***
Клаус негромко проговаривал слова молитвы, стоя под горячими струями воды и пытаясь спародировать голос священника. — С каких пор ты читаешь молитвы в душе? — шторка душевой отодвинулась и в ванну залез обнажённый Коля, усмехнувшись и приобнимая со спины мужа. — С тех самых, как устроился в больницу переводчиком, с надеждой что они будут вызывать меня раз в год и то, только что бы перевести немецкий анекдот и поржать с него. — устало вздохнул Клаус, тая от количества тепла на одни квадратный сантиметр и позволяя мужу тискать его уставшую тушку, развалившись в объятьях мужчины. — И что же пошло не так? —Коля взял мыло начиная намыливать Клауса, проходясь ладонью по изгибам обнажённого горячего тела, через каждую впадинку, по-собственнически оглаживая округлые формы, живот, так аккуратно помещающийся в ладони, чуть припухлую, вполне мужскую грудь. И расчистив небольшие участки от мыльной пены большим пальцем, Коля с аппетитом примкнул зубами к шее, боку, кусая и оттягивая мягкую кожу. Считая языком, едва заметные на покрасневшей от горячей воды коже, родинки. — Они вызывают меня каждый день, что бы я им перевёл немецкий анекдот и они поржали с него… — несдержавшись, под конец речи простонал Клаус, теряя мысль разговора и цепляясь пальцами о горячий металл крана, обжигаясь и схлипывая. —Ах-х, ну и конечно, что бы провести религиозный ритуал перед операцией. Надеюсь это не будет считаться оскорблением чувств верую-ю-щих… Коля-я — не зная за что схватиться, немец скользит пальцами по холодной плитке ванны, ощупывая каждую выемку. — Господи, Коль. — на одном выдохе стонет мужчина, ощущая горячие пальцы меж ягодиц. — Я вас внимательно слушаю, Герр Ивушкин. — раздаётся над самым ухом Клауса севший голос Коли, ополяющий своим дыханием мочку и раковину уха. По спине Клауса проходит бударажущая волна мурашек и он запрокинув голову под струи горячей воды, непристойно стонет с надеждой, что Миша под любым предлогом уведёт детей на кухню — там не слышно. Коля медленно входит и Клаус болезненно царапая плитку, задыхается в собственном наслаждении. И это подобно самой сладкой пытке. Струи воды разбиваются о поверхность ванны, создавая гул в ушах, перед глазами всё плывёт, голубоватая плитка ванны смазывается в одно пятно и Клаус только чувствует, как ему невыносимо тесно и жарко. Босые ноги проскальзывают по белой эмали и стараясь не упасть, Николаус прижимается лбом к холодной стене, учащённо дыша. Коля выпивается пальцами в его обнажённые белые бёдра, размеренно толкаясь и насаживая его на себя. Чёлка лезет в глаза и он как мокрый ретривер, трясёт головой, создавая брызги и отфыркиваясь. Клаус ещё в самом начале пустивший всё на самотёк и просто плывующий по волнам в какофонии звуков и цветов, усмехается, постанывая в унисон с пошлыми шлепками разгорячённой плоти. Внешний мир перестаёт существовать и остаётся лишь здесь и сейчас, в душной жаркой ванне с холодной плиткой на стенах. Коля отзывается гадким стоном, кончая и Клаус наконец вздохнув полной грудью, соскальзывает с него, резко поворачиваясь и впиваясь ему губы. Что бы чувствовать. Здесь и сейчас. Ощущать его трёхдневную щетину кончиками пальцев и глубоко целовать, жадно проходясь языком по дёснам и нёбу. Что бы на секунду остановиться, в проявлении нежности, поправить мокрую чёлку, лезущюю в его глаза и зарыться в его волосы ладонью. Что бы глядеть в его васильковые глаза с желтоватыми прожилками и обводить пальцем шрам-разетку на щеке, тонкие губы. И что бы никогда не воспринимать в своей жизни, всё как должное. Тебе никто не должен, не близкие, не люди, и уж тем более не жизнь. Долга нет, лишь личное горючее желание помочь и сделать лучше. А в мире не так уж много альтруистов. — «Любить — банально»? — едва слышно, сквозь шум воды спрашивает Клаус, скользя ладонями по его груди и расчёрчевая пальцами ключицы. — «А жить — банально»? — отвечает вопросом на вопрос Коля, усмехаясь в своей манере хитро прищуриных глаз. — Ну… У нас нет страсти, нет жаркого секса каждую ночь и всего того о чём пишут в горячих романах. Скучно, не правда ли? — Клаус улыбается уголками губ, наполняя голову набок и всматривается в знакомое до боли лицо. — Но за то у нас есть прекрасные дети, здоровые отношения, живые родители, хорошие друзья, тёплая квартира, работа. Обычно об этом не пишут в романах… Пишут о любви или о боли. — Или о боли в любви — за него заканчивает Клаус, усмехаясь. — Но счастливы ли главные герои романа? Наверное… Но не всегда. — Коля целует его в уголок рта. — Стоит ли роману воплощаться в жизнь? Или жизнь — в роман? Может быть это два совершенно разных мира? И один из них создан лишь для созерцания другим? Кому интересно читать про обыденную жизнь или жить в вечной боли от любви? Никому, так и мы, Клаус, не должны гнаться за несуществующими историями, отношениями или стандартами любви. На то она и любовь — что быть разной для каждого. На то она и такая интимная, даже если невинная… Ну что ты улыбаешься? — Коля под конец стушивался, заметив расползающуюся улыбку на губах супруга. — Ничего, просто ты у меня такой умный. — А ты в этом сомневался? — с нотками обиды в голосе спросил Коля. — Большой ребёнок. Коля открыл было рот, дабы возразить, но слов не нашлось и он закрыл его, избавившись от желания оскорбить в ответ. На ум никак не приходило нужное определение недостаткам Клауса. — Ребёнок. — фыркнул Клаус, заметив заминку. — Ну же, поддержи меня, придумай что-нибудь в ответ. Фашист, нацист, что угодно. — Щербет. И наш папочка. — в свою очередь не сдержавшись прыснул Коля. — Почувствовал себя достаточно старым? — Ребёнок…— вздохнул, покачав головой Ягер.***
— Готовое первую операционную! Клаус…— Пётр окликнул Ягера, повернувшись к нему и посмотрев с немым вопросом. — Мы быстро — бросил Клаус, с книгой подмышкой проходя в палату и встречаясь с уже знакомым вглядом напуганных от неизвестности глаз. — Меня зовут Николаус Ивушкин и я проведу с вами это исповедование — он кивнул ещё совсем молодой девушке на кушетке и рядом стоящему священнику в чёрной рясе. — Начнём? Людям всегда надо во что-то верить. Верить в существо, что может быть сильнее их и управлять их жизнями, что после смерти не безграничное «ничего», а например, рай. Что за каждым происшествием стоит что-то выше, а не простое стечений обстоятельств. Человеку важно верить: в бога, в монарха, в вождя или в Моисея, неважно в кого, лишь бы он вёл их в светлое будущее. Но уважать чужую веру — высший признак хорошего образования. Уважать выбор других — это именно то, чего не хватает обществу. И Клаус не против, не против прочитать эту молитву, если девушке так будет спокойнее, лучше. Не против и дальше читать молитвы для католиков, православных, масульман, русских, немцев и даже евреев. Он прошёл эту войну вынеся самый главный урок: При рождении все равны. От господства одной расы, другим лучше не станет.***
— Неплохо, Ивушкин, ты всё же справился. — Это моя работа, мне за это платят. — Клаус пожал плечами, собирая вещи. — Но всё же надеюсь, что завтра обойдётся без немцев, тем более религиозных. — Не любишь свою национальность? — Не люблю каждый день бегать в больницу, где всё воняет либо хлоркой, либо спиртом. Меня от их запах тошнит. — Ягер поморщился, накидывая пальто. — Хочешь, что бы я нанял кого-нибудь другого на эту работу? — Пётр приподнял бровь, усмехнувшись и расписываясь в последних бумагах. — Да где ты найдёшь такого мазохиста, готового за мизирную сумму быть переводчиком, психологом и священником в одном флаконе. А это я ещё забыл, тот случай с маленьким мальчиком, поэтому ещё и нянькой. — Николаус ехидно улыбнулся и взяв сумку, направился к выходу, бросив на последок: — Я завтра работаю на заводе, не дёргай меня, ладно? — Посмотрим.