Лучше, чем ничего

Александр Саня-Саня, что ж ты, наивный мальчик, так легко ведёшься на любую провокацию с моей стороны? Ты же понимаешь, что твоя податливость не играет тебе на руку и заставляет меня желать вновь и вновь прощупывать границы дозволенного? Если не стремиться их расширять. С огнем играешь, Саня. Не надо будить моих бесов. Они и будучи в анабиозе не дадут тебе заскучать, будь уверен. Насчет римминга я, конечно, шутил. Не думаю, что это одна из тех сексуальных практик, к которым можно обращаться без соответствующей подготовки. Но стоило завести об этом речь хотя бы для того, чтобы заставить Майского понервничать. И черт, я, несмотря на глас разума, готов уже на полном серьезе сделать это, только бы смутить его еще больше. Даже не представляю, что с ним будет твориться, захоти я претворить «угрозу» в жизнь. Одна только мысль об этом нехило меня раззадоривает. Вот так неожиданно для себя я понимаю, что мне до одури нравится выбивать Саню из его хваленого похуистического равновесия. Кто-то бы обязательно поправил меня, заметив, что я и так уже сыграл на нервах бедняги «Дьявольскую трель» Тартини. Но где Тартини, там, согласитесь, и Бах с Паганини. Неинтересно останавливаться на достигнутом. Всегда хочется получить больше. Людская алчность не имеет границ. А моя в отношении Майского — тем более. Я жаден, и тебе, Саня, придется с этим мириться. — Заметь, ты сам это сказал, — шепчу я, чувствуя, как Майский в ответ еле заметно вздрагивает. Не совсем тупенький. Начинает медленно соображать, чем ему это грозит. Моей не в меру бурной фантазией, хорошенько приправленной долгим воздержанием. Нашу первую ночь можно считать аперитивом, но и только. Для достижения ощущения полной удовлетворенности этого, ой, как мало. И сегодняшней ночи будет мало. И завтрашней. Придется тебе, Майский, хорошенько попыхтеть, чтобы утолить мой голод. Попыхтеть подо мной, естественно. — И…. и чего ты хочешь? — заикаясь, спрашивает парень еле слышно. Чувствую, как он напрягается. Наверное, в этот самый момент пытается взвесить, насколько далеко готов зайти, не заработав инфаркт. Чего хочу? И почему даже этот вопрос воспринимается мной как провокация? Знаю же, Майский слишком прост для изящных завуалированных намеков или попыток мной манипулировать. Он сам для меня одна сплошная провокация. А то, что он этого не понимает, делает ситуацию еще хуже. Чего же я хочу… Ты ведь уже пару месяцев назад задавал мне этот вопрос. И получил на него вполне конкретный ответ. Будь уверен, с того момента ничего не изменилось. И вряд ли когда-нибудь изменится. Хочу тебя. Всего, с потрохами. Связать по рукам и ногам. Въебенить клеймо на лобешник. И обязательно юридически оформить тебя как мою личную собственность с армией адвокатов и толстенным пакетом документов, способным возродить закон о рабстве. Доки в двух экземплярах. Предпочитаю оставить свои недостойные мысли, подчеркивающие мою зависимость от Майского, при себе. Понимаю, что брежу. Подобными желаниями оголяю свою зацикленность на единственном человеке, а необходимостью полного обладания демонстрирую ужасающую неуверенность в себе. Но разве рядом с Саней когда-то было иначе? И разве можно быть уверенным в том, что я, со всем моим дерьмом внутри, смогу легко и просто удержать рядом с собой такого человека, как Саня? Не смогу, если не буду выкладываться по полной программе. Если позволю себе хотя бы на день забыть о том, насколько мне повезло, что он рядом. Как я вообще все это время жил без него? Как-как… Хуево. Скатываюсь с Майского, но лишь для того, чтобы перевернуть его на спину. Была у меня шальная мысль оставить его на животе, но хочу, чтобы он видел меня. Я-то ни черта не разгляжу, но он может наблюдать за мной и в полумраке комнаты. Для начала заведу парня до состояния беспамятства. Поставить его на колени я ведь всегда успею, верно? Саня присмирел. Ждет моего ответа. Но я не тороплюсь оглашать его. Я-то знаю, чего на данный момент хочу. И сложностью реализации эта хотелка не отличается. Желание простенькое, но все-таки может малость его смутить. Так что сперва Майскому необходимо расслабиться и стать раскованней. Наклоняюсь к парню. Провожу языком по его губам, мягко взбираясь на Майского сверху. Прикусываю и слегка оттягиваю нижнюю губу. Саня приоткрывает рот, желая большего, но не так быстро. Позволь мне подразнить тебя еще немного. Плавно сползаю к левой скуле. Оттуда перемещаюсь к мочке уха. Кусаю ее, ощущая своим стояком стояк Майского. Еле уловимые касания. Едва ощутимая близость, зарождающая внутри желание скорее перейти к более плотному соприкосновению. Но рано. Пусть предварительные ласки покажутся ему бессовестно долгими. Чтобы желание оказаться подо мной без возможности реализации оного превратилось в мучительную пытку. Майский цепляется руками за край моей футболки и тянет на себя, стаскивая с меня бессовестно мешающую нам тонкую ткань. Так и быть, позволяю ему эту вольность. Пусть ошибочно предположит, будто бы тоже что-то решает. Не могу же я ему сказать, что настолько погряз в его персоне, что хочу владеть им всем без остатка. И что настолько болезненно воспринимаю конкуренцию, что готов ревновать его к нему же самому. Только попробуй коснуться себя там, где должны быть мои — и только мои! — пальцы. Хочу, чтобы ты думал только обо мне. Дышал только мной. Не навсегда, но хотя бы в эту самую минуту. А я в долгу не останусь, поверь. — Оставь в покое ухо и поцелуй уже меня! — шипит Майский, неожиданно хватая меня за скулы и притягивая к себе. Но я упираюсь руками в подушку по обе стороны от него, не позволяя парню коснуться моих губ. Кажется, кто-то был против активных действий с моей стороны. Откуда же теперь столько нетерпения? Сделаю вид, будто не этого так планомерно добиваюсь каждым своим действием. Саня обнимает меня за шею в намерении во что бы то ни стало урвать свой поцелуй. Настолько на этом сосредоточен, что не замечает, как я одной рукой дотягиваюсь до лежащего на кровати тюбика с кремом. С тихим щелчком открываю колпачок. Одной рукой орудовать сложно. Особенно, если одновременно с тем волосы твои дерут с таким энтузиазмом, что острая боль пронзает затылок. Нажимаю на тюбик слишком сильно, потому крема в ладони оказывается больше требуемого. Впрочем… Учитывая, для чего он, крема много быть не может. Майский все же добивается своего, приподнимаясь и впиваясь в мои губы. Слегка дрожит от напряжения мышц, потому что положение его крайне неудобное. Поспешно полагает, что наконец-то перехватил инициативу. Не понимает, что это произошло лишь потому, что я ему позволил. Ощущаю язык Сани, прощупывающий мои десны. «Давай же, — будто просит он, — разомкни зубы и ответь мне!» Так и быть, повинуюсь, но только для того, чтобы усыпить его бдительность. В момент, когда Майский получает желаемое, я запускаю руку в креме в его шорты и, стараясь не задеть красноречиво выпирающий стояк, провожу ладонью по впадине между ягодиц от копчика до самых яиц. Большую часть импровизированной смазки втираю в плотное кольцо мышц ануса и аккуратно ввожу в него скользкий от крема палец. — Черт, — слышу тихое от Сани, который тут же теряет всякий интерес к поцелуям. Отпускает мою шею и бухается головой на подушку, распластавшись подо мной. — Ты слишком напряжен, — замечаю я тихо, хватая горловину задранной футболки Майского. Перекидываю ее ему через голову, превращая в скрученную жилетку, стягивающую лопатки и плечи. Полностью футболку с него не снимаю, надеясь, что она еще сослужит мне службу, если мне взбредет в голову повысить градус зависимости Майского от моих действий. — Мне неловко перед батей, — шипит Саня, смиренно принимая в себя мой палец. Неловко, да. Но я чувствую, как ты уже начинаешь расслабляться. Ворчишь чисто для проформы. — Не знал, что у парня, который ради пары рублей может начать голосить песни посреди улицы, есть в лексиконе понятие «неловкость», — парирую я, утыкаясь носом в его солнечное сплетение и втягивая еле ощутимый запах Майского. Странные он вызывает ассоциации. Запах весны, полной тестостерона. — На мнение незнакомых людей мне плевать. Но батя… Следует как можно скорее стереть из его головушки даже намеки на сомнения. Потому продолжаю реализовывать коварный план по сведению Майского с ума. Медленно, без напора, провожу кончиком языка по левому соску. Чувствую, как он твердеет от моих касаний. Саня тяжело выдыхает, явно вперив в меня глаза. Не вижу, но чувствую любопытный испытующий взгляд. Палец начинает проходить свободнее. Резко сажусь на колени. Вытягиваю палец из Майского наполовину, а затем щедро поливаю его новой порцией крема и присоединяю к нему второй. Саня вновь напрягается, но это ненадолго. Благо в прошлый раз я успел узнать несколько рычагов управления его возбуждением. Грудь и живот — далеко не единственные места, от прикосновений к которым он начинает тихо постанывать, кусая губы. Наконец-то избавляю Майского от дурацких шорт. Без возможности получать полную информацию посредством зрения, опираюсь на тактильное восприятие. Размещаюсь между ног Майского, не вытягивая из него пальцы. Осторожно массирую узкие стенки, стараясь протолкнуть побольше крема как можно глубже. Свободной же рукой касаюсь сгиба правого колена и медленно спускаюсь едва заметными прикосновениями по ноге к внутренней части бедра. Ощущаю кончиками пальцев, как Майский покрывается мурашками. Мой жадный до ласк Саня. Чем ярче ты реагируешь на мои действия, тем сильнее мне хочется продлить прелюдию. Не ощущая сопротивления, начинаю вводить пальцы резче, но все еще достаточно мягко. Ногтями левой руки впиваюсь в бедро парня и медленно, но с силой провожу по ноге обратно до сгиба, определенно оставляя после себя красные царапины. Смыкаю пальцы над коленом Майского и резко задираю его ногу, вжимая колено ему в грудь. Угол проникновения пальцев меняется, и они начинают входить легче. Саня резко зажимает себе рот предплечьем за секунду до того, как из него вырывается заглушаемый рукой стон. Добавляю третий палец, а сам наклоняюсь и покрываю поцелуями его паховую область. Его стояк упирается мне в кадык, подрагивая каждый раз, когда мои губы касаются мягкой кожи. — Уф… — раздается тихое. — Дитрих… — слышу я сдавленное. — Я уже… всё… — Пока нет. Знаю, что ты готов. Но я еще не наигрался. Считай это моей маленькой местью за то, что произошло в ванной. Целую его член у самого основания. Сползаю ниже и облизываю яйца, не прекращая ритмичные движения пальцев внутри парня. Медленно поднимаюсь по стволу, но, к большому сожалению Майского, лишаю внимания влажную головку, смазка с которой наверняка уже течет ему на живот новой тонкой липкой нитью (предыдущую я нечаянно смахнул рукой). Запах его тела, являющийся для меня, как и полагается, лучшим возбудителем, усиливается. Понимаю, что издеваясь над Саней, то же самое я делаю и с собой. Очень хочется перейти к более активным действиям. Но я терплю. Терпи и ты, Саня. — Да чтоб тебя, Дитрих! — раздраженно цедит Майский сквозь зубы. — Что-то не так? — интересуюсь я, улыбаясь. — Ты, блять, специально это делаешь? — будто ответ не очевиден. — Естественно, — даже не пытаюсь юлить. — Может, прекратишь? — слышится сиплое. — А может, нет? — делаю я встречное предложение. — Прекращай, говорю! — Тебе же нравится. — Нравится… — рычит Саня. — Но мне этого мало, — произносит он тише. Отвлекаюсь от его живота. Резко нависаю над Майским, пытаясь всмотреться в него. Какая жалость, что я не могу разглядеть выражения лица парня, как бы ни старался. — Так и скажи, что хочешь поскорее ощутить мой член в своей заднице, — шепчу я. — Ты в рыло захотел? — фыркает Майский, замечу, не опровергая моего предположения. — Скажешь это, и, возможно, я прислушаюсь к твоим словам, — обещаю я, вновь меняя угол проникновения пальцев и делая первый толчок, в который вкладываю силу. Саня резко выгибается и тихо сдавленно мычит. — Ну и падла же ты, Дитрих, — торопливо шепчет он, непроизвольно царапая мой живот. Хочет, видимо, дотянуться до моих шорт. Отплатить той же монетой. Ну уж нет, Саня. Сегодня у руля я. Больше не прислушиваясь к тихим шипениям Майского, возвращаюсь к изголодавшемуся по вниманию члену парня и беру в рот. Не полностью. Чтобы с непривычки не подавиться. Но и этого достаточно для того, чтобы Майский вновь прибег к помощи предплечья, заменяющего ему кляп. Пальцы другой его руки сжимают волосы на моей макушке. Тянут вверх, мешая мне. Но рука Сани дрожит. Силы в ней сейчас не так уж и много. Он не способен на сопротивление. Слишком поглощен моим отвлекающим маневром. — Тебе что… действительно настолько… умф… нравится делать минет? — недоумевает Майский, явно пытаясь меня отвлечь. Серьезно задумываюсь над поставленным вопросом. — Поправочка, — с заминкой отвечаю я, а затем с кажущимся оглушительным в ночной тишине хлюпаньем присасываюсь к головке и ласкаю ее, кончиком языка стимулируя отверстие уретры, из которого выглядывает шарик пирсы. — Мне нравится делать минет тебе, — выдыхаю я, отстранившись на настолько маленькое расстояние, что он совершенно точно чувствует головкой члена движение моих губ при произношении каждого слова. Саня явно хочет что-то ответить, но его попытки продолжить разговор тонут в тихом скулеже. Предсказуемая реакция на глубокий минет с моей легкой подачи. Пытаюсь не напрягать горло, чтобы не вызвать ненужных позывов. А сделать это сложно, учитывая, что член его то и дело вздрагивает, щекоча язычок в горле. Конечно, я не исключаю варианта, при котором испытываю особую любовь именно к такой стимуляции. Раньше я об этом не задумывался, но, честно говоря, еще до Майского мне всегда хотелось попробовать сделать минет. И в порно этот момент меня интересовал чуть ли не больше, чем анальный секс. Потому, когда моя крыша накренилась тогда на вписке, я потащил Саню в туалет, не чтобы нагнуть его, а для того, чтобы получить практические знания именно по теме отсоса. Но кто знает, как бы мое отношение к данной сексуальной практике могло измениться, окажись на месте Майского кто-то другой. Не думаю, что все так бурно реагируют на подобные действа, как это делаешь ты, Саня. Тут ведь как с едой. Того, кто будет поглощать твою стряпню с аппетитом, захочется кормить еще и еще. Так что ты сам виноват. Медленно поднимаюсь обратно к головке, сжимая губы достаточно сильно, чтобы Саня хорошенько это прочувствовал, но не переступая порога, за которым следовала бы боль. Майский начинает захлебываться эмоциями. Его пальцы все еще держат волосы на моей макушке, но впечатление, что он этого уже не осознает. Присасываюсь к уздечке и прислушиваюсь к парню. — Оста… новись… — хрипит Саня будто в забытьи. — Я не могу… Я сейч… Дит… Дитрих, блять! Кажется, я немного переборщил. До моего члена он точно не дотерпит. Хорошо, что мы с Саней уже опровергли тот факт, что он якобы может только раз. Так что беру член настолько глубоко, насколько мне это позволяют возможности моей глотки, и вместе с тем вгоняю пальцы в задницу Майского с новой силой. Доносится тихое сдавленное протяжное мычание. Саня, выгнувшись на постели и явно не соображая, что делает, толкается мне в рот в последний раз, а в следующее мгновение я резко отстраняюсь, почувствовав глубоко в горле нарастающее першение. Рефлекторно сглатываю и только затем перевожу дух. — Придурок, — шепчет Саня, закрыв лицо руками. — Просил же остановиться, блядище. — Правда? А мне показалось, что ты наоборот умолял, чтобы я не останавливался, — протягиваю я, поглаживая пальцами увядший член и раздумывая, какой бы выбрать способ для того, чтобы вновь заставить его подняться. — Мой косяк. — Да иди ты… — кидает Саня явно раздосадованно. — Не понимаю, что именно тебя так разозлило, — равнодушно бросаю я, решив продолжить ласки с помощью рта. Но Майский, предугадав мое намерение, резко садится на кровати, впивается пальцами в мои скулы и опрокидывается обратно на постель, силком утягивая меня за собой. — Реально не понимаешь? — наши лица настолько близко, что я чувствую его дыхание на своих губах. — Реально, — чистосердечно вру я. — Да потому что… — слышится бубнеж. — Потому что Что? — Я и в прошлый раз кончил больше тебя. В этот раз будет так же? — уточняет он, насупившись. — А ты что, блять, в блокнот записываешь, сколько кто кончил? По-твоему, у нас тут соревнования? Олимпийские анальные игры? Или что?! — смеюсь я. — Не то чтобы… Но ты… Ты не позволяешь мне что-нибудь сделать! Круто, что ты так стараешься, но я ведь тоже не горелое полено! — заявляет Саня. — Уверен? — Уверен!!! — шипит парень, злясь еще больше. — Окей, без проблем. Исполнение моего желания как раз связано с активными действиями с твоей стороны, — отвечаю я. Теперь-то точно не откажет, даже когда сообразит, в чем подвох. — Да? — приободряется Майский. — И что же это за желание? — А ты уверен, что сможешь его исполнить? — тяну резину, подначивая Саню больше прежнего. — Уверен. — А то вставалка что-то не встает, — как бы между прочим замечаю я. — Сейчас, блять, встанет! Дитрих, хорош страдать херней! Чего хочешь?! Говори уже! Какой нетерпеливый. — Хочу, чтобы ты был сверху. Саня Ну, наконец-то. Наконец-то вселенная повернулась ко мне жопой Дитриха. Все, парень. Ты попал. Я сейчас так на тебе оторвусь — мало не покажется! От души душевно в душу. Будешь, сучара, фонтанировать спермой, пока не заработаешь обезвоживание. Уж я-то постараюсь. Ух, как я постараюсь! Постараюсь на «пять с плюсом»! Выложусь на двести процентов. Отыграюсь за каждую нервную клетку, павшую смертью храбрых под напором созданного тобой стрессняка! Вот с такими воинственными мыслями я встречаю желание Дитриха. Мне бы призадуматься, с какого хера его пальцы все еще в моей заднице? Или спросить себя, нафига он вообще так тщательно меня растягивал, если изначально планировал смену ролей? Но я же простой, как хлебушек, наивный, как воробушек. А Дитрих, прекрасно это зная, ловит явный кайф, издеваясь надо мной. — Что ж ты сразу не сказал? — ухмыляюсь я, в своем воображении рисуясь себе сногсшибательным альфачом, который сейчас так нагнет эту высокомерную скотобазу, что всеми последующими постельными игрищами руководить будет сугубо он. Ничему меня жизнь не учит, хоть ты тресни. — Значит, ты не против? — зачем-то уточняет староста. И это еще один тревожный звоночек, который я красиво игнорирую благодаря непроходимой тугодумности. Спасибо, тугодумность, что из года в год делаешь мою жизнь такой волнующей! И что бы я без тебя делал, не представляю! — Конечно нет! — бодро киваю я, пытаясь выбраться из-под Дитриха, чтобы наконец-то забрать эстафетную палочку и перенять инициативу. Староста, получив добро, действительно слезает с меня, вытягивает пальцы из моего бедного зада и садится поперек кровати, упершись спиной в стену. Я же, начиная ощущать легкий привкус наебки на губах, но все еще веря в лучшее, стаскиваю с парня шорты вместе с нижним бельем, а затем пытаюсь избавиться от своей футболки, что все еще частично на мне. — Не снимай, — слышится со стороны Дитриха. — Почему? — удивляюсь я. — Мне эта херовина уже подмыхи натерла. — Оставь в покое футболку и свои блядские подмыхи, — советует мне староста раздраженно. Ого. Неужели настолько не терпится оказаться подо мной? Говно вопрос, братиш. Сейчас все будет в лучшем виде! Футболка может и подождать. Подползаю к старосте ближе, намеренный разместиться между его длиннющих ног, но он не торопится раздвигать передо мной колени. Вместо этого он нашаривает тюбик с кремом и выдавливает остатки его содержимого себе на член. Не понял. Мне одному кажется, что что-то здесь не так? Нестыковочка, ребят. — А разве этот крем лучше размазать не по моему члену? — спрашиваю я осторожно. А где-то на подкорке я уже знаю ответ. Знаю, но усилием воли его игнорирую. — Зачем это? — Дитрих строит из себя саму невинность. — Так я же сверху, — напоминаю я, грешным делом начиная думать, а не почудилось ли мне предложение старосты? — Ну да, сверху. Точнее… верхом, — поправляет себя Дитрих. — Давай, подползай ближе, — манит он меня пальцем. — Да ты охренел! — выдыхаю я разочарованно. — Я ведь про другое подумал! Нельзя было сразу выразиться правильно?! — шепчу я, дрожа от злости. — Нельзя, ведь тогда ты бы сейчас был не такой взвинченный, — смеется староста. — Сильно злишься? — Да! Да, блять! Очень сильно злюсь! — Покажешь, насколько? — заигрывающе просит парень. Ну, не сука ли, а? Ну, сука же! ЕБАНЫЙ ПРОВОКАТОР! — Я готов заглаживать свою вину всю ночь, — ухмыляется он. — А жопу свою ты расчехлить не готов? — фыркаю я. — Не сегодня. — Но когда-нибудь? — допытываюсь я. — Это не табуировано, так что… Я это запомню, Дитрих. Запомню и напомню, будь уверен. Забираюсь на парня сверху, а сам размышляю, что бы такого сделать, чтобы как можно скорее оказаться на его месте? Не поймите неправильно, позиция пасса была оценена мною по достоинству. И ощущения ярче. И что-то в этом есть такое, чего я раньше во время секса не испытывал. То ли легкое ощущение беспомощности, которое меня почему-то заводит. То ли член в заднице. Да, с девчонками такого не было точно. Главное, что мне нравится. Мне очень нравится. Но, знаете, что мне понравится еще больше? Возможность стереть с лица Дитриха эту противную ухмылочку человека, который считает, что он здесь главный. Впрочем, я рано расстраиваюсь. У меня ведь может получиться реализовать желаемое и без члена в его заднице, верно? Возможность мне какую-никакую, а предоставили, так чего мнусь? Надо пользовать ее и в хвост и в гриву! …Жаль, моего альфачьего настроя хватает ненадолго. Ровно до того момента, пока я не оказываюсь вновь в объятьях Дитриха, а влажная головка его члена не упирается мне в зад. — Только не спеши, окей? Не хочу, чтобы тебе было больно, — шепчет староста, и я почему-то теряюсь. Все происходящее кажется мне сценой из какого-нибудь бульварного романа для подростков. Этакая наивная романтика, с которой в обычной жизни ты если и сталкиваешься, то очень и очень редко. И… я рад, что мне такая возможность представилась. Почему-то именно эта фраза внезапно заставляет меня подумать, насколько мы с Дитрихом близки на самом деле. С эмоциональной точки зрения, а не с физической. Глупо, наверное, уходить в рассуждения на тему любви в момент, когда тебя вот-вот поимеют. Но с другой стороны… когда, если не сейчас? Завожу правую руку за спину, нащупываю член Дитриха и, придерживая его, очень осторожно на него опускаюсь. Спасибо старосте, он здорово меня подготовил. Дискомфорт минимальный. И все равно, опустившись до конца, непроизвольно морщусь. — Глубоковато, — сиплю я, начиная сомневаться, а смогу ли я в таком положении вообще двигаться, не то что устраивать Дитриху ярые скачки, которые мысленно обещал еще минуту назад. — Спасибо, — бросает староста, неожиданно притягивая меня к себе ближе и крепко обнимая. В таком положении я сейчас нахожусь выше Дитриха, что не мешает ему всматриваться в мое лицо своими подслеповатыми глазенками. — Это был не комплимент, — замечаю я, не отводя от парня взгляда. Понимаю, что он не видит, какие именно эмоции отражены на моем лице. Но меня все равно это немного смущает. Пытаясь справиться с неловкостью, я приподнимаюсь в намерении проверить, получится ли у меня, наконец, проявить активность в постели, но Дитрих притормаживает меня и усаживает обратно. — Дай себе возможность привыкнуть. Потерпи еще немного, — советует староста. Но у меня складывается впечатление, что ему просто нравится вот так сидеть со мной в обнимку. Удерживать меня, натянутого на его член по самые блядские яйца. Судорожно сглатываю, нетерпеливо ерзая. Чувство наполненности бьет по рецепторам, стимулируя и без того бурную фантазию. Мне хорошо, но я хочу почувствовать больше. Резче. Сильнее. Я уже привык. Я готов. Я пиздец как хочу трахаться, чтоб тебя! — Не могу понять: ты проявляешь чудеса терпения или у тебя просто отпало желание продолжать? — жалкая попытка провокации, знаю. Я не из тех людей, у которых появляются сомнения на пустом месте. Да и стояк в заднице — красноречивый намек на то, что староста хочет сейчас далеко не спать. И я тоже. — Не подначивай меня, я ведь о тебе забочусь, — напоминает Дитрих. — Заботишься? По-моему ты весь вечер просто надо мной издеваешься, — шепчу я, обнимая его за шею и целуя его в губы. Староста с готовностью отвечает мне. — Еще скажи, что тебе не нравится, — выговаривает он, когда я от него отстраняюсь. Конечно, нравится, иначе бы я тебе не подыгрывал. Но уже можно переходить и к более активным действиям. Да, я кончил, но, если честно, удовлетворенным себя не ощущаю. — Может и… — не к месту прорвавшийся словесный понос с моей стороны Дитрих грубо прерывает, неожиданно хватая меня левой рукой за подбородок и в рот мне засовывая большой палец. Я устремляю на старосту вопросительный взгляд. Не уверен, что он его уловил, но мое недоумение очевидно и без зрительного контакта. — Оближи, — слышу я тихое. — А ф чом прыкол? — пытаюсь я выговорить вопрос с пальцем во рту. — Я сказал, облизывай, — отвечает Дитрих, нащупывая пальцем мой язык и несильно на него надавливая. То есть ты серьезно решил выебать меня в рот пальцем? Господи, да что за чухня творится у тебя в голове, чел? Окей. Думаешь, мне слабо? Просят облизать? Оближу. Втягиваю палец в рот полностью и провожу языком по всей длине. Дитрих же, прильнув к моей груди, смыкает зубы на пирсе правого соска. Сильнее, чем хотелось бы. Меня простреливает резкая, пусть и быстро сходящая на нет боль. Ответочка от меня прилетает мгновенно в виде укуса несчастного большого пальца. Жду от старосты бурной реакции, но он будто бы даже не замечает моей проделки. Вжимает меня в себя с такой силой, что мой стояк трется о его живот, оставляя на нем влажные следы. — Теперь двигайся, — разрешают мне, и я, еще не сообразив ситуации, действительно приподнимаюсь на коленях и начинаю производить медленные возвратно-поступательные движения. И в такт им палец Дитриха так же неспешно то проникает вглубь моего рта на всю длину, то выходит дальше верхней фаланги. Странное чувство. Не могу понять, на чем сосредоточиться. Балансирую между ощущениями, то и дело вспыхивающими внизу живота от случайных касаний моего члена о пресс Дитриха, куда более глубокими ощущениями, которые оставляет после себя каждый неторопливый толчок в мою задницу… Ощущениями пальца во рту, имитирующего дополнительную заполненность, ощущениями от губ Дитриха на моей ключице и его руки, что продолжает давить на мою поясницу. Слишком много этих самых ощущений. Да, я сверху, но… Меня явно подавляют. Подавляют намеренно, но так ловко, что я ненароком выполняю каждую «просьбу», даже не задумываясь о том, что происходящее между нами может быть неправильным. Слушаюсь каждого его слова и беспрекословно подчиняюсь. Что ж… Я не против. Но я возмущен! Думаешь, самый умный, да? Сейчас проверим. Отвлекаюсь от пальца, губ, руки… члена. От последнего отвлечься особенно сложно, но я справляюсь! Передо мной стоит конкретная задача и заключается она далеко не в удовлетворении личных физических потребностей. Я уже разок разрядился. Так что теперь будет куда легче контролировать ситуацию мне, а не Дитриху, который мучается со стояком с того самого момента, как мы начали. Упершись руками в плечи старосты и приняв более устойчивое положение, я откидываюсь чуть назад и пытаюсь сделать тазом что-то вроде волны. Не уверен, правильно ли у меня выходит до тех самых пор, пока не замечаю, как выражение лица Дитриха меняется. Проделываю так еще пару раз, после чего вжимаюсь обратно в парня и начинаю медленно набирать темп. Мышцы бедер уже минут через пять красноречиво дают мне понять, что походов в бассейн для такой позы явно маловато и следует иногда и в спортзал заглядывать. Так и вижу, как подхожу к тренеру и сообщаю, что мне следует прокачать ноги так, чтобы они не начинали отваливаться через несколько минут после моих активных действий в позе наездника. Тихо прыскаю и ожидаю недовольного ворчания по этому поводу со стороны старосты. Но его мысли сейчас явно поглощены движением моих бедер. На лбу у него появляется испарина, дыхание сбивается. Странно, физически напрягаюсь вроде бы я, почему же потеешь ты? Дитрих явно в легкой прострации от моих действий. Он больше не целует меня, и палец его оставляет мой рот в покое. Староста чуть расслабляется, позволяя руководить процессом мне. Ладони перекочевывают на мои бока. Слегка сжимают их, но не более. Мне нравится мутный взгляд парня, блуждающий по моему телу. И возбуждает тихий, явно до победного сдерживаемый стон, срывающийся с губ Дитриха в момент очередной волны. Если вы полагали, что уязвимым кажется человек, который перед вами плачет, это вы еще не видели человека, которому доставляете удовольствие. Наверное, потому у Дитриха так башню и срывает. Потому он с такой неохотой делится контролем. Не каждый готов показать кому-либо эту свою часть себя. Но я проделываю очередной незатейливый трюк, и с потом, с запахом, со смазкой жадно впитываю в себя его зависимость от меня. Александр Ни секунды не сомневался, что Саня верхом на мне будет великолепен. Так оно и есть. Ему на самом деле и стараться не надо. Можно даже не двигаться. Просто сиди на мне и будь хорошим мальчиком, безропотно выполняющим все мои невинные просьбы. Единственное, очень жалею, что похерил линзы. С другой стороны, наблюдай я все это четче — и наверняка уже бы кончил. Я и так еле сдерживаюсь. А учитывая, что Майский ни хера не хочет спокойно сидеть на месте, мою силу воли испытывают на прочность. Но для сегодняшнего дня впечатлений достаточно. Кончу и все. Больше продолжать не смогу, я знаю. Упаду на кровать замертво и воскресну не раньше одиннадцати утра. Не думаю, что Майский сильно разозлится, если останется недоцелованным. Разозлюсь на себя только я. Поэтому нельзя давать организму возможность разрядиться слишком быстро. Надо потерпеть еще. В конце концов, это наша первая ночь в качестве пары. Сане, наверное, на это плевать. А мне — нет. Хочу, чтобы и через десять лет он мог бы сказать: «А помнишь…», а я бы ответил: «Помню, будто это было вчера». Беру себя в руки. Пытаюсь вернуть концентрацию. Выходит не сразу. Пальцы плавятся от жара, исходящего от кожи Майского. Тяжело дышу, отвечая на его плавные, но ритмичные движения. Все тело пронизывают всполохи нарастающего удовольствия. И как же хочется поддаться этой волне, расслабиться и позволить Сане завершить задуманное. Но… Не предупредив парня, опрокидываю его на кровать, подминая под себя. Так как мы лежим поперек нее, голова Майского свисает вниз. Наверное, он что-то говорит. Возможно, возмущается или просто сбит с толку. Это уже не важно. Я все еще в нем. Все еще голоден им. И все еще желаю насыщения. Вцепившись в его колени, раздвигаю их шире. Кусаю нежную кожу у сгиба левой ноги. Слышу мычание со стороны Сани и поднимаю его ноги выше, чтобы забросить себе на плечи. Повышаю темп и силу проникновения. Вбиваюсь в него с болезненным остервенением. — Я сейчас… мх!.. нахер свалюсь! — шипит Майский, судорожно цепляясь за мою шею. Действительно, с каждым новым толчком с моей стороны он медленно, но планомерно сползает с кровати все больше. Но я не хочу менять его положения. Пусть держится за меня и дальше как за спасательный круг. Вхожу в него резче. Сильнее. Чувствую, как с каждым толчком он сжимает меня, с готовностью откликаясь на каждое движение. — Дитрих, блядь! Тормозни! Я сейчас упаду! — стонет он. Скидываю ноги Майского с плеч, наклоняюсь к нему и провожу языком по выпирающему кадыку. Благо в теперешнем положении делать это очень удобно. А затем подхватываю парня одной рукой за бедро, а второй за плечо. Притягиваю к себе и одним легким движением меняю его положение на кровати. Теперь под его головой подушка. Но не успевает он выдохнуть с облегчением, когда я вновь закидываю его левую ногу себе на плечо, правую оставив на кровати. Укладываю Майского на бок и вгоняю в него член по самые яйца. Саня тихо стонет, невольно вцепившись в одеяло. В попытке заглушить себя, впивается зубами в собственные костяшки дрожащей правой руки. Я, не останавливаясь, целую выше колена поднятую ногу. — Хватит… — кидает Саня, задыхаясь. — Забей на меня и кончи уже, наконец. — Это еще что значит? — выговариваю я тихо. Удивительно, как спокойно звучит мой голос, несмотря на происходящее. — То и значит, — шепчет Майский. — Ты слишком зациклен на том, что чувствую я. — Это плохо? — Плохо, учитывая то, что я в этот момент зациклен на тебе, но ты не сильно любишь делиться контролем! — выдает Саня. — В этот раз принципиально не кончу раньше тебя! Понял?! — О-о-о… Звучит как вызов. Если ты пытался облегчить ситуацию, то у меня для тебя, Саня, плохие новости. Ты только что ее усугубил. — Поспорим? — предлагаю я, выходя из парня. Не обращая внимания на невнятные трепыхания с его стороны, укладываю Майского на живот, а затем заставляю встать на колени, при этом лицом уткнувшись в подушку. Саня окончательно размякает. Ни слова против. Уверен, наверное, что если будет во всем мне потворствовать, то обязательно достигнет цели. Вот только подчиняясь, ты помогаешь только мне. Провожу языком по его позвоночнику, при этом несильно царапая бедра Майского. Чувствую, как он инстинктивно подается ко мне, явно желая вновь ощутить меня внутри себя. Решаю, что не стоит заставлять его слишком долго ждать. Устраиваю ему качественный марафон, беспечно тратя на него все оставшиеся в моем теле энергетические ресурсы. Отыгрываюсь на нем по полной, сливая весь накопившийся стресс, всю неудовлетворенность жизнью, которая мучила меня годами. Избавляюсь от всего без остатка благодаря одному-единственному человеку, глухо стонущему в такт моим движениям. Саня пытается быть тихим. Но выходит у него плохо. Слишком он эмоционально-раскованный. Совершенно не умеет удерживать в себе отголоски удовольствия. Но пытается. Уткнувшись носом в подушку и закрывшись руками, глушит рвущиеся из него всхлипы, как может. Но меня это бесит. Как бесит творческих людей, выкладывающих свои работы на просторы интернета и ждущих громких отзывов, а получающих лишь тихие лайки. Мои отзывы — его стоны. И я имею право знать, насколько тебе хорошо от того, что я делаю. Иначе на черта это все?! Хорошо, что я заставил Саню оставить футболку. Пришло ее время. Цепляюсь за ткань и стягиваю ее до локтей Майского, а затем накручиваю себе на кулак, фиксируя локти парня у него за спиной и не позволяя ему изменить положения. — Да ты совсем… мфф… ахреневший! — далеко не сразу реагирует Саня. Он настолько поглощён процессом, что любое мое действие воспринимается им заторможено. Я не лучше. Чувствую, что на пределе. Но черт, не хочется проигрывать спор. И заканчивать, вглядываясь в силуэт его затылка. Хочу, чтобы он видел меня. Смотрел на меня. И думал в этот момент только обо мне. Хочу, чтобы этот момент запечатлелся в его памяти настолько ярко, чтобы и в глубокой старости он помнил, каково это было. Поэтому Саня снова оказывается на спине. А я — на нем. Саня Вот же упертый баран. Сказал же расслабиться! Сделать то, чего хочет он сам! Уложенный на лопатки, я мутным взглядом пялюсь на Дитриха и чувствую, что начинаю плыть. Я устал. И физически, и морально. Я устал даже от удовольствия. Серьезно, у меня впечатление, что если так продолжится, я сдохну. Но я тоже не лыком шит. Дитрих терпит. И Я БУДУ ТЕРПЕТЬ! НАВЕРНОЕ! Вообще-то, сил на это уже нет… Главное после этих терпелок утром разогнуться. А то что-то мне подсказывает, что «Бархатные ручки» пусть и хороши, но не смазка, ребята. Определенно не она. Не рекомендую! А может, дело не в креме, а в том, что Дитрих уже откровенно долбится в меня, не рассчитывая ни силы, ни скорости. Мы ж, блять, не на природе костер разводим, так может поумеришь силу трения, а?! И лежу, блин, неудобно. На руках, скрученных футболкой за спиной. Они под моим весом начинают неметь. Пытаюсь высвободиться, что достаточно сложно, когда ниже пояса творится такая феерия, что ты не знаешь, в следующую секунду обкончаешься или помрешь. Все же напрягаю руки. Слышу хруст рвущейся ткани. Благо футболка старее меня и поддается моим потугам проще, чем я рассчитывал. С большим трудом приподнимаю корпус и, наконец-то, освобождаю руки. Бухаюсь обратно на спину и невольно тянусь к своему стояку. Всё. Хватит. Серьезно, я больше не могу. Дитрих, заметив мои действия, замедляется. — Не трогай, — произносит он с властными нотками в голосе. Игнорируя его, касаюсь дрожащими пальцами головки, но что-то большее сделать не успеваю. — Не трогай, я сказал, — с азартом выдыхает староста, сжимая мои руки и заводя мне их за голову, а сам аккуратно укладываясь на меня и тем самым закрывая доступ к отчаянно требующей внимания части тела. — Ты ведь сказал, что принципиально не кончишь, забыл? — Беру свои слова обратно! — выдыхаю я с усилием. — Ну уж нет, не смей теперь сливаться, — настаивает он. — Какая тебе разница? Я ведь готов признать поражение! — не понимаю, чего еще он от меня хочет, сволочь?! — Не люблю играть в поддавки, — дает мне Дитрих размытый ответ. — Конечно ты кончишь, даже не сомневайся. Но сам ты в этом примешь минимальное участие. Не слишком ли угрожающе это звучит? Дитрих, притормозивший, чтобы пресечь мои попытки самопомощи, вновь начинает неспешно набирать обороты, мучительно медленно, но ощутимо проникая в меня. Я будто бы нахожусь в парализующем вакууме из удовольствия и взгляда Дитриха, устремленного на меня. Ничего, кроме этих двух аспектов, не пробивается сквозь невидимую пелену отрешенности от всего мира. Я больше не могу этому сопротивляться. Больно даже думать. Дитрих отпускает мои руки и вновь садится на кровати, потому что удерживаться надо мной ему становится тяжело. Дает своим рукам время чутка передохнуть. Он тоже устал. Но легких путей не ищет. Как обычно. Получив свободу, провожу пальцами по его напряженному прессу. — Ты… гор… ячий, — замечаю я. — Надеюсь, как Ад? — Дурак, нет? — бросаю я сквозь плотно стиснутые зубы, пытаясь справиться с головокружением. Кажись, у меня начинаются вертолеты, которые обычно приходят погостить только после лишнего стакана алкоголя. Но сейчас-то я трезв, так какого хрена? — Ты… горяч… ий в прямом… мх-х-х-х… см… ысле слова, — как же тяжело говорить. Я и не знал, сколько энергии сжирает этот процесс. — У тебя…. темп… ература походу. — Ну и пусть. Не зря в русской литературе прошлых веков повышенную температуру называют не иначе, чем горячкой. Или лихорадкой. Дитрих горячий. И явно плохо себя контролирует. Мне кажется, он уже потерял связь с реальностью и единственный, кто удерживает его от того, чтобы провалиться в глубокий сон, это я. Весь этот бред действительно пора заканчивать. Но Дитрих ложится на меня. Присасывается к шее, разукрашивая и до того покрытую пятнами кожу новой порцией доказательств моей ему принадлежности. Мне только и остается, что, обняв его, впиваться пальцами в спину, надеясь, что мы оба переживем эту во всех смыслах нездоровую ночь. Не знаю, как это случается у других, а у меня с моим телом всегда и все проходило по одному и тому же принципу. Этапы удовольствия просты до безобразия. Сперва тебе хорошо. Потом тебе очень хорошо. А затем наступает ощущение, похожее на приливную волну. И ты чувствуешь, что еще пара движений — и ты достигнешь того самого блаженства, ради которого потел. Иногда его можно отсрочить, если хочешь еще немного побалансировать на уровне «очень хорошо». Иногда слишком спешишь, и волна оказывается недостаточно высокой. Тогда момент эйфории получается смазанным и не дает достаточной разрядки как физической, так и эмоциональной. Но что бы и как бы ни выходило, вот эта вот предоргазменная волна всегда длилась недолго. Потому что удерживаться на ней почти невозможно. Казалось мне. Сегодня Дитрих, видимо, решил продемонстрировать очередные удивительные возможности моего тела, которое все чаще кажется мне чужим, иначе как еще объяснить, что оно могло от меня скрывать такой потенциал?! Я чувствую уже знакомую волну, которая начинает топить меня в ощущениях. Но это происходит непривычно медленно. Мне кажется, сейчас все мое тело — сплошная эрогенная зона. Каждое движение Дитриха. Каждое его касание, даже щекочущее шею дыхание и влажность языка вносят свою лепту, планомерно подводя меня к логическому концу. Но не резко, а плавно. Доводя до состояния, когда мне кажется, что я начну реветь, если, сука, мне уже, наконец, не позволят кончить. Ритм увеличивается, хотя, казалось бы, куда еще?! Чувствую, как дыхание Дитриха, и без того прерывистое, меняется. Все в нем меняется. Тело слишком напряжено. Я знаю, что он вот-вот… Я как-то читал, что во время эякуляции сперма человека может развивать скорость до семидесяти километров в час. И я чувствую это прямо сейчас, ощущая давление и тепло внутри себя и понимая, что это становится финальным росчерком, после которого мое тело не может дальше терпеть, даже учитывая, что ни я, ни староста не прикасаемся к моему члену. Мучительно долгая волна наконец-то накрывает и меня. И я, невольно раздирая спину Дитриха ногтями, выгибаюсь к нему, закидывая голову назад и безвольно хватая губами воздух, которого катастрофически не хватает. Чувствую, как из меня рвется громогласный стон, но, благо, Дитрих вовремя реагирует и зажимает мне рот рукой. Потому я издаю лишь тихое мычание, ощущая, как из глаз начинают литься слезы, тело сводит судорогой, а в ушах нарастает звон. Виски будто сдавливают тисками. И при всем при этом мне так хорошо, что у меня не находится слов, чтобы описать испытываемое. Просто на какие-то пару секунд я настолько погружаюсь во все эти ощущения, что, кажется, забываю даже собственное имя. Но даже такие яркие ощущения начинают угасать. Вслед за ними приходит истома. Расслабление. И ужасающая усталость. Я лежу и понимаю, что не могу пошевелить и пальцем. Тяжело выдыхаю и… вырубаюсь. Александр Слегка переборщил. Не то чтобы я был гуру в сексе, но если после того, как твой партнер кончает, он тут же теряет сознание, это, полагаю, не совсем нормально. Наверное, завтра стоит извиниться… или предложить повторить. На всякий случай прислушиваюсь к дыханию Майского. Ровное. Убедившись, что все в порядке и он не реализовал угрозы помереть, я наконец-то перекатываюсь с Сани на спину. Еще какое-то время просто пытаюсь восстановить дыхание. Все тело гудит. В процессе доведения Майского до состояния нестояния я позабыл и о поврежденных руках, и об обмороженной коже. А теперь все это возвращается. Но, кроме того, я начинаю чувствовать температуру, о которой упоминал Саня. И спину, которую он мне успел разодрать. Надо подняться. Принять душ. И пройтись влажным полотенцем у Сани хотя бы между ног, раз в ванную его сейчас затащить не выйдет. Но я не могу сдвинуться с места. Единственное, на что меня хватает, это накрыть нас обоих пледом Майского. Я еще думаю, что следует повернуться к парню. Что я хочу его обнять и заснуть, чувствуя его близость. Но сам не замечаю, как проваливаюсь в глубокий сон.