Боль в твоем сердце

      Джорди действительно прибежал сразу, как только увидел всадников. Так и сказал, с одышкой отчитываясь дезориентированной спросонья Хайолэйр.       — Скажи, что я буду ждать Риманна в кабинете, — распорядилась она, — и позови Эбена.       — Как прикажете, миледи! — мальчишка резво откланялся и бросился выполнять указания.       Лэйр выдохнула, постаралась привести мысли в порядок, но, к собственному удивлению, не пыталась продумать линию поведения. Не хотелось изворачиваться угрем, как это приходилось делать на переговорах. И не надо было переступать через себя: просто разговор двух человек. Без всяких условностей.       Миледи терпеливо ждала, но за дверью так и стояла полная тишина. Страшно. Пришлось встать, в нетерпении несколько раз обойти небольшой кабинет, прильнуть к окну. «Может, что-то случилось?» — забилась тревожная мысль, и Хайолэйр не выдержала. Нервно хлопнула дверью и прислушалась. Замок едва очнулся, заспанный, тихий, но неразборчивый недовольный голос все же добрался до господского крыла откуда-то снизу, и она пошла на звук.       Всего несколько шагов вниз по лестнице, и тревога на лице сменилась теплой улыбкой: добравшийся до своего сбежавшего пациента Эбен ворчал и с чувством ругался во всех красках, используя все свои литературные познания. В тот момент, когда Лэйр наконец дошла до кабинета домашнего лекаря, Эбен, кажется, обещал Риманну профилактическую ампутацию. Женщина облегченно выдохнула и стукнула пару раз по полуоткрытой двери.       В длинной комнате на три окна находились только двое: Эбен, восседающий на любимом высоком табурете, и Риманн, держащий на полуобнаженной груди мешок с чем-то сыпучим. Над горящим камином с шипением слабо раскачивался маленький котелок, на столе аккуратной горкой расположились закупоренные баночки, ожидающие своей очереди. Хайолэйр застыла на пороге, проглотив слова приветствия. Риманн лишь мельком воровато глянул на нее и опять опустил светлые глаза к полу. Взъерошенный, уставший, с потрескавшимися бескровными губами и блестящим от пота лбом. Он явно не мог ничего сказать, предоставляя инициативу ей.       — Эбен, оставь нас двоих.       Пожилой мужчина покряхтел, с осуждением посмотрел на Риманна, как отец на нашкодившего ребенка, но просьбу выполнил.       — Только недолго, миледи, прошу вас. А то и так все лечение насмарку после ночи на морозе, — с поклоном попросил врач и ретировался, затворив за собой дверь.       Хайолэйр села на его место, чувствуя возникшее напряжение из-за такой близости. Протяни руку, и можно коснуться его щетинистой щеки, перебрать между пальцев сбившиеся в колтуны волосы. Сидевший чуть сгорбившимся мужчина сразу как-то подтянулся — храбрился, хотя ей было видно, как сильно он устал и продрог. Слова никак не приходили на ум, пока Риманн сосредоточенно рассматривал ее колени, очерченные тканью домашнего платья.       — Привет, — глупо произнесла миледи, просто чтобы с чего-то начать. Риманн сглотнул и наконец поднял голову, не без труда позволяя себя разглядеть. Удивительно, как раньше она смотрела в эти глаза и не видела того, что в них пряталось. — Ты вернулся…       «Почему?» — хотела спросить Лэйр, но пока поостереглась. Слишком сложный был вид у мужчины, слишком много эмоций читалось в сведенных к переносице бровях и опущенных уголках губ. Риманн промолчал, сильнее вжал пальцы в мешок, шурша его содержимым.       — Вернулся… — запоздавшим эхом повторил он. И голос хриплый, сорванный, тихий, как шелест травы в затишье перед бурей. — Прости меня… за ложь, — на последнем слове его бледные скулы чуть покраснели, губы сомкнулись в плотную линию, и корочка на нижней лопнула, обнажив ровную кровяную полоску.       — Я не злюсь. Это мне стоит извиниться: я не понимала, что говорю. Память все перекрутила с ног на голову, — попыталась успокоить она, но Риманн только прикрыл глаза, словно пытался так спрятаться от нее. — Прости… за все. Если сможешь. Я рада, что ты вернулся.       Риманн вскинулся, беззащитно заглянул в глаза и слабо улыбнулся.       — Я и не обвинял тебя… знаю, что заслужил все, что со мной случилось. — Хайолэйр не успела его перебить. — Заслужил все, кроме вольной. Какой ценой она тебе досталась?       Лэйр вспомнила послание Джеральда, принесенное вороном, и волшебство момента рассеялось. Риманн, похоже, реакцию понял правильно и смотрел на нее теперь с опаской, а она на него — с чувством вины.       — Король… Джоннан был удивлен моим рассказом о тебе и… распорядился… чтобы мы с тобой оба были приглашены к советнику Джеральду на… праздник Перемен… — Хайолэйр даже не успела договорить, как Риманн резко поднялся и отскочил назад, едва не перевернув табурет.       — Пожалуйста, нет.       В горле встал ком. Столько боли в глазах и столько безысходности. Хайолэйр потупилась, не зная, как продолжить.       — Риманн…       — Я не могу… — он отвернулся, положил одну руку на стол, крепко уцепившись в его край. Из-за едва прорванных ногтями завязок мешка посыпались крупинки соли. — Это твое условие?       — Просьба. Мне пришлось дать согласие…       — Поэтому ты послала за мной?       — Нет, — запротестовала Лэйр, но, когда Риманн обернулся на нее, стушевалась: — не только. Ты уже свободен, Ринн. Они ничего тебе не сделают, нужно только…       — Ты не понимаешь… — прервал ее жалкие попытки он. Сердце болезненно сжалось от вида понурившейся спины. Не думая она подошла ближе. Но не коснулась. Риманн загнанно дышал, сжимая опущенные по швам руки. Она не видела выражение его лица, но чувствовала исходившее от него отчаяние. — Ты не знаешь, каково это. Видеть их лица, вспоминать каждое. Не знаешь, что значит быть шлюхой. Бояться до отупения и валяться в ногах, умолять о милости, выполнять каждый приказ преданнее собаки, лишь бы было меньше боли. Скулить и плакать, когда становится слишком невыносимо. Эта свобода, — мужчина вытащил из-за пазухи сверток и небрежно положил на стол, — только на бумаге. Как мне смотреть им в глаза и непринужденно улыбаться в ответ на узнавание? Как смотреть в глаза тебе? Ты знаешь, какие гости собираются у Малкольма и ему подобных? — со злостью спросил он и развернулся к ней. Хайолэйр только пугливо кивнула. — Как думаешь, многие из них откажутся поразвлечься? Поиграть во всесильных духов с готовым на все рабом? То, что ты видела на псарне…       — Не надо…       — Всего лишь грубое насилие.       — Риманн…       — До встречи с тобой я делал все сам, — он шагнул вперед, с угрозой, с вызовом, нависая над притихшей Лэйр. Как многое она хотела бы сказать, чтобы успокоить, но жестокие слова выедали душу и слишком пугали своей откровенностью. В светлых слезящихся глазах клубились мрачные грозовые тучи. Ему было очень больно. — Сам, — с нажимом повторил он. — Я был там не единственным рабом, но они видели, что я другой. Что во мне еще осталось что-то человеческое: желание выбраться оттуда, а не бездумно угождать, не мысля о другой жизни. И каждый, кто мог разглядеть во мне человека, хотел добить, сломать, чтобы ниже падать мне было некуда. И им удалось. Малкольму удалось. Когда каблук его сапог застывал над моей кистью, все, что я мог и должен быть хотеть сделать: ослабить руку, позволить раздавить. Услышать треск собственных костей и поблагодарить за очередной урок. За проявленное милосердие. Я не могу… не хочу, чтобы ты слышала эту грязь. Мне и без того в твоих глазах ниже падать некуда…       Жесткие слова оборвались на просьбе, немой мольбе обращенного на нее взгляда. Его слова по-настоящему напугали Хайолэйр, но показать страх сейчас — значит, проиграть. Признать, что прошлое Риманна имеет большее значение, чем он сам. Повинуясь внезапному порыву, она потянулась вперед и легко коснулась его скулы. Риманн дернулся от неожиданности, едва не отпрянул, резко вынырнув из воспоминаний, отразившихся на лице отвращением и стыдом.       — Что бы я ни услышала, это не изменит моего отношения к тебе, — Лэйр легко, почти невесомо провела большим пальцем по его щеке от носа до мочки уха. Риманн вздрогнул и прикрыл глаза. — Да, я не знаю твою боль, не знаю, насколько это унизительно, но верь мне. Я буду рядом и никому не позволю бить по живому. Надо отпустить прошлое, переступить через этот страх. У них больше нет власти над тобой. Если все получится, король обещал вернуть тебе имя и титул, — она положила обе руки ему на напряженные плечи, слегка привстав на цыпочки. — И не только тебе. У всех плененных таррангорцев появится шанс вернуться домой, — мужчина ошарашенно открыл рот, но отвращение и тоска слишком окрепли в его сердце, чтобы ощутить радость. — Ринн, ты сможешь навсегда освободиться от своей боли. Свершить правосудие, оставить рабское прошлое в прошлом. Со временем ты сможешь его принять, и тогда оно забудется…       — А ты? Ты забудешь? Кто… я… и что я сделал?.. — с мольбой спросил он и затаился, только руку поднял, накрыв ее кисть своей ладонью. И дышал неровно, с надрывом. Плечи под ее руками подрагивали, как от озноба.       — Почему для тебя это важно?       Риманн сглотнул и помешкав криво улыбнулся:       — Потому что… я… виноват во всем, что с тобой случилось. Потому что… кажется… кажется, я влюбился.

***

      Сказал, как в воду прыгнул, и застыл, со страхом исподлобья наблюдая реакцию хозяйки. Она попыталась что-то сказать, но не совладала с голосом, сомнения четко отразились на ее удивленном лице. Риманн хотел было отступить, склонить голову и извиниться за сказанную глупость — даже несмотря на сжавшееся от отчаяния сердце. Кто он, чтобы такое говорить? Но тоже не мог пошевелиться, так и стоял истуканом, пытаясь выровнять дыхание.       И все же, не дождавшись ни ответа, ни возмущения, опустился на колени.       — Прости, я не думал, что после всего когда-нибудь снова смогу почувствовать себя мужчиной. Твоя забота позволила мне забыть о моем месте. Свобода, которую ты дала мне в своем доме, слишком опьянила меня. Я не имел права на эти чувства.       В горле пересохло, из груди рвался сухой ломкий кашель, пока по намокшей спине стекали капли пота. Невыносимый стыд не позволял поднять голову, и перед глазами мелькал лишь подол ее платья. Риманн сидел на коленях и ждал. Но не знал, чего именно. Какого-то решения, приговора, чего угодно, лишь бы только поставить точку и перестать мучиться дурными — такими человеческими — эмоциями. Но неожиданно Хайолэйр сама опустилась на колени рядом с ним, коснулась его плеч — нежно, осторожно, с надеждой — и медленно прижала к себе, словно пыталась убаюкать испуганного кошмарами ребенка. Ее сухие губы невесомо коснулись горящего лба, не страстно или властно, как всегда касались его свободные женщины. Чувственно, едва ощутимо. Так, что Риманн не нашел в себе сил сопротивляться.       — Перестань винить себя за прошлое, ты имеешь право на второй шанс.       Риманн благоговейно прикрыл веки, позволяя себе расслабиться на это короткое мгновение. От простых слов внутри разлилось щемящее сердце тепло, как будто вдруг в самом разгаре сезона ливней на грозном небе расцвела радуга.       — Неужели тебе не противно? После всего, что я сделал, рассказал… после того, что видела… — ненароком он прижался сильнее, вопреки страхам робко ответил на объятие, положив руку ладонью на ее бедро: «Не отпускай». — Все метки на моем теле…       — Разве тебе противен шрам на моем лице?       Риманн вздрогнул всем телом и без заминки воскликнул:       — Нет! Но это… другое…       — А если я скажу тебе, что этот шрам — не единственное, что мне досталось? — выжидающе задала она испугавший своей откровенностью вопрос. — Если скажу, что не все прикосновения оставили на мне следы?       Мужчина в ужасе выбрался из кольца ее рук, отклонился назад так сильно, что свело выгнутую спину. «Это моя вина», — забилось в мыслях так громко, что Риманн наяву замотал головой и с мольбой нагнулся к самому полу. Стыд душил, заставлял залиться румянцем, а непослушный язык — прилипнуть к небу.       — Прости! Прости… мне так… больно.       Хайолэйр пыталась поднять его за предплечье, но Риманн был сильнее и намного тяжелее нее. И не мог позволить себе выпрямиться. Только если раньше это ненавистное выражение крайней степени покорности гоняло по телу мурашки напополам с ознобом, то сейчас он просто не мог высказать свое раскаяние по-другому, не знал, как показать, насколько именно эта часть прошлого тянет его ко дну. В этот раз его поза не была способом задобрить и смягчить наказание, нет, это было мольбой о прощении, настоящем прощении за одну единственную ошибку.       — Я не хотел, чтобы все так случилось. Отец был в ярости после окончания переговоров, и я решил все исправить. Нашел в горах кучку отщепенцев. Они должны были просто взять вас в плен, а сразу после началось бы представление. Чудесное спасение из лап убийц, достойное награды и послаблений со стороны Брита. Я предложил им хорошую цену за риск, — Лэйр не прерывала, только напряглась, как будто готовилась словить стрелу в спину, и Риманн продолжил: — Мой отряд шел следом за вами. Я выжидал момент. А потом случился обвал, дорогу отрезало, и мы застряли на перевале. Пришлось добираться в обход, но через несколько дней, когда уже начались набеги вдоль границ, нас самих разгромили и захватили в плен. До того раута я понятия не имел, жива ли ты. Что случилось после того, как разбойники оказались без своего вознаграждения… Неизвестность изводила меня, а потом я увидел тебя… и шрам и понял, почему мы встретились только сейчас. Ведь это сделали они, да?.. — почти не сомневаясь, спросил Риманн.       — Да…       Лэйр все-таки удалось поднять его с пола: короткий монолог лишил сил, и по телу пробежалась слабость, отзываясь в конечностях мерзкой ломотой. Тонким пальцем она приподняла его голову за подбородок и вдруг улыбнулась: искренне, в чем-то совсем по-детски. Кажется, даже отголоски мрачных воспоминаний не коснулись ее светлого лица, хотя он сделал все, чтобы о них напомнить.       — Прости, что сломал твою жизнь… Если это вообще возможно... — глядя на нее, прошептал он. Но она только шире улыбнулась и покачала головой:       — Спасибо, что спас меня.       Его глаза заблестели от нахлынувших чувств. «Простила?» — не веря повторял сам себе Риманн, смотря на изуродованное войной — его предательством — лицо. Все равно красивое, родное. Ни капли затаенной злобы — только безграничная нежность без каких-либо условий. Перечерченные шрамом губы, светло-вишневые, чуть шершавые. Риманн внезапно захотел узнать, какие они на вкус. Тонкие каштановые волосы, уходящие за аккуратные уши, ему захотелось медленно пропустить их сквозь свои пальцы. Хайолэйр смотрела на него доверчиво и открыто, позволяя сделать то, что он хотел больше всего на свете: притянуть к себе, вложить в поцелуй всю свою душу, завоевать и покориться, и Риманн больше не смог себя сдерживать. Неуверенно и неловко провел большим пальцем по нижней губе, такой притягательной и мягкой. Чуть привстал на коленях и наклонился к ней, зарылся пальцами в собранные в косу волосы, бессовестно испортив ровную прическу. Прикрыл глаза и, наблюдая за Лэйр сквозь росчерк ресниц, поцеловал.       Кажется, он совсем забыл, какими бывают поцелуи. Непохожее ни на что иное блаженство, которому хотелось покориться. Отдать всего себя без остатка. Следовать за своим желанием. И Риманн следовал, прихватывая губами нежную розоватую шею, вдыхал лесной запах ее волос, удерживал дрожащими от внезапного жара руками ее тонкий стан, чуть неловко, непривычно, словно и не был никогда с женщиной. Но ведь так — никогда. С ним не играли в чувства, как с другими рабами, для этого он был слишком безразличным и холодным: не походил на преданного щенка, при взгляде на хозяина или хозяйку весело размахивающего хвостом. Его брали с упоением садиста, жестоко и властно, не давая забыть истинное место, но сейчас… Сейчас он чувствовал, что мог сделать все, что пожелает. Что ему не просто позволяют — доверяют. И это единение пьянило, вырывало из груди судорожные вздохи. Человек, мужчина, любовник… любимый? Риманн приоткрыл глаза и чуть отстранился, заглядывая в лицо любимой женщины. Она смотрела на него и с вожделением, и с тревогой одновременно. И ждала, что последует за минутой промедления.       Мужчина только улыбнулся, убрал несколько прилипших волосков с ее губ и аккуратно, с любовью поцеловал висок, выгнутую в удивлении бровь, щеку, где поверх глубокого шрама бугрилась сожженная кожа, опустился чуть ниже, прихватывая край скулы, чувствуя, как расслабляется в руках ее тело. В теплых штанах становилось нестерпимо тесно и жарко, даже в глазах неожиданно потемнело от обуявших его чувств. Несколько резких вороватых движений, разрядка и отвращение к себе — вот и все, на что он мог рассчитывать раньше, когда становилось совсем невмоготу. А сейчас хотелось продлить этот волшебный момент, касаться снова и снова, доводить ее до исступления, слушать и внимать стонам, даже забыв о себе. Не осталось секретов, не осталось тайн и сомнений — Лэйр приняла его таким, какой он есть, и сердце, едва выдерживая, стучало как бешеное где-то внизу живота.       Риманн поднялся первым и подал Лэйр обе руки, помогая встать. В кабинете Эбена не поместились кровати, а выходить из тепла до лазарета или покоев хозяйки Риманн не хотел. Боялся упустить момент, стушеваться, потеряв ощущение полета. На прочном столе, доходящим ему едва не до пояса, красовались несколько стеклянных форм, и Риманн размашистым движением сгреб их в охапку, со стуком опустил на ворох тканей и мешков, аккуратно сложенных в углу. Обернулся. Хайолэйр стояла всего в трех шагах, неловко покусывая губу и очевидно нервничая, хотя очень старалась этого не показывать. Риманн подошел ближе, как неумелый любовник взял ее за руку, и погладил тыльную сторону ладони.       — Я никогда не была с мужчиной… по-настоящему… по любви, — хрипло призналась она.       Мужчина прижал ее к себе, обнял, успокаивающе погладил по макушке, и прошептал, обдавая горячим дыханием ее ухо:       — Обещаю, я больше никогда не сделаю тебе больно.       Почувствовав кивок, вновь приник губами к ее шее, нежно оттягивая кожу, прикусывая губами и тут же зализывая пострадавшее место. Пальцы добрались до шнуровки ее платья, и Лэйр невольно уперлась ладонями в его грудь. Риманн остановился и, заметив в ее взгляде тревожное ожидание, медленно развел в стороны тесемки своей исподней рубахи. Запрокинул голову и потянул за заправленную в брюки ткань, оставшись почти без одежды. Отбросил рубаху подальше и выжидающе обратил взор на любимую. Он стоял аккурат напротив пышущего жаром камина, и в его свету старые шрамы стали страшнее и глубже. Он почти не боялся того, что Лэйр может вдруг смутиться или отвергнуть его такого. Почти. И все же почувствовал ни с чем не сравнимое облегчение, когда ее всегда холодные ладони опустились на бока, скользнули к груди. Приятно, хоть и неумело. Никто никогда не касался его так. А после Хайолэйр повернулась к нему спиной и зачесала волосы вперед, разрешая прикоснуться.       Риманн потянул за шнуровку, умело развязывая хитрые сплетения корсета, чувствуя при этом бьющие по самоконтролю волны желания. Держаться становилось все труднее, но он бы не позволил себе торопиться.       Больше не удерживаемое ничем платье медленно поползло к ее ногам, задевая сорочку так, что обнажилось хрупкое левое плечо. Риманн запечатлел на нем свой поцелуй. Один шаг из упавшей на пол одежды, и между ними осталась лишь тонкая ткань, через которую просвечивали вишенки сосков на небольшой груди. Риманн мягко сжал ее через сорочку, получив в награду сиплый от желания всхлип и распустил удерживающий ворот узел. Обнаженная, чуть дрожащая от страха и предвкушения, она была красива как никогда. Подхватив свое сокровище на руки, Риманн осторожно усадил ее на стол и наклонился за поцелуем. Хозяйка улыбнулась и неожиданно чуть укусила его в ответ, пробуя и наслаждаясь новыми ощущениями. Риманн подхватил ее бедра, чтобы быть ближе, стать одним целым, и подрагивающим от возбуждения животом коснулся ее тела.       Лэйр смутилась, не зная, куда деть руки, когда он отстранился, чтобы снять домашнюю обувь и брюки. В голове шумело, но болезнь не смогла бы сейчас его остановить. Откинув к прочей одежде последнюю деталь гардероба, Риманн вновь приник к ней и осторожно обхватил пальцами ее руку.       — Не бойся.       Повинуясь его движениям, она обхватила будоражащими от холода пальцами его плоть, и от одного этого Риманн мог бы кончить уже сейчас.       — Не так сильно, — с улыбкой попросил он и сложив вместе два пальца, с трепетом затронул бугорок возле ее лона, приложился ладонью, чувствуя влажный жар. Так, чтобы она тоже получила удовольствие без оттенка боли. Лэйр вздрогнула, удивленно пискнув, и распахнула глаз. Да, он умел многое, но никогда еще не хотел так сильно, почти нестерпимо использовать эти знания. Никогда не хотел доставить кому-либо такое удовольствие и отдаться одновременно.       Смазка вязко потекла по пальцам, и Риманн не смог больше терпеть. Притянул ее к себе и аккуратно вошел. Совсем чуть-чуть, чтобы Лэйр не дрогнула от боли, чтобы не исчезла перед глазами пелена удовольствия. И сделал так еще и еще, сильнее распаляя и не забывая помогать себе руками, одновременно покрывая поцелуями каждый кусочек кожи, куда только успевал дотянуться. И сам не мог сдержать стон наслаждения через приоткрытые губы. А когда почувствовал, что впервые Лэйр сама толкнулась в ответ, едва успел среагировать. В голове вспыхнула яркая, как молния, вспышка, закончилось дыхание, лишь в последний момент он успел отстраниться и выплеснуться, неожиданно почувствовав на пульсирующем в разрядке члене ее руку. Только зажмуриться и покориться невозможно приятным движениям, позволить окаменевшим мышцам разжаться и навалиться сверху — это все, что он мог. И еще прошептать тихое откровение, признание своего поражения и своей победы в коротком «люблю». И почувствовать легкое поглаживание по вздрагивающему животу в ответ. Виновато улыбнуться, поднявшись на локте, когда Лэйр скромно кашлянула, попытавшись вдохнуть.       Глубоко вдохнув, Риманн поднял их обоих и обезоруживающе улыбнулся, молча спрашивая, позволено ли ему сделать большее, чем уже было. Лэйр без слов поняла его вопрос и с любопытством кивнула, чтобы в следующее мгновение увидеть, как Риманн, не опустив головы, встал перед ней на колени. Крепкими пальцами провел по внутренней стороне ее бедер, совсем легко царапая, повторяя свой след губами, опуская ее ножки на свои плечи. И, кажется, не могло быть ничего приятнее этой ласки. Прильнуть губами, языком, заставляя стонать и выгибаться на жесткой столешнице, дрожать и царапать ногтями ее край. Риманн хотел, чтобы его хозяйка, его спасительница, его любовь тоже ощутила этот пик эмоций, когда не остается ничего кроме шума в ушах и стука сердца где-то в глотке. И она ощутила. Вскрикнула, неосознанно сжав его голову бедрами и зарывшись рукой в его отросшие ниже плеч волосы. Он не слышал ничего прекраснее и реальней этого стона. Подаренного с любовью и страстью, предназначенного только ему.       Выбившись из сил, они улеглись прямо на набитых соломой мешках, прежде дотащенных поближе к камину. Риманн укрыл Лэйр чуть потрепанным колючим, но теплым одеялом, и с виноватой усмешкой запоздало сдвинул на затворенной двери щеколду. Лег рядом, сгребая в охапку, и вытянул ногу так, чтобы она могла согреть заледеневшие ступни. И, даже не успев прокрутить этот день в голове, тут же провалился в сладкую, как дикий мед, дрему.