Fortress

Громкий отчаянный крик смешался с рёвом титанов. Горло начало болезненно саднить, но это меня не успокаивает от слова совсем. Тело непослушно дрожит, глаза стремительно краснеют. Одежда пачкается в крови и траве, в носу застревает запах смерти. Металлический, тошнотворный. Словно в бреду шепчу родные имена, проклятия, неизвестные даже мне и медленно встаю. Дрожащие ноги не слушаются, но до тела Петры я успеваю почти доползти. Судорожное дыхание звучит слишком громко, когда я замираю, оказавшись напротив ее обездвиженного тела. Тело Рал впечатано в твердый ствол гигантского дерева, голова неестественно откинута. В медовых полуоткрытых глазах потух яркий огонечек. Она смотрит в небо. Смотрит, но уже не видит. Не видит птичку, с опаской смотрящую на кровяное поле, не видит солнечный свет, просачивающийся через листья. Не видит и меня, такую жалкую, слабую и зареванную. Дрожащие руки обхватывают переломанные плечи. Кладу ее на свои колени, пока в глазах застыли слезы, бережно провожу по холодным волосам кровавой ладонью, вытирая струйку крови, что вытекла из её носа. Жмурюсь, громко шмыгаю носом. Смотрю в ее глаза в последний раз, прежде чем провести по векам ладонью, закрывая их. Закрывая уже навсегда. Болезненный стон вырывается из горла, когда руки хаотично прижимают ее тело. Оно холодное, остыло, будто лежит здесь уже очень давно. Громкие рыдания рвутся наружу, вызывая головную боль и холодок по всему телу. А спустя минуту они превращаются в хохот. Истерический и болезненный, когда доходит осознание, сколько костей Петры переломала эта сука. Я будто чувствую каждый её вывих, каждую кровоточащую рану через слои одежды. Рукой сжимаю ее плащ, чувствуя как по венам с кровью бегут импульсы ненависти.  — Успокойся, — холодный и отчужденный голос за спиной. Мне не нужно поворачиваться, чтобы узнать в нем Леви. — Успокоиться? — шепчу подобно змее, прыскающей ядом. — Ты говоришь мне успокоиться? Тяжкий вздох со стороны капитана наводит на раздражение. Сжимаю зубы, утыкаясь носом в макушку рыжеватого цвета, тихо вдыхая родной запах, который перебивает вонь смерти, пришедшей так некстати. Губами еле-еле касаюсь ее лба, укладываю тело на твердую землю и встаю. Окрепшие от эмоций ноги прямы, как и осанка, лишь голова остается наклоненной. Я втыкаю в землю некоторое время, прежде чем повернуться к капитану. Его взор до ужаса спокоен, лишь серые глаза выражают некую скорбь, разглядеть которую за толщей рассудительности невероятно сложно. — Мы убьем ее? — вопрос звучит по-детски, но на большее меня не хватает. Хочется убить ее, утопиться в ее криках и слезах, наполненных болью и отчаянием. Хочется слушать, как лезвие медленно входит в ее плоть, разрезая кожные ткани. Хочется сделать это так же безжалостно, как это сделала она. — Убьём, — отвечает Леви, несильно сжимая мое плечо. И я знаю, что он врёт. Знаю, что её нужно допросить, оставить в живых, использовать в своих целях, но мне вполне достаточно его вранья сейчас. Киваю, прежде чем отойти от Леви. Я делаю несколько шагов до еще одного тела. Оруо лежит на животе, повернув голову в бок, вокруг него невероятно много крови, она режет ноздри, но я не затыкаю нос рукой. Стойкий взгляд больше не становится плаксивым, мною полностью завладевает ненависть, но толика нежности скользит в прикосновении к его волосам. Закрываю его полуоткрытые глаза холодной ладонью, присев перед этим на корточки. Глаза Оруо закрылись навсегда. Встаю на ноги, отхожу от трупа на несколько шагов. Подойти к Джину у меня не хватает смелости, его тело в изуродованном состоянии сейчас разделено на две части, ошметки плоти и крови заливают большую часть поляны. Прости, Эрд. Пальцы сжимают рукоять клинка до побеления.

***

Убить её не получилось. Захватить в плен тоже. Титанье тело оказалось выносливым, имело немало примочек, особенностей. Одна из них — покрытие какого-либо участка тела защитным кристаллом. Это мешало, безумно мешало. Кроме того, на время женской особи удалось даже выкрасть Эрена. Я не справилась с заданием, это не слабо надавило, но животную агрессию я не потеряла. Это же и стало моей ошибкой. Гнев — не то чувство, которое должно было управлять во время боя, но оно было настолько сильным, что и приглушить его не вышло совсем. Леви же, удивлял тем, что остался рассудительно безразличным, будто смерти товарищей — пустой звук. А у меня зубы скрипели от ненависти и собственной слабости. Я стала жалкой, хотя таковой никогда себя не считала. Было время, когда я действительно была лучшей для кого-то. Репутация в Подземном городе поднимала мою уверенность в себе. Казалось, что я делала правильные вещи, и кажется до сих пор. Единственная ошибка того времени — убийства. Я поняла это только сейчас, когда поимела «счастье» наблюдать за тем, как разведчики гибнут один за другим, отдавая свои сердца. Конечно, ни один убитый мною человек и рядом не стоит с солдатом, который готов жертвовать своей жизнью, но он все равно остается человеком. Человеком, который просто хочет жить. Я тоже хочу жить. Не выживать. Не думать над тем, что я буду есть утром, не думать, где взять хотя бы немного вещей, чтобы банально не ходить голышом. Эрвин дал мне эту жизнь. Дал свободу, хоть и в стенах. Дал семью, которую в итоге забрал другой человек под шкурой титана. И я запуталась. Женщина, что находилась внутри в любом случае является солдатом. Солдатом, который слишком хорошо знаком с ужасом нашего мира. Лучше, чем кто-то еще. Так почему?.. Почему мои товарищи сейчас мертвыми тушами лежат в повозках, скрываясь за серыми мешками? И почему я не умерла вместе с ними? Потому что струсила. Я поняла наше положение слишком поздно. Я — капитан. Младший, но капитан, командующий тогда отрядом. И смерти Гюнтера, Эрда, Петры и Оруо — это мой самый большой промах. Жестокий урок. Слишком жестокий. Даже время для размышлений я выбрала отвратно. Не тогда, когда за всеми разведчиками бегут титаны. Поводья сжимаются в руках слишком сильно. Ногти болезненно впечатываются в потную кожу. Плечо немного ноет — единственное моё повреждение в борьбе с особью. А ведь кого-то совсем расплющило. Ветер хлещет в лицо, погоня продолжается. Пока… — Сбросьте трупы! — летит стойкий приказ. Что? Испуганный взгляд озирается назад. Повозку замедляет вес погибших, титаны вот-вот нагонят, но разве?.. Разве солдаты могут лишиться единственного, что осталось от товарищей? Я напряженно смотрю на того, кто отдал приказ. Капитан Леви выглядит не менее напряженным. Наши взгляды встречаются и на секунду даже показалось, что в его грозовом небе промелькнуло сожаление. Он подскакивает ближе слишком быстро, а потом бросает громкое: — Не смей. Я удивленно озираюсь на него, прежде чем опять посмотреть на повозку. Испуганные разведчики выкидывают первое тело. Из-под завернутого мешка торчат рыжеватые пряди Петры, которые я узнаю везде. Руки сжимают поводья еще сильнее. Я не позволю. Не позволю выбросить то, что у меня от неё осталось. Но намерения развернуть коня оказались слишком очевидными, от капитана скрыть не удалось. — Я сказал, не смей! — уже грубее кричит Леви. Нефрит подскакивает еще ближе к Кайто, полностью закрыв этим возможность куда-то развернуться. Слева — обоз с медиками и ранеными, справа — злой капитан. И взгляд мой не менее озлобленный впитывается в его лицо мерзким комаром. Я ненавижу его в этот момент, он знает это. Видит по глазам, по играющим на лице желвакам, по напряжению в плечах и руках. Мой взгляд отрешенно опускается на гриву жеребца. Мне страшно смотреть назад. Я понимаю, что мы ускорились. Знаю, что спаслись. Но разве это не аморально? Разве не отвратно то, что мы пользуемся смертью погибших, словно они ничего не значат? Разве?.. — Не позволяй мертвым товарищам тащить себя за ними, — как гром среди ясного неба. Это добивает. На напряженную руку падает соленая слеза. Последняя на сегодня. Ворота в Каранес открываются, запуская нас внутрь. Как в клетку. За решетку, куда мы идем добровольно. Строй заходит медленно, уже морально готовясь к осуждению. А мне все равно. В глазах застыли смерти товарищей. Застыла поляна из крови и внутренних органов семьи. Летящее в пропасть тело Петры… Нарочно иду подле капитана, чтобы ощутить хоть что-то родное. Его присутствие рядом — как разделение эмоций на двоих. Я знаю, ну, или хочу верить, что ему тоже больно. Хочу разделить с кем-то эту боль, но его безразличное выражение лица не меняется. Камень. Ровный, безэмоциональный. И остается таким даже тогда, когда мы оказываемся в стенах штаба. Меня захватывает паника, когда я понимаю, что нужно идти в комнату. В ту комнату, где окно раскрыто полностью, потому что ей так нравится. В комнату, где пахнет цитрусом, который нравился не только Марку, а который полюбила и она тоже. В комнату, где лежит её одежда ровными стопками, где, кажется, до сих пор остался её дух. Меня не покидает чувство, что сейчас я зайду туда, а Петра встретит меня теплыми объятиями, успокаивая. Но Петра мертва. Как и Эрд. И Оруо. И Гюнтер. И, кажется, я умру за ними. Оттягиваю свою кончину, заглянув перед этим к лекарям по указу офицера, что встретил меня в коридоре. Оттолкнулся на внешний вид? Насколько ужасно я выгляжу? Знать не хочу, но послушно следую приказу. В медицинском отсеке сейчас людно и душно. Пахнет медикаментами и надеждой на жизнь. Но стеклянные глаза точно не видят происходящего. Смотрят, но не видят. — Вас что-то беспокоит? — как через толщу воды звучит обеспокоенный голос медсестры. — Пожалуйста, сообщите, не задерживайте остальных. — Плечо, — единственное, на что меня хватает. Слов больше и не требуется. Женщина без промедления осматривает часть тела, записывает что-то в тетрадь, на листочек. Гремит склянками, бинтами. Делает это быстро, наверняка понимая, что где-то в палате сейчас лежат солдаты с более серьезными повреждениями. — Ничего серьезного, ушиб плеча быстро пройдет, только возьмите это, — протягивает небольшой исписанный лист и два тюбика наверняка вонючей мази. — Там все написано. Идите в комнату, вам стоит отдохнуть. Губы расплываются в усмешке. Благодарность слетает скомкано, но по кивку медсестры понимаю, что этого достаточно. Ухожу оттуда быстро, чуть не запнувшись на пороге. И до комнаты дохожу как в тумане. Перед дверью со страхом замираю, сжав край грязной куртки, опускаю голову на ручку, не в силах справиться с чертовой преградой. — Перед смертью… не надышишься, — иронично звучит с собственных уст, прежде чем дверь впускает меня в родные стены. Разноцветные браслетики в кармане обжигают бедро.

***

Я не спала. Бессонница встретила меня этой ночью, словно давняя подруга. С восходом солнца глаза сами собой глянули в сторону кровати Петры. Она непривычно пустовала. Холодная и нетронутая, сбоку от моей, пустая. А слезы на щеках уже высохли, оставаясь на коже подтеками, глаза опухли. Сил посмотреться в зеркало мне не хватило. Браслеты на тумбе неприятно резали очи своими яркостями. Раздражительно. Отвратно. Сегодня у меня много планов, поэтому умывшись, я связываю волосы резинкой, собрав их этим в короткий растрепанный хвостик. Первым делом нужно найти капитана, которого я поимела честь увидеть через окно на полигоне. Леви наблюдал за тренировкой новобранцев. Спина его как обычно прямая, моя непривычно сгорблена. Я выхожу на улицу и жмурюсь от солнечного света. На улице хорошая погода, но это уже не приносит радости, как раньше. Вялой походкой подхожу к тренирующимся, привлекая этим внимание рекрутов, но сама и взглядом их не удосуживаю. А как на зло боковым зрением вижу изумрудные глаза, прицепленные к моему профилю цепкой хваткой. Эрен смотрит с чувством вины, и правильно делает. Моя ненависть к нему разыгралась с новой силой. Если бы не он, моя семья была бы жива. Мои товарищи сейчас бы не тухли под палящим солнцем на территории титанов. Эрвин подобрал для мальчишки не лучших нянек. — Леви, — немного хрипло вырывается. Без приветствия и официальности, но так привычно, что никто уже и не против. — М? — он не отрывает зорких глаз от рекрутов, но оборачивается ко мне. — Семьям… отряда доложили? — сразу к делу. — Да, — односложно. — А вещи? — Хочешь заняться этим? — Леви наконец смотрит на меня и ненадолго замирает, расширив серые глаза. На мой утвердительный кивок вздыхает. — Хорошо. Эрвину сообщу сам. Благодарно киваю, а потом тут же ухожу, чувствуя в спину сочувствующие взгляды. К черту их, у меня есть дела поважнее. Первым делом достаю несколько коробок из склада. Первую тащу в нашу с Петрой комнату. Ее вещи складываю быстро, не тяну, чтобы не расплакаться в случае чего, маленькую шкатулку с ее украшениями кладу на стопки одежды и закрываю коробку. Дальше — комната парней. Они живу… жили в общих казармах ещё с двумя соседями, поэтому перед тем, как зайти, неловко стучусь. За дверью тихое разрешение позволяет мне войти внутрь. У шкафа стоит мужчина. Он смотрит немного удивленно, но, завидев коробки в руках, понимающе кивает. — Оставлю тебя, — и выходит. Поблагодарить не успеваю, как его и след простыл. Вздыхаю, осматривая кровати парней. У Гюнтера с Эрдом они заправлены идеально, чисто, у Оруо же — напротив, творится бардак. Но по его натуре это и не удивительно. Грустная улыбка озаряет лицо, когда я подхожу ближе и начинаю складывать чужие вещи. Немного мятые, местами запятнанные травой. Бережно убираю его постель, встряхиваю подушку, пока непонятное шуршание не привлекло внимание. Хмурюсь, юзнув рукой за подушку и ловлю пальцами листок бумаги. Тут же погружаюсь в написанное.

— Дорогая Петра… — воодушевленно шепчет парень, глядя в зеркало. По комнате разносится звонкий мужской смех. Эрд, поднявшись с кровати, игриво кланяется: — Ты бы ещё сказал что-то вроде: «О, свет очей моих!» Гюнтер качает головой. Не то чтобы ему казалось это не забавным, но Бозард и правда очень переживает насчёт Рал, на него даже смотреть жалко. — Да чего ты угараешь, дурень? Есть идея получше? — психованный Оруо кидает в друга жесткую подушку, чем вызывает у Джина новый приступ смеха. Еще бы, у Эрда то в личной жизни все прекрасно! Милая девушка Мари всегда ждёт дома. — Оруо, — тяжело вздохнув, Шульц встает. — Просто скажи ей. По репетируй, напиши на листке о своих чувствах, тебе так легче потом говорить будет. — Че я, сопляк какой-то? — не соглашается Оруо, но в тот же вечер в гордом одиночестве шелестит ручкой по желтой бумаге.

Дорогая Петра. Наверное, я тебя люблю… Мне сложно находить слова, я не знаю как сформулировать их, поэтому стараюсь сделать это на бумаге. Не могу объяснить себе, что чувствую к тебе. Мне нравится смотреть, как ты злишься. Нравится, когда ты бежишь за мной и осыпаешь проклятиями. Ты мило хмуришься и краснеешь. Петра, я думаю, ты невероятно сильная, но моё желание защитить тебя оказывается сильнее. Ты кажешься хрупкой, но внутри тебя горит такой огонь, что и позавидовать можно. Так вот, о чём я… Мне хотелось бы быть рядом с тобой. Ты нравишься мне, может быть, я даже люблю тебя

Письмо резко обрывается. Фразы звучат не созвучно, но чтобы гордиться другом мне хватило и того, что он переборол свой страх и был почти готов признаться. Да только не успел. Наверняка не успел. Глаза щиплет, когда я нахожу еще несколько исписанных листов с похожими текстами. Бережно складываю, убираю их во внутренний карман. Закончила я быстро, не желая находиться здесь еще хотя бы минуту. Коробка на коробку и вперед. Небольшая башенка загораживает вид, но по ощущениям я не должна была врезаться во что-то. А врезалась. Мальчишечье шипение раздалось откуда-то спереди. — Может вам помочь? — спрашивает незнакомец. По голосу молод, значит рекрут. — Помоги. Парень забирает из моих рук большинство коробок, облегчая этим задачу. Его карие глаза ненадолго засматриваются, будто узнают во мне кого-то и я понимаю, что он знает, кто я такая и что в этих коробках спрятано. Кадык новобранца заметно дергается, он сглатывает застывшую в глотке слюну, а потом отходит, позволяя мне вести его. И я веду. Тишина непривычно начинает давить на уши, но парнишка верно боится и слова сказать. Умный, понимающий. В какое-то время я даже вспоминаю, что точно видела его на своих лекциях, но все равно уточняю, будто имя мне что-то даст: — Напомни твоё имя? — спрашиваю, даже не обернувшись, когда мы оказываемся на улице. — Жан Кирштайн, мэм, — тут же отвечает, будто готовился к моему вопросу все эти минуты. Я понимающе киваю, открыв ногой дверь в конюшню. Подхожу к небольшой повозке и ставлю в неё коробки. Кирштайн действует по моему примеру, а затем неловко обтряхивает руки. — Спасибо, Жан, можешь идти, — без наигранности благодарю его, хлопнув разок по крепкому плечу. Он кивает, скрывшись на улице. Итак, вновь одна. Приготовить лошадей мне не составляет труда. Двое крепких коней цепляются к повозке умелыми руками, а затем выводятся наружу. Солнечный свет вновь ослепляет уставшие сонные глаза, но никакой дискомфорт не помешает мне закончить начатое. Уверенно натягиваю капюшон, чтобы скрыть лицо от палящего солнца и покидаю штаб, заметив, как в спину впился взгляд серых, не менее уставших глаз.

***

Трост за короткий промежуток времени вернули в более менее адекватный вид. Дороги медленно начали вычищать, дома отстраивать заново. Жизнь кипела на полуразрушенных улочках, довольные граждане возвращаются домой. Возвращать вещи семьям Гюнтера и Эрда было трудного. Шульцы — пара в возрасте, встретили меня грустной улыбкой, поблагодарили и отпустили быстро. Винить их не за что, смерть сына отыгралась на их состоянии неплохо. С Джином было сложнее. На пороге дома меня встретила молодая девушка. Ее детское лицо, скорее, когда-то имело лучезарную улыбку, но сейчас на нём отражалась только боль и скорбь. Мари не справилась с чувствами, бросилась мне на шею, ревя и сжимая в кулак крылья свободы на плаще. Я понимающе заключила ее в объятия, но и слезинки не уронила. Не сейчас. — Будь сильной, — напоследок вырвалось. — Эрд бы не одобрил твоих слез. Продолжай жить, Мари. Не знаю, вселила ли в девушку хоть что-то хорошее, но что-то мне подсказывало, что Джину оттуда и правда не нравится наблюдать, как возлюбленная чахнет. А дальше началось самое сложное. Дом Оруо перед лицом — как смертельный приговор. Коробка в руках сжимается, но сил постучать я просто не нахожу в себе, продолжая все так же смотреть на ровную поверхность двери. Так и продолжила бы, но она неожиданно распахнулась. — Да? Я опешила. На меня сейчас смотрят два темно-темно синих детских глазах. Светлые — как у Оруо — волосы распущены, пряди не сильно скрывают миловидное бледное лицо. Опухшие от слезок лицо выглядит стойко, но весьма доброжелательно. — Вы из Разведкорпуса? Молчу, словно проглотила язык и просто киваю. Девчонка раскрывает дверь, пропустив меня внутрь. — Заходите, — отходит от порога. — Я Жюли. Вы выглядите грустной, вы были подругой Оруо? И правда очень наблюдательна. Я ставлю коробку на пол прихожей и вновь устремляю взгляд на девочку. Видимо, о ней мне и говорил Бозард. — Так вот ты какая, — неосознанно вырывается, и я тут же жалею, что вернула дар речи так некстати. Она удивленно вскидывает брови. — Нет-нет, ничего. Я просто принесла вещи Оруо. Извините за вторжение. Глаза неожиданно наливаются слезами. Ну вот, замечательно. Не зная, что и делать, я просто вырываюсь на улицу, утирая потекшую соленую жидкость. Расклеилась прямо перед ребёнком, который потерял брата. Это ужасно, ей ведь и так сложно. Но возвращаться я не смею. Меня ждет встреча ещё сложнее. До домика Петры я пыталась ехать медленно, но перед порогом всё равно оказалась слишком быстро. Я явно не готова к встрече с её отцом, я не готова посмотреть в его наверняка мёртвые глаза, наполненные ненавистью и презрению к разведкорпусу. Я подхожу к двери на дрожащих ногах и неловко тихо стучу, зажимая в другой руке коробку. В доме слышится тихое шарканье по полу, поворот ключа, дверь раскрылась. Ни ненависти, ни презрения в его глазах не было. Вселенская усталость улеглась на мешках под его глазами. Бледная кожа со старческими морщинами пугает не меньше самой Смерти, он словно бы умер вслед на своей дочерью. — Извините, — почему-то летит на выдохе. — Я Эстель… Мужчина не дает договорить. Его лицо приобретают другие оттенки, которые распознать я просто не в состоянии сейчас. Он машет рукой, зазывая внутрь и раскрывает передо мной двери. — Петра писала о тебе, Эстель, заходи, — он, не терпя возражений, затаскивает меня внутрь. — Зови меня Лукас. — Х-хорошо, — от удивления заикаюсь. — Я принесла вещи Петры… — Спасибо, — он неловко мельтешит руками, а потом забирает у меня коробку. Болезненно смотрит на неё несколько секунд, а потом отворачивается, убрав подальше. Лукас некоторое время стоит ко мне спиной в режущей тишине. Плечи его неожиданно дрогнули, руки поднеслись к лицу. Я не справилась с эмоциями, подошла к нему совсем близко, но дотронуться не посмела. — Она была моим единственным солнышком… — дрожащим голосом говорит. Кажется, вот-вот заплачет. — Петра… она… — Она была прекрасной девушкой, сэр, — договариваю за него фразу, опустив глаза к полу. Он оборачивается и глядит на меня с непонятной надеждой. Старческие медовые глаза потеряли свой блеск со временем, но от этого менее похожими на глаза Петры не стали. — Давай присядем. Он поит меня чаем, и я задерживаюсь в доме Рал на час. Говорить о Петре больно, но я понимаю, что ему — одинокому отцу, который лишился своего чада, сейчас это нужно. Я сижу здесь ровно столько, на сколько меня хватает. Вспоминаю о том, как мы проводили с Рал время и рассказываю обо всем. О каждом объятии, о каждой улыбке. О том, как мы веселились и обустраивали свою комнату. Упоминаю и других наших погибших товарищах. Лукас рассказывает о ее письмах. Говорит, что она ни раз упоминала обо мне в них. Слёзы предательски катятся по щекам, когда узнаю, что Петра Рал восхищалась мною. Видела старшую сестру. Сильную и независимую женщину, постоянно усмехающуюся, но не теряющую при этом свою хмурость. Моё сердце замирает от тёплых слов отца Петры. А перед тем, как покинуть дом, я вспоминаю про листы во внутреннем кармане. Достаю их незамедлительно. — В отряде был парень. Оруо, — говорю, уже стоя у двери. — Он собирался признаться ей в своих чувствах. Дрожащая рука протягивает мужчине черновики Бозарда. — Не успел?.. Медленный кивок. Лукас горестно усмехается и, забрав их, больше не держит. На душе скребутся кошки. Понимаю, что моя миссия в Тросте завершена. Медленно сажусь в повозку, взяв в крепкие руки поводья. Пора домой. Но не так скоро. По пути я вижу знакомую лавку с украшениями, и идея зарождается в голове незамедлительно. Зайти туда снова в таком контрасте настроения странно. В тот день я была счастлива, хотела обрадовать своих друзей маленькими подарочками. Сейчас я захожу сюда с потухшими глазами и уставшим лицом, а внутри встречает все тот же старичок. Он заметно постарел, но не потерял доброту в своих глазах. Морщины стали ещё более выразительными. — Здравствуйте, — достаю из кармана те самые чёртовы браслетики, показываю их торговцу. — Я взяла их у вашей внучки. Могу ли я попросить… сплести их? Его лицо стало сочувствующим. Не глупый, понял, что к чему и кивнул, принимая украшения. Я кратко объясняю, чего хочу и он без вопросов соглашается. — Хотелось бы, чтобы их перевязала именно ваша внучка. — Хорошо, Элиза справится. Благодарно киваю, выходя на улицу. Ну вот и все. Теперь точно домой. Горячие слёзы полились по лицу дождливым ливнем.