуршание и Клаус нырнул под одеяло, прильнув к мужу. — Тем более презервативы остались в комоде, и у тебя закончились противозачаточные. — в ответ послышался лишь приглушённое фырканье. — Давай спать? — Давай.

***

Клаус вздохнул, медленно жуя кашу и наблюдая затем как эту же овсянку Коля пытается запихнуть в младшего сына. — Я ни-ха-чу! Нет! Я не буду есть эту дурацкую кашу! — всячески сопротивлялся ребёнок, отодвигая ненавистную ему тарелку подальше от себя. — Но в садик, на завтрак, ты уже опоздал, значит, будешь ходить голодным до обеда. — собрав всё терпение в кучку, и не собираясь сдавать позиции, возвразил Ивушкин-старший. — Не буду! — Не будешь, если поешь сейчас. Давай ложечку за папу. С тобой как с маленьким надо? — Я не маленький! И за тебя есть не буду! — Ну что ж ты такой упрямый! — с досадой вздохнул Коля, оставляя попытки покормить Ваню и отпуская его с миром. Ребёнок почувствовав свободу, тут же убежал. — Вот маленький засранец — проворчал Ивушкин, насупившись, как только за Ваней закрылась дверь. Порой он сам был похож на большого ребёнка, приходя и ища ласки в объятьях мужа, подолгу споря, вредничая, или вовсе с упоением чиня старые игрушки. — Не жрут ни хрена, для кого я вообще варю? — продолжил разглагольствовать Коля. — Для меня — Клаус улыбнулся, хмыкнув, и засунул в рот ещё ложку каши. — Для тебя — согласился русский и так же глупо улыбнулся, пялясь как тот ест.