Боль в твоем сердце

      Кто-то легонько, но настойчиво тряс Риманна за руку. С запозданим по телу прошлась неприятная дрожь, и он рвано выдохнул, тут же заломив подрагивающие спросонья пальцы.       — Риманн?       Мужчина с трудом разлепил все еще опухшие глаза, растерянно всматриваясь в разбудившего. Под руками тихо захрустел пергамент, и он пугливо дернулся, расслабив мышцы.       «Не сон, не шутка…» — отчего-то пугающая мысль окончательно согнала дрему. Непроизвольно глаза опять заслезились, но Риманн сдержался. Бездумно сложил высохшую вблизи камина вольную и на миг зажмурился. А сердце опять забилось громко-громко, словно его неожиданно поймали за миг до падения.       Мальчишка шагнул назад и неожиданно протянул руку, помогая подняться. Риманн вопросительно посмотрел на него — не дразнится ли? — но помощь принял.       — Мистер Эбен, врач, не нашел… тебя в постели, — голос у мальчишки, что до сегодня ни разу не сказал ему и двух слов, оказался необычно звонким и живым.       — Я в порядке, — растерянно по привычке отчитался Риманн и тут же закашлялся, прикрыв рот дрожащей от озноба рукой. Мысли жужжали в голове, как потревоженный улей: он даже подумать не мог, что такое может когда-то с ним случиться. Чтобы не просто пожалели после совершенного господами очередного насилия — словно простой ниткой пытаться зашить открытый перелом, — а помогли. По-настоящему и ни за что. Но не это сейчас было важно. — Миледи очнулась? — беспокойно спросил он, хоть горло и першило, болью пробирая до самых легких.       — Я точно не знаю… — мальчишка виновато потупился, чуть наклонив голову, — когда Гайрон выходил из ее покоев, еще нет.       Риманн пошатнулся, борясь с вдруг усилившейся слабостью. На глаза опять попалась сложенная на самом краю стола вольная с переливающейся на свету королевской печатью, и служка повторил его взгляд. Одним только удивлением не описать все, что он чувствовал сейчас: и благодарность, и смущение, и стыд, и… страх.       — Так ты теперь волен идти куда хочешь, да? — неожиданно спросил догадливый мальчишка, как оказалось, умеющий читать, но Риманн отчего-то только нахмурился, услышав нечто иное в, казалось, простом вопросе. «А если я не хочу уходить?..» — лишившая самообладания мрачная мысль осталась невысказанной, и вместо нее мужчина лишь произнес:       — Отведи меня к ней. Пожалуйста.       Последствия кровопотери и переохлаждения ощутимо давали о себе знать, но Риманн настойчиво от них отмахивался, пытаясь понять для самого себя цену и ценность возможной свободы. То, что вольная — лишь возможность, он не позволил себе поставить под сомнение, понимая, что по сути ничем ее не заслужил. Потому безуспешно гнал от себя все эмоции — чего стоило Лэйр получить этот документ, убедить короля сделать одно исключение? А чего стоило Риманну не думать о недостижимой свободе каждую секунду, проведенную в этом странном, но вдруг переставшим быть чужим доме? Мир встал с ног на голову, не иначе: с чего бы тогда насилие или безразличие сменилось милосердием?       Неприятно признавать, но страх поверить в мечту стал сильным, как никогда: Риманну нечего было предложить взамен, кроме своей преданности и верности. Кроме самого себя: убийцы, обманщика, шлюхи… «Но ведь она все это знала, все видела… и все равно захотела помочь?» — мысленно улыбнулся Риманн своим мыслям, но тут же помрачнел и опять жестко себя одернул, не давая и шанса головокружительной радости. Госпожа собиралась сказать ему что-то, наверняка, озвучить условия такой сделки, и он в любом случае согласится на все. Не потому, что так обретет свободу, мысли о которой почему-то теперь не приносили настоящей, ничем не обремененной радости или хотя бы облегчения, а потому, что сможет получить прощение. Оно было важнее, даже если их исполнение принесет боль.       — Так будет честно.       — Что? — с непониманием переспросил мальчик, и только тогда Риманн понял, что опрометчиво закончил мысль вслух.       — Нет, ничего… идем.       Мрачные мысли, словно перелетные птицы, одна за одной завладевали его слишком рассеянным вниманем. А если госпоже ничего от него не надо? Если Лэйр благородно решила отпустить его, изжив в себе ненависть, таким образом окончательно избавившись от прошлого. Как тогда быть ему?       В коридоре никого не оказалось, и Риманн свободной рукой аккуратно толкнул дверь в покои госпожи. У самого входа на табурете сидел второй служка. Привалился спиной к стенке и тихо посапывал, крепко закутавшись в шерстяной плед.       — Айк, проснись… — тихо-тихо начал мальчишка будить товарища, продолжая поддерживать обессиленного Риманна. Тот проснулся, приоткрыл один глаз и сиротливо глянул в ответ. — Как наша госпожа?       — Лекарь велел никого не впускать, — зло прошипел он, тут же приосанившись и теперь осуждающе глядя снизу вверх на невольника. — Хочешь, чтобы нам от Гайрона потом еще досталось?       — Ладно тебе. Риманн очень просил.       Из чужих уст мужчина даже не сразу услышал свое полное имя, но уже через секунду опустил левую руку с плеч мальчика, выбрав опорой стену.       — Можно я останусь с ней? — неуверенно, но с надеждой спросил он, выдержав недоверчивый взгляд.       Мальчишки переглянулись. Тот, чьего имени Риманн не расслышал, оценил его взглядом, задержавшись на израненной руке, но не торопился отвечать.       — Ладно тебе… Госпожа по какой-то причине доверяет ему. Так говорит Гайрон, — мальчик обернулся к нему, всего в шаге от Риманна, и прямо сказал: — Я теперь тоже считаю, что ты этого доверия заслуживаешь. Пойдем, — на последнем слове он уже обернулся к сверстнику и поторопил к двери.       Риманн пододвинул к изголовью кровати табуретку и осторожно сел, смотря на спящую госпожу. Дерзко и в чем-то неправильно, но он, еще вчера считавший свою недосвободу затянувшейся игрой в доктора, хотел оказаться здесь, когда она очнется. Быть рядом. Увидеть правду, которая не будет спрятана за расчетливостью или чем-то еще. Потому что страх неизвестности и неизбежности вкупе с надеждой не позволили бы просто сидеть в своей каморке и ждать вестей. На секунду Риманном завладел мимолетный ужас от того, что он так опрометчиво оставил вольную в комнате для слуг, но спуститься вниз уже не хватило бы сил. «Пусть так. Если духи решили мою судьбу, я не стану противиться, — твердо признал он и тут же осекся, глянув на Лэйр, вспомнив, как она зачем-то покинула замок почти на седмицу: — Не духи… ты…».       Риманн уперся лопатками о комод, обнял себя холодными руками и попытался прогнать все мысли, которые мешали расслабиться и приготовиться ждать. Усиленно он вглядывался в трещащие в камине поленья, стараясь не рассматривать обстановку, но все равно раз за разом поднимал глаза на семь фарфоровых фигурок, созданных мастерами его государства и тогда снова поворачивался к Хайолэйр. В ее покоях больше не было ни одной личной вещи, только эти старинные причудливые статуэтки, изображающие широко улыбающихся добрых духов из легенд: «Наверное, они ей очень дороги… теперь не удивительно, почему у поданной Бритского королевства таррангорское имя».       — «Счастливая», — неожиданно вслух перевел он древнее наречие и горько усмехнулся, смотря на искаженные шрамом бескровные губы. Ироничная проказа духов: подарить такое имя женщине, разучившейся улыбаться. И в этом тоже их судьбы оказались похожи как две капли воды. — Неужели ты в самом деле пытаешься меня спасти?       Против воли Риманн не мог перестать думать. Даже постепенно появившаяся жажда не сильно отвлекала от тягучих мыслей. Вариант за вариантом событий складывались в его голове, цепочками уходя в туманное будущее, и все четче мужчина понимал, вынужден был признаться, что без помощи замерзнет насмерть или издохнет от голода под лестницей ближайшего трактира. Это понимание приносило боль и заставляло вспоминать мерзкие моменты, чужие презрительные и брезгливые взгляды. Не только богатых и знатных людей — простые крестьяне и слуги смотрели на него точно также, и он знал, что даже у бездомного есть воля и право самому распоряжаться своей жизнью. В отличие от него.       Золотистая горбушка солнца полностью скрылась за верхушками вечно зеленых исполинских елей. За окном постепенно наступала ночь. Пришедший проведать миледи Эбен сильно удивился, увидев второго пациента в комнате госпожи. Но не прогнал. Проверил здоровье обоих и, недовольно цокнув себе под нос, все же отправился спать.       Риманн снова остался один. Сколько лет он мечтал о таких вечерах… чтобы никто не дергал, не пытался показать свое превосходство, вдолбить бездумное подчинение болью и унижением. Просто побыть в одиночестве, не чувствуя на себе раздевающего взгляда. Пусть бы совсем не большая и мнимая… но свобода. И вот: такие ночи в избытке появились в его жизни. Они принадлежали только ему и не несли никакой физической боли, так в чем же дело? «Больно знать, что гадливое прошлое не осталось для нее секретом? Больно привязаться к той, что должна тебя ненавидеть?» — сам себя спросил Риманн и с запозданием прикусил язык.       В памяти всплыли грубо сколоченные подгнившие доски настила. Между узких глубоких борозд блестели застывшие в кровавых всполохах мелкие-мелкие камни. Под грязную кожу впивался тошнотворный запах пота и мочи.       — Госпожа, вы уверены в своем выборе? Раб не приспособлен к… э-э-э… кусается, как дикий звереныш.       — До сих пор?       — Увы, такого только на рудники и продать… — причитал растерянный работорговец, как наяву.       Наконечник сложенного зонта жестко ткнул в шею и следом ударил по подбородку, заставляя поднять голову. Ринн стыдливо закрыл глаза, отлично зная, что покупательница не то что видит — чувствует его страх и ненависть даже за опущенными веками.       Комок ужаса от выворачивающего фантомного ощущения боли не давал дышать. Разом заныли старые шрамы, уродливые, розоватые, спрятанные за лепестками воспаленных струпьев. Но на лице не виднелось ни одной царапины.       — Нет, с такой мордашкой и на тяжелые работы… — женщина опустила наконечник, и Ринн опять обессиленно уронил голову на грудь. Голос ее, приторный до тошноты, заглушал гул столичного невольничьего рынка. — Укрощение — наука тонкая и сложная, зато сколько удовольствия приносит результат. Покупаю! — радостно и зло объявила женщина и, куда тише, томно произнесла так, чтобы услышал только он: — я научу тебя стонать подо мной и молить, чтобы я не останавливалась.       Невольника передернуло так сильно, что потерялось ощущение равновесия. Риманн вскинул руки, будто бы цепляясь за воздух. Табуретка опасливо покачнулась на двух задних ножках и с грохотом встала на место. Риманн тяжело выдохнул, потер ладонями раскрасневшееся лицо, прогоняя морок. И тут заметил, как до того спящая Хайолэйр теперь ошарашенно смотрит на него.

***

      Госпожа просыпалась медленно и с сильной головной болью, с трудом вырываясь из объятий муторного и неспокойного сна. Тело будто покачивалось на волнах, и оттого за каждой из них к горлу подкатывал неприятный ком.       Шум в ушах не прекращался ни на миг. Все тело неприятно затекло, потяжелело, как будто вросло в кровать. Но этих ощущений не хватало для того, чтобы окончательно прийти в себя. Инстинктивно женщина попыталась сглотнуть, но горло было абсолютно сухим. И вдруг неприятный громкий звук удара вырвал сознание из лап сна. Она резко открыла глаза, все мышцы напряглись, готовясь принять удар. Спросонья страх пробрал до мурашек, но следом ничего не произошло. Госпожа лишь быстро проморгалась, не узнавая рисунок на потолке, и тут увидела слева от кровати движение. Какой-то человек, загораживая свет ночи из окна, едва не рухнул с табурета. Испуг вновь овладел всем ее существом. Место казалось лишь смутно знакомым, а человек, лица которого она не видела, внушал угрозу. И тут в полутьме комнаты засветились его светло-серые глаза. Чувство опасности почему-то исчезло.       — Моя госпожа, — мужчина тут же, не давая опомниться, встал перед кроватью на оба колена. — Позвольте мне извиниться за дерзкое вторжение, но я не мог находиться… не здесь. Я посмел… я знаю, что вы хотели мне показать, госпожа, и готов на все ради вашего прощения. Если вы мне позволите, я… лишь надеюсь, что смогу выполнить ваше условие…       Женщина нахмурилась, позабыв про ужасную жажду, и, резко подтянувшись к спинке кровати, потерянно спросила:       — Разве я вас знаю?