Боль в твоем сердце

      Вечер медленно, но верно подходил к концу, и гости, позабавившиеся сверх меры за эти несколько часов, разбредались по большому имению кто куда, вскользь расправляя манжеты рубашек, стирая с пальцев чужую кровь, улыбаясь друг другу так, будто ничего и не было.       Риманн вернулся к своим обязанностям на этот вечер сразу, как только закрыл за собой дверь в комнату, которую большего всего на свете мечтал забыть. Если бы только это было в его власти… Спину до сих пор жгло от жестоких прикосновений к уже неделю не заживающим рубцам. Острая приправа так и осталась по краям ран, забилась еще глубже, когда к телу прильнула рубашка. Но Риманн лишь крепче сцепил зубы, заставляя себя хоть как-то растянуть губы в улыбке и ступать достаточно осторожно, чтобы зад вновь не начал кровить.       Всякий раз, обслуживая подобные вечера, Риманну едва хватало сил играть отведенную ему роль. Пусть даже за непослушанием следовало изощренное наказание, но как можно было заставить себя обаятельно улыбаться и шутить с теми, кто в любую секунду мог уволочь его и разложить на очередном столе? Можно… По правде, Риманн уже давно разучился сопротивляться, но иногда отголоски былой гордости все еще пытались заявить о себе. Обычно хватало одной порки, чтобы выбить подобные мысли из его головы.       По приказу управляющего, Риманн, как и все другие рабы, теперь разносил по залу подносы с масками: скромное подношение от щедрого хозяина вечера к скорому празднику Перемен. Риманн никогда не интересовался его историей, да и кто бы рассказал рабу в подробностях, кто именно после окончания войны и разгрома захватчиков воплотил эту помпезную идею в жизнь. Нет, его дело было куда проще: разнести очередные маски гостям и удалиться для следующих указаний, стараясь при этом не попасть на глаза тем, кто еще не пресытился жестокими играми. Если бы только кто-то из них знал, что Риманн был военнопленным, что сам был тем самым жестоким налетчиком… Они бы не испугались, нет, скорее, долго смеялись и глумились над тем, что от него осталось.       Риманн едва успел заставить свой внутренний голос заткнуться, когда его вдруг грозно одернул господин.       — Ринн! Мне нужно, чтобы ты сделал подарок особенной гостье. — Невольник быстро глянул на легшую на поднос изумительно изящную дорогую маску, украшенную перьями лебедя и белым бархатом, и кивнул. В тот момент в его голове даже не возникло мысли спросить, зачем это нужно господину.       — Да, господин.       Малкольм удовлетворенно хмыкнул и шлепнул раба по заднице, из-за чего у Риманна все внутри похолодело — настолько были неприятны любые прикосновения этого жестокого человека. Пытаясь бороться с отвращением, невольник слишком увлекся и потерял момент, когда оказался у самого стола.       — Прошу вас… — начал он, и вдруг с трудом успел удержать радостный возглас.       Он узнал ее сразу. Конечно, вначале приметил только отдельные черты: собранную изящную фигуру, сидящую в кресле у карточного стола, несильный наклон головы, свидетельствующий об искреннем интересе собеседника к разговору, широкий разворот плеч, темные ломкие волосы, в прямом проборе уложенные за спину — кажется, кроме одной пряди, что выбивалась из прически и заходила за левое ухо. Не поверил, боясь, что все это плод его больного воображения, ошибка севшего за последние годы зрения, и, стоит только женщине повернуться, морок спадет. Но подошва ботинок словно прилипла к паркету, и Риманн знал: даже если ему показалось, он не сможет подойти, не сможет сделать ни шагу вперед.       Руки непроизвольно сильнее сжали поднос, когда она обернулась. Короткое мгновение он всей душой верил, что не обознался, и судьба свела его с человеком, перед которым он до сих пор чувствовал вину. Но радость от неожиданной встречи и понимание, что худшие его опасения не сбылись, раздавила реальность. Легко, словно яичную скорлупу.       Вначале Риманн увидел поджатые перекошенные незнакомым шрамом губы, а потом — прижженный шрам, тянущийся по всей левой половине лица от прикрытой локоном глазницы до самого подбородка. Уродство на знакомом лице так сильно поразило его, что Риманн не смог выдавить ни слова. Сердце бешено застучало и пропустило удар, дрогнули держащие поднос руки, когда Хайолэйр схватила маску и развернулась обратно, потеряв к нему всякий интерес.       «Живая!» — забившаяся вначале мысль застыла, и Риманн едва удержался на ногах, подобрался, трусливо уговаривая успокоиться рвущееся из груди сердце. Даже не заметил, что белоснежная маска, отданная ему господином, так и осталась лежать на подносе. Быстро откланявшись, удалился из оживленного зала и привалился к стенке, лишь бы унять дрожащие от помеси эмоций руки. «Трус», — обругал себя Риманн в мыслях, неверяще разглядывая ее запечатлевшийся в памяти шрам. Столько вопросов роились в голове: что с ней случилось после его предательства, и где получила это увечье? Почему он увидел ее только сейчас, хотя прислуживал почти на всех громких званых ужинах его господина за этот год? Конечно, только дурак произнес бы подобные вопросы вслух, а Риманн дураком уже не был.       Еще несколько тягостных секунд, и радость полностью исчезла из его мыслей. Хайолэйр осталась жива и свободна — Риманн уже и не надеялся, — но этот шрам… Что произошло с ней после того, как он попал в плен? Если и это — тоже его вина, как вообще продолжать жить дальше?       Нет, Риманн не имел права на такие мысли, его рабское дело простое — служить своему господину, а не думать об ошибках вольного прошлого. Поэтому оставалось только собраться и скорее выйти к гостям, пока кто-то не заметил его отсутствие. Только стараться больше не попадаться на глаза Хайолэйр, не испытывать судьбу. Пусть и захотелось вдруг подойти, глотнуть воздуха и признаться… словно прыгнуть в бездну. Только стала бы она слушать?..       В итоге страх перед болью за неподчинение почти перевесил призыв совести. Но стоило только Риманну вернуться, возникший будто ниоткуда Малкольм схватил его за руку и увел в тень.       — Сволочь! Ты все напутал! Идиот! Тупица! Куда ты смотрел только?! Отдать маску на левую половину лица… Потрох сучий! — пальцы хозяина крепко вцепились в его подбородок, заставляя поморщиться. Отразившееся в его взгляде разочарование предвещало большую беду. — За твоей красотой мозгов вообще не осталось что ли?! Напомнить, как нужно вести себя со сложными гостями? — Риманн усиленно, насколько позволяла хватка, замотал головой. — Это выглядело как оскорбление, слышишь? Ты! Иди за ней и верни ту чертову маску, понял?! — Сердце Риманна ухнуло в груди и замерло. От пощечины он не закрылся. — Извинись. Мне нужна ее поддержка, а не ненависть.       — Н-но… госп… — промямлил раб, вжимая голову в плечи.       — Ты смеешь мне перечить?! — господин ударил четко по солнечному сплетению, и Риманн безвольно осел на пол, беспомощно пытаясь ловить губами воздух. После всех пыток и издевательств это все равно казалось самым страшным: потерять возможность дышать. — Я видел, как она на тебя посмотрела до того, как ты, поганец, выдал свой страх. Так что не разочаруй меня, а то подвешу на собственных кишках. — Малкольм поднял голову Риманна за подбродок и провел большим пальцем, соленым от пота, по раскрытым губам. — Ты знаешь, я это могу. И смотри, чтобы ни слова о моем участии в твоей ошибке. Понял?!       — Да, господин… Простите… господин.       Ноги не слушались, и уши закладывало от подступающей паники. Ночной морозный воздух казался жарким до ужаса. Что бы он смог сказать ей, чтобы порадовать Малкольма, ведь тот наверняка будет за ним наблюдать? Как привлечь внимание после вручения маски, прикрывающей исключительно поврежденную половину лица? Как вообще решиться подать голос рядом с ней? Ведь Риманн помнил, каким взглядом она одарила его, сколько зависти и одновременно презрения мелькнуло в ее глазах. И что теперь делать?       Риманн уже добрался до террасы, но подступающий страх не позволил придумать план, чтобы отделаться малой кровью. Мыслями Риманн был уже очень далеко: глядя на ее напряженную спину, с отчаянием вновь вспоминал, что натворил. Но ведь Малкольм отдал четкий приказ, который нельзя не выполнить. Да и не нужно никому его раскаяние: им шрамы не сведешь. Нужно действовать так, как ему приказали, а не думать.       — Возможно, я смогу развлечь вас, прекрасная госпожа? — борясь с ужасом, произнес Риманн. Воодушевленность, с которой он пытался задать вопрос, прозвучала жалко и совершенно неестественно. Он попытался улыбнуться, вернуть себе хоть немного уверенности, но растерял остатки самоконтроля, когда женщина — беспристрастная и добрая, какой он ее помнил — вдруг бросилась к нему и с силой тряхнула за шкирку. Ноги сами подогнулись в коленях, а в памяти возникло два лица, наложенных друг на друга: красивая пылкая девушка с острым взглядом и женщина, лишенная глаза. Вина, острая и яркая, как полуденные блики, вгрызлась под кожу, не позволяя проронить и слова.       Риманн и сам не мог понять, почему так испугался, почему не смог контролировать реакцию и позволить госпоже ударить, но в тот миг все его сломленное в рабстве естество кричало ему только одно: «беги». И это было невозможно. Оставалось только унизительно распластаться на полу и глупо надеяться на милость господина — его наказание в любом случае будет куда мягче, даже если дойдет до увечий. Но чуда не случилось. Да и какому господину бы пришло в голову ценой своей репутации защищать раба?       Риманн боялся пропустить хоть слово в перепалке, уже мысленно готовясь к тому, что будет наказан, но не смог сдержать эмоции, когда услышал слова своего господина:       — Позвольте… предложить вам этого невольника в качестве извинений.       Быть может, несколько лет назад он ощутил бы со страхом и робкую надежду ответить за свои грехи и искупить вину, но сейчас страх перед болью, которую едва оставалось сил терпеть, затмил все возможные эмоции. Устал. Напряженная спина ныла от побоев, болели легкие. Он так боялся поднять голову, встретиться с ней взглядом, ведь в какой-то момент она точно его узнает, и тогда…       — Прошу, господин… — Риманн бросился в ноги господину, даже не думая о том, как жалко при этом выглядит. Все это было неважно, важна была жизнь. Здесь, в этом доме, он мог бы найти человека, который его пощадит и хотя бы заберет из подобия борделя. Стыдно признавать, что теперь он был бы согласен сменить множество господ на одного, но простая боль может сломать любого, если только поставить такую цель. А что будет с ним завтра рядом с госпожой, когда ему придется смыть с лица эту отвратную попытку сделать его лицо женственным и смазливым? Вопреки рабской логике в попытках найти ответ он ощутил странный прилив сил, когда понял, что сейчас произойдет. Если даже Хаойлэйр не вспомнит, он расскажет обо всем сам. Иначе и быть не может: только так он избавится от чувства, что перекрыло кислород сильнее ошейника, когда она развернула к нему лицо.       Хозяин не пощадил, и Риманну, зависшему между стыдом, раскаянием и страхом, оставалось лишь следовать за разозленной и захмелевшей Хайолэйр, едва разбирая дорогу и ежась от холода. Мелькнула мысль, что тогда, в прошлой жизни, ее сердце еще не очерствело и сопротивлялось любому насилию. Как же давно это было…       Ее страж крепко сжимал предплечье невольника, намеренно оставляя синяки, но Риманн не вырывался — запала хватило лишь на одну глупую просьбу. В повозке вслед за оцепенением Риманна с новой силой охватила боль. Он не следил за дорогой, не думал о том, как будет просить прощения или умолять о быстрой смерти. На это не оставалось сил. Дыхание сперло, тело продрогло от холода и ныло, от голода крутило желудок, но все это Риманн, впавший в транс, едва ли чувствовал. Все это было не с ним: вся боль, что была и еще будет. И в то же время понимал, что бы ни случилось дальше, он это заслужил и вытерпит любое наказание, если Хайолэйр станет от этого хоть немного легче. Потому что так будет правильно.       Но вот карета остановилась, и измотанный неизвестностью Риманн выбрался на улицу. Онемевшие от холода ноги опять отказывались слушаться, но страж с завидным рвением подгонял его, так что оставалось только стиснуть зубы и идти вперед.       Тело непроизвольно подрагивало от холода неотапливаемого коридора — здесь было едва ли теплее, чем на улице. Страх мешал как следует вздохнуть и успокоиться, насколько это вообще возможно. Риманн не знал точно, что его ожидает, но был уверен — что-то ужасное, болезненное и унизительное. Когда, уже в ванной комнате, страж спихнул его на пол, щеки вдруг загорелись от стыда. Пусть в собственных мыслях ему падать ниже было некуда, но все-таки стоять на коленях перед тем, кто видел тебя человеком, имеющим и настоящее, и будущее, оказалось слишком болезненно.       Намеренно и через силу Риманн старался не смотреть по сторонам — только в пол, на глянцевые плиты, в которых отражалось жалкое существо, лишенное человеческого лица. Размеренное дыхание не помогло вернуть контроль над телом, а притворно-ласковый голос госпожи прожигал душу в преддверии бури.       Риманн не смог бы сопротивляться, даже если бы захотел. Все внутри оборвалось, реальность пошла кругом, когда ледяная вода проникла в рот, нос и уши. Неконтролируемая агония, паника, страх, заставляющий оцепенеть перед смертельной опасностью вместо того, чтобы сопротивляться. Мысли закончились, в этой вязкой морозной пустоте остался только задушенный крик. В памяти завертелись обрывки жутких воспоминаний: чувство ловушки, тяжелые деформированные доспехи, сминающие под своим весом грудь, тянущие на дно, забивающаяся в нос вода, мертвенный холод, разливающийся по костям, стремящийся остановить глухо бьющееся сердце. Это было слишком. Риманн рванулся, не соображая и не думая — на одних только инстинктах. Выжить, не дать тьме укутать его в свои объятия. Но в реальности его протест вылился лишь в пару конвульсивных рывков перед обмороком. Слабый и жалкий, он не смог дать достойный отпор даже перед лицом того самого ужаса, что знает его имя.       «Ты заслужил все это», — твердила совесть, пока Риманн сжимался на холодном полу, пытаясь унять боль в потрохах и глотке. Глаза опухли и едва видели, слизистую жгло, как от прикосновения острого перца, саднило покалеченную спину. Но он выдержит больше, выхода нет, он обязан ответить перед ней за все. «Нужно терпеть и молчать», — заставлял себя Риманн, но не смог удержаться, когда увидел, как страж пытается ухватить его за ворот рубахи. «Только не так, только не в воду!» — беззвучно молил он, зная, что никто не придет на помощь. Он в ловушке и никому не нужен.       В изнасиловании, которое обещала Риманну Лэйр, не чувствовалось бы такой боли: она бы относилась к миру живых и была понятной, прозаичной. Но то, что с ним происходило сейчас, походило на всепоглощающий ужас, подобный тому, что испытает ребенок, увидев, как тени под кроватью обретают форму и тянут к нему свои когтистые лапы. Только в сто крат хуже.       Сопротивляться натиску становилось все труднее и мучительнее. Тем больнее показался размашистый удар кнутом по сведенной судорогой спине. Крик забился в глотку вместе с ледяной водой. Страх измотал, и терпеть такую боль было уже выше его сил.       Когда казалось, что большее зло невозможно, в легкие ворвался воздух. Риманн ничего не видел и не слышал, продолжая корчиться и кашлять, гадая, почему во второй раз вечность боли продлилась чуть меньше.       — Зря я так… — неожиданно произнесла Лэйр, но совесть Риманна эхом отозвалась: «не зря». Если бы невольник вспомнил, что страхи умеют материализовываться, непременно заткнул бы совесть. Но было поздно. В выжидательном затравленном взгляде, который Риманн против желания бросил на палача, оказалось слишком много вины, и она узнала его. Те крохи милосердия, которые могли бы его спасти, растворились в ненависти — уже не абстрактной, а осознанно направленной на конкретного человека. Риманн перестал дышать, зажмурился, что есть сил, проклиная себя прошлого, проклиная все, растворяясь в самобичевании и страхе перед будущими пытками, которые, быть может, даруют ему искупление.       Вопреки худшим опасениям, Лэйр велела увести его, видимо, боялась убить в порыве ярости, и Риманн окончательно обмяк в руках стража: на сегодня его экзекуция закончена. О завтра он уже не думал — слепо шел следом за мужчиной, не разбирая дороги. Поглощенный болью и словно выпотрошенный, пустой, как кукла. Несколько раз Риманн оступился на высоких ступенях и едва не полетел вперед, но даже тычки по ребрам не привели его в чувство. Единственным желанием было лечь и, если не сдохнуть, то хотя бы забыться на несколько часов, убежать от гнетущей боли.       Но судьба не смилостивилась над рабом. Едва доведя Риманна через внутренний двор до пустующей псарни, страж резко развернулся и вжал его в плоскую дверную решетку. Оглушенный неожиданной опасностью Риманн не сразу среагировал и мучительно долго ощущал на губах жесткое подобие поцелуя. Волна отвращения захлестнула его, выплеснулась наружу забытая ярость. Наплевав на все, Риманн вытянул руки, нанес удар куда-то по шее, вывернулся из ослабшей хватки и что есть сил попятился к стенке.       Стражник разозлился, потер ушибленную шею, но тут же азартно улыбнулся. Во взгляде не осталось ни намека на равнодушное спокойствие, и Риманна всего пробрал озноб. И все-таки не нашлось бы человека, способного сейчас поставить его на колени — покорный безынициативный раб сверкал горящими глазами, принимая защитную позу и готовясь к атаке.       — Ну, же, шлюха, тебе все равно достанется, — самодовольно и злобно произнес страж, облизывая покрасневшие после укуса Риманна губы, и тут же бросился вперед. Вмял здоровенный кулак в живот, попав по больному, и, не давая опомниться, врезал локтем по позвоночнику. Риманн, как подкошенный, рухнул на пол, больно стукнувшись коленями, но из последних сил попытался ударить стража по ногам. Хоть в этот раз адреналин придал сил, но несколько точных ударов под дых окончательно задавили последнее сопротивление. Перед глазами опять поплыло, послышался треск разрываемой на поясе ткани, и Риманн бессмысленно дернулся в надежде сбросить елозящие по телу руки. Просить бы он не стал. Затих, пытаясь отдышаться, пока почуявший легкую победу зверь расправлялся с его штанами, и изо всех сил ударил насильника в грудь ногой. Тот ойкнул и хрипя осел на пол. Риманн перевернулся на бок, пытаясь унять дыхание, с замиранием сердца глядя на обнажившийся оскал.       — Так, значит.       Недоброе выражение лица, которое Риманн видел так часто, дернуло за нужные ниточки, и раб в полной мере ощутил, какой он маленький и беззащитный рядом с бушующим рядом монстром. Он проиграет, и тогда боли будет еще больше. Тогда ей не будет конца. И в то же время ясно понял, что больше никому, кроме Лэйр, не позволит причинить себе боль.       Страж потянул его за ногу с такой силой, что Риманн не удержался и ударился лицом о камни. Из разбитого носа потекла кровь. На пол полетели дорогие туфли, слетели последние остатки разорванной одежды, невозможно сильные руки опять перевернули на живот и пригвоздили к полу. Совсем близко Риманн слышал сбившееся от возбуждения дыхание, чувствовал запах пороха и пота. Тяжелое тело придавило, не давая вдохнуть.       — Ну же, постарайся для меня, ублюдок, и будет не так больно.       Это был конец. Сколько раз Риманн так сопротивлялся и, тем не менее, чувствуя мерзко обжигающую плоть у разведенных ягодиц, ничего не мог сделать… оставалось только терпеть. Но он не мог себя заставить. Не в этот раз.       Страж нагнулся, прижимаясь к его лопаткам грудью, и Риманн наугад дернул головой назад. Когда позади послышалось болезненное шипение, резво сбросил с себя ношу и несколько долгих секунд пытался отдышаться, перекатившись на бок. Взглянул туда, где привалившись к стене, сидел потирающий разбитый нос страж — словно задиристый мальчишка, которого потрепало в очередной уличной драке. Они оба выжидательно смотрели друг на друга, но ничего не делали: словно на короткое время наступило шаткое перемирие.       — Я тоже человек, — запыхавшись гневно произнес Риманн, без привычного страха глядя на свободного. Но злость уступила место обиде, и закончил он уже едва слышно: — И я не выбирал… это.       Страж не сразу отреагировал на услышанное, запоздало невесело усмехнулся, стирая с массивного бритого подбородка капающую из носа кровь. На секунду Риманну показалось, что мужчина поднимется на ноги и, не сказав ни слова, просто выйдет за дверь — подобные сомнения точно читались в его взгляде.       — А при хозяйке ты не был таким смелым. Вина грызла за прошлое? — издевательским тоном заявил он, неловко подползая ближе и вновь заставляя пятиться. Риманну не удалось сдержать стон от вида такой чистой, как и у Лэйр, ярости. — А чего теперь вдруг вспомнил о воле?       — Не твое дело, — нехотя отозвался Риманн и отвел глаза. На еще одну драку ему просто не хватит сил. Но, кажется, страж тоже остыл: неясная злость исчезла из его взгляда, уступив место раздражению и простой человеческой усталости.       Грузно поднявшись на ноги, мужчина ухватил обнаженного раба за предплечье и кое-как оттащил к стенке с кандалами. Через мгновение на мокрой шее защелкнулся холодный металлический ошейник, его цепь легла на горячую спину, тут же прилипая к коже. Страж не удостоил Риманна взглядом, когда с грохотом закрыл за собой кованую дверь, служащую клетке четвертой стеной.       Какое-то время Риманн недоуменно глядел ему вслед, а после, так и не попытавшись дотянуться до брошенных к противоположной стене штанов, медленно осел на пол.