***
Слезы обиды душили так сильно, что Хайолэйр едва не захлебывалась. Выдержки хватило только на то, чтобы спокойно дойти до спальни, но за закрытой дверью эмоции сдержать уже не получилось. Так не хотелось верить, что все эти дни служили лишь попыткой добиться ее доверия. Картина не складывалась, но Хайолэйр чувствовала себя слишком разбитой и обессиленной после резкой встряски осколков памяти. Кое-что она помнила еще очень плохо, только мало что значащими обрывками, но они не мешали сделать правильный вывод. Наверное. Наверное? Следом за балом во всех красках пришли и другие воспоминания, и Хайолэйр в недоумении раскладывала ворох образов по воображаемым полкам, но не успела пожалеть о своей несдержанности, только мысль проскочила: «А если я ошиблась в своих выводах? Если Риманн избегал рассказов о событиях шестилетней давности, чтобы я сама могла ощутить свободу от своего прошлого?» — и тут же бесследно исчезла. Голова закружилась сильнее обычного, вызывая острый приступ тошноты, и после обреченного противостояния она провалилась в беспамятство. Узкая полоска света наползла на кровать сквозь неплотно закрытые гардины, и Хайолэйр неприятно поморщилась, ощутив бьющий в глаз свет. В ушах опять зашумело, так что сквозь него она совсем не сразу услышала тихий стук в дверь. — В… войдите, — разбитым и осиплым голосом разрешила она и закрыла холодными ладонями лицо. Голова все еще болела. На пороге появился служка с умывальней. За ним зашел и врачеватель. — Доброе утро, миледи. Я Джорди, — улыбчиво произнес мальчишка и поставил бадью на низкий прикроватный столик. — Я помню… — отозвалась она и даже удивилась ясности мысли. — Вы делаете успехи, ваша милость? — с непритворной радостью спросил лекарь. — Похоже на то… — Хайолэйр сладко зевнула, прогоняя какие-то неприятные мысли, и села в кровати, позволяя доктору себя осмотреть. — Вчера… мне показалось, я что-то вспомнила… — поделилась она, но тут же поморщилась от кольнувшей висок боли. — Прошу, не пытайтесь вспоминать спросонья, организм еще не готов, — предупредил лекарь, и Лэйр покорно последовала его совету. Когда с утренними процедурами было покончено, юноша вытащил из-за пазухи размером с мизинец свернутый папирус. — Сегодня с утра прилетел ворон, миледи. Хайолэйр приняла сверток и надломила миниатюрную сургучную печать. «Дорогая Хайолэйр, в преддверии высокого праздника пишу вам с напоминанием. Мой дом будет рад принять вас и вашего таинственного гостя на Маскараде изгнания духов войны в следующую седмицу. С почтением, советник Джеральд». — О, боже, Риманн! — вспомнив вчерашнее, взволнованно воскликнула она. Словно на нее только что вылили ушат колодезной воды. Первым вспомнилось условие короля, и Хайолэйр виновато потупилась, вынужденная его выполнить, чтобы вольная Риманна вступила в силу. «Но что же такое глупое пришло мне в голову, когда я все вспомнила?» — с досадой спросила себя она и поторопилась выйти. В соседней каморке, отведенной для Риманна, было пугающе неуютно и пусто. В сердце закралось нехорошее предчувствие и Хайолэйр от злости со всей силы хлопнула дверью: «Почему я опять ничего не помню?!». — Гайрон! — окликнула она первого, кто попался в замке уже на первом этаже. Голос дрожал от слабости и иррационального страха. — Найди Риманна и приведи ко мне. — Что-то произошло, госпожа? — обеспокоенно спросил он, потянувшись к рукояти меча. — Нет, просто приведи. Так и пребывая в крайней степени растерянности, Хайолэйр только дошла до своего кабинета и обессиленно опустилась в кресло. Волосы лезли в лицо и глаз, и она раз за разом убирала непослушные короткие пряди, вздумавшие вдруг виться. На служку, в спешке растапливающего погасший за ночь камин, хозяйка не обращала внимания — не видела из-за переплетения своих пальцев. Висящие напротив часы громко и слишком медленно отсчитывали секунды ожидания, но чем больше Хайолэйр прислушивалась к себе, тем больше понимала, что Риманн все-таки ушел. Когда кто-то нервно застучал в дверь, Хайолэйр только вздрогнула, но так и осталась на прежнем месте, плотно сомкнув губы. Гайрон, так и не получив ответа, вошел без разрешения. Запыхавшийся и обеспокоенный едва ли меньше, чем его госпожа, он опустился на одно колено и склонил голову. — Простите мне мою дерзость, госпожа. Я вошел, не дождавшись вашего… — Он ушел? — не дотерпела до окончания извинений Хайолэйр. Зрение подводило из-за вдруг заслезившихся глаз. — Да, госпожа. В замке его со вчерашнего вечера никто не видел, кроме Айна. Он сказал, что Риманн медленно и не прячась шел к воротам и не откликнулся, когда мальчишка его позвал. У Хайолэйр сперло дыхание, так что едва удалось втянуть через рот воздух душного помещения с примесью дыма. — У него… он взял что-то с собой? — Нет, госпожа. Айн говорит, что его руки были свободны, — ровно и четко продолжал отвечать Гайрон, а Хайолэйр тем временем все больше приходила в бешенство — лишь бы только не чувствовать страх. Сейчас она не вспомнила ни о короле, ни о его приказе и последствиях его невыполнения. Оставался еще один вопрос, от которого зависела жизнь Риманна: — Ты отдал ему вольную, Гайрон? — Нет… он не просил, — виновато просипел страж, — а я не знал. — Он умрет… — не своим голосом отозвалась госпожа на собственные мысли. — Без еды и одежды, без вольной, впереди нас на целую ночь. — Соленая капля со жжением коснулась треснувшей губы. — В какую сторону он ушел? С отчаянием Хайолэйр никогда не умела бороться, и сейчас оно всецело топило ее. За отсутствием охотников в замке она больше не держала и не разводила гончих, а значит, некому будет взять след. Риманн точно не знал, в какой стороне город, и, даже если он туда дойдет, не замерзнув холодной ночью насмерть, помощи там не найдет — только рискует напороться на патруль и невольничий рынок или… или плаху. Если его сочтут беглым рабом. — На снегу остались следы… — успокаивающе произнес Гайрон, наконец, поднявшись. — У Джорди есть Аластеир. Так что мы найдем его, госпожа, и вернем, — жестко закончил он, и только тогда Хайолэйр встрепенулась. — Не считай его за беглеца. Он теперь свободный человек и… — женщина замолкла, крепче сжала кулаки, успокаивая дыхание. Она порывалась и сама отправиться на поиски, но так Гайрон только потеряет время. И было кое-что еще. — И… отдай ему вольную, если вдруг Риманн не захочет возвращаться. — Госпожа, вы уверены? Мне кажется, перед вами остался какой-то долг за эту вольную. — Уверена, — перебила она. — Это я тоже вспомнила. — Но… — Просто отдай, — в этот раз в голосе госпожи звучала непривычная и совершенно неправильная мольба. — Я бы не посмел ослушаться вас, госпожа, но она сильно пострадала. Там едва-едва видно его имя. — О, духи, — сокрушенно взмолилась Лэйр, закрыв глаза. — Отдай ему ее. И деньги тоже возьми. Пусть скажет, где остановится. Я свяжусь с его дядей и буду просить короля помо… — Госпожа? — недоуменно воскликнул Гайрон, словно задетый ее словами и вообще сомневающийся в адекватности своей хозяйки. — Просто сделай. И не прекословь, — жестко отрезала она. Гайрон смиренно склонился в поклоне и, получив отмашку, быстро вышел. — Что я делаю? Что сделала? — Хайолэйр застонала и с силой опустила голову на стол. Горячий лоб неприятно прилип к деревянной лакированной поверхности. Вязкое чувство тоски от прожитой недели отчаянно пищало и скреблось попавшей в мышеловку полудохлой крысой. Как будто неделя без памяти была затянувшимся приятным сном, где не осталось места для груза прошлого, и кто-то грубо и резко высыпал на нее спящую горячие угли, чтобы насильно разбудить. — Чуть не утопила в порыве злости, поигралась, прогнала… теперь вот хочу вернуть, — не загибая пальцев, перечислила Хайолэйр едва шевелящимися от наступившей апатии губами. Именно так все выглядело со стороны, не так ли? — И что я буду делать, если он не вернется? Когда не вернется, — опять вслух поправила себя женщина. Полено в камине громко треснуло, выпустив сноп гранатовых искр, и она вздрогнула. Не поднимаясь обхватила себя за слишком худые плечи. Эти дни, эти разговоры, этот взгляд, каким иногда Риманн смотрел на нее: интерес и недоумение, страх, надежда. Перед ней был совсем другой человек, свободный от прошлого и живой. Заботливый и беспокоящийся о ней, внимательный и скромный. При ясных мыслях она вынуждена была признать ошибочность своего резкого обвинения: Риманн не пытался таким образом скрыть от нее свое неприглядное прошлое и вину, лишь хотел дать шанс ей самой снова обрести счастье. Теперь, когда воспоминания снова висели на шее удавкой, это стало более чем очевидным. Семейный портрет, с которого она всегда сама сдувала пыль, родители, на которых ей было слишком стыдно смотреть, чтобы вернуть картину на ее место рядом с камином. Разрушенные фундаменты, запустение… всему этому Риманн пытался найти объяснение, которое бы ее утешило и избавило от чувства вины, что испытывает Лэйр сейчас. И что испытывала с тех самых пор, как вернулась с войны. И теперь, поняв, каким Риманн может быть, Лэйр не хотела его терять. Теперь эта зависимость вдруг стала еще прочнее и очевиднее. Забота одной потерянной души о другой. Только вот Хайолэйр совершенно не успела понять, когда это самое беспокойство вылилось в нечто несоизмеримо большее. Когда Риманн беззащитно смотрел ей в душу на чертовой псарне? Когда собственный отец оставил его на милость победителей? Когда Риманн высказал ей все, о чем думал, ожидая справедливого по его понятиям наказания? Или когда прыгнул за ней в реку? И убаюкивал на руках, пока нес до замка… Удивительно, но Хайолэйр помнила эти холодные обрывки, согреваемые его едва теплыми от крови руками. Или когда с замиранием сердца назвал себя другом… Последние мысли уже не были вопросом. Возможно ли, что эта несуразная зависимость обоюдна? Впервые за только проклюнувшуюся из-под толщи снега весну Лэйр с ностальгией вспомнила время, когда алкоголь заглушал все проблемы и лишние голоса в и без того раскалывающейся голове. Не самое худшее спасение для того, кто, так или иначе, обречен на одиночество. Но за наигранной холодностью и безразличием теперь не удалось спрятать совершенно безнадежное желание почувствовать себя нужной. Женщина чуть подняла голову, вглядываясь в свое искаженное отражение. Шрам больше не пугал, даже не болел, как раньше — изнуряюще, до позорных слез и сжатых кулаков. А вот сердце болело, совсем не восприимчивое к обычным лекарствам. — Не могу больше оставаться одной, — голос дрожал от едва сдерживаемых рыданий, совсем не достойных аристократки и тем более советника Короля. Но когда проявить слабость, если не сейчас?..***
Риманн брел вперед, совершенно не разбирая дороги. Просто инстинктивно поворачивал то чуть левее, то правее, когда не оттаявшие еще сугробы поднимались выше середины голени. Холодный ночной ветер бил в спину, пробираясь сквозь тонкий плащ и куртку, с вожделением касаясь гусиной кожи. Спрятанные в неглубокие карманы руки дрожали от холода, пальцы на ногах почти не гнулись, но Риманн продолжал идти по широкой дороге, изредка заглядываясь на неровные колеи, оставшиеся от карет и повозок. Казалось, даже мысли замерзли, припорошенные поднимающимся с земли колким снегом. А ведь он точно знал, что так и будет. Хотелось завыть на тускло освещающую лес луну, хоть так выплеснуть все, что он чувствовал. Выплеснуть и забыть. Много ли времени пройдет, прежде чем он замерзнет или дойдет до первого города в надежде попасться на глаза служителям закона? Риманн не хотел больше жить, не хотел играть мерзкие роли, расплачиваться телом за еду и кров, не хотел чувствовать выедающую душу потерю, не хотел снова быть никому не нужным. Через несколько шагов мужчина опять остановился, не в силах пошевелиться. Тяжелый груз тянул к земле, нашептывал на ухо злым духом: «застынь». Риманн помотал головой, через боль приняв это отвратительное ощущение внутри, и с невероятным усилием сделал следующий шаг. Едва не оступившись. «Кто ты?..» — вырвался из тюрьмы памяти не единожды прозвучавший наяву вопрос. Хотелось и смеяться, и плакать. Как навзрыд ревут маленькие дети, потерявшиеся в городской суете. И как он только допустил все это? Глупую привязанность, за которую теперь расплачивается муками уставшей совести. Риманн не хотел уходить, но не мог ослушаться четкого приказа, как не смог бы потом без стыда смотреть ей в глаза. Его история не имела шанса на хороший конец, а в том, где и кем он оказался, есть только его вина. Одна ошибка, одно решение, которое его уничтожило. Риманн опять выдохся, почувствовал нарастающую тяжесть во всем теле. Недалеко от дороги небольшим росчерком на снегу виднелись корни недавно упавшей ели, и он бездумно двинулся туда. Почти закрыл глаза, когда под ногами вместо снега расстелился рассыпчатый песок, и тут же прислонился к холодной почве, уже совсем не надеясь проснуться.