***
Камушек звонко отлетел от подошвы парадных ботинок с добротно прошитой подошвой, некогда подаренных дядей, с надеждой, что любимый племянник пойдёт в них под алтарь. А сейчас они тоскливо скрипели по снегу, следуя в никуда за своим новым и, стоит заметить, крайне паршивым владельцем. Мимо не мелькали дома и прохожие, не раздавались разговоры или гудки машин — всё это смешалось в одну какофонию звуков и словно было где-то там, за куполом Коли, что он сам образовал вокруг себя. Люди сомневаются, их сковывает собственная неопределённость, и что порой хуже — беспомощность. Не имея возможности что-либо изменить или не зная как это сделать, они блёфуют, отступают, врут самим себе, избегают, откладывают и наконец… окончательно убегают, пуская всё на самотёк. Не желая останавливаться, оглядывать или менять что-то. Никто не любит когда их загоняют в рамки, закрывают в маленькой коробочке и говорят там сидеть. Каждый привык сам выбирать для себя путь, но вместе и с этим желанием, в душе живёт страх ошибки. Не поправимости. Ведь тогда, после принятого тобой решения, виноват будешь лишь никто иной, как ты. Люди говорят что любят, почти всё время — определённую еду, блюда, праздники, дни, животных, людей. Но всё что они любят объединяет одно: Люди порой любят не саму вещь, а чувства, что они испытывают от неё. Им нравится ощущать сладкие нотки шоколада на своём языке или испытываемое чувство счастья от игры и поглаживайте собаки. Да, люди эгоисты — но такова их природа. Наш мозг врёт нам выдавая это за любовь, симпатию. Но если ошибка всё же случается, и потом каким-то магическим образом навождение спадает и ты уже не любишь собачку, потому что она громко не лает при встрече, то это несомненно ужасно, но в целом понятно и ожидаемо. Хуже когда ты больше не испытываешь этого чувства к человеку. Человек не собачка, не домашнее животное и не игрушка. Его нельзя продать, увезти на дачу и оставить на привези у будки на улице. От него не избавиться и от чувства вины тоже. Поэтому некоторые крайне осторожны, не обещают, не клянутся, не бросаются к первому встречному, а порою и не верят в любовь вовсе, прислушиваясь к своим чувствам и стараясь понять то ли это чувство. Не ошибся ли он. Их разум берёт вверх над чувствами и они закрываются и отвергают. Коля никогда не понимал таких людей…до этого дня. Сейчас он чувствует себя ребёнком с такой некогда желанной собачкой, что он выпросил у родителей на день рождения, обещая заботиться о ней, но когда он получил её и наигрался, когда она выросла и когда вырос он и пора было выгуливать её самому, он понял что не готов, что не этого он хотел, что он не хочет эту собачку. И это было так отвратительно. От себя самого, от своих чувств и желаниях. От желания нового питомца, но осознания, что это подло и низко, от осознания, что всё может повториться. Он хотел кошечку, а не собачку. Вот пришло то время, он сам сделал предложение, сам сделал огромный шаг…в никуда? Он хотел кошечку, а не собачку. Он помнит, как мама ему убирала слёзы, приговаривая о том, что он не виноват. Его любимый котёнок умер не проснувшись на утро. А он всего лишь хотел с ним поспать. Маленький комочек не выдержал веса спящего мальчика и умер. Это было ужасно. И в этом был виноват лишь он. Хотя он думал об этом, хотя мама его предупреждала. Так и сейчас Степан кидал на него не раз понимающе-предупреждающий взгляд: — Я знаю, что ты хочешь не этого. Коля разбил ему нос. — Этого. Люди не котята, они не преползут к тебе, даже после поднятой на них руки, они не преползут к тебе зализывать раны, простив тебя. Давно уже было пора принять одну очень простую, но одновременно очень сложную истину: Хватит нагло врать себе в лицо. Хуже вранья другим — это враньё себе. Другие простят — ты себя уже вряд ли. Коля успешно себе врал, говоря, что это именно то счастье которое ему так необходимо. Что он хочет эту собачку, а не котёнка. Что он хочет целовать именно этого человека, именно эти руки. Именно от него иметь детей. А сейчас его поступок хуже измены, даже не равносилен. Нет. Хуже. В стократ. Потому что он сомневается, потому что он сбежал. Как же хотелось дать в нос сейчас именно себе, но это было бы бесполезно и глупо. Ничего бы это не поменяло. Думать надо было раньше, когда нервно вертел в руках коробочку с кольцом, когда вставал на колено, да даже когда предложил жить вместе. Он же знал, что именно этим всё и закончиться. Любые серьёзные и перспективные отношения в восьмидесяти процентов кончаются браком. Мама слишком долго ждала его с фронта, слишком долго ждала его свадьбы. Мама Сейчас Коле очень интересно, кто больше хотел факта его брака — он или его мама? В конце-то в концов он взрослый человек способный самостоятельно принимать решения. И он принял его. В пользу мамы. Какой же он идиот. Но он же понимает, что даже если он перевесит всю вину и ответственность за случившееся на мать, это ничего не изменит? Не она сбежала со свадьбы — а он. Коля скользит взглядом по семье, мирно прогуливающийся по улице, по цветастым вязаным шапочкам их детей, по деревянным, совсем не уместными в конце октября, цветастым санкам, явно взятым лишь по уговорам неугомонных детишек, обрадовавшихся первому снегопаду. Смотрит и проходит мимо, обходя за несколько метров, что бы не спугнуть, такое, кажущиеся хрупким, счастье. Чужое счастье. Своим ненужным горем. Горем? Тоской, отчаяньем, глупостью. Как же ему сейчас стыдно. Безумно стыдно перед эти слишком хорошим человеком. Даже не обвинишь его в случившемся. Нет, выбор был. Выбор есть всегда, просто не всегда его хотят замечать. Был вариант сделать вид, что всё идёт как надо, что он счастлив, но это бы значило продолжить обманывать самого себя, продолжить врать себе и окружающим. Надолго ли его хватило бы? Играть счастливую семью и сказку? Может и надолго… Но это бы значило попрощаться, с реально счастливым будущим. Коля не на столько пессимист, верит в лучшее. Коля легонько подталкивает дверь, заходя в тёплое помещение столовой и даже не оглядывается по сторонам. — Водки. Рюмку…а лучше две.***
За окном снег сменился на мелкий моросящий дождь и все окна в квартире запотели. Дурманище пахло алкоголем, свежими вещами, стиральным порошком, и лаком для волос. С кухни доносились негромкие голоса, звенели рюмки и играло радио, разнося по квартире ласковый голос певицы. Тучи сгущались, пропуская сквозь себя всё меньше и меньше тусклых лучей осеннего солнца. Прихожую окутал полумрак, заключая в свои прохладные объятья рядами стоящие на дверном коврике ботинки и свисающие с крючков вешалки пальто и плащи. Местами потёртые обои с незамысловатым узором, спрятались от чужих глаз в тени углов, засев там вместе с серой молью, в ожидании света. Изредка на пол падали жёлтые полосы, исчезая вместе с хлопком закрывающейся двери на кухню или в гостиную, откуда были слышны увлечённые разговоры. На часах с круглым циферблатом, едва были различимы в полумраке цифры и стрелки, мерно отсчитывающие время к точке невозврата. Они приглушённо тикали, каждую секунду двигая острую и длинную, словно копьё, стрелку, символизируя о потери времени. Порой люди не ценят время, совсем, начиная лишь ценить тогда, когда его становится слишком мало… Но сегодня важный день, день с большой буквы для всех собравшихся на небольшой уютной кухньке, накрыв стол, и для хлопочущих женщин в гостиной. Жёлтые полосы света падающие на пол в прихожей, колыхались, исчезая и прерываясь. В комнате тихо шелестел подол платья, льющиеся волнами на пол и поглощающий в своих тугих карсетах и лентах тонкую фигурку девушки, некогда закованную в цепи, а позже в канцлагерную робу. Словно прозрачная, белая ткань скользила по стройным ногам, оплетая белоснежные плечи и ключицы, пряча тонкие белые шрамы и спускаясь к аккуратной груди, стягивая узкую спину паутиной лент. Приглушённый тёплый свет окутывал девушку, отражаясь и заставляя сверкать золотые серёжки с маленькими камушками и тонкое калье, обхватывающие золотыми цепочками аккуратную шею. Девушка осторожно приподняла тонкую ножку, запуская её в подставленую кружевную подвязку, держась и операясь руками на плечи будущей свекрови. Полоска из кружева обхватила светлую кожу, проскальзывая выше по ноге. Женщина начала её попровлять, шурша пышным подолом. — Вот-так — она ласково улыбнулась, придерживая ткань в охапке и осматривая свою работу. — Остались только туфли. — она ещё раз улыбнулась, взглянув девушке в глаза. — Сейчас наденем или в ЗАГС поедешь в тёплой обуви? — она заботлива начала попровлять платье, разглаживая лишние складки. — Мы же на машине? Да? Тогда в этих, думаю не успею замёрзнуть. — девушка заправила за ухо мешающеюся завитую порядку русых волос. — Хорошо. — женщина отошла к шкафу, доставая из обувной коробки пару новеньких белоснежных туфелек на невысоком каблуке. — Коля сам их выбирал — с трепетом сказала женщина, помогая девушке их надевать. — Думаете ему понравится моё платье? — с сомнением спросила невеста, с надеждой взглянув на свекровь. — Конечно, детка. Ты прекрасна, как никогда. И он тебя любит. — женщина подала руку, помогая девушке спуститься с табуретки. С тихим шелестом и глухим стуком каблучков она соскользнула, окидывая себя взглядом в зеркале на дверце большого шкафа из тёмного лакированного дерева, на чьей полке за стеклянными дверцами, стояла настольная подставка для чернильницы и пера, выдутая из красного толстого стекла. Рядом, аккуратно была поставлена старая фотография в рамке, с которой девушке приветливо улыбался щекастый малыш в рубашке с овечками. Единственные видные два его белых зубика, неровно торчали по центру, делая его улыбку более озорной и милой. Края фотографии были потёртыми и местами изодраны, но она единственная чистым островком от пыли, стояла в серванте. Небольшие рюмки с золотыми каёмками и букет искусственных гвоздик в стеклянной вазе под стать подставке, видно уже не первый месяц покрывались пылью в углу полки. Девушка отвела взгляд от улыбчивого мальчонка с фотографии, осторожно коснувшись кончиками пальчиков золотых цепочек на шее. — Это всё для меня? — она сдвинула ровные брови, позволяя женщине поправить ей кудри, вставляя в плетение волос небольшой гребешок с длинной прозрачно-белой фатой. — Конечно, потому что ты теперь будешь Ивушкиной. А эти украшения из поколения в поколение передаются невестам в нашей симье. Я их одевала на свадьбу с отцом Николая. Он был прекрасным мужчиной, Коля весь в него. — она вздохнула, погладив девушку по плечам. — Когда я выходила замуж, я и подумать не могла что меня ждёт. Было так неожиданно увидеть на себе, простой деревенской девчонке восемнадцать лет, такие украшения… Я чувствовала себя настоящей принцессой. — она улыбнулась, проникнувшись воспоминаниями. — Конечно у меня было не такое шикарное платье, но это не мешало мне верить, что я наконец нашла своего принца. — она соскользнула ладонями с плеч по спине девушки, убирая их и отходя прибрать на столе небольшую россыпь невидимок. Невеста смотрела на себя в зеркало, осматривая небольшие камушки в серьгах, позже обернувшись к женщине и открыв рот, желая что-то сказать, но не зная как. Небольшой календарик на стене у двери колыхнулся, шурша своими желтоватыми листами и замер, словно в ожидании слов. —Мама…— она робко позвала, закусив нижнюю губу. — Да, Анечка? — не отрываясь от своего занятия и не поднимая головы, ласково спросила женщина. — А вы… Сразу почувствовали, что это ваш человек? Вы…не сомневались? — последнее она спросила так осторожно понизив голос, что «мама» удивлённо подняла голову взглянув на неё. Календарик вновь зашуршал, откручивая время вперёд. Неизвестно откуда взявшийся сквозняк, приоткрыл дверь, листая страницы календаря, сменив октябрь на ноябрь. — Да, на какой-то момент я засомневалась, буквально на доли секунд, стоя прямо у небольшого ЗАГСа в нашем маленьком городке. Меня окутал страх и сомнение, словно если я переступлю этот порог всё бесповоротно изменится. Мне показалось, что всё не могло так далеко зайти. Но потом, Ваня обернулся и посмотрел на меня, /так посмотрел/, что я сразу поняла: неважно что будет дальше, важно, что я буду с этим человеком. А с ним я готова идти хоть на край света. — Аня улыбнулась, слушая женщину и повела носом, стараясь унять блестящие в глазах кристаллики слёз. Нет, она всегда мечтала о свадьбе, о белом платье, букете цветов, но никогда до конца и не предполагала, что это с ней случится. На душе всегда было какое-то отягащающее чувство, словно кому угодно, но не ей суждено быть счастливой. А с началом войны это чувство лишь усугубилось, смешавшись с ощущением подкрадывающейся смерти. Она смотрела на неё из угла, сверкая своими белыми глазами и молча наблюдая, словно выжидая подходящий момент, который так и не настал. Аня прошлась над самой пропастью на носочках, покачиваясь из стороны в сторону, раставив руки и готовая в любой момент падать. Что бы на доли секунды почувствовать себя в невесомости, перед тем как, например, услышать выстрел. Это было чистой воды безрассудство и глупость, заигрывания со смертью, которая явна была этим недовольна. Она врала в лицо монстру во плати, что мог решать судьбу сотен жизни, лишь махом руки, она своровала карту, перед этим сделав слепок ключа от его кабинета. Она не была храброй или отважной…она была глупой и отчаянной, запуганной жизнью, больше чем смертью. В моменты своего безрассудства, она как никогда ощущала себя в невесомости, парящей где-то в бескрайней темноте. Это было такое всепоглащающее чувство, что просто не описать. Она была отнюдь не храброй…не как тот немец без души, но с дулом. Она не могла оставить всё и кинуться в ту самую неизвестность с головой, просто потому что…просто потому что? Она даже не знает его мотивов, ей они слишком не понятны. Ей было нечего терять, сегодня — завтра и её нет, так какая к чёрту разница, как скоро она рухнет, полетав своё? Она не кидалась за любовью, она кидалась просто в резкий поворот реки, позволяя уносить себя течению. Бессомнения она любила Колю, как его можно было не любить? Он спас её, позволил полетать, задыхаясь от адреналина и обеспечил мягкую посадку. Разве можно его не любить? Он был словно принц из детской сказки, явившись за ней и увёзший её на бронерованом коне в закат, обещая счастье. Разве это не могло не тронуть от природы мягкую женскую душу? Разве это не та сказка о которой все девочки мечтают с детства? Аня далеко не храбрая, и далеко не принцесса, и это место не её. Но… пожалуй, слишком поздно. Сейчас ей просто интересно, кто-нибудь, как она уже испытывал это чувство полнейшего сомнения и непонимания, что происходит? Она любит Колю, но никогда не сможет заменить ему другого человека. Аня глупая, но не дура. Она не чуть не менее проницательна Степана. Но тем не менее она сейчас стоит здесь, в квартире Колиной мамы в свадебной фате. Аня не дура, Аня всё понимает и даже слишком много. Поэтому они будут просто жить, без лишней страсти, может даже без той любви, волнующей миллионы сердец, зато вполне себе реально и может даже с призрачной дымкой счастья. — Мы прошли с ним через многое, я до сих пор, спустя столько месяцев, помню нашу первую встречу и как он пригласил меня в танк. Это было между бескрайних лугов с ярко жёлтыми цветами. — она выдохнула, почувствовав, что, пожалуй, это самый лживый день в её жизни. Играть волнительный восторг ей впервой. Сейчас Ане даже стыдно перед одни крайне спорным для неё человеком. — Он тогда называл меня «красавицей», а так меня давно никто не называл. Я до сих пор помню, как он волновался и не хотел меня брать с собой, боясь что я погибну. А я лучше бы с ним погибла, чем так, без него в концлагере. — она быстро замаргала пушистыми ресницами, отводя взгляд от женщины. Как же неловко. — В тот момент он был моим всем — всем моим миром. Только он и я, и больше никто. Он показывал мне звёзды на ясном небе, лёжа ночью в лесу на его куртке, рассказывал о созвездиях и загадывал желания… Да он тот самый, и я готова с ним хоть на край света. — пару кристальных капель нечаянно сорвались с ресниц, падая на зардевшиеся щёки. Как же хотелось, что это было правдой, без всяких там «но» и лишних сомнений. Какой же всё же грустный день. — Ты готова? — расплывшись в ласковой улыбке и аккуратно утерев чужие слёзы, спросила женщина, в последний раз поправив русые кудри. Аня оглянулась в зеркало, окидывая себя мимолётным взглядом и улыбнувшись более уверенно и не менее наигранно, резко повернулась к «маме», шурша белоснежным подолом по полу: — Готова. Готова врать тебе, мой милый Коля, лишь бы заглушить твою печаль хоть на миг длинною в жизнь, в которой так и не будет /твоего/ человека. Мёртвые не оживают.***
Клаус давно заметил, что порой самые важные дни, от которых ты ждёшь слишком многого, оборачиваются собственным разочарованием. И на оборот, самые обычные дни, могут оказаться самими запоминающимся и важными в твоей жизни. Ибо всё дело лишь в твоих желаниях, а за чистую они не оправдываются и ты огорчаешся своим же обманом. У Клаусом немного было важных дней в жизни, в основном обычные и повторяющееся: Дни рождения родителей. Но именно из-за того, что они из года в год повторялись, Клаус не переставал радоваться и писать письма, ведь это значило одно — его детство всё ещё живо, пока живы его родители. Другой вопрос в том, чувствовал ли он себя ребёнком? Хотелось бы продолжать обманывать себя, говоря, что точно нет и это вообще абсурд. Ну он же взрослый человек, прошедший сквозь войну, но правда была слишком явной и близкой. Да он порой ходил в носках в голубую полоску, по холодной плитке в общей на их блок в общаге, ванне. Всё ещё любил сладкое, хоть возможности его поесть у него совершенно не было, был неравнодушен к детским игрушкам: пластиковой красной собачке и маленькой машинке, что стояли у него на полке, оставленные прошлыми жильцами, теперь его комнатушке с огромным ковром на стене у дивана, что прикрывал собой рваные обои. Лелеял, пожалуй, единственную в его жизни коробку с пазлами, уже неизвестно откуда взявшиюся в его скромной обители с пшеничными шторами на окнами в коричневый цветок. Внутри него всё ещё жил маленький ребенок с причудами и щёлочкой между передних зубов, которому так отчаянно приходилось играть взрослого, каждое утро идя на работу, перед этим постараясь не обжечься об горячий чайник спросонья. Всё время обжигается. Это было так глупо и по-детски, что порой Клаус от бессилия готов был вить в потолок. Он одинокий, брошенный на произвол судьбы***
Писалось под: Unlike Pluto — No Scrubs ft. Joanna Jones (хотя текст песни совершенно не подходит)
Коля зарычал, сквозь напряжённо сведённые зубы, со звоном поставив рюмку на стол. Разозлённо скомкав в руке душащий его галстук, небрежно стянул, опрокинув на столе солонку с солью. Она рассыпалась по бежевой скатерти белым снегом, крупинками разлетаясь в стороны, знаменуя несчастье. Коля раздражённо стряхнул соль на пол, морщась от прилипающих к влажным ладоням крупицам. На улице разошёлся дождь, громко барабанящий по окнам кафе и стекающий каплями по стеклу, отбойным молотком раздаваясь в гулящей голове Николая. Посуда звенела, разносились голоса, официанты мелькали в своих белых фартуках с подносами, а Коля всё сильнее сжимал в ладони рюмку, словно стараясь её с хрустом раздавить, заставляя десятки острых осколков стекла впиваться в его руку, подушечки пальцев, отрезвляющее отдаваясь пульсирующей болью где-то в виске, вместе со стекающей по ладони тёплой алой и густой кровью, что заляпает всю бежевую скатерть, расплываясь от рассыпленой соли, красными акварельными кругами. Капая на парадные брюки из кашемира и стекая по белой рубашке, пока Коля пытается её унять, сжимая ладонь и заставляя осколки впиваться лишь глубже. Ивушкин схватился за голову, качая ней из стороны в сторону и стараясь развеять навождение охватывающее его запахом крови. Он весь покраснел, тяжело рвано вздыхая через раз и с ужасом смотря сквозь пальцы на рюмку из тонкого стекла.Нет.
Вкус крови на языке кажется отнюдь не фантомным, он сглатывает, жадно вздыхая и чувствуя закрадывающиеся тонкие пальцы под воротничок рубашки со спины. Они холодят каждым своим прикосновением, вызывая волны мурашек. Коле холодно, как и тогда, он чувствует прохладу леса, стойкий запах хвои и покалывающию босые ступни, траву. Клаус размеренно дышит ему на ухо, запуская ловкие руки под рубашку, поглаживая выступающие рёбра, пересчитывая позвонки, горячим дыханием ополяя шею и касаясь кожи губами.Нет.
От пары белых зубов на шее остаётся, пульсирующий алый засос. Его руки блуждают по телу, спускаясь по бокам, очерчивая рельефные шрамы. Коля опракидывает в себя рюмку.Нет.
Глаза Ягера сверкают двумя синими огнями в полумраке леса. Они смотрят пронзительно и хищно, ужасая своей морозностью и ясностью на фоне блеклой луны, выглядывающей за чернеющими верхушками деревьев. Его руки касаются Колиных колен, он перебирается к нему, выгибаясь и сжимая в ладони короткий ёжик его волос. Медленно, ведя языком по его щеке, он облизывается, хищно улыбаясь.Нет.
Коля впивается в его губы, прижимая за талию ближе к себе, скользя ладонями по гибкому телу, под форменные серые штаны, менуя ремень.Нет.
Коля впивается спиной в кору дерева, ощущая запах сырости вокруг. Кожа Клауса сухая и горячая, он выгибается в его рукам, трясь об его пах, целуя щёки и шею, проскальзывая руками под его рубашку, поглаживая широкую грудь. Растёгивая ремень и стягивая штаны, шепча что-то на немецком, словно шелестит листва.Нет.
Коля прикладывает холодное стекло рюмки по лбу, зажмурив до звёздочек глаза.Нет — Нет — Нет
Не о нём он должен думать сейчас.Аня Аня Клаус
Ягер по всюду, он закрадывается в его душу, проникает сквозь стены, поражая мозг, заставляя думать только о себе, сжимая узами зависимости.Нет.
Нет, он не должен думать о нём, у него была свадьба. Свадьба. Теперь больше нету свадьбы И Ягера нетуОн мёртв — мёртв — мёртв
Погиб в лесу, сгинув навеки в его тьме, перед этим заразив Колю самым страшным недугом — любовь, зависимость, до белых костяшек пальцев, до рассыпленой соли и разбитых сердец, что склеить удастся едва ли.Нет.
За окном бегут пешеходы, прикрывая головы газетами от дождя, скрываясь в магазинах и в кафе, под козырьками подъездов. В плащах, в пальто, в куртках и в сапогах и даже в валенках с шерстяным шарфом по уши и совершенно без шапки. Дверь брякает, запуская мокрых гостей и пронизывающий запах дождя. Коля опракидывает очередную рюмку в себя. Он уже проиграл, даже не начав сражения, сдаваясь с поднятыми руками, не достав оружия и глупо улыбаясь. Глупо, истерично улыбаясь. Теперь всё кончено, последние ноты органа протяжно звучат в голове.***
— Он… сбежал. — как-то отречёно-ясно и слишком легко, заметил Волчок, оглядевшись по сторонам. — Просто…сбежал. — повторил он, видимо пытаясь переварить эту информацию и поворачиваясь лицом к стоящим рядом товарищам. Подул сильный ветер и едва прекратившийся дождь, закапал с новой силой, разбиваясь об тонкую гладь мутной лужи под ногами и пуская рябь. Пару крохотных капель спутались в отросших со времён знакомства, тёмных волосах Степана, слегка заметно поблёскивая. Моментально потемнели плечи пиджаков от влаги и расползлись мокрые пятна по галстукам, наполняя воздух запахом сырости и свежести. Впервые за весь день стало ощутимо легче дышать. Серафим ослабил бабочку, некогда элегантно сидящую на шее, но сейчас понурившею под весом воды свои чёрные «крылышки» и шумно вздохнул, вдыхая освежающий запах дождя. Спустя минуту раздумьев он открыл рот, силясь что-то сказать, но не найдя, похоже, слов, закрыл его снова, отведя печальный взгляд от друзей и смотря, как капли дождя барабанят об ветьевиватую надпись на крыше ЗАГСа. Вот и погуляли на свадьбе. Степан тоже молчал, смотря в некуда между домов и думая о чём-то своём, изредка дёргая намокшими усами. Аккуратный небольшой цветок белой астры с розоватыми краями лепестков, помято выглядывал из его нагрудного кармана, до этого обозначавший его принадлежность ко вторым людям на свадьбе — свидетелю, которым он так и не стал. Волчок выразительно хмыкнул, оглядев друзей, скептически изгибая бровь: — Что, так и будем тут стоять или может пойдём и найдём его? — и продолжая упорно смотреть, словно стараясь заглянуть в душу и узнать ответ. Степан молчал, так, как только он из них всех умеет молчать. Так, что даже говорить порой бывает лишним. — Не всегда всё что мы выдаём за действительность — является правдой. — он медленно повернул голову, задумчивым взглядом окидывая помпезную надпись «Дворец бракосочетания», являющейся для кого-то счастьем, я для кого-то горем, но одинаково волнующе для всех своими завитками. И не понятно, какой случай у них. — Пришло время Мыколы, быть честным с самим собой. — Степан проскользил взглядом по крыше, отделанной железными листами, к возвышающейся рядом пятиэтажке, по её балкончикам с многочисленным стираным бельём, по деревянным с облупившейся краской оконным рамам и подъезду с небольшим крылечком, на крыше которого проросла среди зелёного мха небольшая берёзка, гнущаяся под порывами холодного ветра. И снова на Демьяна. — Не все сказки одинаково хорошо заканчиваются, не во всех сказках принцесса выходит замуж за принца… Пожалуй, именно сейчас Коля сильнее всего знает, чего по-настоящему хочет. — Степан говорит лишь на русском, без полюбившйся ему манеры вставлять болорусские слова и ослабляет узел галстука. — Но Коля не принц, а Аня не принцесса. Они не просто пара, их связывает нечто больше, чем любовь. — Демьян оборачивается к Серафиму, ища поддержки у него, но наткнувшись на виновато-печальный взгляд, расдосадованно пинает камушек носком. — И что? Оставить всё так? Да знаю я не меньше чем вы. Из нас всех слеп и глух, наш бегун — он неопредёлённо махнул рукой в сторону, имея в виду Колю. — Разве это поможет тому немцу? — Это поможет Коле. Ему приходится тяжко, он человек ответственный и врать самому себе— его угнетает. Это выбор Коли, осознанный, обдуманный, /его/. Единственное, что можем сделать мы — это понять его. — он замолк на несколько секунд, позже добавив: — Тебе не обязательно его принимать. Порыв холодного ветра взъерошил короткие светлые волосы Волчка и тот задумчиво разглядывая свои пальцы, встрепенулся, серьёзно, но уже не так уверенно ответив: — Стёп…иди к ней, а мы с Серафимом пойдём к Коле. Думаю, ему нужно высказаться. В первые за день было так легко дышать.***
Входная дверь сбрякала, который раз за час оповещая о пришествии новых посетителей. Коля уныло и нехотя оторвал взгляд от созерцания последних капель водки на дне бутылки, взглянув на вошедших и ожидая увидеть очередных вымокших и недовольных людей. — Демьян… — он удивлённо открыл рот забыв как, кажется, дышать. — Официант, водки. Рюмки две, а лучше четыре.***
Дверь в повисшей тишине открывалась, кажется, совсем громко. Аня замерла в ожидании, сжав букет до белых костяшек и неотрывно глядя на большую входную дверь из красного дерева в зал Ленинградского ЗАГСа. Людмила Геннадьевна затаила дыхания, обещая самой себе, после церемонии высказать некудышному сынку, всё что она о нём думает по этому поводу. Тяжёлые шторы едва заметно колохнулись от сквозняка, страницы неизменной книги в руках регистраторши зашуршали, и в могильной тишинине, шагая по красному ковру, в зал вошёл Степан. — Всё кончено. — прозвучало набатом в ушах его тихий спокойный голос. Порой мы слишком отчаяинны… — Ты рассказал Клаусу? — Степан посмотрел на Колю так же серьёзно, как и в день его свадьбы с Ягером. — Нет…— Коля отвёл взгляд, до сих пор не способный свыкнуться с мыслью, что подобное было в его жизни. — Стыдно. — Мама его не простила до сих пор, всякий раз подозрительно косясь на Клауса. Аню она любила, да и что уж скрывать, любит, намного сильнее. — Расскажи. — Степан смотрит проницательно и больше ничего не добавляет, давая время Коле поразмыслить. Сколько же ещё скелетов в их шкафах? Порой они так слепы…