***
Риманн дышал через раз и тут же закашливался, но продолжал держаться за голову и жмуриться. Ему пришлось буквально поднимать Эбена с кровати, и как сложно оказалось объяснить то, что случилось. Госпожа потеряла память после сильного удара головой, а он, увидев ее заинтересованный живой взгляд, напрочь лишился ума. Нагло назвался другом, пытаясь успокоить поднимавшуюся в ее взгляде панику. «Неужели так бывает?» — спросил себя Риманн, вновь и вновь проигрывая в памяти момент, когда их взгляды пересеклись. Множество страхов били по нервам, но так вышло, что страх за свою свободу был далеко не самым сильным чувством. Риманн понятия не имел, как тут помочь, и тревога даже не думала уступать место усталости. До дрожи в пальцах его пугало то состояние, в котором очнулась госпожа. Хоть Риманн и не знал, какие могут быть последствия для организма после потери памяти, все же чувствовал нависшую опасность. И страшно было вспоминать ту потерянность, с которой госпожа не задумавшись коснулась пустой глазницы. Каково ей будет узнать об этом еще раз? Пережить такой ужас заново? На нетвердых ногах Риманн все же дошел до своей комнаты, напрочь забыв про оставленную на столе вольную. В темноте мужчина несколько раз оступился, задев вначале стоящий у края стенки сундук, а сразу следом — высокую ножку кровати. Не зажигая свеч, разулся и лег на кровать поверх одеяла. Сон не шел. С этими мыслями Риманн то и дело крутился на кровати, представляя, как мог бы помочь. Почти слыша свой голос через дрему, хотя губы точно оставались сомкнутыми. Само собой вспоминалось все, что произошло с начала войны, и Риманну никак не удавалось это обойти. Воздух внезапно показался слишком горячим, а ноги наоборот замерзли. Разум не мог успокоить бессознательные страхи, которые голодными крысами лезли из темных щелей воспоминаний. Желание проявить себя, лезущий за шиворот колкий снег, чувство потери, кровь ополченцев и бритских солдат на ладонях и доспехах, ледяной мрак, плен, пытки и надругательство, попытка самоубийства, наказание и первый аукцион еще до окончания войны. В этот момент усталость полностью одолела Риманна, принося за собой не беспамятство, а пережитый не единожды кошмар. Мужская рука крепко сжимала горло, лишая дыхания. Перед глазами все плыло и размывалось от непроизвольно выступающих на глаза слез. Слишком горячих на холодной коже. Невольник слышал собственное сипение и гулкий бешеный стук сердца. И два дыхания. Совсем близко. Кровоточащая спина отзывалась дикой болью от каждого жесткого толчка, ныли вывернутые назад руки и связки в паху. Тупая и одновременно острая боль выбивала все прочие мысли вместе с ошметками гордости и окрепшей в недавнем плену ненавистью. — Подчинись мне и сможешь прекратить это, — властный женский голос доносился до Ринна ничего не значащими обрывками. Воздуха не было. Толстый кожаный ошейник сдавливал шею ничуть не слабее мужской руки. Насильник сильнее прижал к себе его до предела разведенные ноги, и невольник вскрикнул, давясь кашлем. Легкие жгло так сильно, что хотелось только скрючиться, притянув к себе колени, но путы не позволяли. Тяжесть чужого тела подавляла желание сопротивляться, и Ринн, не имея возможности отрешиться от происходящего, кричал так громко, как только мог. Соленые от пота и семени пальцы проникли в рот, коснулись десен, но невольнику не хватило сил их укусить. Кошмар длился так долго, что Ринн потерял ощущение времени. Цокот каблуков рядом со своим лицом звучал набатом, а перед глазами виделось светлое, почти белое небо со всполохами черно-алого. Подернутое мелкой рябью водной глади, по которой лениво расползалась кровь его соратников. Когда женская рука бесстыдно схватилась за него, скребнув по вялому члену острыми ногтями, Ринн слабо зашипел и дернул онемевшими руками. — Ну, же. Порадуй меня. Разве я не красива? Ринн завыл, но ничего не ответил, и тягучая пытка продолжилась. Безысходность топила. Лишала разума, рассудка, воли. Толчки изменились: стали резче и глубже, задевая что-то болезненно чувствительное внутри, и невольник дернулся всем телом, пытаясь отодвинуться, но боль на самой высокой ноте нестерпимо ярко звенела во всем теле и не спешила угасать. Его предел. — Хватит! Хватит! — закричал он на последнем издыхании. — Я согласен! — Женщина громко усмехнулась и отпустила его, прежде настойчиво и кокетливо до омерзения ковырнув ногтем по нежной покрасневшей коже.***
Крик разбудил Хайолэйр посреди ночи. Знакомый крик. Болезненный и отчаянный. Женщина продрала глаза, пугливо поднялась на кровати — так резко, что закружилась голова. Камин почти погас, так что дезориентированная она одним глазом едва видела очертания мебели. Замерзшие даже под одеялом ноги коснулись холодного ковра как раз в тот момент, когда крик повторился. Ухватиться за память не вышло, и Хайолэйр отбросила эти попытки, подняла со спинки кресла халат и, взяв с собой зажженную от поленьев свечу, вышла в темный пугающий неизвестностью коридор. Сильное и уверенное желание помочь повело ее вперед, удивив и вместе с тем подчинив себе. Возня за соседней дверью была слышна даже отсюда. А воспоминания, такие же мрачные и холодные, лезли под кожу ощущениями, которые она когда-то уже испытывала. Робкие шаги становились все короче. Хайолэйр застыла перед дверью, буравя подсвеченную огоньком медную ручку. Сомнения закрались в мысли всего на секунду, а в следующую Хайолэйр резко отперла дверь, встречая мрак с решимостью самоубийцы. Незнакомец, которого она видела сегодня в своей комнате, метался по кровати в неверном свете неполной луны из окна. Исподняя рубаха задралась вверх, открывая ее взору страшные рубцы на спине и боках, но Хайолэйр не отпрянула, нутром чувствуя, что нельзя уходить. Подсвечник глухо опустился на подоконник, звуки шагов украл тонкий ковер. Женщина осторожно опустилась на край кровати, ловя мужчину за запястье. На нем тоже оказались шрамы, а ногти виделись в полумраке непривычно неправильно черными. — Тихо, — повинуясь странному инстинкту, прошептала она, но мужчина вдруг сам перехватил ее руку, стиснув до боли. — Тихо… — медленно повторила она, протягивая гласные, и спящий как будто ее услышал. Хватка так же резко ослабла. Мужчина затаил дыхание и повернулся на другой бок, поджав к груди коленки. Беззащитно. — Страх не сможет нас обезглавить, — неловко начала Хайолэйр откуда-то знакомую грустную песню. Она не помнила слов, но помнило сердце. И под его размеренное биение строчки мотив сам всплывал в памяти. — Страх не сможет сожжечь дотла, если вдруг слишком больно станет, мне поможет твоя рука, мне помогут твои объятья пережить этот ярый бой, догорев в беспощадной схватке, я из пепла вернусь домой. Ты совсем меня не узнаешь, я прижмусь к тебе со спины. Твои волосы: мед и пламя, Руки, как и всегда, нежны. Ты касаешься осторожно, смотришь сквозь, словно я чужой. Я шепчу тебе: «Все возможно», И в глазах твоих тает боль. Морщины на вспотевшем лице мужчины разгладились, и Хайолэйр аккуратно завела мокрые от пота пряди назад, коснулась краем простыни лба, приложив свободную руку к больно пульсирующим вискам. Собственное дыхание показалось неожиданно громким, и Хайолэйр поторопилась уцепиться обеими руками в перекладину кровати, чтобы не завалиться набок. — Госпожа? — сонно пробормотал мужчина: не то спрашивая, не то зовя. — Лэйр? — удивленно повторил он и тут же смущенно потянул рубаху вниз. Хайолэйр тактично отвернулась и выпрямилась, стараясь не показать собственную усталость и смущение. «Почему это важно?». — Я услышала, как вы кричали во сне, — ответила она, поймав взгляд светлых глаз. — «Ты», — поправил он. — Вы можете обращаться ко мне на «ты», госпожа. Хайолэйр кивнула, уже не слушая, и поднялась на ноги. Странное ощущение терзало грудь, пока тонкий сквозняк морозил конечности, и она поторопилась вернуться в свою кровать. Лишь не сдержавшись на миг обернулась, стоя в дверном проеме, и уже в спину услышала едва различимое: — Спасибо.