Боль в твоем сердце

      С отправки письма прошла еще одна неделя, но Хайолэйр едва ли нашла покой: пустые глаза невольника тревожили ее сон почти каждую ночь. Даже не сопровождала Эбена, чтобы ненароком не встретиться взглядами со своим пленником, не растерять те крохи облегчения, которые тускло разожглись после принятого решения. Но каждое утро приносило только острую, как шипы росшего под окном шиповника, грусть. «Может быть, все не так уж и плохо?» — спрашивала она себя, но с утра все опять выглядело мрачным и безнадежным. Казалось, дни, блеклые и серые, по-прежнему тянулись друг за другом. И лишь к вечеру за бокалом вина — всего одним, — распитым в одиночестве, становилось немного легче. Совсем чуть-чуть. По крайней мере в голову перестал лезть не так давно сводивший с ума вопрос: «За что?» На какой-то краткий миг Хайолэйр даже удалось убедить себя, что ничего не случилось, опять спрятаться в свой кокон и выжидать, когда Риманн исчезнет из ее жизни. И вправду, а чем бы она могла помочь? Скорее, сделает только хуже, не давая и ему возможность забыть о надругательстве. Такие мысли успокаивали и возвращали уверенность в собственной правоте. Но этого тоже было недостаточно. Недосказанность мучила, и совсем не с кем было поговорить по душам — ни одного человека, кому была бы важна ее жизнь.       А тем временем, за окнами бушевала злая метель, еще сильнее ухудшая настроение. Лэйр не слишком любила короткие, но суровые бритские зимы, особенно теперь. В детстве вместе с холодом приходил и семейный уют, вспоминались тепло камина в большой зале, на кирпичной кладке которого можно было согреть всегда мерзнущие руки, мамины вязаные покрывала из мягкого ворса, крепкие папины руки, прижимающие ее к себе… все это уже ушло, но не забылось. Каждый раз, стоило только посмотреть на огромный камин, сейчас сильно пылающий и закопченный, сердце сжималось от тоски по… дому. Не зданию, которым она теперь владела, а людям, окружавшим ее тогда. «Интересно, Риманн так же вспоминает родной дом?.. Семья ведь всегда поможет. И ему поможет пережить прошлое, — ненароком вдруг прозвучала мысль, и женщина смутилась, не поняв проснувшиеся интерес и даже легкую зависть. Треск в камине и запах огня отдавали горечью одиночества. — Ничего этого бы не случилось, будь мои родители живы… Но их нет». И все же она в любом случае поможет Риманну вернуться домой, а там пусть духи решают, заслужил ли он прощение.       Сама Лэйр так и не могла выбрать главенствующее чувство между виной и злостью. Хотя ненавидеть, как раньше, уже не получалось: слишком тяжелой оказалась роль судьи и палача. Долго размышляя над вечером у Малкольма и его последствиями, она поняла, что Риманн и сам стал себе палачом. И, что бы ни случилось с ним за годы войны, именно совесть сломала его волю. Теперь это стало очевидным, и Лэйр просто не могла его не жалеть. Только у жалости есть и вторая сторона медали. Из-за нее с чувством вины за свое поведение справиться оказалось куда сложнее, даже несмотря на отправленное клану Хабат письмо. Вина за бездействие грызла — уже тише, но все еще чересчур усердно и вполне заслуженно. «Нельзя злом отвечать на зло только ради насилия, так легче не станет», — учил ее отец, но урок запоздало всплыл в памяти.       На улице опять было холодно и неприятно. Солнце скрывалось за облаками уже четыре дня, но найти себе дело в замке оказалось выше сил Лэйр. Что покои, что рабочий кабинет наводили на неприятные мысли, а в коридорах замка ей на глаза то и дело попадался Алвин, единственный из обитателей Грахам-шаата, кто смотрел на нее без опаски. Возможно, Лэйр неоправданно изводила себя сожалениями, но все равно считала, что не заслужила такой взгляд, преисполненный уважением и благодарностью.       Хайолэйр бесцельно бродила по внутреннему дворику, когда зимний ветер особенно неистово и упорно ударил по открытым воротам, ведущим от входа в замок к отдельным хозяйственным постройкам, и неожиданно донес до ее слуха тихий лай. Женщина встрепенулась, тревога вмиг пробралась по нервам к самому сердцу, вызвав испуг. После кровавой смерти отца во время охоты на волков Лэйр долго шарахалась от четвероногих, и даже спустя почти восемь лет страх никуда не делся, скорее, наоборот обрел нечеловеческие формы. Словно этот звук донесся не из псарни, а из самого прошлого. Словно из одной только ноты тьма способна соткать неубиваемого зверя.       — Гайрон? Томас? — с надеждой позвала она, смотря сквозь снег на двери псарни. Но никто не ответил.       Лэйр сглотнула, обняв себя руками и уже сделала два длинных шагах к замку, когда скулеж повторился, но теперь уже громче и протяжнее. Щенячий совсем лай, надрывный и полный боли. Иррациональный страх ушел, и Лэйр заставила себя остаться на месте, успокоиться. Двустворчатая дверь была неплотно закрыта, и из щели пристройки на снег струился слабый свет. Все, как в тот раз: отвисшая дверь, снег, чуждые этому месту звуки, смятение. На короткое мгновение Лэйр показалось, что история повторяется, и Риманн опять распластан там на ледяном каменном полу, сломленный и покорный, знающий, что никто ему не поможет. Видение рассеялось, стоило только резко зайти внутрь, где по обе стороны тянулись открытые собачьи клетки. «Он в безопасности и скоро будет дома», — с облегчением подумала миледи. Может быть, после этого и она сможет отпустить свои страхи и свою боль, накрепко поселившуюся в сердце. На злость сил уже не осталось, а помочь самой… Как, если она не способна помочь даже себе?       — Пожалуйста, тише, пожалуйста… — во второй клетке на горке неожиданно свежего сена сидел девятилетний Айк и, едва не плача, кутал в свою куртку маленькую серую лайку. Низкая масляная лампа отбрасывала его грозную тень на покрытую инеем решетку между клетками. — Малыш, ну, попей.       В руках мальчишка, после войны оставшийся сиротой, держал маленькую тарелку с молоком и пытался подставить под носик животному. У Лэйр вдруг защемило сердце от увиденной нежности. Словно маленький волчонок и вдруг совсем беззащитный. «Не страшный монстр, как ты», — огрызнулся злой внутренний голос, опять напомнив о том, что здесь творилось по ее вине, из-за ее молчания и бегства.       Потому что тогда ей тоже никто не помог.       Миледи опять застыла, не зная, как лучше поступить с нарушившим ее правило мальчиком, но не успела вовремя удержать дверь, и порыв ветра с силой стукнул ее о стену. Айк подскочил на месте, вылив себе на штаны больше половины молока, прежде чем выронить емкость. И придержал щенка, слепо ткнувшегося к теплой подмышке, уже двумя руками.       — Госпожа! — его большие голубые глаза со священным ужасом смотрели на миледи, а Лэйр почувствовала очередной укол совести. Ей совсем не хотелось, чтобы домашние ее боялись, совсем не хотелось быть монстром для кого бы то ни было. — Прошу… я знаю правила, не прогоняйте его… нас… он будет добрым! — с придыханием принялся тараторить Айк, повернувшись к Лэйр так, чтобы спрятать за собой волкоподобного щенка. — Я сам буду о нем заботиться, пожалуйста…       Лэйр молчала. Мольба ребенка не могла не тронуть, но сложные воспоминания и об отце, и о Риманне мешали что-либо ответить. Айк, видимо, расценил ее тяжелый взгляд по-своему.        —  Я принес немного сена, госпожа, не больше чем надо. Но я не крал еду! Это была моя порция молока, госпожа, по…       — Остановись, не надо меня бояться, — попросила она и даже улыбнулась, хотя на душе стало как-то совсем гадко, когда щенок, так похожий на маленького волчонка, доверчиво и с любопытством поставил крохотные лапки на мальчишескую грудь. — И называй меня миледи. Я тебе не госпожа.       Само собой пришло четкое осознание, что, если бы не Эбен, взявший на себя заботу о Грахам-шаате после пожара, мародеры и дезертиры вполне могли бы угнать Айка в рабство. Слишком много тогда в округе осталось беспризорников и беззащитных женщин, пока она наравне с командованием Брита из последних сил пыталась вырвать из пасти таррангорцев уже мало что значащую для нее победу. А она даже не поблагодарила Эбена за то, что он не позволил никому разграбить ее дом.       — Можно его оставить, миледи? — уже смелее спросил мальчик, но страх так и не ушел. А еще она видела, как он переносит взгляд с одной глазницы на другую, пока ждет ответ. Это уже не разозлило ее, как раньше, но все равно задело. — Я нашел его у реки, наверное, кто-то хотел утопить. А он такой маленький, я не смог оставить его на морозе. Он станет вам защитником, пожалуйста…       — Тебе лучше показать его Эбену, он умеет обращаться с животными, а твоему щенку нужна помощь, — аккуратно прервала она с полуулыбкой, хотя и сложно представить место, более неподходящее для добрых слов, чем эта безднова псарня. Что стоило не промолчать тогда?..       Когда до Айка дошел смысл сказанных слов, он ошарашенно открыл рот и по-детски звонким голосом переспросил:       — То есть я могу его оставить? Правда?       — Можешь. Если пообещаешь мне научить его только хорошему.       Будто услышав ее, щенок тут же повернулся, глядя своими темными бусинками глаз прямо в душу. Еще совсем маленький, добрый щенок, не столкнувшийся с палкой или кнутом, с жестокостью, на которую бывают способны люди. В голову опять пришли вспоминания о Риманне: он словно выросший щенок, видавший за свою недолгую жизнь только кнут. Почему-то этот вывод казался, как никогда, правильным, и оттого только сильнее распалял тревогу.       — Спасибо! — горячо поблагодарил мальчик и неожиданно протянул к ней животное. — Не хотите… его погладить? Он чистый, я вычесывал, правда.       Лэйр даже растерялась от такого предложения, но вопреки привычкам, не отмахнулась грубым словом. Рука сама собой поднялась в сторону Айка, холодные пальцы коснулись мягкой короткой шерстки за ухом щенка, и тот податливо последовал за ее рукой, принимая неловкую ласку. Еще чуть-чуть, и из глаза рискнули бы сорваться слезы, так что Лэйр спешно отвернулась и уже у выхода напомнила:       — Не оставляй его здесь. Сделай уголок в конюшне, там теплее.

***

      Отказавшись и от завтрака, и от обеда, Лэйр на целый день закрылась в библиотеке, зарывшись в историю из очередной грустной книги. Только позволила зайти Джорди, чтобы растопить камин, и сидела с ногами в кресле, все надеясь, что сюжет вот-вот увлечет ее и позволит забыть о реальности. Но ожидание тяготило ее ничуть не меньше, потому, случайно приметив за окном трех скачущих галопом всадников, Хайолэйр только облегченно выдохнула и забросила бессмысленное чтение: «Наконец-то сегодня все закончится». Жест доброй воли, спасение, избавление, покой. Она все делает правильно, верно?       Таррангорских гостей миледи дожидалась уже в своем кабинете. Свободно расположилась в кресле, как и подобает высокопоставленному лицу. Телохранитель стоял за спиной безмолвной тенью. Алвин лично провел гостей по многочисленным коридорам, и перед Хайолэйр с сопровождением собственной персоной предстал лэрд клана Хабат, бывших завоевателей, ныне покоренных и лишенных большинства прав.       Шаг вперед сделал стоящий посередине, настоящий северянин: длинные каштановые волосы, отпущенная до самой груди борода, на суровом обветренном лице — сдержанная ярость, сведенные к переносице кустистые брови, прищуренные, как у хищника, карие глаза. Кажется, за шесть лет лэрд почти не изменился. На дубленном выбеленным снегом плаще помпезно красовались боевые награды, которые нынешний Король Джоннан запретил носить на его землях под страхом смерти.       Грозному мужчине следовало склониться в поклоне, но вместо этого он лишь зло оскалился и без всяких приветствий потребовал:       — Я желаю увидеть сына.       Пребывавшая в переменчиво-приподнятом настроении Лэйр даже растерялась от такой наглости и ощутила возбуждение, но совсем не такое, что раньше всегда сопутствовало сложным переговорам: неправильное, злое. Уязвленная гордость требовала жестких действий, все-таки она слишком долго оставалась в стороне и давно растеряла все развитые благодаря отцу навыки ведения переговоров. Хотелось вспылить и пригрозить расправой, что она и делала всякий раз, когда подобные Малкольму задевали за живое. Но теперь гнев не выплеснулся наружу неконтролируемыми потоками воды из прорванной плотины — Лэйр в последний момент удалось сдержаться. Следовало спокойно и уверенно напомнить многоуважаемому гостю, на чьей стороне преимущество.       — Я бы на вашем месте сменила тон, лэрд. Вы находитесь не в том положении, чтобы…       — В каком положении я нахожусь, вас не касается, госпожа Советник. Покажите мне моего сына, а потом уже можете называть свою цену, — последнее слово он буквально выплюнул сквозь сжатые крупные зубы.       Таким жестким и властным голосом можно было резать воздух. Мужчина скрежетал зубами и мысленно наверняка уже вцепился ей в горло, но Хайолэйр держала лицо и старалась не показать, как ее уязвили яростные слова: словно она не помочь хотела, а сторговаться на чужом горе. Хотя, если признаться хотя бы себе, это и выходило попыткой договориться с совестью. Договориться и забыть.       Мельком миледи заметила, как Гайрон напряг лежащую на рукояти меча руку, и она знала, чего ему стоило сейчас хладнокровие. Наружу просились темные воспоминания: ведь именно с клана Хабат, обезумевшего после сухого голодного лета, и началась жестокая война за плодородные земли. И теперь побежденные воины смели смотреть на нее с нескрываемой враждебностью? «Ну, уж нет», — проговорила про себя Лэйр. Азарт проснулся, и миледи ответила на вспышку визави с достоинством и даже без злорадства:       — Вы не увидите сына до тех пор, пока не научитесь вести себя вежливо и не принесете мне свои извинения. Смею напомнить, что иначе вам может быть нечего предложить мне взамен на его рабскую грамоту.       Ни намека на испуг не отразилось в злых глазах напротив, но все же лэрд умерил свой пыл и чуть склонил голову, хотя на таких встречах полагалось встать в приветствии на одно колено.       — Простите мои варварские манеры, госпожа Советник, — без толики раскаяния с вызовом произнес мужчина.       Лэйр рассудила, что для такого гордого человека и этого жеста вполне достаточно, вот только грубо начавшийся разговор совсем ей не нравился, он напоминал о тех самых переговорах за несколько дней до начала полноценной войны. Тогда таррангорцы, требуя помощь, тоже совершенно не скупились на ругательства и угрозы.       — Вы, лэрд Лоркан, можете следовать за мной… но… — миледи впервые задумалась, каково будет Риманну, все еще большую часть времени проводящему в кровати, встретиться с таким суровым и раздражительным отцом, и предусмотрительно велела: — Ваши люди останутся здесь.       У двери в комнату Риманна всегда дежурил или Джорди, или Айк, на случай, если вдруг состояние невольника ухудшится или… или он рискнет сделать какую-нибудь глупость. Сторожили человека, который едва бы мог пройтись до двери без чужой помощи. Совесть кольнула ее, словно маленьким осиным жалом, оставляя после себя нарастающее в груди жжение.       — Открывай! — приказала Лэйр, и Джорди подчинился. Навалился своим маленьким тельцем на тяжелую дверь.       Лэйр с трепетом и усилившимся беспокойством вошла первой, наблюдая как с непониманием в глазах бледнеет подтягивающийся к спинке кровати Риманн. Его отец, едва не оттолкнувший с дороги хозяйку Грахам-шаата, резко прошел в центр комнаты и застыл. Под его весом, заскрипев, просели ссохшиеся паркетные доски. На лице лэрда четко проступили сомнения, но секундой позже он уже сел на край кровати и обнял почему-то перепуганного Риманна. Лэйр всматривалась в его напряженное и совершенно безрадостное лицо, приметив холодность и сдержанность объятий со стороны отца. Невысказанный вопрос грузом повис на шее.       Неожиданно Риманн изменился в лице, а следом раздался приглушенный стон через сведенные челюсти. Его отец отстранился и с неописуемым выражением на лице осмотрел подживающие раны и ссадины, коротко остриженные волосы, не понимая, что именно принесло его сыну боль. Но какая-то догадка все же мелькнула во взгляде, и он, к ужасу миледи, с отвращением скривился. «Как он может так смотреть на искалеченного сына?» — сам собой возник вопрос, полный искреннего возмущения и тревоги. Она и представить себе не могла, чтобы ее родители могли осудить или отвернуться от нее, чтобы во взгляде читалось такое яркое пренебрежение и даже брезгливость. «Я совершила ошибку…» — не то утвердила, не то спросила себя миледи.       Тем временем, Лэрд резко поднялся с кровати и произнес:       — Я увезу тебя домой.       Если бы в этом голосе было хоть немного тепла, заботы или сочувствия… Но нет, вместо таких правильных в понимании Лэйр чувств к близкому человеку Лоркан говорил с открытой враждебностью, как с предателем или преступником. Риманн покаянно склонил голову.       — Прости меня, отец.       — Я не желаю сейчас говорить с тобой! — не скрывая своего разочарования, оборвал он. — Собирайся. Через час нас здесь не будет.       Звучало это так, что без сомнений лидер клана отдаст любую сумму и даст любую клятву, чтобы выкупить сына. Только, кто знает, будет ли Риманн там в безопасности?.. Только теперь Лэйр с нескрываемым ужасом поняла, почему даже во сне невольник просил у отца прощения. Страх перед ним оказался куда сильнее, чем она могла бы представить.       На одно мгновение лицо Риманна озарила надежда, в прикрытых глазах засветились бережно хранимые светлые воспоминания, но потом словно набежала туча. Он вздохнул и со всей решимостью, которая осталась, произнес:       — Я не поеду с тобой, отец. Мой позор останется со мной, я не посмею очернить твое имя.       «Ты что творишь?» — удивилась Лэйр. Все конечности от его слов непроизвольно напряглись, словно ее, как во сне, столкнули с обрыва, а она никак не могла проснуться. Миледи знала ответ на свой вопрос, просто не хотела подумать о последствиях этой встречи, считая свой долг перед человечностью выполненным после отправки письма.       Лэрд фыркнул, тем самым показав, что уже поздно заботиться о потерянной чести. Сжал массивные кулаки и отошел.       — Раз так… прощай. — Он даже не обернулся. Бросил из-за плеча холодно и сухо.       Лэйр, все это время стоявшая не шелохнувшись, едва успела перехватить его в коридоре. Даже в полутьме было видно проступающее на лице Лоркана бешенство.       — Как вы можете быть так жестоки? Он же ваш сын! — ей вдруг стало так же обидно, как было бы обидно за себя. Риманн не виноват во всем, что с ним произошло. Кажется, она и сама сейчас его простила, отчасти понимая причины того низкого поступка шесть лет назад. Риманн искупил его, когда попал в рабство, когда лишился дома, имени и семьи. Расплатился с ней. И простить его было правильным, потому что нельзя отпустить прошлое, продолжая ненавидеть. Пусть даже за такое жестокое решение в отношении нее, несущей в столицу опасную весть о начале войны. А если и было что еще после, вряд ли Риманн мог провиниться сильнее других: на войне всегда с обеих сторон искажается понятие человечности. И если после шести долгих лет продолжать называть Риманна ублюдком, то кто же тогда она?       В этот момент злость на весь мир словно улетучилась, забылась своя боль, не стало даже отголосков былой злобы: «Прошлое уже решено, и цена за него заплачена. Хватит!» Но свою позицию высказать воодушевленная внезапным откровением Лэйр не успела. Лоркан сбросил с плеча ее руку, будто на нее наползла ядовитая змея, и с абсолютной уверенностью процедил:       — Он мне больше не сын.       Миледи отшатнулась, не находя слов для ответа, а лэрд и не стал ждать: развернулся и зашагал прочь. Она смотрела ему вслед до тех пор, пока не защипало увлажнившийся глаз. Жестокая правда: в тот день, когда удача отвернулась от завоевателей, Риманн потерял не только свободу. Лэйр оглянулась на своего защитника, отступившего от стены. Вид у Гайрона тоже был донельзя растерянный, хотя уж он-то редко когда показывал свои эмоции — особенно по отношению к сородичам, лишившим его дома, — и скорее всего, на многие из них, в отличие от сестры, даже не был способен.       — Ты слышал? — он кивнул головой и с пониманием ответил на ее тяжелый взгляд. Лэйр не знала, как поступить, и дело даже не в том, что теперь придется расхлебывать все в одиночку. Покопавшись в себе, женщина поняла причину этой внутренней пустоты: она, как и Риманн, оказалась совсем одна. Пусть она советник Короля, а он раб, пусть в прошлом они были врагами, после всего пережитого у них обоих не осталось близких людей, готовых идти ради них до конца. В этом Риманн и Хайолэйр оказались смертельно похожи. Так что она должна ему помочь. Хотя бы она. Потому что больше некому.       Позади что-то громко разбилось, и по полу рассыпались осколки. Лэйр подорвалась в сторону каморки, всем сердцем предчувствуя беду. И она не заставила себя ждать. Риманн лежал на полу, неловко прислонившись спиной к комоду, держа в изрезанных руках вытянутый окровавленный осколок оконного стекла. Из раны от кисти до самого локтя толчками шла кровь. Риманн смотрел на Лэйр, но, кажется, уже ничего не видел. «Вот что случается, когда трусливо закрываешь глаза! Вот как приходится платить за злобу и безразличие!».       — Эбен! — прокричала она за спину, упав перед самоубийцей на колени, и что есть сил зажала рану. Горячая кровь обожгла мокрые от пота ладони. — Я помогу тебе, слышишь? Обещаю, я помогу.       Риманн не слышал.