Лучше, чем ничего

Александр Дитрих: Привет. Саня Майский: Привет! Александр Дитрих: Как экзамен? Сдал? Саня Майский: Естественно! Александр Дитрих: Оценка? Саня Майский: Трояк!!! Александр Дитрих: В смысле?.. Саня Майский: Ну, тройбан, трио, тройка, один плюс два, десять минус семь) Александр Дитрих: С каких это пор у тебя по профильным предметам трояки? Саня Майский: Так мы ж его и в следующую сессию сдаем. А в диплом идет последняя оценка, так хер ли париться? Не, я, конечно, мог повыпендриваться перед преподом и вытянуть на четверку. Но учитывая, что ты не давал мне спать всю ночь… ;) Александр Дитрих: Я тебя раз десять спать отправлял! Саня Майский: Без меня ты бы этого мебельного монстра не собрал. Александр Дитрих: Справился бы. Саня Майский: Сказал человек, который полвечера пытался разобраться в инструкции, чтобы затем полночи орать как больной, что она неточная. А я говорил: нахер инструкцию! Надо импровизировать! Александр Дитрих: Да, именно после этого утверждения ты прикрутил ножки шкафа к его верхней крышке. Хер бы с ним со шкафом. Ты проебался с экзаменом. Саня Майский: Дитрих, я тебя умоляю… Александр Дитрих: Умолять меня будешь в постели. Саня Майский: Заманчивое предложение! Уже выезжаю, детка <3 Александр Дитрих: Нет. Саня Майский: Нет? Александр Дитрих: Раз я так хреново на тебя влияю и «не даю спать», чтоб тебя на пороге моей квартиры не было до тех пор, пока не закроешь сессию. Саня Майский: Шутишь??!! Александр Дитрих: Серьезен, как никогда. Саня Майский: Погоди, ночевать, значит, ты тоже будешь у себя? Александр Дитрих: Да. Саня Майский: Ты, блять, изверг! Александр Дитрих: Я всё сказал. Александр Я слышал, что переезд — та еще головная боль, но не знал, что с нею за компанию к тебе наведывается кровавый геморрой, цирк с конями и цыгане на вагонетке. Сергей возвращается в город четвертого января. Не теряя времени зря, в тот же день хватает меня под белы рученьки и тащит смотреть квартиру. Конечно же, Майский увязывается с нами. Я-то предполагал, что он воспользуется ситуацией и наконец-то немного от меня отдохнет. Но Саня, судя по всему, не из тех людей, которые устают от чужой компании. В отличие от меня. Нет, вы не подумайте. Я не жалуюсь. Констатирую факт. Когда ты всю жизнь почти все свободное время проводишь наедине с книгами, шумный «сосед», который требует твоего внимания двадцать четыре на семь — то еще испытание. «Ты в магазин? Я с тобой! На кухню? Я с тобой! В ванную? Составить компанию?» Я и не знал, что Майского может быть настолько много. Полагаю, апогеем становится момент, когда я, прошу прощения за подробности, присаживаюсь на унитаз, а Сане приспичивает со мной поговорить. Он так и сидит за дверью туалета, пока я из него не выхожу. Хотя в тот момент выйти хочется исключительно из себя и в окно. Я знаю, что подобное поведение Майскому не присуще хотя бы потому, какие недоуменные взгляды на него то и дело кидает отец. Знаю и то, почему парень так себя ведет. Он беспокоится обо мне. И, видимо, уверен, что, если оставит меня наедине со своими мыслями хоть на минуту, я могу себя накрутить. И он прав. Действительно могу. Но господи боже, можно мне хотя бы нужду справить без шумной компании? Смиренно терплю эту вакханалию первую неделю проживания у Майских, прекрасно понимая, что я здесь гость и не имею права выебываться. Но на восьмой день меня прорывает. И я тихо, без излишней эмоциональности, высказываю Сане все, что думаю о его поведении. Высказываю, а потом сразу жалею об этом, представив, как это чудо природы обижается на меня и кидает в игнор. Успеваю за одну секунду напридумывать самые худшие сюжетные повороты и пережить несколько микроинфарктов. А Саня что? Хлопает меня по плечу и заявляет, что высказаться следовало раньше. Ты не охренел быть таким тошнотворно понимающим? Мне от этого еще поганей. Чувствую себя мудаком. И все же я вздыхаю с облегчением, не подозревая, насколько хитра эта паразитина. Поползновений делать все подряд вместе со мной становится на порядок меньше. Саня, учтя мою просьбу, начинает заниматься своими делами. Вот только все еще не отрываясь от моей персоны. «Я собираюсь слушать музыку, положив голову тебе на живот. Включу фильм, разместив свои ноги поперек твоих. Сяду читать лекции на кухне именно в тот момент, пока ты драишь сковородку. А когда ты пойдешь в комнату, тихо последую за тобой и буду сидеть рядом, уткнувшись в свои лекции и делая вид, будто действительно что-то учу, а на самом деле рисую в тетради кривых человечков». Изначально по этому поводу я испытываю двойственные ощущения. Легкое раздражение все еще имеет место быть. Но как ни странно, к такой тактике поведения Майского я быстро привыкаю и перестаю ощущать дискомфорт. Мне даже приятно, что Саня хочет со мной быть постоянно. Но одного нюанса это не умаляет: мне просто необходимо иногда побыть одному. Дело не в Майском, не в его поведении, не в моем страхе того, что он таким образом пытается меня контролировать, потому что это не так. Саня способен на что угодно, кроме контроля. И все равно… Мне нужна доза одиночества. Небольшая. Хотя бы часик в день. Часик в день, в который в этом мире нет никого кроме меня. Но об этом я не говорю. Не потому что вновь боюсь обидеть Майского. Я уже понял, что такой реакции от него ждать не следует. Нет. Ужас в том, что он ко мне снова прислушается. И будет готов дать мне все, что я попрошу (в разумных пределах). Но какой ценой? Мы живем втроем в двухкомнатной квартире. Кухня — проходной двор. А выгонять Саню из собственной комнаты — скотство. Мне совесть не позволяет. Не хочу, чтобы он жертвовал своим комфортом ради моего. Он и так сделал для меня столько, что вовек не расплатишься. Студия, в которую мы приезжаем с Сергеем и Майским, совсем небольшая. А после того, как в ней появится кухня и мебель, места не останется вовсе. Но это меня абсолютно не смущает. Мне эти двадцать с небольшим метров кажутся самым просторным помещением, в котором я когда-либо был. Потому что здесь мне не надо будет вздрагивать от каждого шороха за дверью, инстинктивно ожидая маминых комментариев или дурного настроения отца. И не станет мучить чувство вины за то, что я стесняю кого бы то ни было. Это место только моё. И лишь от этой мысли дышится в этой квартирке легче. — Вот это круть! — восторгается Майский, прохаживаясь по квартире. — Это же мечта! Есть в комнате и спать на кухне! — говорит он это с детской непосредственностью, совершенно искренне радуясь оглашенному вслух факту. Я лишь тяжело вздыхаю. Сергей же прыскает в кулак. — Он у тебя — само очарование, — тихо говорит брат без тени иронии, пока Майский, выбежав на открытую лоджию и тем самым запустив в квартиру дозу ледяного воздуха, опирается на перила и смотрит вниз. — Двадцатый этаж! Вид — ахуеть! Пожалуй, никогда туда не выйду. — Еще какое, — ворчливо отвечаю я брату, наблюдая за счастливыми плясками Сани на лоджии. — Отбитое на всю голову. — Кажется, в нем есть все, чего тебе так не хватает, — улыбается Серега. — Что, например? — Мне все еще странно обсуждать моего парня с братом. Мне все еще странно жить с мыслью о том, что у меня вообще есть парень! И с тем, что этого не надо скрывать от родни. Тайны — невыносимый груз, но понимаю я это только сейчас, избавившись от главного секрета своей жизни. — Дух свободы, — отвечает Сергей с легкими нотками зависти в голосе. Да, беспечности Майского кто угодно позавидует. — Скорее дух тупости, — бросаю я, пытаясь таким образом скрыть, какой восторг рвется из меня из-за того, что Саня нравится брату. По-детски, понимаю. Оценка родни твоей второй половинки должна играть второстепенную роль. И все же я невероятно рад. Просмотр квартиры — лишь вершина айсберга тех дел, что запланировал для меня Сергей. Но понимаю я это много позже. Студия с чистовой отделкой, но абсолютно пуста. В ней готова ванная с туалетом. Остальное надо покупать. И это оказывается для меня испытанием, несовместимым с жизнью. Брат разводит бурную деятельность. Для него все это не в новинку. Он уже обустраивал собственную квартиру. Выбор и заказ кухни. Выбор мебели. Обговаривание сроков. Подбор техники. Оформление доставки. И кошмарно много мелочей, вроде посуды, стирального порошка, средства для мытья полов, губок, мыла, сушилки для белья, доски для глажки, кастрюли и далее по бесконечному списку, в котором то и дело появляются новые наименования. Хуже того, что все это выматывает, только количество потраченных денег. И Сергей ситуации не упрощает. Я тыкаю пальцем в самое дешевое, а брат тащит меня к тому, что подороже. — Зачем? Не надо! — сопротивляюсь я, еле-еле подавляя внутреннюю истерику от очередного ценника, доводящего меня до предобморочного состояния. — Так не на месяц берем, — парирует брат. Он прав. Скупой платит дважды — эта поговорка еще ни разу не подводила. Вот только нищий не платит вообще. Это я сейчас о себе. Брат тратит на меня слишком много. Преступно много. Настолько много, что мне физически больно каждый раз, когда он вновь прикладывает карту к терминалу. Другой бы на моем месте, наверное, радовался. Но я не рад. Мне от этого плохо и тоскливо. — Подумай о семье. Не уверен, что твоя жена будет в восторге, от того, что… — Я и думаю о семье, — хлопает меня брат по плечу. — А моя жена — ангел, который прямо сейчас мониторит весь интернет и кидает мне отличные варианты качественных матрасов для кровати, — показывает он мне экран с ссылкой, фотографией и очередным, мать его, заоблачным ценником. От последнего у меня темнеет в глазах. Матрасы всегда так дохера стоили? Господи, я все больше убеждаюсь в том, что ни черта не знаю о жизни и ее дороговизне. — Может, лучше купим какой-нибудь недорогой диван? — выдыхаю я, пытаясь скрыть дрожь в голосе. — Мне не нужна кровать. — А вам? Вам двоим она нужна? — спрашивает Серега, хитро улыбаясь, тем самым выволакивая меня из котла ужаса из-за цены и скидывая с обрыва в бесконечное смущение. Да уж, не каждый диван выдержит наши… ночи. Особенно, если диван недорогой. Рассыплется в пыль, и месяца не пройдет. Но смущение во мне надолго не задерживается. Есть ведь и более неприятные мысли, которые срочно необходимо подумать. А что, если отец на мой счет был прав? Вот жил я в родительском доме и даже не представлял, насколько эта жизнь дорога. И как мне все это время было легко и просто. Оказывается, для меня есть кое-что похуже физических побоев. Например, финансовая несостоятельность. Надо сохранить все чеки. И разработать стратегию по возврату этих денег Сергею. И не забыть отдать ту сумму, что он заплатил родителям за мои вещи. Только сперва надо эту сумму узнать, потому что брат на мои вопросы не отвечает ни по поводу цены, ни по поводу реакции родителей в момент, когда он приехал к ним выкупать мое «приданое». Знаю лишь, что в день, когда брат вручил мне два чемодана и большую коробку, доверху набитую одеждой и книгами, пришел он с разбитой губой. И улыбкой до ушей. — Подрались? — выпытываю я. — Упал, — подмигивает мне Серега. Ага, как же. Упал он. Все мы знаем, какие в нашей семье падения. Мне бы заострить на произошедшем больше внимания, вот только времени на это не остается. Брат, купив все, что требуется, возвращается в Москву. Я же остаюсь на растерзание десяткам доставщиков и подготовке к экзамену. В очередной раз говорю себе спасибо за то, что старательно учился в течение полугодия, в результате чего из четырех экзаменов в зимнюю сессию, три автоматом. Сдать нужно только философию. И автомата у меня по этому предмету нет лишь потому, что преподаватель принципиально никому его не ставит. Благо это первый (а в моем случае и последний) экзамен в сессии. Сдаю на пять. Майский — на четверку. Отличный результат, учитывая, что пока я учил билеты вслух, он спал у меня на коленях, периодически бормоча: «Ага-ага, продолжай, я на слух все запоминаю». Нихера он, конечно, на слух не запомнил. Зато вступил с философом в чисто философские дебаты, за что и получил хорошую оценку. Пиздабол-затейник — теперь я знаю, что означает это словосочетание. Оно означает — Саня Майский. Закрыв сессию, я окончательно окунаюсь в решение бытовых задач. Саня окунается в них вслед за мной и, как результат, сдает второй экзамен на тройку. Не хочу показаться занудой. А зацикливаться на оценках не хочу вдвойне. Но блять! Майский получает трояк по предмету, который однозначно знает на пять! Обидно же! А виною всему что? Или скорее кто? Я. И ебучий шкаф. Ну и Майское раздолбайство, естественно. Но изначально ответственность за произошедшее я торжественно с фанфарами и красной дорожкой водружаю на свои и только свои плечи. И в порыве чувства вины делаю ебанутый пассаж (сам это признаю). Я запрещаю Майскому приходить ко мне до тех пор, пока он не закроет сессию. При этом сам собираюсь ночевать в студии, хотя до того всегда возвращался к Майскому очагу за исключением той ночи, когда мы с Саней собирали дурацкий шкаф. В первые пять минут после этого заявления я считаю себя неоспоримо правым. А затем осознаю, что неоспоримо я только придурок. Сам же себе свинью подложил. Я ведь с момента ухода из дома каждый день проводил с Майским. Хотел одиночества? Бери, смотри не подавись. Вот только у меня и иные хотелки имеются. Хотелки, что сперва было невозможно реализовать из-за присутствия в квартире Майского его отца, затем присутствия Сереги в студии, а затем присутствия в этой же квартире тупорылого пазла из Икеи. И когда все три фактора исчезли, я не придумал ничего лучше, чем запретить Сане ко мне приходить. Нет, только подумайте! Король дебилов снова в деле. «Ладно, — успокаиваю я себя в первый вечер без Майского. — Все к лучшему. Уж неделю можно потерпеть! Я не раб своих желаний!» На второй день я готов признать, что в страшном рабстве. И не столько от желания затащить Саню в постель, сколько от желания хотя бы просто увидеть его. Майского было много. И этого «много» мне достаточно быстро начинает не хватать. Час одиночества пошел бы мне на пользу. А двое суток — однозначно нет. Хоть на стены лезь, хоть вой на Луну, серьезно. Кто бы мог подумать, что меня будет так ломать! Мне нужно, чтобы он врубил музыку на всю квартиру. И разбросал по только что убранной комнате половину своих вещей в поисках мелочевки. Хочу слышать его пение из комнаты, пока принимаю душ. И просыпаться среди ночи, потому что Саня, которому приспичило поссать, в потемках ударяется о тумбочку и выдает звучное «Блять!» Хочу чувствовать, как он прижимается ко мне ночью, бормоча что-то во сне. Или смотрит эти свои излюбленные фильмы по комиксам, то и дело отвлекая меня от чтения книги воплем: «Нет, ты только посмотри, как он ему вломил! Посмотри! Погоди, я сейчас мотану назад!» Короче, это финиш. Даже бытовые задачи не отвлекают от навязчивых мыслей о Сане. Нихрена ж себе меня на нем переклинило, раз я не могу нормально прожить без него и пары дней. Параллельно с агонией по Майскому, агонизирую еще и потому, что нахожусь на новой для меня территории. Оказывается, ночевать в незнакомой пустой квартире в одиночестве — это тоже стресс. И мои поварские способности оставляют желать лучшего, особенно на маленькой электрической плитке, заменяющей еще не приехавшую плиту. Еще и свет вырубают по пять раз на дню. И интернет только на телефоне, так как в квартире он еще не проведен. Но все это мелочи. Было бы мелочами, будь Саня рядом. Но его нет. По моей вине! Потому каждая мелочь превращается в катастрофу. И вот уже четвертый день без Майского. Даже в ВК не пишет. И я не пишу. Не хочу его отвлекать. Сегодня экзамен. А через три дня еще один. Пусть занимается. Но рука так и тянется к телефону. В аватарке Майского в ВК я уже дыру прожег. И на кой-то хер по кругу перечитываю наши переписки недельной давности. Будто они действительно смогут мне заменить Майского. Нихера подобного! В очередной попытке отвлечься, устраиваю генеральную уборку. Далеко не первую за эти несколько дней. Пол настолько чистый, что на нём не то что есть, можно делать операцию на открытом сердце. Критично окидываю шкаф с рассованным по полкам содержимым. Не нравится. Выкидываю все вещи на пол и складываю по новой. Не нравится. Снова выкидываю. Снова складываю. НЕ НРАВИТСЯ! Моя рука тянется, чтобы выкинуть одежду из шкафа в третий раз, когда тишину пустой студии разрывает входящий звонок. На дисплее высвечивается дурацкая фотография Майского, показывающего язык. Он поставил это фото на мой телефон, пока я не видел. Он-то пошутил, а я фотку оставил. Классная. Кидаюсь к телефону, как голодная псина на кость. — Сдал? — выпаливаю я, лишь приняв звонок. Я нервничаю, потому что уже четвертый час, а экзамен с девяти утра. Раз он так долго не звонил, значит, могли возникнуть сложности. Либо он пошел самым последним, что так же в его стиле. — Сдал, — раздается веселое. — На что? — Расслабляй булки, пятёра, — торжественно объявляет Майский. Я в тебе даже не сомневался! — Хорошо, — выговариваю я вкрадчиво, стараясь не выказывать той бури эмоций, которую в данный момент испытываю. Сука, я так счастлив, будто миллион выиграл. — Дело за малым, остался один экзамен, — идиотизм мой не имеет границ. В ответ на мои слова Майский выдерживает долгую паузу. — Ты не передумал насчет этого дебильного правила? — выговаривает он медленно. — Нет, — непреклонен я несмотря ни на что. — Хах, — раздается из трубки. — Что еще за «хах»? — напрягаюсь я. — Я предлагаю сделку, — заявляет Саня. — Ты установил правило на два экзамена. Я же против правил вообще. Но отношения — это компромисс, потому я сдал один экзамен, придерживаясь твоего условия, хотя оно мне и кажется глупым. Теперь твоя очередь прислушаться ко мне и снять его в отношении второго экзамена. Честно? Честно, — вещает он. Я смотрю, экзамен по философии даром не прошел. — Нифига, — упорствую я. — Упрямый баран! — слышится досадливое. — Какой есть. — Тогда мне ничего не остается, кроме как… — Майский замолкает. — Сдать второй экзамен, — подсказываю я. — …обратиться к шантажу, — предлагает Саня свой вариант. — Что, прости? — К шантажу, — повторяет Майский со смаком. — Вообще пальцем не пошевелю ради последнего экзамена. Или лучше! Я на него даже не пойду! Как тебе идея? — ХРЕНОВАЯ! НЕ СМЕЙ! — тут же вспыхиваю я. — А если посмею, тогда что? — гребаный провокатор. — Бросишь меня? — Ты ахренел такое говорить?! — окончательно выхожу я из себя. — КОНЕЧНО, НЕ БРОШУ! — Ну видишь, выходит, терять мне нечего, — протягивает Майский. — Существуют и не столь кардинальные рычаги давления, — бормочу я, нервно поправляя очки. Ох, сейчас я скажу нечто, за что возненавижу себя сильнее прежнего. — Например, ограничение доступа к телу, — выговариваю я еле-еле. Майский в ответ взрывается хохотом. Мне приходится отстранить трубку от уха, чтобы не оглохнуть от его ржача. — Дитрих! — стонет он сквозь смех. — Ты ж мое ебанутое создание! Сам-то понял, че сказал?! — Все я понял. — Ты если что этим не только меня накажешь. Но и себя. В курсе? — Переживу. — Да? А по-моему, твое либидо переплюнет мое. Не уверен, что человек, в которого во время секса вселяется Сатанище, может себе позволить целибат. — Я НЕ РАБ СВОЕГО ТЕЛА! — восклицаю я фразу, которая крутится у меня в голове вот уже четыре дня. Эдакая мантра, которая нихера не работает. — А я раб, — прямо вижу, как говоря это, Майский расслабленно пожимает плечами, дескать «Раб и горжусь этим». — Хочу к тебе, — выдыхает он неожиданно тихо с такой интонацией, от которой у меня по спине пробегают мурашки. Шумно сглатываю. Знаю, мое упрямство не имеет оснований. Веду я себя как ребенок. И правило я установил идиотское. Знаю я это все. Знаю! Вот только… Это позволяет мне ощущать твердую почву под ногами. Кто-то, вырвавшись из бесконечного контроля, пускается во все тяжкие. Но не я. Все тяжкие точно не мой вариант. И неожиданная полномасштабная свобода давит на меня похлеще бетонной стены. Моя жизнь была хреновой, но упорядоченной. А теперь порядка нет и каждое утро, проснувшись, я не знаю, что делать. За что хвататься. Чему уделить внимание в первую очередь. И сколько уделить времени на то или иное действие. Я в жутком раздрае. Перебираю шкаф по десять раз. Намываю полы. Эти простые манипуляции позволяют мне отдохнуть от лишних мыслей. Самое страшное — я не могу остановиться. Лишь присев на матрас, чтобы перевести дух, тут же ловлю себя на мысли, что бездельничаю. Что есть куча дел, которые еще следует сделать, а я сижу и не шевелюсь. Да как я могу?! У Майских было проще. Во-первых, там всегда было чем заняться: полки прикрутить, купить новую дверную ручку, протереть пыль, приготовить поесть. Во-вторых: наслушавшись от Артема Максимовича и Сани, какой я молодец и что у них миллион лет руки не доходили до починки той или иной вещи, я разрешал себе расслабиться. И с ощущением своей полезности и чувством выполненного долга ложился читать книгу. Но здесь я один. И только я могу оценить свою полезность. Только я могу себя похвалить. Могу, но не способен. Именно это выбьют на моем надгробии. Короче, за четыре дня я довел себя до белого каления и трясучки и в очередной раз пособолезновал Сане, потому что, пиздец, я невыносимый. И прямо сейчас я это еще и подтверждаю, выговаривая на это откровенно эротичное «хочу к тебе» свое скупое: — Даже не думай. Расстрелять меня мало! — Я уже у твоего подъезда! — к моему счастью, Саня непрошибаем. И его мои загоны не задевают. Скорее он кладет на них большой и толстый хер. Правильная стратегия, она мне подходит. — Не впущу! — заявляю я, инстинктивно готовясь к спору до кровавых соплей, прежде чем, конечно же, впущу Майского и весь вечер от него не отлипну. Прямо возьму в охапку, усажу на колени и так и буду сидеть. А он пусть фильм смотрит. Или музыку слушает. Или спит. Что угодно делает, главное, чтобы в моих объятьях. Но Майский вместо того, чтобы привычно продолжать гнуть свое, внезапно взрывается новой порцией хохота. Ржёт в трубку хуже прежнего. Теперь-то что? — А я знал! — ликующе выдает Саня. — Что знал? — напрягаюсь я. — Что ты так скажешь! Все еще не понимаю сути восторга Майского. — В окошко выгляни, — советует мне чудила. С плохим предчувствием подхожу к окну. Шарю взглядом по городскому «звездному небу», роль которого играют дома с загорающимися в них окнами. Всматриваюсь в синий небосвод, по которому плывут рыхлые серые облака. В неровный из-за силуэтов домов горизонт, подсвеченный красным светом уже закатившегося солнца. — Ну и? — я не знаю, что именно должен увидеть. — Выйди на лоджию и вниз глянь, дурачила, — прыскает Майский. Натянув свитер, выхожу, с опаской опускаю взгляд вниз и чуть телефон из рук не роняю. Перед домом большая детская площадка. Даже не большая. Огромная. Почти неделю каждый день шел сильный снег, потому она превратилась в белоснежный пласт, все это время походивший на выглаженную скатерть. Но сегодня над скатертью надругались. Увидев маленькую черно-желтую фигуру неподалеку от места преступления, убеждаюсь, кто виновник сего вандализма. Майский, блять! Ровный настил теперь украшает большая тщательно вытоптанная надпись, состоящая из единственного слова: «ВПУСИ». Не понял. — И что это значит? — морщусь я, стараясь пока ограничиться одним вопросом и не сорваться на остальные вроде «Какого хуя ты творишь?!» или «Сколько времени ты потратил на эту херь?!». — В смысле? — удивляется Майский. — Ты что, читать разучился? — Да вроде нет. Но значения слова «Впуси» я не знаю. Это на каком языке? — Впуси? — искренне удивляется Саня, будто не он сам сотворил данное непотребство. Наблюдаю, как черно-желтая фигурка приближается ближе к вытоптанной надписи. — Блять! — раздается звучное из трубки. — Должно быть «Впусти»! Букву «Т» пропустил! Задумался. Короче, сейчас! — и с этими словами Саня скидывает звонок. А затем я имею честь наблюдать настоящее цирковое представление. Майский по уже вытоптанным буквам пробирается к верху слова, бухается в снег сверху между буквами «С» и «И» и начинает, судя по всему, «рисовать» галочку. Знаете такие, с помощью которых мы вставляли пропущенные буквы в слове в начальной школе. Моего терпения хватает на пять минут. Сперва смешно, а потом уже нихера не смешно. И пиздецки холодно! А этот придурок без шапки! И куртка, кто бы сомневался, нараспашку! Звоню Майскому. Не берет трубку. Слишком поглощён созданием шедевра. Звоню во второй раз. В третий. Четвертая попытка, наконец, увенчивается успехом. — Чего? — выдыхает Саня, явно запыхавшись. — Долго еще собираешься страдать херней? Тебе надо идти домой и готовиться к следующему экзамену! — рычу я раздраженно. — До него еще три с половиной дня. И сегодня я заслужил отдых! — Хорошо, — сдаюсь я. — Тогда иди домой отдыхать. — Нет, — вновь упрямится Майский. — Я хочу к тебе. — У нас уговор. — Да в жопу твой уговор! Я ни с чем не соглашался! Ты мне права выбора не давал! Я считаю это вопиющей несправедливостью! — Вопиющей? — невольно улыбаюсь я. — Во-Пи-Ю-Щей! — по слогам повторяет Саня, пыхтя. Все это время он планомерно вытаптывает галочку. Пока есть только контур, который Майский сделал процентов на пять. Господи, да сколько же времени он убил на целое слово?! — Я хочу к тебе, — настойчиво повторяет он, не давая мне возможности продолжать гнуть свою линию. — Окей… — вздыхаю я, не в силах больше препираться. — Поднимайся, — чувствую, Саня из меня будет веревки вить только так. — Сейчас, только «Т» напишу. — ПОДНИМАЙСЯ! — рычу я, слыша, что даже у жаркого Сани уже зуб на зуб не попадает. Подумать страшно, сколько часов он проторчал на улице. — Поднимайся, пока я не передумал, — кого я обманываю. Хер тут передумаешь. Саня Никто не говорил, что будет легко, так что выверт Дитриха по поводу экзаменов меня не удивил. Наоборот! Я вздохнул с облегчением, потому что беспокоился, что он будет держать всю ебанину глубоко внутри, боясь задеть меня и потому продолжая калечить свою хрупкую нервную систему. Но, слава яйцам, мой мальчик вырос. И способен не только высказывать свое «фи», но и живо демонстрировать всю палитру красочных загонов, построивших мегаполис в его голове. И часть из них он, конечно же, должен был спроецировать на меня. В конце концов, я любовь всей его жизни! Он и спроецировал. Мне на радость! Это, безусловно, совсем не значит, что я буду безвольно подстраиваться под каждую его заморочку. Могу, конечно, мне не сложно. Но не буду! И дело не в гордыне и не в железобетонном характере, так как ни тем, ни другим не обладаю. Это мой способ наставить Дитриха на путь истинный. А заключается он в том, что к жизни надо относиться проще. А то из родительского карцера вырвался, а из собственного — даже шагу не сделал. Он привык работать на износ. Он сам не позволяет себе отдыхать. И не может расслабиться. Но я своим распиздяйским примером намерен показать, что жизнь хороша даже без зудящей палки в жопе. Точнее, без этой палки она как раз и становится хорошей. Главное не перестараться. И частично идти на уступки. А то ж психанет. Или расстроится. Или надумает какой-нибудь херни а-ля «Ты меня не уважаешь». А там и до «Ты меня не любишь» не далеко. Так что я смиренно принимаю правила игры. Но принимаю частично. Одним из первых сдаю экзамен (Преподавателя от моего рвения чуть инфаркт не ёбнул) и целенаправленно прусь во двор Дитриха. Сперва думаю подождать, пока кто-нибудь выйдет из подъезда, чтобы нарисоваться на пороге хаты старосты, как до этого сделал после незаконченного минета на вписке. Не хочу оставлять ему пути отступления. Не захлопнет же он дверь перед моим носом. Не посмеет! Затем решаю, что это будет избито. Надо что-нибудь новенькое придумать. Сижу у подъезда минут двадцать, медленно уничтожая сигарету за сигаретой и всматриваясь в целое поле белоснежной глади свежевыпавшего снега, в которую хочется прыгнуть и беспощадно разворошить. Как в детстве, когда мы с батей делали человечков, которые в американских фильмах называют снежными ангелами. И план действий формируется сам собой. Еще полчаса пытаюсь предугадать, как сложится наш с Дитрихом телефонный разговор и на каком слове лучше сделать акцент. Неприятно это признавать, но знаю я старосту не так уж и хорошо. Пока. И все же, прокрутив в голове наш диалог раз десять, я понял, что в восьми случаях там то и дело фигурирует фраза «Не впущу!». Прямо вижу, как он это выдыхает с толикой досады, потому что впустить-то хочет, а вот от слов своих отказываться — ни в какую. Упертая скотина. Гордая. Любимая ж забава — создать проблему из ничего и затем ходить страдать. А если кто-то, не дай боже, предоставит ее решение, пиши пропало. Напряги же такого рода для чего нужны? Чтобы прочувствовать всю тленность бытия. И если ты человека лишаешь этой возможности до того, как он хорошенько до костей проварится в излюбленном дерьме из негатива, никто тебе спасибо не скажет. Ответочка прилетит далеко не благодарственная. И все-таки я попробую! Я ж, сука, твой парень. Моя миссия — вытягивать тебя из говна, как бы сильно ты ни сопротивлялся! И в этом смысле я, как и ты, не лишен упрямства. Слово выбрано. Прикидываю, какого примерно размера должны быть буквы, чтобы Дитрих, несомненно, разглядел их с высоты своей башни. Ну, а затем… Наушники в уши. Излюбленный репит. Я знаю, какая песня подойдет для создания этого произведения искусства. Нечто, что не оставит во мне сомнений по поводу правильности моих действий. Нечто, что вдохнет в меня ровно столько энергии, сколько потребуется для воплощения задуманного. …I said mama, I'm a rockstar, …Слушай, мама, я рок-звезда, Рок-звезда твоей жизни, Дитрих. Смотри, ляжки не обоссы от восторга, когда в полной мере осознаешь, насколько твоя жизнь теперь связана с моей. И если ты предполагаешь, что отпугнешь меня армией своих тараканов, не на того напал. У меня на это ядерная бомба похуизма имеется, которая от твоей армии не оставит ни следа. …Stay up 'til the moon sleeps, …Тусуюсь, пока луна видна, Намечаю первую букву, а затем начинаю планомерно ее вытаптывать. Упорства мне не занимать. Особенно когда необходимо сделать что-то бесполезно-идиотское по мнению большей части человечества. На такие вещи сил никогда не жалко. …And I don't care about anything. …И мне плевать на всё. На всё неадекватное, что ты сделал, делаешь и сделаешь в будущем. Я нехерово так позагонялся, пока благодаря тебе находился в подвешенном состоянии. Повторения не хочу. Будем считать, что я помучился ради нашего светлого будущего! И теперь тебе за мои страдания расплачиваться до второго пришествия. Придется любить меня до боли в яйцах, безгранично и неистово, потому что на меньшее я не согласен. Буква «В» готова, и я перехожу ко второй. …Play me hard, baby break my heart. …Играй со мной по-крупному, малышка, разбей мне сердце. Ну только если чуть-чуть. И не забывай, что разбитое затем придется собрать и склеить. Говорят, тому, что сломано, первозданный вид уже не вернуть. А знаете, что скажу я? Можно. Я как-то любимую кружку бати разбил. Боясь распиздона, склеил ее так, что батя и спустя два года даже не подозревает о моем преступлении. Просто склеивать надо правильно. Со знанием дела, которое можно получить благодаря ютубу. И с толикой неуемного желания. И любви, естественно. Если хочешь, сделаешь, вот во что я верю. Возможно, не сразу. Возможно, не с первого раза. И не с десятого. Но сделаешь. И склеишь так, что разбитая посуда будет выглядеть лучше прежнего. Выбросить и купить новую любой дурак сможет. А ты попробуй сохранить то, что есть. Вторая буква готова. …Rockstar …Rock-rock-rock-rockstar …Mama, I'm a rockstar. Я ебучая рок-звезда собственной жизни! И твоей жизни, Дитрих, теперь тоже! И кто ж меня ахуенней в этом непростом статусе? Да никого! Это же моя жизнь. Наша. И в ней главными героями можем быть только ты да я, да мы с тобой и никто другой. Вот бы каждый это про себя и свою жизнь понял. Возможно, счастливых людей в таком случае было бы на порядок больше. Впрочем, беспокоиться обо всех у меня нет никакого желания. Мне достаточно и одного человека, которого в его неповторимости еще убеждать и убеждать. …Okay okay, I guess I'm a mess… …Окей-окей, наверное, я сумасшедший… И я, остановившись на пару секунд, ловлю этот миг, окидывая взглядом пустынный двор. Изо рта моего вырывается пар. Кончики пальцев начинает щипать от холода. Дышу тяжело, потому что порядком запыхался. И при каждом вдохе легкие от холода будто немеют. Мышцы ног ноют от повторяющихся движений. А абсолютно ровная гладь снега теперь изрыта следами жестокого вандала. Я закидываю голову и всматриваюсь в тяжелые зимние облака, плывущие по пронзительному синему небу. Они кажутся настолько низкими, что меня не оставляет уверенность: поднимись сейчас на крышу дома Дитриха, протяни руку и коснешься их. Ранний зимний вечер медленно накрывает двор. Фонари еще спят, но первые окна квартир уже вспыхивают огнем электрического света. А музыка, резонируя с ощущениями моего тела, превращает и без того волшебное мгновение в незабываемое. Теперь, услышав эту песню даже в самый жаркий день, я почувствую холод в кончиках пальцев, проникнусь зимними сумерками и испытаю болезненно-приятную ностальгию. Буквы готовы. Пора звонить. Главное не спалиться раньше времени, что я тусую во дворе Дитриха не первый час. Сделать голос бодрым и счастливым. Будто я только сорок минут назад вышел из экзаменационного кабинета, сжимая в руках дурацкую зачетку. Пятерка Дитриха вроде бы радует, но голос остается металлическим. Противная деспотичная душонка. Продолжает гнуть свое несмотря ни на что, посмотрите-ка. Упертый ты пидорас! Я все равно своего добьюсь! Упрямо продолжаю диалог, жду, когда же староста произнесет нужную мне фразу. И когда из динамиков, наконец, раздается желанное «Не впущу!», я разве что на месте прыгать не начинаю, не в силах скрыть ликования! — А я знал! — воплю я радостно! Значит, Дитриха я знаю чуть лучше, чем предполагал! Или во мне дремлет экстрасенс! Или верны оба варианта! — Что знал? — раздается напряженное. О, Дитрих, ты даже не подозреваешь, как попал! Пути назад нет. Ты проиграл, хоть еще и не знаешь об этом. — Что ты так скажешь! — выдыхаю я. — В окошко выгляни. — Ну и? — слышится после недолгого молчания. В смысле «Ну и»? — Выйди на лоджию и вниз глянь, дурачила, — мягко подсказываю на всякий случай. Вроде умный мальчик, но иногда такой тупой, хоть вешайся. — И что это значит? — Ты что, одичал от одиночества и разучился складывать буквы в слова? Алё, братишка! Включай атрофированный мозг! — В смысле? — пытаюсь я понять, что же не так. — Ты что, читать разучился? — Да вроде нет. Но значения слова «Впуси» я не знаю. Это на каком языке? — Впуси? — хмурюсь я, затем оборачиваюсь и подхожу к своему шедевру ближе. Блять! Блять-блять-блять! Чутка обосрался. Пропустил букву «Т», слишком глубоко окунувшись в построившийся вокруг момент. Чистосердечно признаюсь в этом Дитриху. — …Короче, сейчас! — выдаю я, бросаю трубку и спешу исправлять ошибку. Ничего-ничего, не фатально! Это даже хорошо, что я ошибся. Теперь этот момент станет еще ярче! Толика юмора — отличная специя к любой ситуации! Чувствую в кармане вибрации телефона входящих звонков. Ну уж нет. Сперва исправлю, а затем продолжим! Но телефон дрожит снова и снова. И судя по всему, вслед за ним по ту сторону несостоявшегося разговора так же дрожит от злости Дитрих. Наверное, не стоит испытывать его терпение. — Чего? — смилостивившись, беру-таки трубку. Уверен, что Саша уже красную дорожку расстелил, ожидая моей персоны в своих пенатах. Но хуй там плавал. Продолжает срать мне в уши по поводу экзаменов. Не, чел, так не пойдет. Либо я сейчас иду к тебе. Либо я после исправления ошибки в своем гигантском слове иду к тебе. Либо я торчу тут до глубокой ночи и все равно иду к тебе. Я уже и батю предупредил, чтобы дома он меня ждал только завтра, разукрашенного засосами от шеи и до пят! Нет больше вариантов решения проблемы! Дитрих еще пытается трепыхаться, но я-то знаю, что дожму его. Так и происходит. — ПОДНИМАЙСЯ! — слышится долгожданный рык. — Поднимайся, пока я не передумал. А меня дважды просить и не надо. Подниматься, так подниматься. Хозяин-барин! Уже через пару минут я у распахнутой двери сталкиваюсь с недовольным взглядом Дитриха. Только гляньте, актер из погорелого театра. Все пытается сделать вид, будто не готов выпрыгнуть из трусов от счастья при виде меня. Но я-то знаю правду. — Сколько часов ты там проторчал?! — допытывается староста, запирая дверь за моей спиной. А как же чмокнуть любимого парня? Я видел в кино, парочки так делают после долгого расставания! И не долгого. Где мой страстный поцелуй взасос, алё-алёшенька?! — Недолго, — отмахиваюсь я. Только теперь, попав в теплое помещение, я осознаю, как замерз. — Ага, как же! Ты уже белый от холода! Того и гляди совсем остынешь! — продолжает бубнить староста, как старый дед. — Так согрей, — кидаю я, как мне кажется, дерзко и призывно. Дитрих сперва замирает, а потом бежит к чайнику. Ебануться — ситуэйшен. Надо бы погуглить, как произносить слова так, чтобы партнёр сразу без подсказок просекал, что говоришь ты про секс, а не про сраный чайник! — Раздевайся, — слышу я приказной тон. — Чай или кофе? Если я сейчас скажу «Тебя» это будет максимально избито, да? Чай или кофе, только вдумайтесь. Мы в этом году еще ни разу нормально не побыли наедине. Я имею в виду, что наедине с проникновением. Я считаю этот факт убийственным. Типа, чел… У нас наконец-то есть возможность потрахаться, а ты сперва задришь по поводу сессии, а теперь предлагаешь мне чай? В жопу его себе залей! Ну или мне, тут как пойдет. Я за любой кипиш! Сказал раздеваться? Без проблем. Разуваюсь. Вешаю куртку в шкаф для верхней одежды. Вслед за тем сразу же стаскиваю с себя свитер и футболку и кидаю их на пол. Затем штаны. Носки, аривидерчи. Сталкиваюсь взглядом с отражением в зеркале. Оттягиваю резинку трусов, прикидывая, оставаться в них или все же без? Конечно «без», нахера они мне сдались! Долой трусы! Дитрих копается в кухонном шкафчике. Чайник закипает. Я выхожу из миниатюрного коридорчика студии, опираюсь левым плечом на стену, складываю руки на груди и невозмутимо пялюсь на Дитриха. А-Б-С-О-Л-Ю-Т-Н-О голый. Сука, если и этим тебя не пройму, то я хуй знает, че делать. — Есть хочешь? — интересуется Дитрих, наверняка видя меня боковым зрением, но не понимая, в каком я виде. — В некотором роде, — протягиваю я, наигранно вздыхая. Жрать на самом деле хочу адски, но это может и подождать. — Сейчас что-нибудь приготовлю, — обещает староста. Меня приготовь. Дитрих отпивает из своего стакана остывший кофе и поворачивается ко мне в явном намерении прочитать мне какую-нибудь заунывно-скучную лекцию. И замирает. Глаза его округляются. И кофе, еще толком не проглоченный, начинает рваться наружу. Парень, подавившись, резко нависает над раковиной, пытаясь откашляться. Я остаюсь невозмутим. — Какого хуя, Майский? — сипит Дитрих, вытирая рот дрожащей рукой. А этот вопрос правда нуждается в ответе? Провокационно пялюсь на старосту, решив хранить загадочное молчание. Смотри внимательно, братишка. На моем теле ни единого пятнышка. Все прошло с нашего последнего раза. И не стыдно тебе мужика своего выпускать в белый свет такого вот практически нецелованного? Стыд и срам тебе, парень. Я этого не говорю, но очень надеюсь, что мой посыл красочно читается в глазах. Дитрих смотрит на меня неотрывно. И не шевелится. Кажись, парня перемкнуло. — Ты… неподражаем, — выдыхает он медленно, нервно поправляя очки. — Надеюсь, это комплимент? — лыблюсь я. — Не знаю. Я еще не решил, — кидает Дитрих, медленно ко мне приближаясь. Ведет себя так, будто увидел нечто необъяснимое и теперь боится это спугнуть единственным резким движением. Я жду. Жду, когда плотину прорвет и лучше бы это произошло побыстрее, а то моя собственная уже трещит по швам. Все происходит молниеносно. Вот я красивый и голый стою в, как мне кажется, соблазнительной позе, а уже в следующее мгновение губы горят от болезненного поцелуя, а воздух из легких выбивает удар спины о стену. Ну и стоило так долго ломаться, спрашивается? Языком староста проникает в мой рот, заталкивая мои чахлые попытки ответить глубоко в глотку. Обнимаю Дитриха за шею одной рукой, а пальцы другой запускаю в волосы на его затылке, прижимая его к себе сильнее. От прикосновений холодных пальцев к моему животу по телу бегут мурашки. Конечно же, я возбуждаюсь. Конечно же, он тоже. Аллилуйя, братья, свершилось! Но мы оба не торопимся уделять внимание тому, что творится ниже пояса, продолжая целоваться так, будто у нас обоих это впервые. Не в том смысле, что поцелуи кривые и неумелые, а в том, с каким напором и желанием это происходит. Я не ослабляю хватки на волосах Дитриха, а он не размыкает губ, вылизывая мой язык и небо. Вот только воздуха не хватает. Ослабляю объятья, но ситуации это не меняет. Дитрих и без моей помощи прекрасно вжимается в меня подобно гребаному прессу. Любит он привнести в нашу пока еще не слишком богатую сексуальную жизнь толику дискомфорта, заставляющую чувствовать все острее. Освободив старосту от моих объятий, спускаю руки ниже и задираю его футболку, оголяя живот. Он тут же вжимается в меня с новой силой. И от касаний кожи о кожу по телу проходит новая волна возбуждения подобно кругам на воде, что оставляют кинутые в нее камни. Я невольно вздрагиваю, но от первостепенной цели не отвлекаюсь, опускаю руки еще ниже и нащупываю резинку домашних штанов Дитриха. Приспускаю их вместе с нижним бельем и провожу ладонью по правой ягодице старосты. — Ты что делаешь? — вздрогнув, отстраняется он от меня. — Задницу твою лапаю, — говорю я очевидное. — А что? Нельзя? — Можно, — бормочет староста. — Просто странно. — То есть, когда ты мою жопу мнешь, все нормально. А когда я твою — странно? — Скорее, меня поражает твоя внезапная инициатива, — признается Дитрих. — Ой, вот не надо. Я и раньше был инициативный! — насколько это было возможно в моем не блещущем опытом положении. — Но не настолько, — здесь, конечно, не поспоришь. Но ведь парочку раз растеряться я право имею? — Так я соскучился, — спокойно признаюсь я. — Я тоже, — с усилием выдавливает из себя староста, после чего, пытаясь скрыть явное смущение, наклоняется к моей шее и касается кожи кончиком носа. — Чувствуешь запах? — пользуясь моментом, шепчу я ему на самое ухо. — Этого твоего дерьмового одеколона, который первые пять минут пахнет, как чистилище, а затем напрочь выветривается? — уточняет он. — Не-е-ет. Запах пятерки. — Да ну тебя! — Что? Думаю, тебя это возбудит как ничто другое? Спорнем, порно на тебя подействует не так сильно, как открытая зачетка, усеянная «отлично»?! — Майский, не порть момент своими дурацкими шуточками, — раздраженно шепчет Дитрих и впивается губами в мою шею. Художник добрался до своего холста. — Ах, если бы это было шуткой, — выдыхаю я, прикрывая глаза. Без понятия, как он это делает, но ощущения безумно приятные. Ему можно открывать свою школу по созданию засосов. Уверен, данное умение будет пользоваться спросом. Я бы кинул еще парочку колких шуточек, чтобы побесить старосту, но предпочитаю полностью раствориться в ощущениях. Да и свою лепту надо вносить почаще и поактивнее, чтобы Дитриха моя инициатива из колеи больше не выбивала. Нащупываю его стояк и сжимаю пальцы на горячем стволе. Александр у нас змеюка хладнокровная, из-за чего все его конечности ледяные, но на член, благо, эта характеристика не распространяется. Здесь температура зашкаливает. Укладываю большой палец на головку и слегка поглаживаю, мягко проводя по влажному отверстию уретры. Парень вздрагивает. И губы на моей шее заменяют зубы. Кусается Дитрих не очень больно, но ощутимо. Надеюсь, он таким способом пытается показать, как ему приятно, а не угрожает загрызть меня в случае, если я повторю. Впрочем, к чему гадать, когда можно проверить на практике? Опускаю пальцы к самому основанию стояка, а затем тяну их вверх и нажимаю на головку сильнее прежнего. Слышу тихое фырканье со стороны Дитриха, после чего он резко от меня отстраняется и сверлит взглядом сквозь стекла очков, которые так и не снял. — Может, прекратишь? — хмурится он. — Почему? — Отвлекаешь! — Тебе неприятно? — удивляюсь я. Может, не стоит пробовать на Дитрихе те методы, которые я так люблю практиковать на себе? — Наоборот. Слишком… — Что «слишком»? — Слишком приятно, — цедит староста, кажется, готовый меня убить за то, что ему приходится произносить это вслух. — О-о-о… — наконец до меня доходит. — Боишься скорострельнуть? — Заткнись, а? — Неужели ты настолько возбудился? — Ты нормальный, нет?! — бесится. Обожаю, когда он бесится. Теперь-то я знаю, как это раздражение направлять в мирное сексуальное русло. Так что его негативные бугурты скажутся на мне исключительно позитивно. — Приходишь! Стоишь тут весь такой… — Дитрих запинается. — Голый, — подсказываю я. — Вот именно! — староста аж пыхтит от натуги. — И еще удивляешься, что я Настолько возбудился?! — Да хер тебя знает, может ты… — парень явно не разделяет моего желания поиграть на его нервах еще чуть-чуть, потому он затыкает меня поцелуем, при этом хватая меня за бедра и резко приподнимая над полом. Я, испугавшись того, что он меня не удержит, рефлекторно цепляюсь за его плечи, а ноги скрещиваю за спиной. — Твою мать… — выдыхаю я, кое-как избавившись от плена его губ. — Отпусти меня, я сейчас грохнусь! — Не грохнешься, пока я этого не захочу, — ухмыляется Дитрих. Смотрите-ка, нашел способ перетащить контроль на себя любимого. Как обычно. И закрыл мне доступ к его члену. Все просчитал, скотина. Но сегодня блистать планирую именно я! — Звучит угрожающе, — выдыхаю я Саше на ухо. — Еще бы, — прилетает мне ответочка, после чего мои губы сковывает новый жадный поцелуй. Но я не собираюсь ударять в грязь лицом, потому отвечаю Дитриху со всем рвением, на которое только способен. Прикусываю язык, оказавшийся у меня во рту, а затем выпихиваю его из своего рта и перенимаю поцелуйную инициативу. Кусаю губы Дитриха, вцепившись в его шею и намеренно впившись в нее ногтями. Одно время я мечтал научиться играть на гитаре, а в связи с этим планировал отрастить ногти на правой руке, чтобы было проще струны перебирать. На гитару терпелки не хватило, а вот желание отрастить ногти возникло вновь. Только теперь они бы предназначались не для струн. Дитрих любит оставлять отметины на моем теле. Думаю, это своего рода подпись. Или метка. Главное, чтобы не клеймо! Но мне хочется ответить ему тем же в самом позитивном смысле из всех возможных. Уверен, если я и оставляю царапины на его шее своими нынешними ковырялками, то пройдут они уже к утру. Надо бы обязательно запомнить эту мысль и позже серьезно пораскинуть мозгами. Ну, а пока я глушу настойчивые потуги Дитриха вернуть контроль своим безудержным напором. — Ст… — запыхавшись, выдыхает было Дитрих, кое-как увернувшись от моей очередной попытки его поцеловать. Но уклоняется он не слишком удачно. Времени произнести целое слово я ему не даю, продолжая и продолжая напирать. Как танк. Ощущаю, что руки Дитриха начинают слегка дрожать от напряжения. Все-таки удерживать мою тушу над полом не так уж и просто. Но он ведь сам напросился! Поняв, что меня не остановить, Дитрих резко вжимает меня в стену, и я внезапно ощущаю, как в меня упирается его член. Упирается там, где ему пока места нет! — Ты сдурел? — вздрагиваю я, очухавшись и глядя на Дитриха огромными пешками. — Без смазки? Жить надоело? — Без смазки мне жить не надоело, — смеется Дитрих. — Я же не совсем больной, чтобы трахать тебя на сухую. — Тогда что это сейчас было? — Надо же мне как-то привлечь твое внимание, — вздыхает староста. — Учитывая, что руки мои заняты, и сказать ты мне не даешь ни слова, считаю данный вариант оптимальным, — выдает он с умным видом. — И кстати о смазках… у меня нет ни ее, ни альтернативы. — Зато есть у меня, — киваю я на рюкзак. — О, так ты подготовился. — Все свое ношу с собой, — заявляю я гордо. — Но не рассчитывай, что сегодня все опять будет по-твоему, — предупреждаю я с вызовом. — О, как, — усмехается Дитрих. — Именно так, — непреклонен я. — Спусти меня на пол. — Уверен? — Спускай, говорю! Дитрих с наигранным тяжелым вздохом позволяет мне вновь встать на ноги. Я дотягиваюсь до рюкзака, затем хватаю Дитриха за руку, подвожу к матрасу и грубо толкаю на него. Староста бухается на покрывало и растерянно смотрит на меня через покосившиеся очки. — Да что на тебя нашло? — выдает он, опешив. То есть, мои речи о том, что сегодня я у руля, не возымели нужного эффекта. Он все еще предполагает, что я руководствуюсь какой-то более важной причиной, чем элементарным желанием поактивничать. — Что нашло? — делаю вид, будто серьезно задумываюсь над его вопросом. — Ты прав, кое-что нашло, — киваю я и замечаю, как Дитрих тут же напрягается. О, адская шарманка бесконечного мыслительного процесса заведена. Помолчу секунд двадцать. Не больше. До того, как он свяжет мои действия с Третьим Рейхом или, не дай бог, решит, что я пришел ради прощального секса. Усаживаюсь Дитриху на живот и смотрю парню прямо в глаза. — У меня… — произношу я и делаю паузу. Задницей чувствую, как живот старосты пульсирует от ускоренного пульса, а в мою поясницу упирается влажная головка его члена. — …Недотрах. Наступает звенящая тишина. Адская машина в голове Дитриха дает осечку. Он резко подается ко мне, но я это предугадываю и с силой нажимаю ему на грудь, заставляя вернуться в лежачее положение. — Ну уж нет, — качаю я головой. — Раз я инициатор, то мне и руководить. — Как категорично, — хмыкает Дитрих. — Ну, вперед, — говорит с такой интонацией, будто мне слабо. А меня на слабо брать нельзя! Я очень провоцируемый, между прочим. Если провоцирует меня Дитрих. В постели. Беру тюбик со смазкой и выдавливаю прозрачную вязкую жидкость себе на пальцы. Я тут порнушку недавно гейскую глянул. И вдохновился. Так что сегодня я руководствуюсь правилом «Не надо стесняться», ибо ну нахера, да и чего? Дитрих и так уже все видел. И потрогать успел. У нас же был секс уже целых два раза! Немыслимо. Самое время привнести в наш интим чуть больше развязности. Нависаю над Дитрихом, упершись одной рукой в матрас. Удерживать себя в таком положении сложнее, чем я думал. Но ничего. Справлюсь! Влажными от смазки пальцами свободной руки провожу по его голому торсу. Медленно спускаюсь вниз вплоть до стояка, но к нему, вопреки ожиданиям старосты, не прикасаюсь. В конце концов, смазка-то не для него! Дотягиваюсь до необходимого и… хм… Честно говоря, никогда не пихал в себя свои же пальцы. И, не буду врать, ощущения смешанные. Пальцы Дитриха мне больше заходили. И в прямом, и в переносном. И удерживаться на одной руке в позе «раком» оказывается ахренеть как сложно! Почему в порнухе об этом не предупредили? Там все казалось легко и просто. И весьма эротично! Не уверен, что у меня получится так же. Рука, держащая меня над Дитрихом, начинает подрагивать от напряжения. А вторую сводит от моих достаточно неумелых попыток растянуть свою бедную задницу. Охренеть, как неудобно! Ну нахер так жить! Но еще целых пять минут я уперто пытаюсь сделать все сам. Я ж мальчик самостоятельный. Вот только, как оказалось, нихера не гибкий. И руки слабоваты! Надо бы подкачать. Для такого дела однозначно. Все то время, пока я пыхчу над собственным задом, Дитрих, на удивление, лежит подо мной тихо и будто даже не дышит. Просто пялится на меня через стекляшки очков, кажется, даже не моргая. — Бля, все, окей, подключайся, твоя взяла, — отчаявшись, плюхаюсь обратно на живот Дитриха и разминаю затекшую левую руку, которой пришлось держать на себе вес моего тела. Запястье выразительно хрустит. — Моя? — удивляется Дитрих. — Так я же ничего не делал. — Вот именно. Давай. Делай. У меня не выходит, — досадливо бормочу я. — О нет, — неожиданно заявляет Дитрих, заводя руки за голову. — Сам хотел? Так вперед и с песней, — вы посмотрите-ка на эту ликующую сучару. Только гляньте на это торжествующее еблище! Ты у меня доиграешься. — То есть, не будешь помогать? — на всякий случай уточняю я. — Нет, — сука ты, Дитрих! Какая же ты сука! — От тебя всего-то и требуется, что растянуть меня, — все еще не теряю надежды. — Нет, — знаешь, куда засунь это свое «Нет»?! — Окончательное решение? — Окончательное. Вот падла. Что ж… — В общем-то, я ведь и без члена твоего могу прекрасно обойтись, — протягиваю я, улыбаясь. — Хах, хотелось бы мне на это посмотреть. — Так и посмотришь. Лежишь же в первых рядах, — уверяю я Дитриха, укладывая правую руку на свой член. Во взгляде старосты мелькает сомнение. До конца ведь не поверит, что я действительно это сделаю. А что такого? Вполне себе обычное дело. Каждый парень начинает дрочить еще задолго до начала сексуальной жизни. Да и при ней дрочит. И после. Все это знают, так смысл делать вид, будто это не так? Сжимаю пальцы у основания и провожу рукой по всей длине. Интересные ощущения. Совсем не так, как обычно. Возможно, потому что передо мной объект вожделения. Или дело в том, что этот самый объект наблюдает за мной, не мигая. Я, конечно, парень простой, но при зрителях еще ни разу не дрочил. Считаю это ужасным упущением, которое необходимо срочно исправлять. Глаза раскрой пошире, Дитрих, чтобы ничего не упустить. Выверенные движения рукой профессионала своего дела в компании зрительного стимулятора достаточно быстро доводят меня до состояния полной отрешенности от окружающего мира. Я начинаю дышать тяжелее, невольно ерзая на животе Дитриха. Набираю темп, кусая губы и подавляя тихие стоны. — Бесстыдник, — тихо выдыхает Дитрих, до которого, наконец, доходит, что я серьезен. А я считаю, что стыдиться мне нечего. Разве удовольствие, разделенное с человеком, которого ты любишь и который отвечает тебе взаимностью, может быть стыдным? Ощущения нарастают. В порыве чувств упираюсь левой рукой в грудь Дитриха, слегка над ним нависая. Вижу свое нечеткое отражение в стеклах его очков и в его широко распахнутых светло-голубых глазах, радужка которых стала совсем узкой из-за расширенных зрачков. А головка члена парня все еще трется о мою поясницу, оставляя влажные следы, которые слегка холодят. Но Дитрих все еще лежит пластом. А ты терпеливее, чем я думал! Но ничего. И не такие преграды преодолевали. Перестаю кусать губы и начинаю бессовестно стонать в голос. Бесстыдник же, хер ли! Это мой контрольный выстрел в терпение старосты, который срабатывает на раз-два. Так-то, детка. Сегодня мы играем по моим правилам! Чувствую, как ладонь Дитриха ложится на мое бедро. Касания ледяной руки, плавно двигающейся вверх от бедра к спине. От спины к животу. От живота к груди. И когда вожделенный холод добирается до правой пирсы на соске, мое изголодавшееся по вниманию тело внезапно взрывается оглушительными ощущениями, и я сам не осознаю, как теряю контроль. Меня накрывает лавина эйфории. Беспощадно бьет по вискам, закладывает уши и заставляет меня невольно изогнуться. Я вздрагиваю, невольно вцепившись в грудь Дитриха и оставляя на ней еле заметные ссадины. Еще пару секунд нахожусь в отрыве от реальности, прежде чем напряжение уходит, и я возвращаю себе способность мыслить. Вот только сообразив, что только что произошло, я, игнорируя навалившуюся было расслабленность, вновь напрягаюсь. Во взгляде Дитриха читается лютое бешенство. То ли потому, что сквозь стекла очков, заляпанных спермой, меня плохо видно. То ли от самого факта того, что я (честное слово, случайно!) кончил ему на грудь и лицо. — Майский, блять! — цедит староста сквозь плотно сжатые зубы, а я стараюсь мысленно телеграфировать бате, что на моих проводах на тот свет похоронному маршу предпочту The Beatles. Красиво жил, так и умирать надо в свое удовольствие! Александр Официально заявляю, если я в столь молодом возрасте умру от инфаркта, виновником этого будет Майский и только он. Даже понимая, что он человек, лишь отдаленно знающий о комплексах, творить может что угодно, я не ожидал, что продемонстрирует мне это Саня так скоро. Вполне резонно полагал, что ему, до этого не имевшему отношений и сексуальных контактов с мужчиной, некоторое время понадобится на полное осознание происходящего. Осознание и принятие. А значит яркой инициативы с его стороны, заходящей дальше поцелуев, я не ждал минимум полгода. И представьте, что со мной происходит, когда я поворачиваю голову в его сторону, а он… а он! Он, блять, голый! Голый он, блять! ГОЛЫЙ! СОВЕРШЕННО! Стоит весь такой охуительный, излучая атмосферу секса на километр вокруг себя! У меня сердце удар пропустило. Давлюсь воздухом и отпитым кофе, шокированный настолько, что в первые секунды уверен, что вот-вот потеряю сознание. От счастья и ахуя. Но больше от ахуя. Или все-таки счастья. Наверное, обеих эмоций во мне пятьдесят на пятьдесят. Да что же ты со мной, скотина, делаешь?! Нельзя же так резко! Вот так вот! Голышом! Без предупреждения! Голышом! Ахуеть! Пожалуй, и этого пассажа вполне достаточно для того, чтобы все мои мысли перекочевали к Майскому и только ему. Но Сане этого мало. Он решает беспощадно меня добить, вещая о том, что сегодня главный он. Деловито толкает меня на кровать, садится верхом и даже пытается сам себя растянуть. Немыслимо. Такое мне даже не снилось. А мне, поверьте, какая только пошлятина не лезет в голову по ночам. «Ну на этом-то он точно остановится», — наивно уверен я. Потому даю себе право даже немного попровоцировать Майского. За что борюсь, на то и напарываюсь. Саня говорит, что в жизни надо запечатлять в памяти отдельные моменты. Запечатлять и помнить до самой старости. Он таким образом запоминает штормовой ветер, гоняющий желтые листья в осенний вечер. Или жар палящего солнца в летний день, который украшает стрекот кузнечиков. Но мой мозг работает иначе. Потому он в моей памяти отдельное место оставляет под воспоминания о том, как Саня, нагнувшись ко мне, тихо стонет, пытаясь себя растянуть. И я запоминаю теплое дыхание, что ощущаю на своих губах. Светлые длинные ресницы, под которыми таится устремленный на меня бесстыдный взгляд. И блеск влажных губ, по которым он проводит языком настолько эротично, что ебнуться можно. Насадить бы его на себя, но я не хочу сгонять наваждение. Желаю запомнить этот момент как можно лучше и с как можно большим количеством деталей. Потому, вопреки позывам организма, я оттягиваю момент, в который уже не Саня, а я перейду к активным действиям. Знаю, что растягивать себя ему будет сложно. Дело даже не в том, что он выбрал не самую удобную позу. Просто он не привык. Не совсем понимает, что делает. И в этом блядском взгляде я замечаю легкую растерянность. У него на лице написано это: «Странно. Почему от моих пальцев ощущения не такие, как от его». И я безумно хочу ему помочь. Но момент звенит в ушах сбившимся дыханием и согревает теплом его тела. Мне хочется, чтобы он продлился подольше. Но терпения Майского не хватает. Потому он усаживается на мой живот и… Обрывая один момент, тут же создает второй. Так и до передозировки возбуждения недалеко. Я будто попал в эстетическое порно, в котором каждая сцена продумана до мелочей. Руки чешутся дотянуться до телефона и заснять это на видео, чтобы позже пересматривать его раз за разом, и каждый раз ловить звериные позывы обладания человеком, который с таким откровенным наслаждением дрочит, не отводя от тебя глаз. Как его взгляд ползает по твоему лицу. Как он то и дело слегка приподнимается и вновь опускается на твой живот, будто имитируя наличие твоего члена в его заднице. И как рука на члене начинает работать ритмичнее, когда на твоих губах появляется легкая улыбка. Все происходит само собой. Я даже не понимаю, как моя рука оказывается на его бедре. И пальцы начинает покалывать от жара его кожи. Как рука поднимается выше и касается блестящего шарика пирсы в затвердевшем соске. А затем… он резко вздрагивает. И я чувствую ладонью, как грудь его резко напрягается. Лицо и шею обдает теплом, а обзор неожиданно уменьшается. И я сразу понимаю, в чем причина оного. — Майский, блять! — цежу сквозь зубы, невольно облизывая губы и чувствуя легкую горечь. А все потому, что кто-то слишком много курит! — Оу, — выдыхает чудила, наконец-то оставляя свой член в покое. Теперь он просто сидит у меня на животе с глазами, круглыми, как блюдца. Видимо размышляет, как следует поступить дальше. — Влажные салфетки? — наконец предлагает он. — Не помешало бы, — рычу я, раздраженный вовсе не произошедшим, а тем, что до этого состояния довел его не я! Какого хрена?! При живом-то парне перед собой кончать без его участия! Предполагается, что Саня после моего ответа метнется к рюкзаку за теми самыми салфетками, но он продолжает сидеть на моем животе и тупо разглядывать меня. — И чего ты ждешь? — интересуюсь я, снимая очки и пытаясь кое-как вытереть их своей футболкой. Саня в ответ неожиданно ложится на меня, упершись подбородком в ключицу. — Хочу запомнить этот вид, — говорит он тихо. — Тебя заводит сперма на моем лице? — это сколько же сексуальных фетишей сидит внутри его подсознания?! И вот верь потом его коронному «Я парень простой!». Нихрена ж себе — простой! — Если я скажу «Да», оставишь? — спрашивает меня «простой» парень, ерзая на моем животе. В ответ стираю с щеки большим пальцем теплую влагу и, слизывая ее, произношу тихое: — Нет. А затем резко подаюсь к Майскому, опрокидываю его на кровать, а сам забираюсь на него сверху. Надо срочно заказывать линзы. Без очков на месте Сани я вижу лишь его расплывчатый силуэт. Зато каждое прикосновение ощущается острее. Поудобнее расположившись между раздвинутых ног парня, сажусь на колени и стягиваю с себя футболку. Ей же вытираю лицо и грудь. — Отличный вид, — тут же прилетает от Майского комментарий. — Не сравнится с твоим, — усмехаюсь я, отбрасывая футболку в сторону. — Да ты ж сейчас меня не видишь толком, — смеется Саня. — А мне и не надо видеть, чтобы это знать, — отвечаю я, хватая парня за подбородок и целуя его в губы. Майский с готовностью мне отвечает, но больше не пытается перетянуть инициативу на себя. Правильно, поиграл и хватит. Нашариваю рукой тюбик со смазкой и презервативы, при этом отстраняясь от губ Сани и перекочевывая к его груди. Как же мне хочется ему вставить. Настолько, что, кажется, сейчас поедет крыша. Длинные прелюдии точно не для моей нетерпеливой натуры. Первый палец проходит легко. Что-то Саня все-таки успел сделать и сам. При этом слегка сдавливаю зубами пирсу правого соска и едва касаюсь его языком. Саня судорожно выдыхает, запуская пальцы в мои волосы. — Прекрати, — сдавленно просит он, пытаясь отстранить меня от груди. При этом в нем уже два моих пальца. И я чувствую, как он сжимается каждый раз, когда я вновь провожу языком по пирсингу. Прислушиваюсь к его просьбе лишь частично, переходя ко второму соску. — Дитрих, говорю же, не надо! — слышится слабое возмущение. — Почему? Тебе же нравится, — отстранившись от груди, наклоняюсь к Майскому и шепчу ему это тихо на ухо. — Мх… — выдает он невнятное. — Я… слишком возбужден! Видимо, и правда долго терпел, если даже кончив, все еще продолжает находиться в таком состоянии. В ответ на столь откровенное признание начинаю вводить в него два пальца быстрее и резче под прямым углом так, чтобы большой палец оставался сверху и при каждом глубоком проникновении давил ему на яйца. Не самое простое дело, ведь куда проще, учитывая мое положение, это делать, развернув ладонь вверх. Запястье устает куда быстрее и начинает сводить. Но жалобный скулёж со стороны Майского дает мне понять, что все мои старания не зря. — Вставь его уже! — раздается нетерпеливое. — Не-е-ет, еще рано, — протягиваю я, издеваясь. Конечно, вру. Побольше смазки и скачки можно начинать! — Либо вставляешь ты, либо я! — следует неожиданная угроза. О как. Необычный ультиматум. И звучит двусмысленно. Впрочем, не стану сейчас углубляться в дебри возможного заложенного смысла. Убираю пальцы. Стягиваю с них презерватив и тянусь к следующему. Уже не для них. Майский в это время сосредоточенно пялится в потолок, пытаясь восстановить дыхание и слегка успокоиться. Но лишь я вновь прижимаюсь к нему, сам нащупывает мой член и приставляет к себе. — Ты сегодня непривычно активен, — замечаю я, решив опустить тот момент, что схватил он меня за причинное место слишком сильно и, того и гляди, оторвет. Полегче, парень. Я понял, как сильно ты этого хочешь! Давай без членовредительства! — Я уже объяснил причину, — слышу я, чувствуя, как Майский пытается на меня насадиться. Выходит плохо. — Расслабься, — шепчу я, решив, что пора прервать его агонию. Ложусь на него и не слишком сильно толкаюсь внутрь. Вот только что он был податлив и легко принимал мои пальцы, а теперь резко напрягается. — Говорю тебе, расслабься, иначе будет больно, — шиплю я. — Да пофиг! Давай уже! — выдает Майский, скрещивая ноги у меня на бедрах и намеренно начиная на них давить, прижимая меня к себе. — Майский, какого хуя? — выдыхаю я, резко приподнимаясь над ним. — Что случилось? — Я ведь сказал. — Люди от недотраха так себя не ведут, — хмурюсь я. Жаль, не могу увидеть выражение его лица. Быть может, в этом случае мне было бы проще интерпретировать его действия. — Обязательно это прямо сейчас обсуждать? — уточняет он недовольно. — Обязательно, — киваю я. — Не подумай только, что я прилипала. — Я так и не думаю. — Просто… — Майский мнется. Не похоже на него. — Ты так резко ушел. Типа вот ты был, а потом оп — и нет тебя. И приходить к тебе не разрешаешь. Пару часов без тебя было норм. А потом уже не норм! Я ведь уже привык, что ты всегда рядом. Что мы вместе зубы чистим. И я кладу тебе голову на живот, пока смотрю фильм. И что я могу ночью скинуть на тебя все одеяло, потому что мне всегда жарко, а тебе всегда холодно. И типа… блять. Я все эти дни ходил и только и думал, чем же ты тут занимаешься. Полы драишь или по десятому разу пидоришь ванну как Сатана. Или перебираешь вещи, раскладывая их по алфавиту. Или цвету. Или году покупки. Сука, я понимаю, что тебе нужно личное пространство. Но, походу, мне тоже оно необходимо. Вот это вот Твое личное пространство. На свое мне как-то параллельно. А вот твое — пиздец интересное. Хочу его себе, — выпаливает Майский на одном дыхании, а затем резко замолкает. — Я… тоже скучал, — улыбаюсь я и дарю Майскому легкий поцелуй. — Ага, как же! Ты же сам и… — Да знаю я, что сам. Ну бывают у меня приступы тупости. Признаю и каюсь. Мне тоже первые пару часов было, как ты выразился, норм. А потом уже хреново, — признаюсь я. — А че ты тогда меня к себе не позвал?! — возмущается Майский и несильно ударяет меня кулаком в плечо. А я в ответ толкаюсь в него, выбивая из парня тихий стон. — Я не собираюсь отказываться от своих слов, — объясняю я, после чего сажусь на колени, выдавливаю смазку и покрываю ей ту часть члена, которая еще не внутри Майского. Затем, чуть подумав, провожу влажными пальцами по кольцу мышц, которые так меня сжимают. — Да ты от них отказался, когда в дом меня пустил! — выдавливает из себя Саня, явно чувствуя холод пальцев. — Да потому что хрен тебя не впустишь! — рычу я, отбрасывая смазку, нависая над парнем и толкаясь в него сильнее прежнего. — Вот именно! И нехуй больше ставить мне такие ультиматумы, долбоящер! — выдыхает Саня, дотягиваясь до моих бедер и царапая их. — Не буду, — вздыхаю я, делая очередной толчок. — Признаю, повел я себя по-идиотски. Можешь приходить ко мне, когда захочешь, — собственно, это и оглашать было не обязательно, слишком очевидно. — Даже с тройками? — уточняет Саня, невольно облизывая пересохшие губы. — Давай вот без этого! — очередной сильный толчок. — Даже с тройками! — настаивает Майский, подавляя очередной стон. — Да блять, хоть с отчислением, — морщусь я, прикусывая его ключицу. — Ловлю на слове мх-х-х! — задыхается подо мной Саня. — Нет, погоди, — вздрагиваю я, резко остановившись. — Ты же не собираешься универ бросать? — Не собираюсь, — смеется Майский. — Слушай, я ведь понимаю, что мне это нужно. И учеба мне нравится. И направление. Просто на оценки насрать. Чего и тебе желаю. — Угу, — вздыхаю я и обнимаю парня. — А знаешь, что в этой ситуации хреновей всего? — продолжает Майский, обвив мою шею. — М-м-м? — То, что в этом году мы еще ни разу не потрахались! Хватит останавливаться! Двигайся! Вот, значит, как? Ну ты, Майский, сам напросился. Резко сажусь на колени, хватаю Саню за бедра и притягиваю к себе, насаживая его на свой член до самого основания. А он в ответ резко выгибается и… кончает. Ну, приплыли. Белесые капли покрывают его грудь и живот. — Блять, — слышу сиплое от Майского, закрывающего рукой глаза. — Я из-за тебя всю форму растерял! — По-моему, до этого у тебя был куда больший перерыв в сексе, — напоминаю я, начиная слизывать сперму с его груди. — Тогда было совсем другое. Я хотя бы подрочить мог нормально! — Так тебе и сегодня это удалось сделать на «пять с плюсом», — напоминаю я с усмешкой. — Ну, это с тобой… а до этого было не очень. Вообще не то, — жалуется мне Саня. — Дрочить-то я, конечно, дрочил! — да кто бы сомневался. — Но необходимого уровня удовлетворения достигнуть не удавалось. Это как когда ты хочешь чихнуть, но за секунду «До» желание резко пропадает. Такое мерзкое чувство, знаешь? И тут так же. Вроде кончил, а удовлетворения нет! Да понял я, понял, Саня. А теперь будь паинькой, захлопнись и получи уже ударную дозу желанного тобой удовлетворения! Укладываю руку на его опавший член и синхронно с движением бедер начинаю медленно возвращать его в нужную кондицию. Саня же опускает руки к груди и касается пирсинга на сосках. Ты, я смотрю, вообще стыд потерял! — Руки убрал, — тихо рычу я. — Я, вообще-то, помогаю тебе, — заявляет Майский. — Руки, блять, убрал! Без сопливых справлюсь! — начинаю я злиться. — Пиздец ты, Дитрих, ебанутый, — устало вздыхает Саня, закидывая руки за голову. — Ну сам, так сам. Тоже мне — помощник хренов. Можно подумать, я сам не способен завести своего мужика! Укладываю задницу Сани себе на колени, приподнимая бедра над матрасом, чтобы войти в него еще глубже. Нащупываю твердую штангу в пока еще не твердой головке члена Майского и начинаю осторожно ее массировать, ощутимо надавливая. И параллельно с этим наклоняюсь к нему для поцелуя. Чем хорош секс с человеком, которого ты любишь? Тем, что каждый раз как будто первый. И каждое касание вызывает в тебе неописуемую бурю эмоций. Как в первый раз. Такой же трепетный и неповторимый. А главное, как бы ни были вы физически близки, этой близости всегда мало. Губы уже саднят от поцелуев, но я не могу остановиться в этом самом желании быть еще ближе. До невозможного. А член Сани в моей руке уже твердый и подрагивает от новых касаний к пирсе. Но я чувствую, что Майский в ответ меня уже почти не целует. Кажется, все его внимание перекочевывает к тому, что происходит ниже пояса. Приподнимаюсь, хватаю его ноги в сгибах коленей и раздвигаю их настолько, насколько позволяет это сделать растяжка Майского. Так себе растяжка, скажем прямо. Но мне и этого достаточно. Вид, открывающийся моим подслеповатым глазам, настолько эротичен, что рядом с ним даже самое качественное порно тихо бы курило в сторонке. На шее и груди Майского алеют свежие следы от моих поцелуев. Мутный взгляд блуждает исключительно по моему лицу. И с зацелованных докрасна губ то и дело срываются стоны. Все более громкие. И протяжные. Я этого не вижу. Я это знаю. И богатая фантазия дорисовывает моменты, которые мне не дает разглядеть мое зрение. Я набираю темп, слыша, как стучит мое сердце. И растворяюсь не в ощущениях, но в человеке, лежащем передо мной. Подо мной. В человеке, который, я надеюсь, будет со мною всю мою жизнь. И каждый раз смотреть вот так. Только на меня. Не отводя взгляда. Скрип, казалось бы, не скрипучего матраса становится оглушительным, когда я резко выхожу из Майского. Сквозь мутную пелену возбуждения во взгляде Сани наверняка мелькает вопрос, но надолго не задерживается. Укладываю парня на бок, прижимаюсь к его спине, поднимаю его левую ногу и вновь проникаю в него. — Ох, ебать! — слышится сдавленное. Я больше не наращиваю темп, а беру сразу самый высокий, на который способно мое тело. Саня цепляется за одеяло, тихо скуля в подушку. Каждое мое движение находит отклик в податливом теле. Впиваюсь зубами в его шею, чтобы довести нашу близость до максимума. Майский, кажется, очухавшись благодаря легкой боли в шее, тянется к своему члену, видимо, не в силах больше терпеть. Вот же бессовестный! Ты уже дважды кончил, хватит! У меня на тебя, между прочим, большие планы. Резко наваливаюсь на него сверху, заставляя лечь на живот и тем самым пресекая попытки завершить процесс раньше задуманного. Облизываю следы на его шее, оставленные моими зубами. А затем приподнимаюсь на руках и отрываюсь на Сане по полной программе. Хотел удовлетворения? Получите, распишитесь. **** На часах три сорок пять ночи. Стою на открытом балконе, закутавшись в куртку и взирая на очистившееся от облаков небо, которое украшает полнолуние. Курю сигарету, злостно вытянутую из пачки Сани. Холодно, но мне это сейчас необходимо. Отрываю взгляд от спящего города и поворачиваюсь к своему окну. За ним на матрасе дрыхнет Саня. Лежит на животе, пуская слюни на мою подушку. И светит голым задом, бесстыдная сволочь. Причина, по которой он так и не надел трусы, для меня осталась загадкой. Зря он, конечно, так рискует, учитывая, что утром я проснусь свежий и бодрый, в том числе и ниже пояса. Хоть бы прикрылся, так нет же. Трижды я его накрывал одеялом. И трижды он его с себя сбрасывал, давая мне возможность любоваться им во всей своей красе. Не то чтобы я был сильно против. Пусть это меня слегка и смущает. Рядом с матрасом стоит настольная лампа прямо на полу, так как стола у меня еще нет. От нее мягкий свет очерчивает все контуры тела Майского. И в этот момент он мне кажется даже красивее обычного. Смотрю вот на это чудо природы в моей постели, сжимаю в окоченевших от холода пальцах тлеющую сигарету и внезапно задумываюсь о том, как же тяжело быть счастливым. Точнее, тяжело в полной мере осознавать, насколько ты счастлив, потому что это ощущение затмевают мелкие неурядицы, будь то неверно собранный шкаф, проколотая шина или грубость продавца в супермаркете. Почему все эти раздражители вылезают на первый план, и на их фоне мы не можем заметить, какие на самом деле счастливые? Не могу говорить за всех, сужу по себе. Но последние недели казались мне тяжелыми и полными неприятностей. Я только и делал, что гнобил себя за собственную несостоятельность. За то, что, вырвавшись из дома родителей, сел на шею брата и превратился для него в финансовый балласт. За то, что все свои проблемы разрулил за чужой счет. Кто-то бы сказал, что мне повезло. И я этим везением должен наслаждаться. Но я не могу и не хочу. Проблемы не ушли. Моя психика не самоисцелилась. Мои загоны остались при мне. И руки иногда начинает саднить, будто бы вспоминая, как по ним лупили ремнем. Не раз и не два. Годами. Кроме того, я начал осознавать, насколько я все это время был беспомощен и в некотором роде беспечен. И что нахожусь лишь в процессе своего взросления, по сути все еще оставаясь ребенком. Пройдет не год и не два, прежде чем я смогу действительно встать на ноги и жить, не грузясь двадцать четыре на семь сотнями проблем как реальных, так и надуманных. Но это не страшно, пока рядом со мной Майский. После вчерашнего разговора про личное пространство я понял, казалось бы, очевидную вещь: любое мое решение отныне будет отражаться не только на мне, но и на нем. И не следует этого забывать. И ставить тупые ультиматумы из-за тупых оценок. Почему я себя так повел? Сам не знаю. Наверное, в тот момент во мне заговорили родители, на которых я хочу быть похожим меньше всего. Или мое подсознание попыталось воссоздать ту самую гнетущую зону болезненного комфорта, в которой я жил столько лет. Причины не важны. Что важно действительно, так это неправильность ситуации. Так делать нельзя. Тушу сигарету о небольшой сугроб снега, образовавшийся на перилах балкона, а затем кидаю окурок в пепельницу: первый вклад Майского в наш общий быт. Не думаю, что он придавал данной вещи такое значение. А я придаю и буду ее в тайне от Майского оберегать, чтобы, когда нам исполнится лет по шестьдесят, я вытащил ее из закромов и напомнил ему, как она появилась в нашем доме, ознаменовав нашу близость. Возвращаюсь в комнату, скидываю куртку, выключаю свет и ложусь на матрас рядом с Майским. Он все так же лежит на животе, отвернув голову от меня к балкону. Но лишь я оказываюсь рядом и тут же чувствую, как его правая рука ныряет ко мне под одеяло и обвивает торс. И до ушей моих внезапно доносится сонное бормотание: — …поставьте пять, а?.. Да мне это нахер не сдалось, но Дитриху надо… Ну поставьте… Вот же идиотина. Моя идиотина.