goodbye & love me

Тэхен выкуривал уже третью сигарету и нервно дергал ногой, то и дело вздрагивая от резких порывов холодного ветра. Он кусал губы и не сводил глаз с экрана мобильного телефона. К сожалению, таблетки остались пальто, а они были сейчас необходимы, потому что внутренняя паника так стремительно нарастала, что становилось по-настоящему страшно. Потушив окурок об край лавки, парень поднялся и выкинул его в урну. Он снова набрал номер, но теперь уже от руки, а не нажав на сохраненный контакт. Но телефон по-прежнему был отключен. Омега провел пальцами по губам, схватил ногтями отслоившуюся кожицу и потянул ее, отрывая и оставляя свежую кровоточащую ранку. Шаги позади заставили Тэхена резко обернуться и встретиться взглядом с Чимином, который отходил, чтобы позвонить. Тот был чересчур бледным с огромными синяками под глазами и едва держался на ногах. Он так быстро выскочил из квартиры, когда пришел Тэхен, будто она полыхала, в одной футболке. Поэтому Тэхен отдал ему свое пальто. Чимин уверенно говорил, что ему не холодно, а сам дрожал и ежился, и это была по-настоящему страшная картина, у Тэхена не переставили дрожать руки от нервного напряжения, которое схватило его, стоило ему открыть комнату в квартире Джина. Чимин лежал поперек кровати и смотрел в потолок. В комнате стоял большой пакет с нетронутой едой, пахло чем-то горелым и совсем едва ощутимо кровью. Сейчас, осматривая Чимина, которого он собирался везти в больницу, он заметил, что его правая ладонь сильно опухла, в некоторых местах кровоточила. Он не стал спрашивать, но несложно было догадаться, что он просто чересчур отчаянно колотил в закрытую дверь. — Это может быть перелом, — как бы невзначай бросил Тэхен и снова потянулся к пачке сигарет в задний карман. — Будешь? Чимин отрицательно покачал головой и присел на край лавки. Он не плакал, не кричал, его спокойствие пугало, и, как врач, Тэхен знал, что это хуже всего для психоэмоционального состояния жертвы. Он попытался включиться, как специалист, но личные эмоции затмили все в мозгу, и он не мог вымолвить и слова, чтобы немного помочь Чимину справиться. Докурив сигарету, он снова стал звонить. Все тот же голос твердил, что абонент вне зоны доступа. Это раздражало, пугало и не давало прийти в себя. Тэхен присел на лавку и уставился на пострадавшую руку, которая время от времени непроизвольно дергалась. Наверняка, это было нечеловечески больно, но Чимин продолжал молчать, было очевидно, что он не чувствовал этой боли. Она была поверхностной, куда важнее, что творилось у него внутри. — Надо приложить что-то холодное, иначе хуже будет. Где чертово такси? Надо было вызывать скорую, — бубнил под нос Тэхен, кусая губы и нервничая так сильно, что едва сдерживал себя от нервного срыва. Он искренне не понимал, как оказался в этом чертовом эпицентре бури. Он не переставал волноваться о парне, что сидел рядом, о брате, который растворился в воздухе, об идиоте-альфе, который, как оказалось, полностью слетел с катушек. Все это навалилось на его хрупкие плечи, которые были готовы вот-вот треснуть под тяжестью происходящего. — Сколько ты тут сидел? — поинтересовался он, заставляя Чимина, который все это время неотрывно смотрел в экран своего мобильного телефона, снова перечитывая сообщение Чонгука, оторваться от своего занятия и перевести на себя взгляд. Он молча смотрел на омегу некоторое время, обдумывая невероятно трудный вопрос для него, потому что казалось, что прошла вечность, и он не мог точно сосчитать дни. — Может, двое суток. Или чуть меньше, — его голос звучал едва различимо и сорвано. Здоровой рукой он почесал шею и снова уставился в экран, который лежал у него на колене. — Ты звонил в гостиницу? — Его там нет. Не сдал ключи, не появлялся с утра. Они позвонят, если что-то узнают. Ты звонил родителям? Чимин отрицательно покачал головой. — Звонил Биллу. Вдруг он что-то знает. Он сказал, что они разошлись утром, и он тоже больше его не видел. Сказал, что он был очень подавлен, — Чимин и об этом говорил спокойно, но каждый раз, когда этот парень открывал рот, Тэхена всего трясло, потому что спокойствия в этом спокойствии абсолютно не было, и он лишь ждал, когда платину прорвет, когда бомба взорвется, сметая ураганом все на своем пути. От переживаний у Тэхена разболелась голова, и уже будучи в больнице он попросил у медсестры таблетку. Чимин находился на осмотре в кабинете хирурга, и Тэ остался один на один с самим собой. Он уселся на лавку в коридоре, облокотился головой на холодную стену и прикрыл глаза. У него выкручивало внутренности не только от состояния Чимина, а ещё от того, что все это сделал Джин, альфа, который казался таким красивым в своих страданиях, и, который оказался таким чудовищным в проявлении истинных намерений и чувств. Тэхен понял, что снова простудился. С прошлого раза и двух недель не прошло. Было слишком холодно, чтобы стоять на улице без верхней одежды, но внутри холод пробирал сильнее. Страшнее. Раньше, когда он был младше, он уже знал, что в мире существуют антигерои, и приписывал к ним Чимина. Сейчас ситуация изменилась. Жизнь оказалась чересчур изменчивой. Теперь Чимин перестал быть палачом и превратился в жертву, а Джин наоборот — из жертвы в убийцу. Тэхен уже сталкивался со сложными случаями, он встречался с настоящими трагедиями и всеми силами пытался таким людям помочь. Он не знал, что может сделать для Джина, потому что было совершенно очевидно, что тот сделал это все в здравом уме, но в последствии сильного стресса. Тэхен боялся таких людей, они были чересчур своенравными, а значит опасными. Анализируя происходящее, парень пришёл к выводу, что и Чимин, и Джин умели поступать мерзко и подло, только причины их поступков разительно отличались друг от друга. Чимин сделал подлость, чтобы защитить себя, а Джин, — чтобы навредить другому, потешить своё самолюбие, заставить человека, который причинил ему боль, страдать ещё больше. Тэхен вышел на улицу, чтобы закурить. Он поёжился и уставился на красивую линию горизонта. С этой стороны не было высоток, небо встречалось с разноцветной линией земли. Красивое, с едва заметными пурпурными отблесками, оно показалось Тэхену невозможным холодным зимним днём. «Это любовь или кровь?» — подумал он и глубоко затянулся, прикрывая глаза и думая о том, что именно сейчас Чонгук должен быть здесь. Должен стоять рядом и с пеной у рта кричать о том, что он даёт Чимину ещё один шанс. Вернувшись обратно, Тэ застал парня, сидящим на подоконнике и болтающим ногами. Правая рука уже была в гипсе, левой он сжимал мобильный и медленно-медленно моргал. Это и болтающиеся ноги были единственным доказательством того, что он до сих пор жив. — Что сказал врач? — Тэхен остановился рядом, и Чимин почувствовал резкий запах ментоловых сигарет. Он поднял глаза и осмотрел бледное лицо напротив, которое выглядело уставшим и взволнованным. — Ты не обязан тут быть, иди домой. — Нет, я побуду до тех пор, пока Чонгук не перезвонит. Или пока не наберут из гостиницы, должен же он объявиться. Потом я сдам пост, и он.... — Он не перезвонит, — едва слышно сказал Чимин и залез с ногами на подоконник, облокачиваясь и откидывая назад голову. — Не перезвонит и с гостиницы тоже не позвонят. Он больше не появится там, где я смогу его найти. Тэ поёжился, потому что тон Чимина снова заставлял его чувствовать себя странно. У него защипало в горле, и он раскашлялся, чувствуя, что должен сейчас что-то сказать, но что именно — не имел понятия. — Может быть, он что-то неправильно понял насчёт тебя, но почему бы ему не связаться со мной? Чимин усмехнулся. В этой усмешке было все: боль, отчаяние и усталость, которая казалось настолько огромной, что распространялась далеко по округе. — Потому что он думает, что ты будешь злорадствовать. Что будешь говорить обидные вещи, что не поддержишь его, а сделаешь только хуже. Биллу он тоже не звонит, и тебе не звонит. Отцу тоже не позвонит. У него никого нет, к кому он может обратиться сейчас. Прям, как тогда. Тэхен тяжело сглотнул, понимая, что в какой-то степени эти слова абсолютно правдивы. Но верить в них отнюдь не хотелось. Он тоже присел на подоконник, едва касаясь края пятой точкой и уставился на свои руки, которые внизу были сложены в замок. Хотелось просто молчать, и он вдруг понял, что так ощущается безысходность. А ещё ему очень хотелось, чтобы Чимин, наконец, дал волю чувствам, потому что нельзя все вот так держать в себе, это сделает только хуже, это выжжет и выест ядом остатки внутреннего спокойствия. — Ещё есть Юнги. Он мог связаться с ним, — напомнил Тэ, хотя было, как день ясно, что это не будет так просто, как в прошлый раз, да и Чонгук был уже не ребёнком, который жил тем, что делился своей болью с другими. — Я хочу написать заявление на Джина, — Чимин поерзал на месте и открыл глаза, смотря на свою руку. Ему не казалось это чем-то ужасным, ему вообще казалось, что все это не с ним произошло, потому что так не может быть. Не может быть мир таким несправедливым, не мог он только встретить Чонгука и тут же потерять его. Не мог только преодолеть свои страхи и вновь столкнуться с ними, причём вот так ужасно и страшно. Как в кошмарном сне. — А что скажешь родителям? Я думаю, не получится скрыть от них произошедшее. Чимин кивнул и вдруг, наконец, почувствовал физическую усталость. Все тело прострелило дикой болью, и каждая клеточка начала нещадно ныть, будто напоминая о времени, что он провёл совершенно один, взаперти. — Правду скажу, — едва слышно ответил Чимин, заставив Тэхена искренне удивиться. — Нечего скрывать. Сколько бы не пытался скрыть, это ничего не изменит. Каждое неправдивое слово после одного шага вперёд, отбрасывало меня на сто назад. Я это понял, когда сидел взаперти. — Ты правильно поступаешь, — произнёс Тэхен, чувствуя, что у него внутри все переворачивается от тревоги за этого придурка, который натворил дел и заставил испытывать это ужасное чувство опустошения всех, кто был вокруг. — Человек должен нести наказание за свои поступки. Чимин покачал головой, продолжая сверлить глазами последнее сообщение Чонгука. Он чувствовал все. Он чувствовал, как подрагивали тонкие пальцы, когда тот набирал сообщение, как заставшие в глазах слёзы рвались наружу, но от обиды Чон сдерживал их, пытаясь затолкать обратно. Чувствовал, как бешено билось сердце в груди, как едва держались ноги. Он ощущал это все на себе и чувствовал Чонгука так ясно, будто они были одним целым, будто эта боль была не раздельной, а одним огромным комом. Одним на двоих. — Это не наказание, — сказал Чимин и спрыгнул с подоконника, снимая с плеч чужое пальто и возвращая владельцу. — Это справедливость. И со мной тоже не наказание произошло, а справедливость. — Ты наконец-то почувствовал себя виноватым? — Я всегда чувствовал и всегда это знал. Я только делал вид, чтобы дать себе шанс. — Тебе не кажется, что ваша любовь приносит слишком много боли? Причём страдаете не только вы, но и все окружающие. Чимин свёл брови, но ему не хотелось плакать. Ему казалось, что слёзы, которые можно было, он уже выплакал. И все, что можно было потерять, уже было потеряно. — Это не любовь приносит боль. Это люди, — он сказал это просто, будто знал всегда, что вот она — истина. Он много таких истин знал, очень много, но все они были где-то далеко, на задворках сознания, а сейчас вдруг выбрались наружу. И сколько бы Чимин не пытался понять, почему это все произошло именно сейчас и именно с ним, в голову приходило лишь одно — этот мир требовал баланса. Этот мир требовал, чтобы боль, которую ты причинил кому-то однажды, вернулась к тебе в троекратном размере. И она вернулась, потому что Чимин не знал, как дышать и жить без Чонгука. Не знал, как и куда ему двигаться, потому что все, что он представлял раньше и хотел воплотить в реальность было связано с ним, а теперь его не было, и у Чимина не было даже капли надежды на то, что он вдруг объявится, потому что даже сталь не способна выдержать двух ударов в одно и то же место. — Я заказал такси, — сказал Пак, сжимая в руке телефон и обходя Тэхена, который не зная, что сказать, просто молчал. — Я не хочу спрашивать, какие отношения связывают тебя с Джином, и как вы двое познакомились, потому что это никак меня не касается. Я лишь хочу рассчитывать на правду, которую ты знаешь, потому что в будущем она мне понадобится. Месяц спустя начался судебный процесс. Чимин и Джин не виделись и общались только через своих представителей. Первый не был намерен выбивать для бывшего альфы огромный срок, идти до конца, заставлять его лить кровавые слёзы и умолять. Замес был не в этом. Пак знал свои права, знал, что их нарушили, знал, что это преступление, поэтому не мог просто закрыть на все глаза, а дело было даже не в Чонгуке. Это была не месть за счастье, которое могло стать реальным. Это была справедливость. — Все люди ругаются, но это не повод сажать человека за решётку, — сказал отец Чимина, когда второй в очередной раз, сидя у окна, игнорировал его разговоры. Поговорить о Чонгуке так и не вышло. Он много раз пытался, но что-то останавливало. Иногда это были мысли о том, что он не в настроении выслушивать всю ту грязь, что обязательно польётся в сторону Чона. В другой раз он думал, что не должен никого оповещать о том, что и к кому чувствует, потому что это, в конце концов, его личное дело. Но самым приятным во всем этом было ощущение того, что страх напрочь отсутствовал. Он не говорил не потому, что боялся, а потому что не хотел. Страх ушёл, причём также неожиданно, как и появился в тот день, когда он так жестоко подставил того, с чьим именем на губах засыпал и просыпался. Дни тянулись медленно, а ночи и вовсе казались бесконечными. Чимин попросил своего начальника заняться его делом, а сам взял отпуск, больше походивший на больничный, потому что во время отдыха он бесполезно пытался вылечить свою душу. О Чонгуке не было никаких вестей. В гостиничной комнате остались его вещи, которые Пак принёс к себе домой. Среди них был и договор, который они оба подписали в день, когда все разрушилось. Чимин бережно хранил его и улыбка сама собой расплывалась на его лице, всякий раз, когда он брал листок в руки. Иногда, когда становилось особенно грустно и одиноко, он принимался перебирать чужие вещи, раз за разом раскладывая, а потом складывая вновь. Иногда он прикладывал очередную футболку или ветровку к лицу, вдыхая аромат, по которому скучал до сумасшествия. Слёзы наворачивались на глаза только в эти моменты, но сдерживаться получалось, потому что всякий раз, когда ему хотелось плакать, он думал о Чонгуке, думал о том, что есть человек, которому ещё больнее, которого разрывает сильнее, чье сердце в клочья, а плоть — на куски истерзана. И эти мысли заставляли забывать о собственной боли, которая превращалась в сожаления и ещё большее желание все исправить. Чимин собирался с силами. Он не бросался в омут страхов, а старался сохранять спокойствие. По больше части он был в состоянии делать это, потому что Билл разговаривал с консьержем дома, где они с Чонгуком делили на двоих квартиру. Тот сказал, что Чон заезжал, чтобы забрать вещи. Сказал, что у него не было с собой ключей, и он помог ему попасть внутрь. Чимин спокойно выдохнул, когда Билл рассказал ему об этом пару недель назад. Это означало, что Чонгук жив и здоров. И он в Берлине. Этого было достаточно. И буря внутри Пака стала немного спокойнее. Консьерж обещал позвонить, если омега вновь объявится, и парень жил этим ожиданием, ненавидя эти ленивые дни. Джина осудили на полгода условно и приговорили к штрафу в размере 10 млн. вон. В тот день Джин и Чимин встретились впервые за три месяца. В зале суда они старались друг на друга не смотреть. Чимин не пытался сделать хуже или что-то приукрасить, говорил правду, как было. Джин тоже ничего не скрывал, он был искренен, они оба говорили правду, стараясь не упоминать причину расставания. Закон был на стороне жертвы, а также на стороне преступника, который не пытался избежать наказания. Чимин не употреблял это слово, он всегда говорил — «справедливость». И альфа это заметил. В конце заседания он не сводил с Чимина глаз, был внимателен к каждой мелочи и понимал, что тот изменился буквально до неузнаваемости. И дело было не во внешности, совсем нет, а в том, что он больше не видел перед собой маленького метающегося Чимина, который не знал, куда деть себя со своей неуверенностью, страхами и социофобией. Он был другим. Он уверенно смотрел на людей и разговаривал с ними, он не боялся, не стеснялся, он был открыт и люди были открыты с ним. Этот Чимин был стойким, но совершенно потухшим. В его глазах не было ничего, и даже если ситуация располагала к тому, чтобы немного смягчиться, он оставался прежним. Будто он забыл все другие выражения чувств. Лицом к лицу эти двое встретились в коридоре уже после заседания. Джин не знал, имеет ли право вот так взять и просто подойти, что-то сказать или спросить, но он сделал это. И Чимин не стал уворачиваться или убегать. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, оба чувствовали вину, и Пак тоже, несмотря на то, что это было правильное решение. — Все хорошо? — это было первое, что пришло в голову мужчине. — Сносно, а у тебя? — это была чистая правда. «Хорошо» — так нельзя было обозначить то, что творилось с Чимином, потому что вся его душа была в ранах и кровоточила. Но он старался жить, потому что Чонгук тоже жил где-то и тоже сильно страдал. Если после всего этого даже у Чона были силы на жизнь, то Чимин считал, что у него нет ни единой возможности сдаваться. — Все хорошо, — Джин сказал это специально, чтобы этот парень не чувствовал себя плохо из-за него. — Я не знал, как...после всего, — он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и опустил глаза, потому что не мог смотреть в лицо Чимина. Он не знал, что тот чувствовал, но по слухам и от Билла знал, что Чонгука рядом не было. Джин должен был быть рад, что все вышло так, как того он хотел, но радоваться не получалось. — Я не хотел расходиться вот так, — Пак поёжился, потому что в коридоре было прохладно и накинул на плечи пиджак, который держал в руках. — И, тем не менее, мы разошлись вот так. Я не знаю, что должен сказать, потому что любые слова будут звучать странно после всего. Просто не болей и будь счастлив. Эти слова тоже звучали странно, потому что Джин своими руками лишил Чимина здоровья и счастья, и это было самым грустным моментом из всего их разговора. — Как твоя рука, кстати? Что говорят врачи? — Я уже был у нескольких, они все говорят примерно одно и то же. Билл будет уезжать в Германию, я планирую полететь с ним, чтобы... — найти Чонгука. Это было таким очевидным для них обоих, что Чимин не озвучил. — Показаться врачам, в том числе. Из-за руки можешь не винить себя, это уж точно не твоя вина. Джин промолчал. Он кашлянул в кулак, потому что в горле неприятно сбавило, и ему показалось, что он может расплакаться. Он не хотел выглядеть жалко. Это то, чего он боялся больше всего. — На заседании ты только и делал, что говорил о справедливости. Я заметил, — Джин снова прокашлялся и расстегнул ещё одну пуговицу рубашки. Он выглядел уставшим и виноватым, и, где-то в глубине души, Чимин был рад видеть его таким, потому что раскаяние — это лучшее, что может произойти с человеком, который совершил ошибку. Теперь Чимин это понимал. — Ты считаешь меру пресечения справедливостью, а не наказанием, я правильно тебя понял? Чимин кивнул. Он глянул в сторону и заметил в конце коридора Тэхена, который вернулся, выкурив на улице сигарету. — Да, я думаю, что это справедливость, есть ты совершаешь ошибку, а потом проходишь через трудности, чтобы искупить вину. — Тогда, что по-твоему наказание? Чимин задумался. На самом деле, в своей голове он уже давно нашёл ответы на все вопросы, но разговаривать об этом с Джином было не очень приятно. — В твоём случае? — он застегнул пиджак на верхнюю пуговицу и поправил его снизу, выпрямляясь. Его голос был ровным, взгляд прямым и честным. В этом парне больше не было Чимина, который стеснялся своих чувств, который боялся рассказать правдиво о том, что у него внутри. Вряд ли кто-то мог напугать этого Чимина или сделать ему по-настоящему больно. В его глазах все было слишком просто и слишком сложно. И он явно не собирался испытывать к кому-то хорошие или плохие чувства. Для него все были, как один, кроме Чонгука. — Да, например, в моем. — Сама суть твоей ошибки. — И что это? — Потеря. Если ты, как я, потеряешь того, кто тебе дороже всех. Это будет наказанием. Джин опустил глаза. Он не знал, что сказать, но это звучало правдоподобно. Теперь он понял, что Чимин имел ввиду, постоянно разграничивая эти два понятия. — Значит, теперь ты улетаешь с Биллом? — Да, я ещё не знаю, надолго ли. — Хорошо, я думаю, что Билл как следует позаботится о тебе. — Я сам смогу о себе позаботиться, — парировал Чимин и вдруг сказал: — если я разговариваю с тобой так легко, это не значит, что я понимаю тебя и простил. Я не понимаю и не простил. Я не понимаю вещей, которые сам бы не сделал никогда, но я пытался. Хотя это оказалось бесполезным. Мне до сих пор тошно, когда я остаюсь один в комнате, но знаешь, что? Я стал бояться одиночества, но перестал бояться других вещей. И я доволен этим. Доволен собой. — Я не знаю, как, но я должен извиниться. — Не должен, если не хочешь. В зале суда ты уже сказал, что раскаиваешься. Этого хватит. — Я не могу назвать причину, по которой я поступил так тогда. Должно быть, ее нет. Я подумал, что так будет правильно. На мгновенье. Но тут же передумал. Чимин кивнул, будто принимая эти нелепые, лишенные всего смысла объяснения бывшего парня и кашлянул, не имея понятия, что ещё они двое могут обсудить. — Хорошо, — сказал он. — Хорошо, — повторил альфа и надавил верхними зубами на нижнюю губу. Он совсем не понимал, что ему делать дальше, поэтому решил, что лучше просто уйти. Он совершил ошибку. И Чимин в своё время тоже совершил ошибку. Они были вместе больше семи лет, но все закончилось хуже некуда. Сейчас лучшим решением было просто отойти в сторону, дать Чимину забыть обо всем, что случилось, дать возможность жить другой жизнью, в которой люди не поступают так подло, в которой все может быть хорошо. Обязательно должно быть хорошо. Джин попытался изобразить подобие улыбки. Он не ненавидел Чимина за то, что тот подал на него заявление. В некотором роде, он считал это правильным решением и просто не имел права злиться. Как говорил Чимин — это справедливо. Все так, как и должно было быть. Обида, злость и необдуманный поступок изрядно подпортили его жизнь. Он ушёл с работы, вернее его попросили, потому что компании не нужны такие сотрудники. Он перестал общаться с друзьями и подпускал к себе только Билла, о вечеринках, на которые так любил ходить — забыл и начал заниматься исключительно собой. За то время, что бездельничал, успел посмотреть много интересных фильмов, научился гулять в одиночестве и наслаждаться этим ощущением свободы, которая была такой необычной и странной, учитывая судебный процесс, идущий полным ходом. — Я пойду. Если что-то понадобится... — Ладно, — перебил Чимин, хотя оба понимали, что это глупо. Теперь Джин абсолютно точно был последним человеком, к которому Пак обратится, если ему что-то понадобится. — Не ненавидь меня слишком сильно, — зачем-то добавил он, хотя понимал, что в некотором роде это невозможно. След, что он оставил, рана, что нанес, останется навсегда. Чимин хотел бы сказать, что не ненавидит и простит, но подумал, что это будет лишним. Он и сам не знал, простит ли, не ненавидит ли, винит или относится снисходительно. В нем до сих пор сидела боль за Чонгука, и она становилась больше с каждым днем, расплываясь несуразной кляксой по его сердцу. Он не хотел, чтобы злость и ненависть поглотили его. Он хотел только любить, хотел поступать правильно, чтобы быть достойным самого правильного человека в своей жизни. Джин оставил Чимина одного. Он пошел вдоль коридора и тут же заметил Тэхена, идущего ему навстречу. Этот парень перестал заглядывать в бар, в котором они познакомились. У альфы больше не было его номера, и позвонить он тоже не мог. Жизнь и обстоятельства развели их, и с тех пор, как Тэхен выполнил просьбу мужчины, они больше не виделись. Джин часто о нем думал. Ловил на мысли, что хочет увидеть и даже немного скучает. Ему не хватало этого парня рядом, не хватало его милого личика и приятной улыбки. Не хватало колких, резких слов и прямого взгляда. И сейчас, видя его вновь, спустя некоторое время, его сердце почему подпрыгнуло в груди и испуганно забилось. Он не сводил глаз. Смотрел в упор, изо всех сил прося обратить на себя внимание. Этот крик был слишком громким и отчаянным, но Тэхен проигнорировал. Он прошел мимо, держа руки в карманах брюк. Даже не взглянул, даже не обернулся. Джин словно в замедленной съемке наблюдал за тем, как чужой идеальный профиль стремительно проносится мимо. Это было ожидаемо. Он поступил подло не только по отношению к Чимину, но и по отношению к этому парню, которого первым бросил на амбразуру. Низко. Совсем не достойно поведения альфы, и он это понимал. Джин не обернулся, хотя очень хотелось. Краем уха услышал знакомый голос, а потом невнятный ответ Чимина. Он понял, что эти двое стали дружнее, в некотором роде они были пострадавшими в одном деле. И это осознание явилось еще одной причиной не оборачиваться. — Что он сказал? — Тэхен облокотился на стену и поправил горло черной водолазки. На нем был вишневый костюм и черные лакированные туфли. — Я ничего не понял, — честно ответил парень и потянулся, чувствуя, наконец, что может вздохнуть полной грудью. Теперь эта жизнь казалась немного более приятной и светлой. — Мы можем отметить это сегодня. — Мы не так близки, чтобы пить вместе. — Но ты очень помог мне, поэтому я хочу тебя угостить, Билл тоже будет. Ты можешь позвать Юнги, если хочешь. Или еще кого-то. Тэхен потянул ручку и приоткрыл окно, выглядывая из него и доставая из кармана брюк пачку сигарет. Он закурил, глубоко затягиваясь и прикрывая глаза. Эти дни так долго тянулись. Это время казалось таким бесконечным, но день настал. Новый день. В котором больше не было места прежним сожалениям и переживаниям. Боль потихоньку отступала назад. Тэхену почему-то стало спокойнее, будто кто-то очень нехороший, кто сделал больно его брату получил по заслугам. Только Чонгук, к сожалению, до сих пор ничего об этом не знал. — От него не было вестей? — это был такой привычный от Чимина вопрос, что Тэ невольно заулыбался. Этот парень всегда спрашивал одно и то же, с одинаковой интонацией и надеждой. — Ничего, ты бы первый узнал, — он снова затянулся, подставляя лицо под теплый порыв ветра. — Вы расстались с Чонгуком перед Новым годом, а уже середина марта. Скоро лето. Время так быстро летит, я не успел заметить. Что чувствуешь теперь? Ты ведь так сильно хотел восстановить справедливость. Чимин пожал плечами. Ему было сложно сказать, что он чувствовал, потому то любая эмоция перекрывалась мыслями о Чонгуке. — Чувствую, что я наконец-то кто-то. Чувствую, что я больше не пустышка, чьей жизнью могут распоряжаться другие люди. Чувствую, что теперь я могу постоять за себя, что я не боюсь тех, кто сильнее, и трудности тоже больше меня не пугают. Чувствую, что дышу свободно. Тэхен одобрительно кивнул и улыбнулся. Он был доволен теми изменениями, которые произошли с Чимином с тех пор, как он потерял Чонгука. Иногда, задумываясь обо всем, Тэхену становилось грустно от мысли, что люди начинают поступать по совести только после того, как теряют самое дорогое. Но это также было невероятно ценным, потому что Пак не сломался, он стал сильнее и с каждым днем крепчал, будто готовясь к чему-то. Будто он знал, что вот-вот что-то произойдет, и он должен быть перед этим в своей лучшей форме. — У входа я видел твоих родителей. Твой отец в ярости, он до последнего надеялся, что ты изменишь показания, и вы с Джином сойдетесь. — Ему слишком нравится Джин, — сказал Чимин и заметил, как Тэ уводит взгляд в сторону приподнимая брови. Здесь давно было все понятно, но спросить напрямую Пак никогда не решался. Он видел, что Тэхен переживает какую-то свою личную, скрытую от других, боль. И она явно была связана со всей этой историей. — Еще он сказал, что вы истинные, и Бог этого не простит. Он сильно верующий? — Нет, — усмехнулся Чимин, понимая, что в этой ситуации выражения его отца доходят просто до абсурда. — Надеюсь, он понимает, что Бог на моей стороне? — он бросил эту фразу случайно, не подумав, а потом вдруг почувствовал, как от нее теплеет внутри и улыбнулся шире. «Если бы Бог не хотел, таких бы, как мы, не было», — сказал как-то давно Чонгук, и эти слова прочно отпечатались у Пака в мозгу. Бог был на их стороне. — Кстати, ты просил узнать, когда у моего отца есть свободное время. Я узнал. Он будет дома послезавтра вечером. Ты хочешь о чем-то с ним поговорить? Чимин кивнул и закусил губу. Он понимал, что будет сложно, понимал, что это будет дорогого стоить ему, но не мог иначе. Он хотел решить все разом, даже если не получится исправить, то хотя бы немного смягчить то, что он наворотил много лет назад. Это была та справедливость, которую он хотел преподнести Чонгуку на пару со своей пульсирующей от боли любовью.