Лучше, чем ничего

Александр Проблема любого гиперпунктуального человека — и моя, в том числе — состоит в том, что ему всегда суждено кого-то ждать, так как на встречи он приходит не просто вовремя, а, на всякий случай, намного раньше. Потому, если тот, кого он ожидает, опаздывает хотя бы на пару минут, злит это неимоверно. На часах семь ноль девять, когда Майский выруливает из-за угла дома и медленно, вразвалочку, явно никуда не торопясь, приближается ко мне. Я же околачиваюсь около указанного им на карте адреса уже полчаса и готов прибить убогого за излишнюю медлительность. Еще не мешало бы его прибить за привычно распахнутую куртку, под которой только очередная идиотская футболка, и отсутствие шапки и перчаток. Зажимает красными от холода пальцами сигарету и будто бы не замечает, что его конечности окоченели и вот-вот начнут отваливаться. Я же прекрасно осознаю, что ни рук, ни ног своих уже не чувствую, и мысленно выбираю, в каком гробу хотел бы быть похоронен. Что-нибудь, пожалуйста, лаконичное, но стильное. — Опаздываешь, — рычу я, лишь Майский подходит достаточно близко. — Всего десять минут, бро, — кидает он, смотря на старые, убитые временем часы. И раньше иногда замечал у него этот аксессуар. Ничего особенного, но от этой вещи так и веет старостью. Нельзя, что ли, что-то более современное купить? — Целых десять минут, — поправляю я его в раздражении, ненароком с хрустом сжимая пачку блистеров с таблетками в кармане куртки. Так как прятать их от родителей мне некуда, я проявляю чудеса смекалки. Приходя домой, сразу перекладываю таблетки в карман домашних бридж. Перед сном кладу их под подушку. А утром возвращаю в рюкзак или в карман куртки. И так по кругу. Изо дня в день. Главное, чтобы маме не стукнуло в голову проверять меня на выходе из дома, как в аэропорту. — Что, сильно замерз? Небось, пришел слишком рано, так как не мог дождаться встречи со мной красивым? — проницательно замечает Майский, и я мгновенно ощетиниваюсь: — Вот еще, — шиплю я, шмыгая носом. — Я пришел ровно в семь. Как и договаривались! — вру. Не хочу, чтобы убогий решил, будто бы я действительно ждал этой встречи и бежал на нее со всех ног подальше от насущных проблем, недооценивающего отца и излишне контролирующей матери. Майский на это лишь неоднозначно пожимает плечами. Он не торопится идти к подъезду. Медленно тянет сигарету, без явных причин смотря на меня почти не мигая. — Что? — напрягаюсь я. — Ты чем-то расстроен? — неожиданно для меня интересуется он. Я на мгновение забываю, как дышать. Какая бы буря эмоций ни бушевала внутри меня, снаружи я привык выглядеть достаточно невозмутимым. Этакая раздражительная глыба льда. Потому большинство знакомых знают меня как очень спокойного человека, который может слегка разозлиться и чуточку поорать из-за учебы. На этом все. Их представление обо мне, естественно, ошибочно. Навязано мной самим. Спокойствия во мне столько же, сколько в действующем вулкане. То есть нихуя. Но я научился себя сдерживать. Излишняя эмоциональность никого не красит. Так мне сказали родители в мои восемь лет, когда я проиграл в каком-то глупом конкурсе и разревелся у всех на глазах. Меня отругали. Сказали, что я позорю семью. И впервые сообщили, что человеческие эмоции, оказывается, моветон. Совру, заявив, что одного-единственного внушения оказалось достаточно для того, чтобы полностью перестроить мой характер и поведение. Нет. Ребенком я рос нервным. Истерики происходили систематически. Но к девятому классу я научился подавлять в себе постыдные порывы. В это же время у меня появились первые «срывы», похожие на тот, что недавно произошёл в туалете. И именно тогда я ощутил острую нехватку личных денег и начал брать «подработки» в виде решения заданий одноклассникам. Большую часть заработанных денег я тратил на успокоительное. Хотя в те времена я считал, что валерьянка — беспроигрышное средство. Сейчас же у меня впечатление, что лекарства не существует. Но внешне я остаюсь спокоен несмотря ни на что. Тем неожиданней тот факт, что Майский сквозь маску холодного раздражения из-за опоздания увидел что-то еще. — Не расстроен. Я злюсь из-за твоего опоздания, — хмурюсь я. — Врешь, — смеется он, делая последнюю затяжку и прицельно отправляя окурок в урну. — Ладно, не буду тебя теребить. Захочешь, сам расскажешь, — выдает он, двигая в сторону подъезда. Не захочу. И не надейся. С какого, извини, хера мне что-то тебе рассказывать? — Но ты скажи, если на тебя снова накатит, — добавляет он, подмигивая. Я вздрагиваю. Да уж, он знает одну мою тайну. Или сразу парочку. Я уже запутался. Но приезд брата — это отдельная тема. Ловить лютые стрессы из-за родителей я давно перестал. Это вошло в нездоровую норму. Брат же… Его приезд на деле оказался не настолько кошмарен, как я успел себя накрутить. Весь тот вечер он показывал фотографии своей маленькой дочки и, честно говоря, был единственным, кто привнес в наш дом хоть какой-то позитив за последнее время. И единственный, кто поинтересовался, почему моя рука перебинтована. Отец, гордый старшим отпрыском, пребывал в слишком хорошем расположении духа, чтобы давить на меня. Мама полностью сконцентрировала внимание на Сергее, дав мне небольшую передышку от тотального контроля. Но поразительней всего оказалась наша беседа с братом один на один. Уже позже, почти под ночь, когда родители ушли спать. Я отвечал сухо и не вдавался в подробности по поводу того, как живу. Но чувствовал, что брат искренне за меня волнуется. И у меня уже не в первый раз промелькнула мысль о том, что все его победы, кубки, награды дались ему не так просто, как мне всегда казалось. Кто знает, быть может, на него родители давили не меньше. А значит, он прекрасно понимает, в каком я сейчас положении, и действительно за меня переживает. В тот момент мне так хотелось рассказать ему всю правду. Всю — это абсолютно всю, включая то, что за всю свою жизнь я решился открыть лишь одному человеку. Но с внутренними блоками не так просто бороться. А ненависть и недоверие, которые я копил к брату годами, по щелчку пальцев не развеять. Даже если понимаешь, что эти чувства несправедливы. Даже если осознаешь, что неправ. — Ничего меня не накроет, — смущенно ворчу я, проходя за Майским в грязный подъезд и поднимаясь на третий этаж. Это было бы весьма неловко. Если почувствую что-то неладное, постараюсь уйти раньше, чтобы никого не потревожить. Особенно Саню. Не хочу, чтобы он нес за меня ответственность. Даже не зная, в какую мне квартиру, я бы распознал ее и без помощи похуиста. За одной из облезлых дверей раздаются голоса, смех и биты громкой музыки. Майский не стучится и не пользуется звонком. Нагло хватается за ручку и тянет на себя. Дверь оказывается открытой. Нас явно ждут. Странное ощущение. Приятное. Когда тебя ждут. Хотя в данном случае это, скорее, относится к Майскому, а я так… сбоку припёка. — Саня! — мгновенно доносится до меня, и в проеме появляется уже знакомый светловолосый парень. Тот самый, с которым Майский не ранее, чем сегодня утром так самозабвенно обнимался. Я его не знаю. Но я его ненавижу. Сука тупая, хер ли улыбаешься? Бесишь. — Пивасик заказывали?! — орет Майский на всю квартиру, и в ответ доносятся крики ликования. Убогий протягивает хозяину квартиры большой пакет, который все это время тащил. Там оказывается пять двухлитровых баклажек пива. Еще три он извлекает из рюкзака. А я с пустыми, блять, руками. Почему-то мне даже в голову не пришло, что следует что-то с собой принести. Я привык скидываться деньгами уже по факту. Правда «привык» сказано громко. Я всего пару раз участвовал в общих посиделках, и они несли, скорее, характер общего обучения, чем расслабленного потягивания пивка. — Я ничего не принес! Почему ты меня не предупредил? — шиплю я Майскому на самое ухо, когда Максим (так ведь зовут парня, которого я теперь ненавижу?) уносит непосильную пивную ношу в комнату. От убогого пахнет дезодорантом, жвачкой и табаком. Сочетание странное. Но не неприятное. — А зачем? — удивляется он, скидывая куртку и разуваясь. Даже сейчас носки разные. Это пиздец, а не человек. — Я тебя пригласил, я и угощаю, — подмигивает он мне. Ты сейчас, блядь, доподмигиваешься. — Сколько с меня? — настаиваю я, следуя его примеру и избавляясь от верхней одежды. — Нисколько, — улыбается Майский, окидывая меня выразительным взглядом. — С ума сойти, впервые вижу тебя в человеческой одежде! Наконец-то ты выглядишь как студент, а не моложавый дедок! — восклицает он с искренним изумлением. — Абсолютно другой человек, честное слово! Теперь с первого взгляда и не сообразишь, какой ты у нас душнила! Вроде обосрал, а вроде и похвалил. Мне хочется сказать что-нибудь едкое в ответ, но слова застревают в горле. Это комплимент, что ли, был? И я должен быть от него в восторге? Точнее… я с какого-то хуя в восторге, хотя это нихера не комплимент! Да ни в жизни! — кричит мой мозг. Черт-черт-черт! — парализует меня подсознание. Надеюсь, я хотя бы не покрасн… — Ого, какой ты красный! — продолжает меня добивать Майский. — Нехило тебя подморозило! Нехило же ты тупой. К моему счастью и облегчению. Майский заходит в комнату и жестом зовет за собой. — Ребята, знакомьтесь! — привлекает он к себе всеобщее внимание. — Это заноза в заднице всей нашей группы, горячо мною нелюбимый староста, прошу любить и жаловать! — несмотря на сомнительное представление со стороны идиота, разношёрстная компания одновременно одобрительно восклицает. Большинство поднимают над головой пластиковые стаканчики явно не с соком. — Зовут его Саня, он мой тезка! Но ему такое обращение не нравится. Он предпочитает полное имя. А оно слишком длинное, так что мы в группе зовем его Дитрихом! По фамилии! — Охуенная фамилия! — кричит кто-то. — Нахуй фамилию! — кричит кто-то еще. — Лексом будешь! — кричит кто-то третий. — Точняк! — соглашается Майский и переводит на меня взгляд. — Нормас? Я в ответ делаю очень сложное лицо, прекрасно понимая, что независимо от того, что я скажу, меня будут называть так, как им удобно. Хочешь влиться в большую компанию, играй по ее правилам. — Значит, нормас, — не дождавшись ответа, провозглашает Майский, подтверждая подозрения насчет важности моего мнения. — Итак, Лекс — это ребята! Ребята — это Лекс! Все вновь весело восклицают. — Ты тако-о-о-ой высокий! — справа от меня тут же появляется низенькая девушка с безумной розовой копной волос. — Да ты не стесняйся, садись! — она уводит меня на диван. Протягивает стаканчик с алкоголем, где явно не пиво, купленное Майским, а что-то куда крепче, и тут же накидывается с расспросами. Общается со мной так, будто мы давно знакомы. Точно, как Майский. И не только она. Я очень быстро понимаю, что все присутствующие в этой комнате такие же простые. Расслабленные похуисты без руля и ветрил. Жесть. Пережить бы этот вечер, не психанув. Саня Какой-то Дитрих сегодня излишне напряженный. Нервничает, что ли, из-за компании? Или в семье проблемы? Конечно, он мне ничего не рассказывает. Не в тех мы отношениях, чтобы он мне душу изливал. И не тот он человек, который возьмет да вывалит на тебя все свои проблемы. Но промолчать, сделав вид, будто я ничего не заметил, я тоже не могу. Я не считаю чем-то криминальным взять да и рассказать, как твоя жизнь катится в пизду. На постоянку это выставлять не стоит, конечно. Конвейер страданий уменьшает их значимость в глазах окружающих. Но иногда в разумной концентрации это весьма полезно. И для тебя самого, и для твоих собеседников. В конце концов, тебе не смогут помочь, если не будут знать, что эта помощь вообще тебе нужна. Экстрасенсорика — штука сложная. Владеет ей далеко не каждый. Надо видеть лицо старосты, когда я спрашиваю, что не так. На нем черным по белому читается: «Как ты узнал?!». Нет, я не вижу людей насквозь. Более того, часто совершенно неправильно интерпретирую их слова и действия, так что гуру людских эмоций меня не назвать. Но если человека я узнаю чуть ближе, чем просто поца из группы, естественно, у меня в голове начинают складываться определенные теории. Да и волнуюсь я за него слегонца. Психанет еще посреди вписки, а мне потом его откачивай да настойкой из ромашки отпаивай. Благо не успеваем мы зайти в квартиру, как Дитриха тут же берет в оборот Светка. У нее глаз наметан на красавчиков. Под конец вечера он и сам не заметит, как уже окажется в ее объятиях на балконе. Светка классная. Но на пацанов ей катастрофически не везет, а в нашей компании, кроме меня и, разве что, Макса, все заняты. Ну, а мы двое не в ее вкусе. Так что, Дитрих, держи хвост пистолетом. Возможно, сегодня я почувствую себя вершителем судеб, предоставив тебе возможность пережить — не гарантирую, что длительный, но совершенно точно — бурный роман. Я почему-то даже не сомневаюсь, что у Дитриха никого нет. Если же я не прав, то уверен хотя бы в том, что он не перейдет границ дозволенного. Не такой он человек. Расслабляйся, бро. Чувствуй себя в своей тарелке, тебе, как я понимаю, это в новинку. И забудь уже о шиле в жопе, без него, если честно, жить будет куда проще. Гарантия — сотка. Пока Дитрих узнает Свету поближе, я прохожу вглубь комнаты, здороваюсь со всеми присутствующими посредством крепких объятий, тут же опрокидываю в себя пол-литра пива: штрафная за опоздание — а затем начинаю активно выяснять, как кто жил весь тот скучный месяц, в который мы не виделись. Я безумно рад увидеть каждого. В комнате стоит гул от болтовни. Беседа с одним человеком плавно переходит в беседу со всей толпой. Иногда украдкой поглядываю на Дитриха и Свету. Она ему активно подливает в пластиковый стаканчик, а он пьет одну порцию за другой, кажется, даже не замечая. Притормозить бы его, ну да ладно. Пусть расслабляется. В крайнем случае, притащу его к себе домой, потому что его родители, судя по моим скромным выводам, останутся не в восторге от набуханного сына. Нервяк старосты явно утихает. По крайней мере, разговор со Светой у них вяжется как надо. Он даже улыбается. Вау. Впервые вижу, чтобы он улыбался. И, черт побери, улыбка ему очень идет. Он и так не входит в нашу плеяду «так себе» парниш, но улыбайся он почаще, и в университете у него бы уже сформировался целый гарем или фан-клуб. Правда, ощущение двойственное. Я вроде рад тому, что он наконец-то раскрепостился. Но самую чуточку ощущаю недовольство от того, что это достижение — не моих рук дело. Мог бы и мне парочку раз так поулыбаться, фиг ли! Я тут что, зря жопу рву? — Да не бзди, все с твоим старостой будет ок, — хлопает меня по плечу Макс, проследив направление моего взгляда. — И Саня… Ребра! — восклицает он. В нашей компании этот крик подобен дружному «горько» на свадьбе. Все совершенно точно знают, что от меня требуется, включая меня самого. У Феди, нашего готического ангела с черными крашеными волосами до задницы, в руках тут же появляется гитара. Закованные в перстни пальцы с черными ногтями перебирают натянутые струны, выдавая первый незамысловатый аккорд. — Ой, что-то лень! — наигранно ломаюсь я. Потому все дружно начинают скандировать: «Реб-Ра! Реб-Ра! Реб-Ра!». Лишь когда их вопли переходят в усталые хрипы, я встаю со своего места, опираюсь на стеллаж с книгами, делаю еще пару глотков из своего стакана и окидываю всех взглядом. Петь я люблю. Петь для компании — еще больше. Но эта песня особенная. Ее невозможно исполнять просто так. Не для меня. Петь ее следует для кого-то конкретного. Последние полгода я адресовал ее одной девушке, что сейчас сидит передо мной. Пару месяцев назад у нас был секс. Но вспоминать об этом теперь как-то неловко. Почти неприятно. Так уж вышло, что с отношениями у меня пизда в чепчике. Если мне кто-то нравится, у нас всегда доходит до секса, но не до чего-то большего. Какое-то проклятье, серьезно. Мой первый раз я отдал девушке из параллельного класса, за которой таскался два с половиной года. Произошло это на выпускном, когда после официальной части мы всеми одиннадцатыми классами завалились в ресторан. Не я стал инициатором, она сама ко мне подошла. Сама заявила, что я, оказывается, ничего такой, когда при параде. Сама утянула меня в туалет. Ну и… Вышло все здорово. Я еще пару дней порхал вдохновленный данным событием, параллельно размышляя о том, как скоро нам стоит съехаться и как лучше будет сделать ей предложение годика через два. Бывают у меня такие финты ушами. Влюбленность, мать ее, та еще сука. Даже простого парня, вроде меня, будоражит не на шутку. Планы мои рухнули быстрее, чем я предполагал. Встречаться со мной никто, оказывается, не собирался, а моя первая любовь подала документы в университет столицы и поступила. — Саня, ты классный и обязательно найдешь Ту Самую, — говорила мне Та Самая. — Я же хочу двигаться дальше. — Тогда… зачем? — спросил я то, что не укладывалось у меня в голове. Нафига спать с пацаном, если ты не хочешь с ним быть? И зная, что он-то с тобой быть хочет и очень? Она лишь пожала плечами, искренне веря, что сделала мне одолжение, которое мне по факту было не нужно. Но что поделать. Разошлись мы мирно. Насильно мил не будешь, я это прекрасно понимаю. И то, что она хочет уехать учиться, не связывая себя при этом отношениями на расстоянии — тоже. Грустно, но не смертельно. Мы, кстати, до сих пор иногда переписываемся. Она нашла себе парня на пару лет старше, и, судя по всему, у них все хорошо. Очень за нее рад. Немного не рад за себя. Но это мелочи, на которые внимания я предпочитаю не обращать. Пару месяцев я не мог отпустить ситуацию, а затем началась учеба в университете, и меня затянуло в новую жизнь. На первом курсе меня заинтересовала другая девушка. Здесь два с половиной года ходить за человеком не пришлось. В ее постели я оказался даже быстрее, чем ожидал. И не единожды. Но каждый раз, когда я заводил разговор о нормальном свидании или более серьезных отношениях, построенных не только на интиме, беседа выливалась в скандал. В конце концов, мне сообщили, что поддерживают только свободные отношения. Тем смешнее тот факт, что этим летом моя вторая любовь вышла замуж. Так что, полагаю, дело было не в ее желании не связывать себя отношениями, а в том, что я просто оказался не из тех, с кем она хотела бы их построить. Грустно, но не смертельно. А затем сформировалась наша компания. Я увидел Леру, что теперь сидит передо мной, и понял, что снова попал. Полгода неуклюжих ухаживаний (на другие я, увы, не способен), все песни, посвященные исключительно ей, и приглашение на десятки свиданий, на каждое из которых я получал отказ, вылились в единственный звонок. Тот день был для Леры не лучшим в ее жизни. Она позвала меня к себе, сказав, что ей очень плохо. И я, конечно же, не смог отказать ей в поддержке. Оказалось, что все то время, пока я пытался за ней приударить, у нее уже был парень, о чем она почему-то никому в компании не говорила. В тот день они расстались, потому что Лера застала его с другой. А я для нее оказался неплохим громоотводом. Я не считаю себя скотиной, которая воспользовалась ситуацией хотя бы потому, что я реально пытался ее притормозить. Но знаете, когда пару часов кряду человек, в которого вы жутко влюблены, кидает недвусмысленные намеки и начинает рыдать, когда вы пытаетесь уйти… В общем. Произошло то, что произошло. И я-то предполагал, что теперь у меня, наконец-то, появилась возможность построить серьезные отношения! Хуй там плавал! Через две недели Лера вновь сошлась со своим парнем и встречается с ним по сей день. Учитывая, какая счастливая она ходит, у них все хорошо. Ну, а я как обычно на задворках. Грустно, конечно, но, повторюсь, не смертельно. И больше такие вещи я близко к сердцу не принимаю. Ведь от лишних нервов сильнее меня не полюбят, так зачем портить себе жизнь, когда в ней столько прекрасного помимо любви? Стараюсь не зацикливаться на отношениях. Останусь один? Ну и ладно. У меня есть дед и батя. А когда их не станет, так и быть, пару десятков лет скоротаю в одиночестве, заслушивая любимые треки, готовя любимую еду, пересматривая любимые сериалы. Все это можно делать и одному. Хотя это все же немного грустно. Но. Не. Смертельно. Как бы то ни было, а петь для Леры теперь кажется мне чем-то преступным. Это нечестно по отношению, в первую очередь, ко мне самому. Надо дальше двигаться, а не зацикливаться на прошлом. Поэтому я обвожу всю компанию взглядом, пытаясь настроиться. Так-так-так, кого бы выбрать своей жертвой? Кого вдохновить? Петь надо конкретному человеку, понимаете? Иначе выйдет лажа. Кроме Светы и Леры в комнате еще пара девушек, но они с парнями, так что петь для них некорректно. Обвожу пацанов, братишки меня поймут! Но взгляд неожиданно останавливается на улыбающемся Свете Дитрихе. Вот оно. Мне почему-то нестерпимо хочется, чтобы он и на меня обратил внимание. Детское желание, но я предпочитаю добиваться того, чего хочу. Даже если не понимаю основания этих желаний. Цель намечена. Киваю Феде, давая знак, что готов. Три, два, один… поехали.