Боль в твоем сердце

      Риманн склонился над кроватью Хайолэйр, затаив дыхание. Зашитый рядом с переносицей глубокий порез подбирался к верхнему веку и по глазнице чуть уходил вбок. Глаз уцелел, теперь он убедился в этом сам. Напряжение, сковавшее его в эти долгие секунды ожидания, спало. Перед глазами немного поплыло, и мужчина неуклюже расставил ноги для равновесия, убаюкал крепко перевязанную руку. Накинутое на дрожащие плечи стеганое одеяло предательски поползло вниз. Часом назад разморенные в теплой ванне конечности совершенно не слушались, и Риманн не успел подцепить пальцами мягкую ткань. Колотило до сих пор: от страха, от холода и шока, от вида окровавленных женских пальцев, вцепившихся в острый лед.       Встревоженный врачеватель кряхтя поднял с пола одеяло и попытался усадить бодрствующего пациента в маленькую козетку — поближе к теплу камина, — но Риманн отказался. Размерил хозяйскую спальню тремя большими шагами и остановился у окна. Помимо дрожи уставшего тела произошедшее никак не желало укладываться и в мыслях: прерванный разговор, хищник, разломанный лед… страх, придавший уверенности и сил. Риманн раз за разом возвращался к этому моменту, не в силах перестать представлять, что было бы с Лэйр, не зацепись ее плащ за ветку, как бы он справился с волком и вытащил из проруби госпожу, если бы не Алас. Многочисленные «если бы» роились в голове подобно саранче, сжирающей остатки оцепенения.       — Сотрясение… — пояснил пожилой мужчина, не обращаясь ни к кому конкретно. — Настоящее чудо, что не задет глаз. Еще бы несколько миллиметров… Миледи бы не пережила.       Молл, сидя на коленях у порога, молча стирала с непокрытого ковром пола мелкие капли крови, пока врач недовольно цокал языком, нервно собирая инструменты и мотки перевязи обратно в свой саквояж. Из-за резких движений лоб Риманна опять покрылся потом. Врачеватель обернулся на него и, вновь устремив взгляд на свои инструменты, устало произнес:       — Молли, дорогая. Поднимайся с холодного пола. Уборка обождет. Если ты заставишь этого упрямца нормально поесть или хотя бы нальешь ему сладкий чай, я буду тебе очень признателен, — послышался тихий щелчок замка его саквояжа. — А нашей хозяйке нужен отдых.       Добрую и заботливую служанку не пришлось просить дважды. За несколько долгих минут Риманна за руку довели до узкой трапезной для прислуги по соседству с прачечной и почти насильно усадили в простое глубокое кресло. Взгляд мужчины застыл на развешенной для сушки ветоши и уже непригодной одежды госпожи, выглядывающей из-за межкомнатной арки, так что момент, когда горячая кружка появилась в руках, оказался упущен.       — Ты теперь герой, — с робкой улыбкой произнесла она, явно чувствуя неловкость, но Риманн едва ли ее услышал, пребывая наедине со своими хаотичными мыслями, все еще пытаясь остановить дрожь. Только поморщился от наивности и абсурдности прозвучавшей фразы: герой из него такой же, как из его отца — филантроп.       Наконец, по телу начала расползаться благая усталость, постепенно отпускали нервы, а от мерного треска поленьев в камине медленно, но верно клонило в сон. Оставшийся позади ужас бился в подкорке все тише и тише, только руки ломило от усталости да ныли легкие. Именно последнее и мешало уснуть окончательно, так что Риманн осторожно делал глоток за глотком непривычно сладкого чая на лечебных травах, прося духов хотя бы на время забрать эту боль. Чтобы на пару часов позволили ему забыться.       Спустя время, в очередной раз подливая принесенного с кухни кипятка ему в кружку, Молл заикнулась:       — Га… йрон предложил снять шкуру с волка, как трофей.       Риманна передернуло — будто снова учуял резкий запах звериной шерсти, — а по сердцу вдруг полоснуло давнее воспоминание о первой ночи в этом чужом и мрачном доме, вопреки здравому смыслу почти ставшим своим.       — Ты лучше держись от него подальше. Такому, — Риманн неопределенно дернул здоровой рукой, прочертив в воздухе неровный полукруг, — отпор не дашь.       Молли же в ответ странно замялась, ненароком привлекая рассеянное внимание Риманна. Он с трудом проморгался, борясь со слипающимися глазами, и непонимающе глянул на нее.       — Ринн, я не поблагодарила тебя тогда… за то, что не побоялся вступиться за меня. Но ты неправильно понял, — она слабо улыбнулась, и на круглых щечках появились едва заметные несимметричные ямочки. — Гайрон мой брат. Он груб, это все знают… но он бы никогда не поднял на меня руку. Он просто беспокоился за меня и хотел, чтобы… чтобы я перестала приходить к тебе, — Молл с сомнением умолкла, обдумывая уже сказанное.       В опять потревоженном сознании тут же зароились неприятные мысли, хотя еще несколько секунд назад Риманн был готов уснуть с открытыми глазами. Теперь же, чуть дернув уголком губ, рассеянно и как-то обреченно пожал плечами. Выходит, зря только затеял драку, не узнав, в чем дело. Просто почувствовал опасность, исходящую от Гайрона, и это вкупе с воспоминаниями показалось достаточным. Невольник хотел было извиниться, но споткнулся о непривычно серьезный и сомневающийся взгляд Молл. И сразу нутром почувствовал: было что-то еще, что он должен знать.       Молл долго смотрела на свои руки, неосознанно дергая указательным пальцем, и спустя пару десятков секунд тишины наконец решилась:       — Мы таррангорцы, Риманн, — тихо и неожиданно произнесла она его полное имя, которое во всем доме знала лишь госпожа, — как и ты. Правда, из небогатых приграничных землепашцев. Главенствующие кланы… и твой клан тоже… развязали войну без нашего одобрения, и мы лишились всего. Стали вначале пленными, потом — рабами. Все, что не унес голод, отобрала война. Да, Гайрон узнал тебя в первую встречу, — пояснила Молл, хотя Риманн и сам уже понял тот неожиданный прилив чистой ярости. — И он до сих пор не простил вам потерю нашего дома и свободы… — ненароком понизив голос на последнем слове, закончила она. В ее обычно теплых глазах плескалось негодование, но когда она подняла взгляд на ошарашенного Риманна, на губах вдруг расцвела неуверенная улыбка. — Но… сейчас, мне кажется, то есть мне хочется верить, что его злость немного утихает.       Мужчина сглотнул, с трудом принимая еще одни последствия его поступка. Кажется, прошлое всегда будет напоминать о себе, раз за разом превращая в ничто его надежды стать лучше. Наверное, это и правильно. Как может быть по-другому?       — Мне жаль. Правда жаль, что сделал только хуже, — не удержав стон, отозвался мужчина, и теперь уже Молл удивленно приподняла бровь. — Я столько всего натворил… — едва выдавил из себя Риманн, закрыв лицо руками.       — О чем ты? Что ты сделал?       Стыдно было говорить об этом, о глупости, бессилии, желании доказать что-то, которое обернулось такими последствиями. Но не ответить на вопрос не посмел.       — Ускорил начало войны, — начал он, заставляя себя убрать от лица руки.       — Ты говорил с кем-нибудь об этом? — В ответ только качнул головой, смотря строго перед собой и щурясь. — Расскажи мне.       Риманн облизал пересохшие губы, сглотнул, положив одну ладонь на зажатую между ног теплую кружку, вздрагивая словно от холода. По правде, и молчать он тоже устал. Пожалуй, за последние год-два Молли — единственная, с кем он разговаривал по-человечески, а это уже немалая роскошь. Но захочет ли она вообще находиться с ним рядом, когда услышит то, что он должен сказать?       — После тех переговоров бриты точно бы начали войну. Мой отец не скупился на брань. Хайолэйр собиралась обратно в столицу в такой ярости, что я ни на миг не сомневался в дальнейшем ходе событий. И принял решение.       Риманн медлил.       — Какое?       — Хайолэйр не рассказывала? — Девушка покачала головой, этим все же удивив Риманна. — Я договорился с бандитами, Молл. Я думал, что средства оправдают цель. Вернее, хотел так думать, хотел верить, что поступаю правильно. Кеоллак, мой… друг, пытался вразумить меня, но я не слушал. Боялся передумать. Они должны были разыграть нападение, а я должен был прийти на помощь. Сыграть на ее эмоциях, чтобы дать этим переговорам еще один шанс. И мне безумно, просто до дрожи хотелось показать отцу, что он был не прав. И что я… не бесполезен. Подло, знаю. Понял, когда заключили уже сделку. Но я и правда хотел как лучше. Никого бы не убили, не покалечили, запугали бы только, поставили пару синяков. Так я думал. Дурак. А потом случился обвал, разделивший нас, и я не знаю, что было дальше. Времени не оставалось, но я решил рискнуть, подверг жизнь моих людей опасности, чтобы попытаться исправить свой поступок, нагнать Лэйр и помешать оставшимся с наводкой и без награды бандитам сделать непоправимое. Это было ошибкой. Келл погиб, выживших из отряда угнали в рабство, как и меня. А Лэйр… Не смог уберечь ее тогда от своей же глупости, не смог и сейчас…       — Ринн, — осуждающе протянула Молл.       — …когда увидел кровь на ее лице, больше всего испугался за глаз. Никогда в жизни не чувствовал такого страха за чужую жизнь, что и не пошевелиться. Если бы еще и… — Риманн не договорил, скосил взгляд на Молл, словно украдкой смотря в ее глаза. — Ты знаешь, откуда у хозяйки?.. — слово не желало срываться с губ, и мужчина только беспомощно приложил подушечки пальцев к левому веку.       — Думаешь, из-за тебя?       — Почти уверен. Не получают такие шрамы в битве. Но я не слышал ничего, никаких слухов про себя и нее, словно я и правда ничего не сделал. И не знал даже все эти шесть лет, жива ли. Когда увидел на приеме бывшего хозяина, едва рассудком не тронулся от радости и… страха. Вот только изменилась. И тоже из-за меня, — Риманн говорил рваными предложениями, тяжело дыша после каждого, неспособный сейчас взять себя в руки. Вместо облегчения после спасения нервы только сильнее натягивались, а желание выговориться, рассказать о своем сожалении стало совсем нестерпимым. — Я так хотел бы… сказать ей… просто извиниться, хотя за такое не имею права просить прощения. И ничего не могу сделать. Но так хотел бы…       — Так скажи. Кто тебе мешает?       — Я раб, Молл.       — Как и я, — пожала плечами она.       — Но ты добрая душа, тебе, наверное, не понять меня, как бы я ни старался объяснить. Да я и сам не понимаю. Но не могу просто подойти, просто заговорить. Это неправильно. И нечестно просить прощения, — Риманн поднял глаза и, выдерживая ее взгляд, уверенно произнес: — И я трус.       — Но сейчас все хорошо. Ты сделал все, что в твоих силах, и только поэтому миледи до сих по жива. Ты не струсил, не бросил ее одну. Это хороший поступок, пусть он и не искупает плохих. Поговори с хозяйкой, спроси, как сможешь помочь ей. Пусть услышит это от тебя. Уверена, сейчас она ответит. Еще полгода назад я бы не говорила с такой уверенностью: до твоего появления даже просто гулять по замку было жутко. Как столкнешься с хозяйкой, за милю чувствуешь ярость, а иной раз мальчишкам и затрещины доставались за одни лишь громкие шутки. Или что посерьезней — без Эбена не заживет… Сейчас она стала сдержаннее, добрее, и мне почему-то кажется, что из-за тебя.       Повисла тишина, словно паруса в предгрозовой штиль. Молл тоже ощутила напряжение, чуть нервно похлопала себя по бедрам, стряхивая невидимые крошки, и встала.       — Ладно, я буду на кухне. Если захочешь подняться к себе или… или поговорить, позови. Я помогу. И прими мои извинения за брата. Раньше он не был таким жестоким. Война изменила.       — Молл, — сипло протянул Риманн, когда девушка почти дошла до открытой двери. Но, услышав его, обернулась. — Прости, что лишил вас…       Молл только едва заметно кивнула, даже чуть улыбнулась — одними губами, — и ушла.       В тишине и одиночестве дышать стало легче, хотя вернувшееся после тяжелого разговора нервное напряжение все еще упрямо гнало бухающее сердце в почти пустой желудок. Риманн позволил себе расслабиться, прикрыл опухшие и покрасневшие глаза. Но дыхание никак не желало становиться более размеренным и тихим.       «Ты теперь герой», — эхом прозвучали в памяти слова землячки. Мужчина скривился в горькой усмешке, ясно понимая, что ничем не заслужил таких слов. Кто бы на его месте поступил иначе? Но на этом вопросе перед глазами вдруг возникла морозная тьма, и Риманн неожиданно понял, что она больше не вызывает у него сковывающий внутренности ужас. Что самое страшное воспоминание его жизни теперь стало просто… прошлым.       — Я избавился от своего страха, — удивленно и не до конца веря прошептал он.       Рабом в чужой стране, как и предателем, Риманн быть не перестал, но то мерзкое ощущение беспомощности перед бездной уступило место робкой надежде. Потому что если бы засомневался, задумался хоть на секунду, куда собирается спрыгнуть, хозяйку бы уже унесло течением. А, раз ему удалось переступить через себя, может ли это значить, что не все потеряно? Что не такой уж он и трус, чтобы, когда хозяйка очнется, заговорить первым и хотя бы попросить прощения?       «Главное, чтобы очнулась… без последствий, — успокаивал себя Риманн, как никогда остро ощущая хрупкость человеческой жизни, — и тогда…» Он глубоко задумался и, взглянув на разодранную им же женскую накидку, вдруг покраснел. Мыслями зацепился за тот короткий момент, когда быстро и аккуратно укутывал продрогшую Хайолэйр в свой плащ. И от одного вскользь брошенного взгляда на ее почти нагое продрогшее тело теперь стало нестерпимо стыдно.       «Что это?» — невольник отставил кружку и зажмурился, переживая свою неясную глупую реакцию. В памяти опять всплыл тот дикий страх, когда тонкая женская кисть вместе с побагровевшим осколком льда резко ушла под воду. Испугался за нее, а теперь краснеет. Если только вспомнить… сколько раз и женщины, и мужчины играли с ним, пытаясь вызвать желание или заручиться щенячьей преданностью, столько же пряник ожидаемо менялся на кнут, но чтобы по-настоящему смутиться от увиденного… откуда вдруг такие странные мысли? Его ведь уже давно не должна смущать ни чужая нагота, ни собственная. Но в этот раз казалось, что он, пусть и не по своей воле, посмел посягнуть на святыню, пока пытался укрыть своим потяжелевшим от крови и мочи плащом тело госпожи, выбеленное холодом, к которому бесстыдно льнула такая же белая исподняя рубаха. Вообще все, что происходило с ним в последние несколько месяцев в Грахам-шаате после прощания с отцом, было неправильно. Слишком милосердна к нему оказалась Хайолэйр, а он и сам не заметил, как привык к такой размеренной жизни, к обычной человеческой работе без свиста кнута за изодранной в клочья спиной. Несмотря ни на что, он будет вспоминать этот дом с тоской, даже ностальгией и… и чувством невыполненного долга. Вот почему вдруг сердце сжалось от ожидания скорой продажи, но совсем не потому, что здесь никто не смаковал его рабское положение: он не успел сказать ей то, что должен был.       Вспомнился их незаконченный разговор. «А если она и правда хотела сказать мне о чем-то другом? — с непониманием спросил себя Риманн. — Но о чем тогда?». Привыкший быть полезным либо в постели, либо в подвале, подвешенный к потолку, он правда не мог понять, как вдруг и за какие заслуги его жизнь стала такой спокойной, как сейчас. И этого дня, когда решится его судьба, он ждал без злобной усмешки и без страха, готовый заплатить за свое предательство. Но, кажется, платы от него больше никто не требовал — впору радоваться, а Риманн не мог. Еще с той драки только ждал, когда появится шанс что-то изменить. И вот духи опять поняли его неправильно, заставив пройти не только его это жестокое испытание.       «А ведь она не убежала», — удивленно произнес внутренний голос, напоминая о быстро пробегающих секундах перед прыжком зверя. Риманну не раз доводилось наблюдать, как Лэйр непроизвольно пятится всякий раз, увидев несущегося навстречу Аласа. Как перебарывает себя, прежде чем наклониться и чуть боязливо погладить животное за ушком. «Боится… — пояснил сам себе Риманн. — Так почему? Почему не побежала?»       Подтверждение тому, что Лэйр тоже перешагнула через свой страх ради него, заставило смутиться еще сильнее: до сжатых в кулаки рук и покрасневшей под шарфом шеи. На глаза опять непроизвольно попались сохнущие тряпицы, напомнившие об увиденном, и вслед за смущением пришла злость на самого себя. «Придурок… Раб вообще не должен о таком думать. Не побежала, потому что благородные люди не боятся смотреть в глаза своему страху. Вот и весь ответ. Прекрати думать о том, чего нет», — жестко предостерег внутренний голос. Риманн рывком поднялся с места и потянул вещицу на бельевой веревке вбок в надежде, что так она больше не будет мозолить взгляд. Но вместо этого увидел перед глазами то сосредоточенное выражение лица, с которым Хайолэйр пыталась что-то ему сказать.       Размышления прервал болезненный кашель. Риманн кое-как упал в кресло, прежде больно ударившись о деревянный подлокотник и все еще держа в руке лоскуты прорванной мокрой ткани, когда под давлением согнутых от боли пальцев что-то тихо треснуло внутри. Удивление сменилось тревогой: даже будь там что-то важное для хозяйки, после удара и воды от вещи наверняка остались только размочаленные ошметки. И все же Риманн завозился, пытаясь нащупать края внутреннего кармана. Может быть, еще не поздно что-то спасти. Между слоями ткани показался размокший краешек сложенного пергамента. Невольник осторожно потянул за него и вдруг охнул. На помятом конверте красовалась королевская печать — теперь сломанная, — а в верхнем правом углу безукоризненно ровным почерком было выведено три расплывчатых слова. Наверное, даже несмотря на позолоченную гравировку, он бы просто отложил письмо, которое хозяйка почему-то взяла с собой, если бы не угадываемые заглавные буквы.       — «Р… П… Х…» — с придыханием прошептал он и четко вспомнил, как, когда он, не в силах выдержать повисшую тишину, заговорил о продаже, беспокойно Хайолэйр касалась обнаженной кистью содержимого внутреннего кармана. Этого письма.       От волнения у Риманна задрожали пальцы: ему вдруг так захотелось поверить, что содержимое пергамента если и касается его, не принесет дурных вестей. И он поверил. Осторожно развернул промокшее послание, коря себя за непозволительное любопытство, но теперь он был абсолютно уверен, что в том тихом хрусте духи пытались донести ответ на мучивший его вопрос. Внутренний край пергамента отлип от расползающегося в руках конверта только наполовину, на второй же от букв остались только темно-серые кляксы. Верх наоборот чуть надорвался от его усилий, но в одном из абзацев в размытом слове Риманн все же со смесью ужаса и надежды узнал свое имя.       Его судьба, какой бы она ни была.       Риманн потерял ощущение времени, скользя шершавыми подушечками пальцев по расплывшимся строкам. Те слова, которые ему удавалось прочесть, не могли найти отражение в разрозненных мыслях, и он раз за разом начинал читать сначала. Не моргая. Через раз дыша. Боясь поверить. И даже не сразу понял, что по его щекам текут горячие-горячие слезы. Неужели зрение его не обманывает?       В горле встал горький ком.       — «Воля»… — тихо-тихо прочитал он вслух и, в спешке отложив поврежденный документ, закрыл ледяными ладонями пылающее лицо.