Спусковой крючок

      Юноша, опершись острыми локтями на колени, сидел в просторном мягком кресле и каждой клеткой ощущал такую неприятную и нелюбимую ранее боль, отчасти наслаждаясь ей. Длинные пальцы сплелись наподобие замка над уроненной на грудь головой, что болталась теперь как у куклы, брошенной и забытой на лавке после продолжительной игры. Да и вообще всем видом Осаму был похож на человека неживого, словно это он умер пару минут назад, а не тот, что лежал на алом ковре рядом с креслом.       Никто из живых не видел лика смерти и не знал, как выглядит он, но стоило взглянуть на Огая, как начинало казаться, что вот оно — воплощение гибели, мирной чистой кончины праведного человека. Первое впечатление зачастую ошибочно, к сожалению — босс нелегальной организации априори не может быть даже приближен к ореолу святых, но то выражение, что застыло на его лице в момент смерти выражало истинную покорность и смирение: полуприкрытые остекленевшие глаза, лёгкая ухмылка, которая, казалось, должна была пропасть после расслабления мышц; казалось, что даже умерев, он по-прежнему наблюдает за своими подчинёнными и словно что-то знает. От одного взгляда на труп становилось как-то неловко и тяжело, покойник будто стремился вытянуть из живого всю жизнь, всю душу, по крайней мере так казалось Дазаю, выпучившему глаза на мертвеца.       — Ха, не выйдет. — Бесстрастно произнес он. — Ты сотворил это раньше. Торжествуй же, получивший то, чего жаждал так долго!       Осаму ухмыльнулся: несмотря на то, что Мори был достаточно скрытным человеком и всегда понимал, что стоит говорить, а о чем следует умолчать, с преемником он вел весьма откровенные беседы, из коих первый мог многое выудить не прилагая особых усилий. Именно потому Дазай и знал, что глубоко в душе Огай тоже желает смерти. Участь всех властвующих такова.       Может остальные и видели в Мори прирожденного лидера, но Осаму никогда не относил себя к «остальным», а потому видел в своем наставнике лишь жалкого человечка, что однажды сумел переступить через границы моральных норм чтобы утолить жажду наживы.       То, что ранее Огай был врачом, прислуживающим старому боссу, знали все без исключений. Доктору не хватало ни средств, ни времени, ни свободы… Именно, свободы. Но не она стала главной целью, а власть, желание покорить себе мир и контролировать его, вот что двигало молодым врачом тогда, когда спасал он пронырливого подростка, поступая так только ради выгоды. Мори поставил на пьедестал власть, надеясь, что остальное приложится, так и случилось, только свободы он так и не получил. Ни один властвующий не свободен, повязанный правилами, уставами, законами и прочей ерундой. Потому, ступив на эту дорогу, Огай принялся искать смерть, но хотел встретить ее будучи готовым и непременно в спокойной обстановке, а не какой-либо миссии. Таковое его стремление можно было объяснить тем, что считал он себя выше того, чтобы быть лишенным жизни кем-либо низшим по статусу, он вообще предполагал, что лишиться жизни чужими руками безумно глупо и неправильно, ибо мало людей достойных, что могут приносить смерть таким как Мори. Но все же такие люди были, и находились они под боком.       Руководитель никому не говорил, но пыткий ум самоубийцы все желания старшего постиг и так. Дазаю ещё давно было сказано, что они с Мори похожи, и пять лет назад, повязанные долгом друг перед другом, они шли в ногу, а чуть поодаль была смерть, касаясь то одного, то другого, но каждый раз обжигаясь. В этот день исполнитель решил завершить стенания всех троих шедших, и снова остался. Один.       Эспер не жалел, только думал о том, что теперь и он несвободен. Это вовсе не пугало — свобода мешает контролю, а это как раз не нужно, но как же всё-таки страшно ступать на чей-то путь, на путь неизвестный, но заведомо зная, что случится в итоге. Все прошлые руководители знали и все равно не отступали, надеясь на то, что их минует неблагополучный исход. Безусловно, Огай желал умереть скорее, находясь ещё в светлом уме, и среди всех мафиози, босс, пожалуй, только Дазаю позволил бы себя убить. А иначе для чего он готовил парня, разжигая на месте юношеского сердца огонь злобы и взращивая вместо души ненависть?       Позволил. Разрешил. Приказал.       Как псу уличному, лишь на мгновение лишая права выбора. Осаму снова потерял контроль, в этой ситуации он вышел проигравшим, но его проигрыши были смерти подобны, а умирать сейчас непозволительно. Юноша вновь оказался в тупике, из которого будет сложно найти выход.       Для него нет невозможного.       В кабинете Мори всегда был приглушённый свет, босс говорил, что в полутьме легче сосредоточиться, ибо внимание не рассеивается на посторонние предметы, а сконцентрированно лишь на той задаче, что стоит в приоритете. Утром, когда поднималось над портовым городом солнце, кабинет озарялся его светом, но ближе к вечеру вновь становилось темно. Теперь же, когда пришло время ночи, светильники слабо горели на стенах, ничто не мешало Дазаю сосредоточиться.       Наперед юноша никогда не думал, все получалось как бы само собой, но руководство предполагает заинтересованность и вовлеченность в делах организации, полное планирование и подчинению распорядку. Впрочем, наставнику не удалось вложить в его голову эту систему в подростковом возрасте, следовало предположить, что и в нынешнее время это невозможно.       На бумаги на столе, что были аккуратно разложены боссом пару часов назад, падал свет, приближенный к оттенкам красного, проходящий через тонкую тюль, колышимую свежим ветром с пристани из распахнутого окна. Черный плащ спал с плеч, но Осаму не чувствовал холода, что-то жгучее разливалось в нем, подобное чувству вины. Он потянул руку к документам и взял первый попавшийся лист. Жирным шрифтом был выделен заголовок: «Численность оружия», и ниже располагался перечень различных пистолетов, револьверов, ножей с указанием, у кого из служащих находится оружие и в каком количестве. На втором листе находилась информация об остальных группировках одаренных и какие-то сведения про администрацию Йокогамы. Все это казалось безумно скучным для Дазая, но просто так такие бумаги не держат на столе, или просто эспер не замечал? Нет, Осаму не мог не заметить, ни одна, даже самая мельчайшая деталь не могла ускользнуть от исполнителя. Страшная мысль закралась в голову Дазая — Мори ждал его. Не было ни малейшего сомнения в том, что босс был готов к смерти, не будь так, тот несомненно выставил бы усиленную охрану подле кабинета, которая, кстати, всегда была начеку, а тут вдруг покинула пост, а получись у убийцы проникнуть, мужчина использовал бы способность. Огай ждал его на протяжении многих лет, ещё будучи обычным захудалым докторишкой; но уже тогда последний искал пути пробиться к свету из грязи. И, встретив самоубийцу, не давал подростку отдаляться от себя, вытягивал из паучьих лап смерти, спасал, все ради того, чтобы однажды юноша исполнил завет. Ведь с самого начала Огай знал, что юнец рано или поздно замахнется, выплеснет из себя бурлящую лаву. И ведь были попытки, только рука у юнца дрожала. Более не дрожит.       — Бред… Какой наивный, глупый бред! — Вдруг засмеялся шатен, обнажая зубы в зловещем оскале. — Выдумки больного человека, чего же ещё!       Ему определенно не хотелось развивать эту теорию дальше, хотелось похоронить ее вместе с телом наставника на кладбище на окраине, рядом с могилой Одасаку, как никак оба мужчины сформировали Осаму как личность.       Ночь сдавала свои права, и красноликая луна уступала рассветному солнцу. Одаренный вздохнул: необходимо было выходить из кабинета, да и тело, полежи оно ещё немного в комнате с постепенно повышающейся температурой, должно было потерять свою смертельную холодную красоту и начать плохо пахнуть. И, бросив прощальный взгляд на убитого босса, прикрыл глаза — спустя четыре часа уродство не тронуло его, лицо по-прежнему светилось, только теперь не ухмылка виделась шатену, а страдальческая судорога.       Осаму боялся такого же конца, он не хотел, чтобы кто-либо видел его слабым и беспомощным.       — Ничего, прорвёмся. — Хмыкнул он и быстро подошёл к двери, переступая через покойника. — У меня нет ни козыря, ни помощника, ничего. Зато я сам добьюсь этого, за себя и своими руками, мне не впервой протаптывать дорогу к власти. Я сам. Сам…       Шатен вышел прочь из кабинета, оглядываясь по сторонам. Он не ощущал себя преступником, веря в то, что исполнил лишь обоюдную волю, тем самым только укрепив законность.       — Ты снова, черт… — Шикнул Накахара. — Это примета уже, если встретить с утра такого идиота, то весь день в жопу.       — А ты просто внимание не обращай, рыжая ты сучка. — Скривил губы шатен. — Небось специально себе день портишь, если голову задираешь вверх. Хотя не странно, что не хочешь показаться свиньёй, ей же неудобно рыло кверху задирать. — С особой издёвкой в голосе произнес Осаму.       — Да если бы не клятва, данная мною боссу, что тебя, мумию ебучую, не превращу в фарш… — Сжал рыжий кулаки.       — Босс? Мори? — Ухмыльнулся шатен. — Мори не узнает, не беспокойся.       — Да уж уверен, что ты не приползешь к нему как шавка избитая, слёзно умоляя его наказать тирана. Ты же у нас сильный, независимый, по крайней мере пытаешься казаться таковым… — Чуя знал, как поддеть самолюбие напарника. — Но если вдруг я раздроблю тебе череп, кто восстановит непревзойденный внешний вид? Думаю, Мори обязательно спросит, откуда такие увечья и не поверит, если скажешь, что сам получил их из-за стечения обстоятельств. Он не дурак, хоть и…глупее тебя. — Без удовольствия признал Накахара. — Хотя ты бы сдох без него, наверное.       — Никак не могу понять, ты настолько нуждаешься в разговорах со мной, что несёшь всякий бред при встрече? Ах, да! Сколько раз мы проходили мимо друг друга, и заметь, ни единого раза не случилось без того, чтобы ты не зацепил меня. — Осаму нагнулся к самому лицу напарника. — Умолкни, это ты шавка. Теперь я решаю, что будет, и нет надо мной никого, кто предостерёг бы меня или помешал бы мне.       — Ты в мечтаниях своих больно далеко зашёл, Дазай. — Закатил глаза Чуя. — Помни, что ты просто пешка на чьей-то шахматной доске, даже Мори не король на ней.       — Зато пешки не могут ходить назад, пока не достигнут цели. Им трудно уйти, но только в начале пути, потому они и не расслабляются. А более сильные фигуры не бьются, потому и гибнут, упоенные возможностями. — Покачал он головой. — Мори был пешкой, которая дошла до противоположного горизонта и возгордилась.       — Был? — Поднял бровь рыжий.       — Его срубили. — Шатен опустил голову.       — Уж не ты ли? — Фыркнул Накахара, уперев руки в бока и явно не воспринимая фразы коллеги всерьез.       — Я. — Бросил тот и неспешно пошел прочь, громкими шагами заглушая колотящееся сердце. «Нужно убрать тело. Скорее, пока жара не ускорила естественные процессы.» — Пронеслось в голове, вслух же Осаму сказал. — Необыкновенно горячие лучи у солнца, не находишь, Чуя?       Рыжий не ответил, мысленно обматерив Дазая. Ему хотелось врезать второму, чтобы выбить все заскоки, но без них Осаму не был бы столь…великолепным. Великолепным в стремлениях своих к каким-то поднебесный целям, во всяком случае рыжему казалось, что до смерти Сакуноске тот был приземлённее, но отчего со смертью друга потянулся вверх, и не был ли тот более, чем другом? Нет, к покойникам ревновать глупо, тем более Ода не пошел бы на слишком близкий телесный контакт с таким человеком, как Дазай, но что-то тревожило эспера: то-ли погрубевший тон Осаму, то-ли эта спокойная физиономия, которая, как казалось, не изменится, даже если на его глазах произойдет ядерный взрыв. А ещё что-то твердое в области тазовой кости, больно ударившее Накахару в руку, когда тот задел напарника.       Одаренные разошлись в разные концы, и Чуя остановился у дверей кабинета босса. Удивленный тем, что охраны нет, он постучался и, не услышав привычного «заходи», открыл дверь и обомлел.       — Срубили. — Прошептал он задыхаясь и все понял. — Сволочь.