Лучше, чем ничего

Александр Многочасовой разговор с Таней. Усиленные размышления в течение пары дней. И все для чего? Для того чтобы оставаться безвольным куском говна, который так ничего и не предпримет. Есть причина гордиться собой. Все по-прежнему. Майский сверкает разноцветными носками, систематически прогуливает пары и вновь раздражает меня приветствиями, раздающимися на всю аудиторию. Я в ответ усердно отчитываю его за прогулы, яростно отчитываю за плохо написанные самостоятельные и нудно отчитываю за халатность, безответственность и безалаберность. Оба делаем вид, будто ничего не произошло. Стираем из памяти несколько недель жизни, будто их и не было. Обоих все устраивает. Ну или делаем вид, что устраивает. И это хорошо. Хорошо же, да? Не знаю, как с этим справляется Майский, а я чувствую себя замечательно. Правда, приходя домой, борюсь с желанием застрелиться. Или повеситься. Или кинуть фен в воду, пока лежу в ванной. В остальном все отлично. Конечно, противные мысли все еще иногда посещают мою нездоровую головушку, портя настроение. Но я усиленно подавляю их. Не даю им возможности развиться в полноценный депрессивный сдвиг. «Мир вокруг Майского не вертится», — говорю я себе. «Даже если он мне нравится», — уточняю. «Это не значит ровным счетом ничего», — конечно-конечно. «Что действительно важно, так это мое будущее!» — безусловно. «И я построю его по кирпичику один за другим», — работник года. «Отношения в этом плане будут помехой. Однополые отношения — тем более», — истинно так. «А неудовлетворенные физические потребности переполненного тестостероном организма пусть остаются неудовлетворенными. Я человек разума, а сердцу положено только биться», — да и дрочку никто не отменял. Столько сил уходит на то, чтобы убедить себя в этом. Абстрагироваться от очевидного. Но ничего. Время лечит. Через год я буду поглядывать на Майского и удивляться тому, что когда-то на него запал. Или же… Или же я вырвусь из пут семейного гнета, заработаю кучу денег, вломлюсь к Майскому в дом и заберу его с собой на какой-нибудь остров. Звучит бредово, но если очень постараться… Но в этом случае необходимо все просчитать. Надо учиться усерднее обычного. Найти хорошую стажировку в хорошей компании. Подтянуть английский. Одно ясно точно — на данный момент у нас ничего не выйдет. Я не хуже шахматного гроссмейстера попробовал просчитать все возможные варианты и риски. Как ни крути, встречаться с Майским я смогу лишь при одном условии: если признаюсь родителям в своей ориентации. Долго мы этого скрывать от них не сможем. Отец и мать умны. Они быстро все поймут. Но если я расскажу родителям правду в ближайшие два с половиной года — мне пиздец. Поэтому я выбираю следующую стратегию выживания: сосредоточусь на учебе, отпочкуюсь от родни и… Если к тому времени Майский все еще будет одинок… Нет, даже если он будет не одинок… Господи, я брежу наяву. Я брежу наяву и при этом нихера не делаю, тряпка. Какой же я слабак. Нервно скребу недавно появившуюся на парте надпись. «Педик», выведенное черным маркером, стираться не желает ни в какую. Странно. Мне кажется, я видел такую же надпись на парте в другой аудитории. На той, за которой сижу именно я. Только паранойи мне для полного счастья и не хватало. Заканчивается последняя пара, и одногруппники начинают спешно собираться домой. Выхожу к доске и прошу их притормозить: — В этом году нашему университету исполняется восемьдесят лет. Это событие решили приурочить к Новому году, — объявляю я, окидывая взглядом всю группу. На мгновение останавливаю взгляд на Майском. Но только на мгновение. — Вы все прекрасно знаете, что такое студвесна. Но в этом году в честь круглой даты университета, у нас пройдет еще и межфакультетная студзима. Да, сообщили нам об этом поздновато, учитывая, что сейчас уже середина ноября, но деваться некуда, — пожимаю я плечами, стараясь выискать в череде скучающих лиц хоть одно заинтересованное. Бесполезно. Группа у нас активистами не славится. — В связи с этим в команду нашего факультета нужны люди. От каждой группы по паре человек. Из нашей пойду, естественно, я, но нужен кто-то еще. Есть желающие? — задаю я вопрос, не надеясь на лес рук. Но одна рука взмывает вверх моментально. Меня будто током дергает. Какого хера, Майский? Не сейчас! Надо подождать два с половиной года. Всего два с половиной! Что ж ты, собака неугомонная, не можешь от меня отвязаться?! Я же ебнусь раньше, чем смогу ответить тебе взаимностью! Саня Я знаю, что нельзя ждать у моря погоды. Но я из тех, кто не просто ждет, но и дожидается. Тем более, что тянул резину я не так уж и долго: всего семь дней. И вот судьба-судьбинушка, на которую я очень рассчитывал, подкидывает мне отличный способ помозолить Дитриху глаза эффективнее, чем сидя на парах у него за спиной. Староста сообщает про студзиму, и я понимаю. Вот оно! То, что мне все это время было нужно! Я не любитель подобных мероприятий и никогда в них сам не участвовал, но сейчас моя рука взмывает вверх раньше, чем я успеваю проанализировать полученную инфу. Вижу, как по лицу старосты пробегает едва заметное раздражение. Вряд ли это уловил еще кто-нибудь. Он отлично скрывает эмоции. Но я считаю себя правым полагать, что знаю этого парня получше многих (я ведь как минимум видел его член), потому безошибочно читаю на его лице недовольство. Нечего рожу козявить, козлина. Что? Выдохнул? Решил, что проблема себя исчерпала? А вот хуй тебе! — Еще желающие есть? — спрашивает Дитрих в надежде. Можно подумать, если они найдутся, у тебя появится возможность мне отказать. Конечно, ты можешь включить этого своего строгого дедка, что живет внутри тебя, и проехаться по ушам, что я для участия в подобном мероприятии не подхожу. Но знай, твои слова в одно мое ухо влетят, из другого вылетят. Я все равно буду частью этого события. Между прочим, только ради тебя. Так что сожми очко потуже, ведь я так просто не отстану. Я бы мог попробовать взять Дитриха нахрапом куда раньше и без предлогов вроде студзимы. Вот только мне кажется, что чем больше я буду упорствовать, тем меньшего результата добьюсь. С ним надо быть похитрее. Он не любит, когда что-то выходит из-под контроля. Что ж… Я стану той самой неизвестной переменной, за которой Дитриху придется следить сутками напролет. Две девушки из нашей группы робко поднимают руки вслед за мной. Правда, одна из них тут же ее опускает. Вторая продолжает держать. Интересно, она решает в этом участвовать по той же причине, что и я? Марина ведь и раньше вертелась вокруг старосты. Она девчонка умная. И упертая. Достойный противник, пусть у меня и есть фора. А быть может, фора есть как раз у нее? Ведь если исключить такой маленький нюанс, как ориентация Дитриха, она бы стала для него идеальной парой. Красива, умна, с характером. Хороша, одним словом. Черт. Я почему-то начинаю нервничать. А смогу ли я… Нет-нет-нет, конечно смогу. Это же я. Я классный. — Хорошо, — кивает Дитрих. — Все свободны, кроме Майского и Авдеевой. Мы с вами через полчаса должны быть на внутрифакультетном собрании, где нас введут в курс дела. И сразу предупреждаю: на главные роли не рассчитывайте. В смысле оставаться после пар? И как надолго? И как часто? Черт. Мне еще сегодня в бассейн бы заглянуть. На какие же жертвы приходится идти ради любви. Надеюсь, у Дитриха хватит ума оценить мой поступок. Хотя, если и не хватит, я всегда могу его заставить. С завистью провожаю взглядом уходящих одногруппников. Повезло же вам не влюбиться в старосту, собаки. Я, Дитрих и Марина, спутавшая мне все карты, сидим в аудитории еще какое-то время. Девушка тихонько щебечет о чем-то с Дитрихом. Кажется, вновь просит его что-то ей объяснить, кося под глупенькую. Не очень разумно, так как я предполагаю, что староста в курсе ее интеллектуальных способностей. Со скукой наблюдаю за дурацким односторонним флиртом, машинально рисуя на полстраницы здоровенный член в классическом костюме. Затем, чуть подумав, рядом рисую нечто очень отдаленно похожее на вагину на каблуках. И зачем я поступал на компьютерную безопасность? Следовало идти в хуевые художники. Был бы лучшим из лучших. — Пора, — сообщает Дитрих, глядя на часы. Мы втроем выходим из аудитории, поднимаемся на пару этажей вверх и заходим в помещение побольше. Народу здесь тьма. Я по привычке забираюсь на самый верх и сажусь на последнюю парту. Здесь и обзор получше. Можно на всех поглазеть и оценить обстановку. Обсуждения в разгаре. Но лишь в аудиторию заходит низенький старшекурсник, все резко замолкают. Как понимаю, на нашем факультете он главный. Парнишка не ходит вокруг да около, представляется Борисом и тут же начинает рассказывать о предстоящем событии, а также о том, какую кучу подготовительной работы следует одолеть. Я слушаю его только первые пару минут, а затем нечаянно залипаю в окно. На улице сегодня морозно. Небо чистое, а под ногами уже хрустит тонкий слой снега. И дни стали куда короче. Времени еще мало, а сумерки уже накрывают город. Отличное время для одиноких прогулок по промерзшим улицам. — Эй, с последней парты, ты меня слушаешь? Я вздрагиваю, запоздало соображая, что обращаются именно ко мне, ведь за последней партой сижу я один. — Да-да-да! — с жаром вру я. — А мне кажется, тебе куда интереснее то, что происходит за окном, — замечает старшекурсник, чуть хмурясь. Видно, что человек он серьезный. Такой же, как Дитрих. — Если ты пришел сюда для галочки, сразу сообщаю, что нам не нужны люди, которые не будут полезны. — Прошу прощения, задумался, — поспешно бормочу я. Нет, уходить никак нельзя, пусть я и очень хочу. Уйду, и шанс, подкинутый вселенной, будет упущен. — И я очень полезный! — заверяю я парня. — Да? — скептически хмыкает он. — Тогда расскажи-ка нам, что ты умеешь? — Я хорошо пою, — отвечаю я, не задумываясь. — Чуть хуже, чем божественно, но все равно очень хорошо. — Так продемонстрируй, — предлагает старшекурсник. Хочет взять меня на слабо. Видно, он хорошо разбирается в людях и быстро просекает, какого сорта я человек. Не знает он лишь одного: у меня есть цель. Да, в общественных работах я слабоват, но в этом конкретном случае я из кожи вон вылезу, но, сука, останусь. — Без проблем, — пожимаю я плечами, вставая со своего места и спускаясь вниз, чтобы оказаться лицом перед людьми, забившими аудиторию. У меня нет страха сцены, я не боюсь людей, отлично пою и ни разу в себе не сомневаюсь. — Что сбацать? — спрашиваю я, улыбаясь всем присутствующим. Старосту намеренно игнорирую, останавливая взгляд на компании девушек. Я, между прочим, умею быть очаровательным. Особенно, когда хочу понравиться залупе вселенского масштаба с фамилией Дитрих. Девчонки начинают хихикать и перешептываться, а затем внезапно выдают: — Давай Меладзе! Знаешь что-нибудь из его репертуара? Не уверен, что они это всерьез. А я вот данных исполнителей люблю и не стесняюсь в этом признаваться. Поют же они отлично! Да, музыкальные эстеты наверное повели бы носом, но я не эстет. Я слушаю все. Музыка для меня делится лишь на две категории: зашла или не зашла. И никаких больше границ ни в жанрах, ни в языке, ни в исполнителе. — Валерия или Константина? — деловито уточняю я, удовлетворённо ловя легкий ахуй на лицах девушек. — Их двое, что ли? — раздается недоуменное. Двое. И у каждого есть песня, которую я не прочь спеть Дитриху. Но первым в голову приходит именно Константин. Текст одной его песни всегда казался мне чем-то чарующим, учитывая, что исполнял ее мужчина: …Полчаса назад мне она звонила, …Вместе, милый мой, нам не быть. …Позабыть тебя навсегда просила, …Милый, а как тебя забыть? А как тебя забыть, Дитрих? — Валерия давай. По классике! Черт. Ну Валерия так Валерия. Нахожу в телефоне всплывшую в голове песню, гуглю текст, так как знаю его не очень хорошо, включаю трек и начинаю петь. …Странно ведь, себя обманывать, …Когда расставлены все точки по местам. Правда-матка. Знаю одного поца, который готов врать себе до кровавой пены на губах. …Заново исчезнуть в мареве …И прыгнуть в облако с высокого моста. Прыгнуть с моста действительно хочется и очень. Но приходится себя сдерживать. Если уж прыгать, то только вдвоем! После первого куплета аудитория встречает меня тишиной. Хороший знак. Значит, они слушают. Раз слушают, значит нравится. Наступает припев, который я знаю наизусть, поэтому я позволяю себе оторвать взгляд от текста и уставиться на Дитриха. Да. Вот тот момент, которого я ждал. Эта аудитория. Эта песня. Все это — именно то, что нужно. Идеально. …Возьми себе на память, что было между нами… А было между нами не так уж и мало, верно, Дитрих? …И что не сбылось — тоже возьми… Ты ведь понимаешь, что ответственность за возможно похеренное идеальное будущее с моей персоной на твоих плечах, упертый ты ублюдок? Староста не знает, куда деться от моего взгляда. Копается в ежедневнике, с наигранным интересом разглядывает парту, но снова и снова поднимает на меня глаза. Потому что ему хочется смотреть на меня. Но не хочется, чтобы я смотрел в ответ. Ничего, поц, сейчас я тебя добью. …Но дай, наконец, понять — …Чего ты хочешь от меня? …Чего ты хочешь? Горланю на всю аудиторию, демонстрируя мощь моих связок. Борис, видимо, обеспокоившись, что мы можем помешать парам, идущим в соседних аудиториях у второй смены, жестом дает понять, что мне пора заканчивать. Допеваю припев, вложив в него куда больше эмоций, чем кто-либо может представить, и снова лыблюсь во все тридцать два зуба. — Ну что? Я вам подхожу? Парень, который, как мне казалось, так просто меня теперь в покое не оставит и будет чмырить до самой студзимы, неожиданно расплывается в добродушной улыбке. — Да, пожалуй, ты нам пригодишься, — хлопает он меня по плечу. Отлично! Я сделал это! Придется оставаться после пар… Александр — Какого хуя, не объяснишь?! — меня аж трясет от злости, потому после собрания я нагоняю Майского на улице. Не знаю, какого ответа жду, но меня распирает. — А? — убогий, вытащив из уха наушник, невинно хлопает глазами. Делает вид, будто абсолютно не врубается, фиг ли я тут разоряюсь. — Я говорю, что за цирк ты там устроил?! — рычу я, тыкая пальцем в здание университета. — Цирк? — все еще удивлён. — Я всего лишь показал, что умею. Меня же попросили, — пожимает он плечами. На улице минус. Изо рта вырывается пар. Я, закутавшись в шарф, шапку и куртку, начинаю подмерзать, хотя из тепла здания вышел всего пару минут назад. Майский выглядит так, будто ниже нуля — температура воздуха его мечты. — И хули ты пока пел, пялился на меня? — шиплю я, сжимая зубы настолько, что челюсть начинает ныть. — Хотел и пялился, — пожимает Майский плечами. — Насколько я знаю, законом это не запрещено. — Больше так не делай, — продолжаю цедить я. — О-о-о, — протягивает он, усмехаясь. — Не знаю, в курсе ли ты, но я могу смотреть на кого угодно и когда угодно. Ах, ты ж, сучка. — На кого угодно, кроме меня. — А это уже мне решать, — лыбится Майский, после чего засовывает наушник обратно в ухо и, не попрощавшись, двигает в сторону остановки. И вот мне кто-нибудь объяснит, как это понимать?