Боль в твоем сердце

      Лэйр не могла найти себе места: муки совести выматывали куда сильнее жалости к себе. Стоило хоть мельком взглянуть на изможденного молодого мужчину, неподвижно лежащего в кровати на боку, накатывала сильная тошнота. Никак не удавалось забыть увиденное, забыть свой не пойми с чего вдруг взявшийся страх — как будто на войне и вовсе страшно не было. Но сейчас она четко воспринимала себя злом, и от этого чувства хотелось как можно быстрее избавиться. Если бы только оно еще не возрастало всякий раз, когда Лэйр интересовалась у домашнего врача состоянием Риманна… Тогда внутренний гадливый голосок то и дело подбивал поскорее избавиться от источника непроходящего чувства вины и жить себе дальше. Возможно, даже больного добить, чтобы не мучился. И иногда соблазн согласиться становился слишком велик. За эту мерзкую неделю Лэйр уверилась, что, глядя на Риманна, до конца жизни будет вспоминать его остекленевшие глаза, суженные от испытываемой боли и совершенно пустые. Она вернулась за ним слишком поздно.       И что теперь? Выписать бы вольную да с глаз долой, только указ о вольноотпущенных отменили еще до окончания войны, а продать едва живого узника невесть кому не позволяла запоздало проснувшаяся совесть.       Все эти мысли и соображения выводили Лэйр из себя и, едва только протрезвев после решения вытащить Риманна с сырой заброшенной псарни, она вновь пыталась притупить все чувства никогда не заканчивающимся алкоголем — в особенности, чувство вины. Домашний лекарь и старый друг семьи, Эбен, смотрел на нее с едва скрываемым разочарованием и страхом, управляющий Вэнс только снисходительно усмехнулся ее внезапной щепетильности и милосердию. Даже не имел понятия, скольких трудов ей стоило не насадить ублюдка на вилы. Пришлось ограничиться разжалованием всех четверых насильников и словесной перепалкой, совершенно не подобающей благородной леди.       Теперь нужно было собраться и занять свою жизнь неприятными хлопотами: как можно скорее найти в городе нового управляющего, конюха, подмастерье, а главное, такого же изворотливого счетовода с задатками торговца, пока в замке не закончились все скоропортящиеся запасы продуктов. Сложная задача. От мрачного Грахам-шаата, конечно, не шарахались в страхе, но миледи хорошо помнила, какими глазами на нее смотрел раз в две недели приезжающий с продуктами и товарами горожанин. От расцветающей под покровительством ее родителей деревни сейчас остались только фундаменты, и она ничего не сделала, чтобы исправить положение. Правду говорят, что чувство вины убивает куда больнее и мучительней простого оружия.       Но даже эта проблема с наймом людей не могла отвлечь ее от мыслей о случившемся на псарне. Вряд ли было время, когда миледи чувствовала себя хуже, терзаемая совестью, которой стоило бы заткнуться и принять ее действия за справедливое возмездие. Только это ложь. Лэйр как наяву видела жуткие шрамы Риманна на спине, плечах, боках, бугристые ногти, и чувствовала острую, ни с чем не сравнимую, непередаваемую жалость. Еще и он приходил в себя урывками и со стонами, как будто даже в бессознательном состоянии боялся привлечь к себе чье-либо внимание. Миледи не могла на это смотреть.       Все шло из рук вон плохо. С наступлением морозов в замок наведался ледяной сквозняк, и юркие мальчишки едва успевали поддерживать в жилых комнатах огонь. Оказывается, раньше Лэйр даже не замечала, с какой опаской на нее смотрят все домашние, которым просто некуда деваться. Потом, как оказалось, Вэнс совершенно не следил за количеством оставшихся бревен на растопку, и к прочим заботам добавилась скорая нехватка дров. В замке не осталось достаточно сильных мужчин, способных одним топором повалить огромные ели и сосны, разве что Гайрон и два караульных, но никто из них не был знаком с ремеслом лесоруба. Вдобавок немногочисленные претенденты на роль управляющего оказывались то слишком говорливы, то не в меру любопытны. Впрочем, один из приглашенных, Алвин — он был помоложе остальных — оказался достаточно умен и рассудителен, обучен манерам и учтив, хотя, судя по слишком скромной и легкой одежде, еще и очень беден. Но интуиция подсказывала, что о своем выборе она не пожалеет. Это стало еще очевидней, когда она озвучила сумму его высокого годового жалования (денег ей было не жалко: хватило бы на несколько жизней вперед). Странно молчавший человек в конце концов решился и в поклоне попросил дать жилье и работу своей матушке, бывшей экономкой у ее родителей до окончания войны с Таррангором.       — Она сейчас швеей работает в городе, но дела идут не очень. Поверьте, миледи, несмотря на возраст, матушка хорошо все помнит и будет исправно следить за хозяйством. Не нужно… денег, мы согласны работать за еду и кров. Пожалуйста, позвольте… — с робкой надеждой попросил он, как будто цеплялся за последнее, что осталось. Или это и правда был последний шанс на пороге зимы.       Лэйр молодого мужчину не вспомнила: до войны что в замке, что в деревне жило слишком много людей, но его строгая внимательная мать запомнилась ей хорошо. На душе опять заскребли кошки.       — Вы вдвоем можете поселиться в крыле для прислуги. Помимо покоев бывшего управляющего там как раз есть еще свободная жилая комната рядом. А к лету мы найдем хороших плотников и строителей, чтобы у твоей семьи был свой дом. Сумму жалования я озвучила, она остается неизменной, твоей матери я выделю такую же сумму, — миледи поднялась в кресле и с улыбкой протянула донельзя удивленному юноше руку.       — Спасибо, миледи… я не рассчитывал, — глаза сияли радостью и облегчением, когда Алвин в благодарность коснулся ее кисти сухими губами.       — Не стоит… я ведь могу помочь. И если ты знаешь кого-то еще, кто… из перебравшихся в город терпит бедственное положение, скажи мне об этом. А теперь ступай, — воодушевленно закончила Лэйр, но вместо радости от маленького доброго дела стало еще паршивее: «Я их бросила… и их всех — тоже. Всех, кто выжил и остался без дома».

***

      Наполненные поиском и сомнениями дни дробились на долгие часы и минуты. Дел прибавилось, но отрешиться от совести упорно не получалось. Несколько раз Лэйр пыталась закрыться от всего за книгами, но чужие истории о приключениях с хорошим концом становились для нее хуже кости в горле. Смотря куда-то перед собой невидящим неполноценным взглядом миледи с ужасом и тоской думала о том, что эти два года после окончательной победы по сути не занималась ничем. Словно ее и не было. Нечастые визиты в Лан, столицу Брита в дне пути от ее дома, по приказу его величества явно не в счет. Все попытки вернуться к политике после окончания войны вели ее к краху и сплошному разочарованию. Если бы не титул и статус, унаследованные от отца за год до той злосчастной голодной осени, ее жизнь могла сложиться совсем иначе. Очередное если бы не… Интересно, что сказал бы отец, увидев, как его уроки дипломатии и старания вырастить из дочери подобие себя отразились на ее судьбе?       Ища ответы и помощь, Лэйр часто посещала узкую галерею семейных портретов в длинной комнате на третьем этаже. После внезапной смерти отца после неудачной охоты на волков — эти жуткие твари всегда жили по соседству с Грахам-шаатом, но нередко нападали на скот в особенно голодные зимы — она и вовсе сюда не заходила. Но сейчас смотрела на огромный холст от пола до потолка, запечатлевший ее пятилетнюю на руках матери и стоящего чуть позади отца. Его крепкие руки лежали на женских плечах поверх ажурного воздушного платка, во взгляде непреклонности было ничуть не больше, чем теплоты. С портрета на нее смотрел не просто аристократ и видный советник короля Брита, но и любящий отец и муж. И мама. Такая красивая и внешне ничем на него не похожая. В глазах горел огонь, а на губах отражалась едва сдерживаемая улыбка. Такая живая, здоровая, как будто и не было никогда лихорадки, унесшей ее в Лес духов. Туда, где после смерти оказывается каждая добрая душа. Лэйр смотрела и на себя, счастливого пухленького ребенка, и даже помнила, как постоянно ерзала на маминых руках, не в силах без дела сидеть на месте. И тогда папа начинал рассказывать ей о своих походах, интересных людях, встреченных в пути, о традициях других народов и о море, о Таррангоре, где во время деловой миссии познакомился с мамой. Наверное, именно с этих историй и началась ее любовь к такой жизни. Наверное, именно поэтому она вызвалась вести переговоры с таррангорцами тогда, шесть лет назад. Потому что не хотела войны, не могла представить противостояние между таким союзом. Родители полюбили друг друга, а их страны, такие похожие, одинаково близкие ей, должны воевать?       — Ты всегда была очень доброй, мам, — тихо и стыдливо проговорила Лэйр, — и чуткой. И смелой. Ты бы не допустила всего этого. Остановила бы меня, если бы была жива. Что мне делать?       Но мама больше не отвечала.       Жизнь опять становилась серой, невзрачной, лишенной огня. Никакие звуки не доносились до ее покоев. Она смирилась с тем, что к ней больше не заезжали старые друзья. Бывшие друзья. Из столицы все реже прилетали вороны с посланиями из королевской канцелярии: государь честно дал ей возможность остаться в стенах своего замка, сохранив за собой статус одного из двенадцати персон Большого Совета из самых уважаемых и влиятельных семей. Лишь изредка для порядка приходилось давать о себе знать, но, по правде, Лэйр мало что знала о текущем положении дел.       Вопросы оставались без ответов, и вдруг, как гром среди ясного неба, на шестые сутки в ночи по западному крылу разлетелся отчаянный крик. Лэйр вскочила с не расстеленной кровати и прислушалась: так мог кричать только тот человек, который хочет жить.       Холодная луна пробивалась через занавески, чуть разбивая темноту на неровные части. Огонь почти потух, остыла оставленная в ногах медная грелка. Холод слизывал с кожи крохи оставшегося тепла. Едва успев сунуть ноги в домашние тапочки и накинуть на исподнюю рубаху ледяной халат, Лэйр в темноте бросилась в соседнюю комнату для личного слуги, которую сейчас на одну половину занимал Риманн, а на вторую — его лекарства. Первые ночи он молчал и даже не шевелился, никак не реагируя на прикосновения и попытки напоить его отварами, но сейчас даже в темноте были видны смятые простыни и разбросанные в разные стороны подушки. Риманн выгибался на широкой кровати, при этом пытаясь ухватиться за воздух, и стонал. Фиксирующий челюсти каркас, и без того хлипкий и ломкий, смялся под весом его головы, съехала повязанная на нос примочка, щедро пропитавшись свежей кровью. При свете ночи желтизной блестели поставленные на бедрах и предплечьях синяки.       Лэйр вновь сковал ступор: помочь или уйти, прежде чем разбудить Эбена и рассказать, что происходит? Она неуверенно шагнула вперед, не зная, опасно ли будить человека, которому снится кошмар. А Риманн тем временем не просыпаясь вдруг жалобно попросил:       — Отец… прости… прости меня… отец, — и тут же захныкал. Совсем по-детски. У Лэйр кольнуло в груди от этой тихой безотчетной мольбы. — Забери меня… домой… — неразборчиво пробормотал он и затих, завалившись набок.       Лэйр не думая подсела на край кровати и ободряюще, почти невесомо погладила юношу по все еще напряженной руке, подцепила замочки каркаса, слишком сильно впившегося в сомкнутые челюсти. Мелькнула мысль, как сильно расстроится Эбен, узнав, насколько легко погнулись его причудливые сплетения металла.       Вот он. Ее враг, отданный ей в полное распоряжение. Самое время ненавидеть.       В памяти сама собой возникла старая песня времен прошедшей войны. Она хорошо помнила, как нашептывал ее слова один парень из ее попавшей в плен к бандитам свиты. Всего за несколько часов перед… перед его совсем не героической смертью.       — Страх не сможет нас обезглавить… — начала она. Слова бритской песни, придуманной в войну с Таррангором, слетели с ее уст раньше, чем она успела подумать о том, кто ее услышит. Воспоминания всколыхнули ужас вперемешку со злостью, как будто ветер раздул уже почти потухшие угли. Но, когда она взглянула на перекореженные ногти, содрогнулась. «А ведь судьба обошлась с тобой куда хуже», — мысленно обратилась женщина к поверженному врагу.       Только сейчас, глядя на худое лицо и сеточку пока почти незаметных морщин, Лэйр поняла, что на начало переговоров Риманн был всего лишь впечатлительным несовершеннолетним мальчишкой. Лет шестнадцать, не больше. Какая теперь разница, зачем он натравил на нее тех ублюдков? Такое прошлое будущему не поможет.       Лэйр испугалась собственной мысли, лишенной привычной мстительности. Одернула себя и быстро поднялась. Но все же не смогла заставить себя разозлиться по-настоящему. Как можно после всего, что довелось пережить и увидеть в последние дни, злиться на кого-то кроме себя? Она кивнула сама себе и отвернулась от кровати. На ощупь взяла с полки маленькую вытянутую колбу с узким горлом, промокнула янтарной жидкостью примочку и аккуратно подвязала к вправленному носу взамен старой. Вернула на место подушки, расправила одеяло. Тихо затворила за собой дверь, как только выдохшийся Риманн окончательно обмяк, и бездумно побрела в сторону библиотеки. Спать расхотелось совершенно. Какая-то правильная мысль никак не могла сформироваться и только зудела — едва ли не сильнее, чем выколотый глаз. Лэйр подхватила с настенного крюка лампу и потянула за почти ледяную ручку громоздкой двери.       В библиотеке было темно и прохладно, в воздухе витал запах чернил и старых свитков. Она не наведывалась сюда с того самого дня, вечер которого провела в городском имении Малкольма. Воспоминания обожгли. Лэйр крепче закуталась в теплый халат, подтянула к запястьям его рукава. Не глядя в сторону книжных полок, спешно уселась в массивное мягкое кресло напротив окон и попыталась собрать все мысли воедино. Тишина не мешала, успокаивала нервы, холод тоже успокаивал, но одного этого было недостаточно для обретения спокойствия.       — Вот он очнется, и что я ему скажу? — рассуждала вслух Лэйр, обращаясь к очертаниям стоящей на постаменте вазе. — Что сожалею? Так это не вся правда. Что самой от себя противно? Обойдется! Он сам виноват, — жестко отрезала она, но тут же смягчилась. — Нет, такого я бы даже ему не пожелала. Нет… Что же мне тогда делать?..       И тут все тот же гадливый голосок нашептал ломким голосом Риманна: «Верни меня домой».       — Ну, конечно!       Лэйр вскочила, едва не задев стоящую на низком столике масляную лампу. Она сделает благородное дело: вернет сына домой. Это правильно, и этого будет достаточно, чтобы избавиться и от стыда, и от удушающей вины. И так уже пришлось уволить всех, кто участвовал… кто прикасался к Риманну. А после ничто не будет напоминать о произошедшем. Все будет как прежде.       На последней мысли Лэйр как-то сникла, но не стала на этом зацикливаться. Нащупала в ящике стола перо с чернильницей и взяла чистую бумагу. Среди разобранных по месяцам отчетов выискала письма о контрибуции и сведения о знатных кланах, согласившихся на капитуляцию. Спустя несколько минут среди малознакомых имен выискалась родовая фамилия Риманна — Хабат, и утром из замка с коротким письмом на покоренный Таррангор отправился гонец.