Лучше, чем ничего

Саня Каждый день недели по-своему хорош, но пятница в списке моих любимчиков однозначно на первом месте. Что может быть прекраснее ощущения того, что впереди тебя ждут два выходных? Никакой учебы и отсыпон до обеда. Сериальчики, жрачка прямо в кровати назло бате и подпевание любимым группам до хрипоты и дикого стука по батареям, прилетающего от соседей. Идеально! Пережить последние две пары и свободен, как говно в унитазе! Сегодня у нас смежные занятия с другими группами нашей же специальности, так что в аудитории стоит жуткий галдеж. Мне нравятся большие скопления людей. Появляется ощущение некоего движа. Меня даже не расстраивает тот факт, что излюбленные последние парты к моему приходу уже заняли ушлые ребята с потока. Мест остается не так много, и все слишком близко к доске, так что я предпочитаю расположиться прямиком за Дитрихом. Он-то всегда садится за первую парту, а она особой популярностью у нормальных людей не пользуется. Сперва я грешным делом думал, что все дело в его плохом зрении. Но потом понял, что староста просто конченый. Я еще свое шмотье на столе не разложил, а уже чувствую на себе напряженный взгляд. Поднимаю глаза и ловлю момент, в который староста как раз от меня отворачивается. Не, братан, ты спалился. Я, может, и деревня с дымом, но меня не проведешь. Да я и без палева нутром чую, как тебя бесит мое присутствие. Понять бы еще, почему? Я же классный, хер ли тебе не нравится? Впечатление, будто бы после нашего похода до шаурмы староста меня намеренно избегает. Траванулся, что ли? Или стыдно признаться, что понравилось? А может, дело в том, что нас обозвали педиками? Блин, поц, серьезно, что за тупые заебы? Нашел, о чем париться. Неужели так испугался моего заявления о принятии возможности поваляться в постели с чуваком своего пола? Я ж пошутил! Отчасти. Нет, серьезно, не вижу проблем. Я никогда не спал с парнями, не целовался с парнями и, собственно, не интересовался парнями. Но… Вдруг завтра мне моча в голову ударит, и я захочу мужика? Меня возмущает сам факт того, что мне что-то априори желают запретить. Это как если бы стояли два ящика с красными и зелеными яблоками, и красные есть было бы можно, а зеленые, с какого-то хуя, зашкварно. Я бы хоть раз, да зеленое-то яблочко стырил. Из принципа. Почему вообще толпа людей под громким названием «общество» решила, будто бы она лучше знает, что хорошо для отдельного ее индивида, а что нет? Ну ест большинство красные яблоки, пусть дальше их и ест. Нахера чмырить тех, кто предпочитает зеленые? Ведь это же означает, что на красные будет меньше спроса. Это же охуенно! Надо еще ходить и благодарить чуваков, типа «Спасибо, что жрете зеленые. Кушайте, не обляпайтесь, а красные оставьте нам!» А вот бить в грудь и вопить, типа «ЖРЕШЬ ЗЕЛЕНЫЕ ЯБЛОКИ — НЕ ЧЕЛОВЕК» это уже пиздейшен высшего уровня. Помню, еще в школе у меня была бойкая одноклассница, которая вступила в дебаты с учителем химии, имевшим неосторожность кинуть критику в сторону нетрадиционных отношений. Как пылко она отстаивала свою позицию! Сколько доводов приводила! Химик остался глух к ее словам, а я проникся. Действительно, подумал я тогда, с хуя ли кто-то решает за меня, с кем спать? Куда хочу, туда свой член и вставляю. Пока это не пересекается с уголовным кодексом, имею, блин, право! — Это против природы, — помнится, рассуждал учитель. — Против природы загрязнять окружающую среду. Потому что если бы не люди, такого бы не было. А гомосексуальность встречается у кучи биологических видов помимо людей, и кто, если не природа, этим заведует? Пожалуйста, только не заикайтесь о Сатане! — Природа закладывает в любого из нас ключевые инстинкты, один из которых — размножение. При однополых же отношениях… — А, по-вашему, нам еще есть куда размножаться? Планета не резиновая. А гетеросексуальные отношения — не залог многочисленного потомства. Не в двадцать первом, блин, веке. С таким выбором контрацептивов! И что вы прикажете делать женщинам и мужчинам, которые не способны иметь детей? Оставаться одинокими? Или сразу с моста прыгать?! Были и другие попытки преподавателя отстоять свою позицию. Но все они разбивались об ответы одноклассницы. Ее потом еще полгода клеймили лесбиянкой. Иначе с хера ли она защищает гомосеков. А потом у нее появился парень-спортсмен под два метра ростом, и все как-то сразу притихли. Я же до того спора никогда на тему подобных отношений даже не задумывался. Но согласился с каждым ее словом. Ну, а хули париться? Влюбился в девушку? Люби девушку. Влюбился в парня? Люби парня. Влюбился в парня, который, оказывается, раньше был девушкой? Да и похуй! Люби его и будь счастлив! Нахера все усложнять и лепить скандалы из говна и палок? — Эй, Саня! Какие люди в нашем Голливуде! — знакомый голос заставляет меня вынырнуть из своих размышлений и начать активно махать в сторону звука, еще не осознав, кто именно ко мне обратился. Оказывается, окликает меня Макс из другой группы. Мы с ним часто сталкиваемся в одной компании. Недолго думая, я перебираюсь к нему. — Че как? — улыбаюсь я, игнорируя протянутую руку. Все же знают, что руки я не пожимаю. Слишком это официально. Вот объятия — другое дело. Это по-дружески. Так что сгребаю Макса в охапку, даром, что он почти на голову меня ниже и вполовину уже, и поднимаю над полом. — Саня, ребра! РЕБРА! — вопит Макс, давясь от смеха. — Спеть? — уточняю я, вспоминая песню, которую меня заставляют исполнять каждый вписон. — Не ломать! — продолжает смеяться Максим. — Ой, какие все нежные, — вздыхаю я, выпуская друга из своих объятий и усаживаясь на парту перед ним. — Что-то давно мы с тобой не виделись. Уже больше месяца всей компанией не собирались, — замечаю я. — Скучаю по вам, братишки. Компания у нас большая и очень разношерстная. Лучшими друзьями нас не назвать. Мы не созваниваемся и не переписываемся. Не ходим по кино и музеям. Не делимся впечатлениями и проблемами. Единственное, что мы делаем, и, замечу, делаем превосходно, это… бухаем. Лучшая компания на свете! — Действительно давно не собирались, — соглашается Макс, поправляя растрепавшиеся светлые волосы, выкрашенные в грязно-желтый цвет. — Я даже успел отвыкнуть от твоей манеры общения, — смеется он. — Манеры? — удивляюсь я. — Не знал, что у меня такая имеется. — Имеется-имеется. И да, я вот как тебя увидел, тоже понял, что окончательно потоп в учебе. Надо бы всех собрать, — кивает он. Макс у нас этакий богатенький буратино. Точнее, богатые у него, конечно, родители, а он этим бессовестно пользуется. Мы же бессовестно пользуемся тем, что он бессовестно пользуется богатством родаков. Если в компании есть чувак с собственной хатой, пиши пропало. Все тусы на его хрупких плечах. — Надо бы, — киваю я. — А давай прямо сегодня? — предлагаю я внаглую. — А давай! — Макс из тех людей, которых называют легкими на подъем. Что ни предложи, все поддержит. — Только бухло каждый тащит свое, — предупреждает он. — Естественно, — киваю я. — Сейчас всем в конфу напишу, — Макс лезет в телефон и начинает строчить сообщение. Через пару секунд мой карман вибрирует, указывая, что парень после тишины длиною в месяц разрушает всеобщую спячку. Еще мгновение, и телефон начинает вибрировать почти без остановки, указывая на быстро прилетающие ответы. — Ты глянь-ка, будто сидели и ждали! — смеется Макс. — Стопроцентная посещаемость, где это видано?! — Слушай, — я внезапно оглядываюсь на скукожившегося над конспектами Дитриха. — А ничего, если посещаемость будет в сто один процент? — Собираешься кого-то притащить? — глаза Макса загораются любопытством. — Неужто и нашего похуиста окрутила девчуля? — Не девчуля, — кидаю я, а затем, спохватившись, добавляю. — И не окрутила! Хочу другана с собой взять. А то тухнет над учебниками сутками напролет. Смотреть тошно! — Вечно ты приводишь каких-то странных чуваков, — смеется Макс. — Помнится, когда-то именно я привел тебя в нашу компанию, — напоминаю я. — Вот и я о том! — хлопает он меня по плечу. — Приводи, конечно! Еще один неудачник в нашем кругу неудачников нам совсем не повредит! Я киваю и возвращаюсь на свое место. Но Дитриха оповестить о том, что на вечер у нас совместные планы, не успеваю. Преподаватель, что сидел за своим столом все это время, дает сигнал о начале пары, хлопая тяжелым томиком задачника по столу. Все подскакивают и мгновенно устремляют взор на низенького пухлого мужчину в очках. Классный чел. Рассказывает интересно. Суровый, но справедливый. Но лишь он поворачивается к доске, я царапаю на клочке бумаги сообщение «Го бухать» и кидаю послание через плечо Дитриха ему на парту. Слышу тихий шелест. Через пару минут прилетает ответ. Прилетает прямо мне в лобешник. «Нет». «Не ломайся!» «Нет, я сказал». «Почему нет?» «Не хочу я с тобой бухать». «Че это?» «Ты меня раздражаешь». «И че?» «Хуй через плечо». «Пошли». «Нет». «Заебал неткать». «Так отвали». «Пошли». «НЕТ». «ПОШЛИ!!!» — Ты тупой, что ли?! — резко оборачивается ко мне староста, видимо, уставший играть в перебрасывание клочками бумаги. — Я же сказал «нет»! Отъебись! — еле слышно цедит он сквозь плотно сжатые зубы. — Отвалю, как только скажешь «да», — уверяю его я. Может, человек я и не конфликтный, но это совсем не значит, что не могу настоять на своем. Я обещал бухич, и я своих слов на ветер не бросаю! Обещание есть обещание! Я, правда, не помню, было ли это именно Обещание. Но на всякий случай на своем настою! Александр Блядский Майский. Три часа ебал мне мозги. Три ебучих часа моей бесценной жизни. Самое хуевое то, что ебал не безрезультатно, иначе нахуя я теперь стою перед зеркалом и пытаюсь выбрать что-то подходящее для… Как он это назвал? Бухичем? Господи боже, как низко я пал. И все равно смотрю на себя в зеркало и размышляю, что бы на себя напялить по такому «грандиозному» случаю. Говорю же, идиотизм заразен. Нет. Ложь. Дело не в идиотизме. Знаю же, что не в нем. Врать себе можно сколько угодно, но на самом деле я поменял свое решение и согласился на приглашение не просто для того, чтобы убогий от меня отвалил. Стоило Майскому упомянуть, что «вечеринка» пройдет в доме «поца», с которым он до того обнимался, и у меня тихо поехала планка. Хотя планка начала ехать еще в момент, когда я кинул взгляд на Майского, поднимающего какого-то сопляка над полом. Сука, какого черта?! Просто взял и поднял! А ТОТ И РАД! Сказать, что меня это взбесило, это сильно преуменьшить температуру моей жопы в тот момент. Я даже карандаш сломал. От злости. Блять, вот и куда я собираюсь? Нахера я туда иду? Надо держаться от Майского подальше, как и раньше. Я сам усложняю себе жизнь. Подписываюсь на то, что не вытяну. На то, в чем отсутствует хоть какое-то будущее. Мне что, проблем мало?! Видимо мало, иначе не объяснить, почему я скидываю очередную рубашку и натягиваю другую. Прихорашиваюсь, блять. Дебил долбанутый. Интуиция подсказывает, что на таких «мероприятиях» классический костюм не в чести. Но с момента, как я поступил в университет, мне перестали покупать какие-либо вещи кроме чертовых рубашек, которые на самом деле у меня уже в печенках. Херово, когда ты полностью зависишь от родителей. Еще хуже, когда они предполагают, что в девятнадцать лет ты все еще не дорос до собственных денег и не имеешь права покупать что-то без их ведома. Дают только на проезд и перекус между парами. Рассчитывают все до копейки, чтобы не дай Бог не дать больше положенного. Летом подумывал устроиться на подработку, так мать мне такую истерику закатила, что я еще неделю боялся встретиться с ней взглядом. Так что приходится довольствоваться малым. Конечно, это не значит, что у меня денег нет совсем. Решаю за Старших контрольные, делаю задания. Не богач, но выйти в люди при желании могу. Пару раз. Покупать себе на эти деньги что-то из вещей — дохлый номер. Мама лазает по моим карманам, даже не стесняясь моего присутствия рядом. Да что карманы… и в рюкзак планомерно заглядывает пару раз в неделю, и в шкафы. И даже под матрас кровати. Так что деньги свои я храню на карточке, которую оформил втайне от родителей. А карточку, в свою очередь, в футляре для очков. Туда мама почему-то не залезает. Пока еще. Но все впереди. Она говорит, что здоровый родительский контроль для моего блага, видимо не осознавая, что создала мне домашнюю версию СИЗО. Даже отец пару раз кидал в ее сторону замечание, что удивительно. Но она каждый раз лишь кивает, якобы соглашаясь, что ее действия неправильны, а затем берется за старое. А теперь представьте, что произойдет, если она обнаружит в моем шкафу новую футболку или толстовку. Можно сказать, что это подарок, но она потребует вернуть его обратно. А если скажу, что купил, то мне перестанут давать деньги вовсе. И комнату обыщут досконально. Отнимут карту. И окончательно перекроют кислород. Обожаю свою жизнь. — Ой, это куда же ты собрался на ночь глядя? — восклицает мама, заглядывая ко мне в комнату. На ночь глядя? Шесть вечера. — Мы всей группой решили встретиться и разобрать пару тем по линейной алгебре, — бесстыдно вру я. — Всей группой? — удивляется мама. — Опять будешь вбивать в головы оболтусов то, что им следует изучать самостоятельно? — хмурится она. — Чем переживать о других, лучше бы сел за подготовку к конференции по философии. Она у тебя уже скоро, — сообщает она, в недовольстве скрестив руки на груди. Я прекрасно это помню и уже все сделал. Можно мне выйти из своей камеры хотя бы раз? — Я знаю, мам. Я все подготовлю. Один вечер ничего не изменит. — Сперва, один вечер, потом два, а затем… — давит. Мама начинает одну из тех тупых тирад, которые слушать не просто невыносимо, тошно. Говорит, что это ради моего блага. Что желает мне только лучшего. Но у меня складывается впечатление, будто бы она давно забыла о том, что я ее сын, и видит во мне лишь будущий мешок денег, который можно будет доить точно так же, как они доят старшего брата. Нехорошо так думать про своих родителей. Я это прекрасно понимаю. Как и то, что они далеко не худший вариант. Кого-то колотят с пеленок, с другими делают вещи и пострашнее. Меня же… В основном, всего лишь прессуют двадцать четыре часа в сутки. Худшим исходом всего этого может стать лишь мой суицид. Но я стараюсь думать позитивно и надеюсь вырваться из этих пут если не сейчас, так после окончания университета. Потерпеть три года. Даже меньше. А в магистратуру поступить в какой-нибудь другой город. Эта мысль меня греет. — Мам, я обещал, — кидаю я, натягивая бордовую футболку, оставшуюся еще со школьных времен, и черную толстовку из того же отрезка моей жизни. Я бы поразмышлял над своим внешним видом еще немного, но слушать мать больше не могу. Единственное, чего я сейчас хочу — это поскорее убежать из дома. — Хоть бы прилично оделся! — слышу я уже в коридоре. — Ты ведь не ребенок! Выхожу из дома и думаю лишь о двух вещах: о том, что не хочу больше никогда сюда возвращаться, и о том, какого ж, мать твою, хера Майский обнимался с тем парнем? КАК ЖЕ БЕСИТ!