Лучше, чем ничего

Шурик Наш город достаточно большой для того, чтобы иметь гей-клуб. Но относительно маленький, чтобы иметь его в количестве всего лишь одной штуки. Русская попса бьёт по ушам. По стенам бегают цветные зайчики зеленых и красных лазеров, лучи которых то и дело попадают на грани сверкающего зеркального шара. В глазах рябит от моргающих стробоскопов. На маленьком танцполе толкучка. Под потолком завеса из сигаретного дыма. Несмотря на закон о курении в общественных местах, здесь все ещё царствует никотиновый беспредел. Из-за этого надетые на мне вещи по возвращении домой следует тут же запихнуть в стиральную машинку, а лучше облить бензином и сжечь, потому что вонять от них будет за три километра. Публику клуба я лично делю на четыре категории. Первая — завсегдатаи, те, кто появляются здесь почти каждую неделю и становятся узнаваемыми, хочешь ты того или нет. Высокий статный парень, в метре от меня покупающий пиво, один из таких. Прическа волосок к волоску. Белоснежная рубашка. Пиджак. Дорогие часы. Ничего этого я не вижу. У меня перед глазами он же, но уже менее опрятный, лохматый, в испачканной пивом одежде стоит на карачках и заблёвывает пол. Это минус завсегдатаев. Большинство из них уже показали оборотную сторону медали, потеряв в твоих глазах свою первостепенную привлекательность. Вторая категория — малолетки. Ничего не имею против детишек, но очень уж они бойкие. Иногда, даже слишком. Только получившие билет во взрослую жизнь по наступлению восемнадцати лет отрываются по полной программе и, будучи гормональной бомбой, порой проявляют раздражающую настойчивость. Но если ты, не дай боже, отвечаешь тем же, тушуются и «спасаются» бегством. Энергии дохера, опыта нихера. Одним словом, дохлый номер. Третья категория — натуралы. Не знаю, в чем шутка юмора, но в каждом гей-клубе вы найдете парочку таких ребят. Одни ждут, когда к ним подкатит лицо нетрадиционной ориентации, чтобы затем с пеной у рта доказывать друзьям, что им ни в коем случае нельзя показываться в обители содомии, потому что их, лакомых кусочков, там обязательно зажмут в темном углу и надругаются над душой и телом. Другие, более редкие экземпляры, но, увы, тоже существующие, элементарно ищут драки. И четвертая категория — «свежее мясо». Слышал я такую вот не особо лестную характеристику из уст завсегдатаев. Так они называют тех, кто захаживает в гей-клуб очень редко, потому не может быть причислен к постоянным клиентам. Но уже однозначно взрослый и не натурал, что делает из него мишень для особо амбициозных экземпляров, поставивших перед собой цель перепихнуться с половиной клуба. Когда-то я был завсегдатаем, теперь, скорее всего, вернулся к фазе «свежего мяса». Контингент, так или иначе, обновляется. За тот год, что меня здесь не было, состав постоянных клиентов претерпел кардинальные изменения, и теперь я едва ли найду больше пары-тройки знакомых лиц. Сам не знаю, на черта я вновь сюда припёрся. Я ведь эту стадию уже проходил и не раз. При каждом расставании шел сюда заглушить боль и разочарование от очередных развалившихся отношений. Будто дешёвые ром с колой, доза плохой музыки и раздражающий шум толпы — это панацея. Хоть раз бы мне это помогло. Стало бы легче. Хрен там. Лишь на утро после похода трещит голова и хочется помереть больше обычного. И все равно в эмоционально тяжелые периоды жизни ноги сами приводят меня сюда. Первый стакан рома с колой пустеет, и я, удобно разместившись в самом углу барной стойки, заказываю новую порцию, не отрывая взгляда от потухшего экрана телефона. Гадаю, позвонит мне сегодня Артём ещё раз или не позвонит? Двенадцать ночи. Старикашка почти наверняка уже спит. И все равно хочу получить новый входящий, на который, конечно же, не отвечу. После разговора в Новый год Майский становится куда настойчивее. Меня это бесит. Меня это радует. Меня это заставляет грустить и жаждать еще большего внимания. Всё сразу. Одновременно. Как обычно. Если бы силу человека определяли по уровню его эмоциональности, я бы возглавлял пищевую цепочку. Но, увы, эмоции — это слабость. Так что в плане силы я первый с конца. Включаю экран и открываю сообщения, полученные от номера, которому так и не дал имя. Будто бы пока я не впишу Майского в свой телефон, у меня еще есть пути отхода. Хотя глубоко в душе прекрасно понимаю, что дороги назад нет. С самой встречи с Артёмом двери с пометкой «выход» не существовало. На этой стезе можно только остановиться. Или заблудиться. Но не свернуть и не уйти. Пробегаю взглядом по свежим сообщениям и начинаю невольно улыбаться: +7(929)…11: Доброе утро. +7(929)…11: Не забудь позавтракать, а то я знаю, как в дедлайны ты устраиваешь себе незапланированные диеты. +7(929)…11: Не хочешь сегодня поужинать со мной? +7(929)…11: К вечеру совсем похолодало. Надеюсь, ты взял шарф? +7(929)…11: Спокойной ночи. Последнее сообщение отправлено час назад, потому ожидать нового звонка или сообщения глупо. Но я всё равно зачем-то жду. Тупая идиотина. Надо отвлечься. Второй стакан рома с колой пустеет, будто бы его и не заполняли. Хорошо, что бар здесь дрянной, и порции алкоголя, что льют в коктейли, будто отмеряют пипеткой, а то я за двадцать девять лет никчемной жизни так и не научился пить. Я и по трезвости контролирую свои эмоции из рук вон плохо, а уж под алкоголем — туши свет, бросай гранату. Знаю, что вести себя так нельзя. И каждый раз после очередного тупого срыва я ужасно жалею о сказанном и содеянном. И еще больше сожалею о том, что я — это я. Все вокруг нормальные, а у меня бесконечный эмоциональный коллапс. Я — ходячая катастрофа. Бомба замедленного действия. Неприятности для любого, кто со мной свяжется. Может, потому я и перестал искать себе пару и друзей. Знаю, что как бы я ни притворялся и насколько бы ни старался держать себя в руках, рано или поздно мой отвратительный характер вылезет наружу. И я снова в запале кого-нибудь обижу так легко и просто, будто бы действительно имею на это право. Но я не имею. И я это прекрасно осознаю. И потому за свою несдержанность, озлобленность, инфантильность я наказываю себя одиночеством. — Привет, ты один? — раздается неожиданно справа от меня. Я не сразу соображаю, что обращаются ко мне. Не считаю себя уродом, но в этом пусть и околосельском клубе всегда находятся индивиды с куда более привлекательной внешностью, эпатажными нарядами или вызывающим поведением. Так что я среди всей этой мишуры с собранным на затылке маленьким хвостиком отросших рыжих вьющихся волос и в синем свитере похожу на типичного офисного работника, не вызывающего особого интереса. Так что я удивлен, когда понимаю, что обращаются именно ко мне. С неохотой отрываю взгляд от стакана с колой со вкусом рома, перевожу его на возможного собеседника и на мгновение застываю, удивленный тем фактом, что это не пьяный завсегдатай, не переполненная тестостероном малолетка и, вроде бы, даже не проспоривший натурал. Хотя последнее ещё под вопросом. Парень если и младше меня, то ненамного. Выразительные карие глаза. Лёгкая небритость. Растрёпанные каштановые волосы. Не то чтобы молодая копия Артёма, но типаж у них явно один. — Привет, — обычно я не знакомлюсь в клубе, зыркая на всех, как на врагов народа. Но мимолётная схожесть с Майским выбивает почву из-под моих ног и отключает разум. — Да, один. — Позволишь мне тебя угостить? — интересуется парень. Смотрите-ка, какой галантный. — Позволяю, — его схожесть с Артёмом играет с ним злую шутку, потому что даёт ему возможность продолжать со мной беседу, но провоцирует меня вести себя с ним как высокомерная сука. Не знаю, что это за рефлекс. Он проявлялся еще до нашего с Майским расставания. Нравилось мне трепать Артёму нервы, чтобы затем он виртуозно ставил меня на место в постели. Парень заказывает коктейль. Не такой, какой пью я. Что-то крепче. И это меня злит. «Он же не экстрасенс, чтобы по одному только виду понять, что именно ты пьешь», — шепчет разум. Верно, не экстрасенс. Но мог бы и спросить. — Как тебя зовут? — продолжает разговор пока ещё незнакомец. — Шу… — давлюсь воздухом, понимая, что так меня называл только Артём. И никому, кроме него, это позволено не было. И ему тоже теперь не позволено! Иди ты к черту, Майский! — Александр, — представляюсь я после заминки. — А я Дима, — улыбается парень, после чего ударяется своим стаканом о мой. — За знакомство. До дна, — оповещает он и залпом опрокидывает свою порцию. До дна, так до дна. Следую его примеру и выпиваю халявный алкоголь в пару глотков. По телу разливается жар. Крепко. Очень крепко. Дима тут же заказывает ещё по порции. — Что в этом напитке? — сипло спрашиваю я, чувствуя, что голова становится ватной. Говорю же, мне много не надо. А в этом коктейле алкоголя явно не пожалели. — Всего понемногу, — отвечает Дима уклончиво. Артём тоже любит так делать. Отвечать уклончиво. Возможно, у них больше общего, чем мне кажется? Это плохо? Или хорошо? Да чтоб меня! Хватит их сравнивать! Хватит думать о Майском! Хватит! Выпиваем ещё по одной. Неловкий натужный диалог плавно перетекает во вполне живую беседу. Язык мой развязывается. Настроение вопреки мыслям повышается. Я знаю, что это временный эффект и утром будет поганей прежнего. Но небольшая передышка от дурного настроения никому не повредит, так что я наслаждаюсь каждой минутой. Смеюсь в голос, активно участвую в разговоре, задаю и отвечаю на вопросы, шучу. Пустых стаканов от коктейлей на барной стойке перед нами становится все больше. И я сам не понимаю, как выходит, что Дима сидит ко мне уже куда ближе. И его колено слегка касается моего. «Пора заканчивать», — начинает долбить по вискам сквозь алкогольную дымку голос разума. Этот парень мне нравится. Он симпатичен. Приятен. Судя по разговору, далеко не дурак. Но бессмысленно трепать ему нервы. Я прекрасно знаю, кто мне нужен на самом деле. Попытка заменить желаемого человека похожим экземпляром уже производилась мной, и не единожды. Каждая закончилась феерическим провалом. И стыдом за то, что я даю людям надежду, не видя в них их самих. Мне неважно, кто они, чем занимаются или увлекаются. Меня заботят лишь те черты, которые схожи с чертами Артёма. Нечестно это. Даже омерзительно. Больше я такой ошибки не допущу. — Уже поздно, — произношу я заплетающимся языком, демонстративно смотря на часы на экране телефона. Новых входящих, к моему глубочайшему сожалению, нет. Сообщений тоже. Электронный циферблат показывает без десяти минут три ночи. Ого, я действительно задержался. — Давай по последней, — подмигивает мне Дима. И головой-то я понимаю, что мне следовало остановиться ещё парой коктейлей раньше... Но все равно киваю. Нехорошо отказывать в столь простой просьбе приятному собеседнику, который угощал меня весь вечер. Ещё всего один коктейль. Это же не критично, верно? — Залпом, — предлагает Дима. И я снова ведусь. Опрокидываю стакан и чувствую, что голова начинает кружиться хуже прежнего. Давно забытые «вертолеты» перед глазами окончательно дают мне понять, что пора домой. Сейчас же, Шурик! Сию минуту! Но лишь поднимаюсь со своего места — и меня ведёт. Я теряю равновесие и обессиленно плюхаюсь обратно на стул. — Ого, — слышу я голос Димы. — Кажется, ты перебрал. — С…самую малость, — выдавливаю я с усилием. — Давай сперва придешь в себя, а потом уже поедешь домой. Иначе тебе может стать плохо в такси. Пойдем в темную комнату, — заботливо предлагает Дима. Само очарование. Это в клёвых сериалах про геев и, возможно, крутых столичных клубах в такого рода помещениях действительно занимаются сексом. Но в нашей небольшой комнате, по периметру которой расставлены потрёпанные диваны, а при закрытии двери наступает непроницаемая тьма, обычно посетители просто отдыхают от мигающего света и громкой музыки. Я сам десятки раз сидел там ближе к утру. Вклинивался в чужие разговоры. Смеялся над шутками. Пару раз мне довелось прослушать характерные звуки поцелуев. Но не более. Учитывая все это, я считаю предложение Димы приемлемым. Да и такси вызвать в тишине темной комнаты будет куда проще. Прячу телефон в карман джинсов и осторожно слезаю с барного стула. Дима мягко берет меня под руку и осторожно проводит по танцполу между танцующими людьми к дальней черной двери. Когда он ее распахивает, свет попадает внутрь и даёт возможность разглядеть происходящее внутри (этакая недоработка). Смотреть, правда, особо не на что: комната пуста. Я прохожу в ее глубины и плюхаюсь на диван. Искусственная кожа обивки приятно холодит кожу. Дима садится рядом. Дверь с самодоводчиком с легким щелчком захлопывается за нами, и мы оказываемся в кромешной темноте. Голова кружится. И я чувствую нарастающую тошноту, которая к утру плавно перейдет в жесткое похмелье. Благо, завтра, а точнее уже сегодня суббота, так что можно смело целый день посвятить головной боли и сладким моментам самобичевания. — Ты как? — заботливо интересуется Дима. Какой же приятный парень! На удивление. С тобой нам явно не по пути. Ты для меня слишком хорош. — Нормально, — выдавливаю я из себя, борясь с приступом тошноты. И нафига столько пил, спрашивается? — Хорошо, — слышу я шепот Димы неожиданно близко, а затем ощущаю его губы на своей правой скуле. Бьюсь об заклад, поцеловать он меня намеревался в губы, но промахнулся в темноте. — Ничего хорошего, отвали, — отталкиваю я его раздраженно. Какого черта? Не видишь, что мне, мягко говоря, хреново? Только я подумал, что ты классный парень! Не порть первое впечатление! — Да ладно тебе. Не ломайся, — не смущается Дима, и я чувствую на колене его горячую ладонь, которая, поглаживая внутреннюю часть моего бедра, быстро перекочевывает к моей ширинке. — Сказал, отъебись! — взбешенно шиплю я, намеренный подняться и уйти. Неожиданный хлесткий удар по губам толкает меня навзничь, не давая мне возможности реализовать задуманное. Во рту появляется солоноватый привкус крови. Но я, будучи пьяным, еще не осознаю всю серьезность складывающейся ситуации. Доходит до меня, когда я пытаюсь подняться, а в ответ получаю еще один удар. Кулаком в живот. Боль чудовищная. Давлюсь воздухом. Тошнота резко становится сильнее. К горлу подкатывает ком, а дышать нестерпимо тяжело. Даже притупленная алкоголем боль все равно кажется резкой и оглушительной. Я рефлекторно пытаюсь согнуться пополам, закрывая место удара, но Дима резко переворачивает меня на живот и скручивает руки за спиной. Скручивает грубо и больно. — Ты ебанутый?! — ору я, пытаясь вырваться из его захвата. Но каждое мое движение лишь причиняет мне еще большую боль. — Говорю же, не ломайся. Ты знал, к чему все шло, — произносит Дима холодно. Не знал! Я об этом даже не думал! Дима остается абсолютно спокойным. Такое впечатление, будто он уверен, что не делает ничего особенного. Ну, ударил и ударил, так ли это страшно? Я же не принцесса, не развалюсь. — Весь вечер флиртовал со мной, а теперь собираешься обломать? Так не пойдет. ДА НИХЕРА Я НЕ ФЛИРТОВАЛ! ФЛИРТ И Я — КАК ГИТЛЕР И ЕВРЕИ! ТЫ В КОНЕЦ ЕБАНУЛСЯ?! — Или ты думал, что коктейли бесплатные? Меня аж передёргивает. То есть на самом деле всё ещё существуют люди, которые на полном серьезе считают, что угости они кого парой коктейлей и имеют полное право их поиметь?! Да самая дешевая проститутка выйдет дороже, черт бы тебя побрал! — Я верну тебе деньги за твои сраные коктейли, — в отчаянье шиплю я, извиваясь как уж на сковородке. — Оплачу и твои, и свои, только отпусти! — мне больно, но я еще пытаюсь что-то сделать. Дима меня не слушает. Мое щедрое предложение его не волнует. Он пытается расстегнуть мой ремень, но я старательно ему мешаю, вжимаясь пряжкой в диван. Но мешаю недолго. До первого удара по рёбрам. Я тихо болезненно скулю, в ужасе от собственной беспомощности. В ужасе от происходящего. В ужасе от того, что ещё только должно произойти. Думай, Шурик. Думай. Что делать? Можно же сделать хоть что-то? Но мой мозг не желает работать. Его штормит от страха, паники и чертового алкоголя. Я пытаюсь кричать, но парень вжимает мою голову в диван, и мои потуги позвать на помощь походят на сдавленный писк. Когда Дима приспускает мои штаны, я захлебываюсь от ужаса. Меня начинает потряхивать. Я не знаю, что делать. Я уверен, что сделать я ничего не могу. Помощи не будет. Никто меня не спасет. И в голову так и лезет мысль «только бы перетерпеть». Будто я уже смирился с обстоятельствами. Будто делать что-то бессмысленно. И сопротивляться страшно, потому что тело болит от предыдущих ударов. А дальше лучше точно не станет. Я физически слабее. И до чертиков боюсь боли. — Будь паинькой и получай удовольствие, — навалившись сверху, шепчет мне Дима на самое ухо, обдавая его горячим дыханием. А я не ощущаю ничего, кроме страха и отвращения от неотвратимой близости его стояка к моей пояснице. Благо он пока еще в штанах. Но это ненадолго. Даже подумать не могу, что ещё пятнадцать минут назад спокойно с ним разговаривал. И считал, что он приятный собеседник. И даже радовался знакомству с ним. Какой же дурак! Какой же я наивный дурак! Был и остаюсь! Теперь знакомству не рад. Ни на миллиграмм. Дима держит мои скрещенные руки у меня над головой, лишая возможности двигаться. Не шевелюсь. Пытаюсь сосредоточиться, отгоняя от себя алкогольный дурман. Вздрагиваю, когда Дима поглаживает мою задницу. Слышу звук расстёгивающейся ширинки и вновь пытаюсь вырваться. Бесполезно. Всё, сука, бесполезно! Напрягаюсь всем телом, готовясь к неизбежному. И тут мой новый знакомый совершает ошибку. Концентрирует внимание на том, что происходит ниже живота, ослабляя хватку на моих руках. Хотелось бы мне похвастать, будто я тут же беру себя в руки и кидаюсь на него аки зверь. Но происходящее далее будто и не моих рук дело. Голый инстинкт самосохранения. Я вырываю правую руку из хватки Димы и что есть мочи бью локтём туда, где должна быть хоть какая-то часть его тела. Понятия не имею, куда попадаю. Но он вскрикивает, отпуская мою вторую руку. И я каким-то чудом выбираюсь из-под него, подтягиваю штаны трясущимися руками и неуклюже слезаю вниз с дивана. Ударяюсь о пол лицом. Теперь болью взрывается нос, но я не обращаю на это никакого внимания. Тусклая надежда на бегство маячит впереди. Я все ещё пьян, но меня уже так не штормит и мозг работает быстрее. Ударная доза адреналина заставляет двигаться несмотря ни на что. И я, все ещё находясь в панике, ползу на карачках, как я надеюсь, к выходу. — Ах, ты ж, сука! — слышится взбешённый рев, заставляющий мой и без того высокий пульс ускориться ещё больше. От спокойствия Димы не остается и следа. Нащупываю дверь. Поднимаюсь на ватных ногах с пола. Хватаюсь за ручку, но открыть дверь не успеваю. Чувствую резкую головную боль от того, что Дима хватает меня за волосы и оттаскивает от двери. Парень с силой толкает меня на пол. Я падаю на спину и чувствую, как меня хватают за ноги и пытаются их раздвинуть. Лягаюсь что есть мочи. Кажется, попадаю носком ботинка по роже этого урода. Очередной вопль, а я снова у двери. Распахиваю ее и вываливаюсь из темной комнаты. Раскрасневшийся. Растрепанный. С расстёгнутыми штанами и в помятом свитере. Трясущийся от страха. Громкая музыка, яркий мигающий свет и сигаретная завеса подобны ещё одному удару под дых. Я дезориентирован, а по вискам бьёт единственная мысль «беги!». — П… Помогите, — выдыхаю я еле слышно. Горло будто тиски сдавили. Голос не желает быть громким. Мой жалкий клич о помощи утопает в громком «Все люди как люди, а я суперзвезда!». Черт, а ведь эта песня мне нравилась! Распахнутая дверь освещает темную комнату. И я вижу разъярённого Диму, неотвратимо шагающего в мою сторону. Его левая скула покраснела от удара. Блять! Я подбегаю к первой попавшейся танцующей девушке, но она, не обращая внимания на мою разбитую губу и кровоточащий после встречи с полом нос, начинает извиваться рядом со мной, демонстрируя подобие сексуальности. Жалкая пародия. Надо попросить о помощи. Знаю, что надо. Но у меня нет сил. И я слишком напуган, потому предпочитаю прислушаться к паникующему внутреннему голосу и бежать. Выбираюсь с танцпола в пустой холл, вижу распахнутую дверь в одиночный туалет и кидаюсь к нему. Много позже, анализируя свои действия, я пойму, что мое поведение было нелогичным и неэффективным. Следовало бежать напрямую к охране или поймать кого-то из работников клуба. Но я слишком пьян, растерян, испуган. И единственное, чего я хочу, это спрятаться. Потому я забегаю в туалет, защелкиваю за собой расхлябанный замок и подпираю дверь спиной. И пары секунд не проходит, как ощущаю удар ногой по двери с противоположной стороны. — Выходи, сука! — слышу я злобное. — Выходи, я сказал! — ещё удар. — Думаешь, можешь так просто сбежать?! Никто тебе не поможет! Выходи немедленно! Я прошу по-хорошему, шлюха! Меня уже не трясет, а колотит. Лихорадочно роюсь в карманах, пока не нахожу желаемое. Защитное стекло на телефоне разбито. Не знаю, когда я успел задеть его, но сейчас это наименьшая из моих проблем. Включаю экран, дрожащими пальцами снимаю блокировку и замираю. «Почему именно ты?» — вертится в голове вопрос на собственные действия. Пытаюсь сосредоточиться, решить кому будет лучше позвонить. Но в голове крутится имя лишь одного человека. Ни полиции, ни, тем более, родителей, отношения с которыми после моего признания в ориентации весьма натянутые. Ни паре если не друзей, то знакомых. Только. Одно. Имя. Очередной удар сотрясает дверь и отдается в моей спине тупой болью. Не понимаю, куда смотрит охрана. Неужели всем вокруг настолько плевать? На экран падает капля крови из кровоточащего носа, давая понять, что медлить больше нельзя. Гипнотизирую номер телефона, от которого к вечеру каждого дня набирается по десятку пропущенных вызовов и сообщений. Номер, на который не отвечаю почти месяц. Время близится к четырем утра. Он может и не услышать. Или отплатит мне той же монетой и просто проигнорирует. Мой звонок станет его победой. И все мои попытки продемонстрировать свою независимость и равнодушие покатятся в тартарары. Очередной удар по двери. Гордыня сейчас неуместна. Не в подобных обстоятельствах. — Я все равно тебя достану! — слышится угроза. И я нажимаю на вызов, прикладываю телефон к уху и жду, затаив дыхание. Вслушиваясь в протяжные гудки, мысленно умоляя Артёма взять трубку. Хоть бы взял, хоть бы взял, хоть бы взял. Пожалуйста, возьми трубку! — Алло, — наконец слышится сонное, и лишь услышав голос Майского мой страх, паника, беспомощность достигают своего апогея. — Алло, Шурик, что-то случилось? — Д…да, — выдыхаю я с трудом. Язык заплетается, но дело не в алкоголе. — П…приедь за мной, пожалуйста, — выдыхаю я, стараясь справиться с рвущимися из меня рыданиями. До этого я ещё шатко-валко держал себя в руках, но теперь шквал эмоций накрывает меня с головой. Низкий спокойный голос Майского провоцирует меня отпустить себя, потому что рядом с его обладателем я всегда мог позволить себе такую роскошь, как слабость. — П… Пожалуйста, приедь и спаси меня, — говорю я с запинкой. И начинаю рыдать. В голос. Силюсь вернуть над собой контроль, но ничего не выходит. Из главного зала долетают звуки русской попсы. За дверью слышатся угрозы от нового знакомого. Болит живот и бок в тех местах, куда пришлись удары. Ребра. Губы. Нос. И колени, которые я, кажется, ободрал, пока полз к выходу из темной комнаты. И я рыдаю в трубку единственному человеку, которому несмотря ни на что доверяю. — Пожалуйста… Пожалуйста-пожалуйста, спаси меня, — всхлипываю я, размазывая кровь вперемешку с соплями по лицу. — Ты где? — слышится неестественно спокойный голос. Только тон становится ниже, демонстрируя беспокойство его обладателя. Артёму чужда яркая демонстрация эмоций. Зачастую меня это бесило, но сейчас непробиваемость Майского — именно то, что мне нужно. Она вселяет уверенность в том, что что бы ни произошло, этот человек решит любую мою проблему. С запинкой называю адрес клуба. А потом рыдаю сильнее прежнего, вцепившись в телефон обеими руками и прильнув к нему ухом настолько сильно, что ушная раковина саднит. — Ок, через десять минут буду. Где ты конкретно? Я приду за тобой. — Позвони, как приедешь, я объясню. — Договорились. Телефон не разряжается? — Д…двадцать процентов. — Хорошо. Подъеду и позвоню, — говорит Артём и кидает трубку. Он не говорит «Все будет хорошо», «Держись» или «Возьми себя в руки». Сейчас ему не до пустой болтовни. Он не потратит ни единой лишней минуты. А мне остаётся ждать. Как всегда. Артём Я человек терпеливый, но не святой. И спустя почти месяц бомбардирования телефона Шурика, начинаю тихо, но планомерно беситься. Трубку не берет. На сообщения не отвечает. Ни слуха ни духа, черт бы его побрал. Я, конечно, заслужил такое отношение, но сколько ещё будет длиться данная вакханалия? Сколько ещё я должен слушать глухие гудки вызова и прожигать взглядом диалог, в котором исключительно мои сообщения? Это уже становится невыносимым. У Сани сегодня прошел последний экзамен. Закрыл сессию всего с одной тройкой, что обычно ему не присуще. Я-то никогда на хороших отметках не настаивал, только бы ребенок не тратил лишние нервы на погоню за тем, что этих самых нервов не заслуживает. Знания, если сильно понадобится, можно подтянуть в любое время. XXI век на дворе. Интернет предоставляет неограниченный доступ к почти любого рода информации. А вот нервишки как драйвера обновить не получится. Сдав экзамен, Саня не поленился позвонить мне, хотя обычно отписывается смс, и сообщить, что дома он сегодня не появится. И завтра тоже. Якобы, пора им с Дитрихом наверстывать упущенное. Ага, как же. Не ранее, чем три дня назад явился домой в таком виде, будто его полночи пылесосили. И о каких упущениях, позвольте спросить, после этого может идти речь?! Эх, молодость. Тоскливо взираю в монитор на рабочие документы, которые было совершенно не обязательно брать домой. Но в тихой квартире в последнее время уныло. Я даже немного огорчён тем фактом, что Александр так быстро от нас съехал. Мало того, что хозяйственный, так ещё и Саня перед ним так стелется, сплошное цирковое представление двадцать четыре на семь. Дорвался ребенок до серьезных отношений. Для кого-то этот рубеж непреодолим. Кому-то словосочетание «серьезные отношения» и вовсе претит. Но Саня цветет и пахнет. Его все устраивает, а значит устраивает и меня. Ведь для чего ещё мы рожаем детей, если не для того, чтобы они были счастливы? Но вот в квартире ни Дитриха, ни сына. Пусто. Грустно. Хоть на стену лезь. Беру телефон и строчу последнее сообщение Шурику на сегодня: «Спокойной ночи». Отправляю. Хоть раз бы мне что-нибудь ответил, чтобы я понимал, что ты действительно это читаешь. Хоть раз! Не обязательно ответное «Споки». Достаточно и куда больше вписывающегося в наш изумительный диалог «Отъебись». Или «Пошел на хуй». Серьезно. Прошу тебя. Пожалуйста, пошли меня хотя бы разок на хуй, мне это очень нужно! Но в ответ уже привычная тишина. Я бы предположил, что Шурик и вовсе закинул меня в черный список, но в таком случае при звонке ему я бы должен был слушать прерывистые гудки, говорящие, что телефон якобы занят. Но гудки долгие и протяжные. Звонок проходит. Трубку по ту сторону несостоявшегося разговора не берут намеренно. Выключаю компьютер и иду на кухню за сигаретами. Сегодня правило «не курить в стенах квартиры» хочется нарушить сильнее обычного. Кладу телефон на стол перед собой (в последнее время я не расстаюсь с ним даже в туалете) и прикуриваю. Делаю нервные затяжки одну за другой, то и дело кидая голодные взгляды на экран. Звук на максимуме. Если на телефон придет сообщение или мне решат позвонить, я услышу оповещение не только из другой комнаты, но, кажется, и из другой галактики. И все равно то и дело пробуждаю только ушедший в спящий режим экран, проверяя, а вдруг что-то пропустил. Хуй тебе без масла, Артём. Тушу сигарету и плетусь обратно в комнату по темному коридору. Бухаюсь на разобранный диван и изучаю потолок. Положение мое оставляет желать лучшего. Но отступать я не намерен. Бережно укладываю телефон рядом с подушкой. Не думаю, что Шурику приспичит звонить среди ночи. Он и днём-то проявить признаки жизни не в состоянии. И все равно на что-то надеюсь. Чувствую себя не взрослым тридцатипятилетним мужиком с девятнадцатилетним сыном, а мальчишкой, впервые познавшим влюбленность. Шурик ведь действительно оказался единственным человеком, заставившим меня почувствовать к нему что-то большее, чем симпатия или сексуальное влечение. И я все просрал. Ничего необычного, в моем случае — это норма. Закрываю глаза и пытаюсь абстрагироваться. Забиваю мысли работой, бытовухой, сиюминутными задачами, а подушечкой указательного пальца правой руки то и дело касаюсь корпуса телефона. Снова и снова проверяю, на месте он или нет. Мысли о Шурике становятся навязчивыми. Если так пойдет и дальше, придется записаться к психотерапевту. Примерно на этой мысли я погружаюсь в сомнительную негу тревожных снов, ведь сплю я в последнее время из рук вон херово. Мне кажется, проходит не больше часа, когда тишину комнаты разрывает будильник, который орет мне прямо в ухо. Я со стоном поднимаюсь с кровати, мысленно надеясь дожить до выходных, когда меня торкает: «Какой, нахер, будильник, Артём? Суббота же!» Хватаю телефон, и сердце пропускает удар. Звонит Шурик. На часах четвертый час. Что-то произошло. — Алло, — беру я трубку, стараясь держаться спокойно, хотя внутри меня радость от звонка смешивается с беспокойством от того, что произведен он в столь позднее время. А в ответ какой-то шорох, эхо музыки, играющей на заднем плане, и… Всхлипы. — Алло, Шурик, что-то случилось? — Артем, главное не паникуй. Что бы ни произошло, действуем как обычно: сперва решаем вопрос, затем даём волю эмоциям в фитнес-клубе, потея на беговой дорожке до тех пор, пока не начнет плыть сознание. Беспроигрышный вариант. — Д-да, — я знал, что он это скажет, и все равно к горлу подкатывает ком. — Приедь за мной, пожалуйста. Пожалуйста, приедь и спаси меня, — слышу я умоляющий шепот, а вместе с ним и страх, который сейчас испытывает Шурик. Пульс набирает обороты. У Миронова и раньше случались плотные отношения с приключениями, которые липли к его заднице не хуже репейника. В этом плане он не самый везучий парень и постоянно попадал ранее и видимо, попадает до сих пор в ситуации весьма неприятные. Вслед за мольбой следуют рыдания. Не истеричные. Не надуманные. Не наигранные. Самые настоящие, полные ужаса и отчаянья. У меня внутри аж переворачивается все. Скулы сводит от злости. Кто бы ни был виноват в состоянии Шурика, убью нахер. — Пожалуйста… Пожалуйста-пожалуйста, спаси меня, — всхлипывает Шурик, не зная, что я поставил телефон на громкую связь и уже натягиваю на себя штаны. — Ты где? — кидаю я, накидывая поверх домашней футболки толстовку и ища глазами ключи от машины. Точно помню, что положил их на стол. Но не факт, что это воспоминание сегодняшнее. Большую часть времени я пребываю в дне сурка. Работа-дом. Дом-работа. Я бы даже обрадовался эмоциональной встряске, которую сейчас испытываю, будь обстоятельства несколько другими. Шурик, всхлипывая через каждое слово, называет адрес. Эти улица и дом мне знакомы. Там гей-клуб, верно? Бывал я там пару раз. Не понравилось. А ты, Шурик, тот ещё садюга, как посмотрю. Тихо сатанею, но не поддаюсь лишним эмоциям. Сперва решаем проблему, затем рыдаем в подушку. Иная последовательность действий неприемлема. — Ок, через десять минут буду, — бросаю я, наконец найдя ключи и перекочевав в коридор. — Где ты конкретно? — уточняю я. — Я приду за тобой. — Позвони, как приедешь, я объясню, — обещает мне Шурик. А сразу сказать нельзя? Зачем тратить время еще на один звонок?! Глубоко вдыхаю, а затем медленно выдыхаю. Возьми себя в руки, Майский. Не кипишуй. Пусть будет так, как он хочет. — Договорились. Телефон не разряжается? — Д…двадцать процентов. — Хорошо. Подъеду и позвоню, — говорю я, бросаю трубку и выбегаю из квартиры. Хотелось бы продолжить разговор и разузнать, что же конкретно произошло, но не хочу тратить драгоценные минуты. Да и входить в режим лютого бешенства мне (а я уверен, что выйду из себя) ещё рановато. За руль лучше садиться спокойным как танк, особенно если я хочу сдержать обещание про приезд в десять минут, что возможно лишь при условии, что гнать я буду через весь город, собирая за собой шлейф из штрафов ГИБДД. И это после почти пятнадцатилетнего примерного вождения. Вот что Вы со мной делаете, господин Миронов. И ведь гоню. Вжимаю педаль в пол, будто не по ночным улочкам передвигаюсь, а участвую в мировой гонке. Знаю, что опасно. И не только для моего здоровья. Но сейчас меня куда больше волнует другой человек. Обещание выполнено. Через десять минут я на месте. Останавливаюсь неподалеку от неприметной двери, которая никоим видом не намекает, в какого рода заведение ведёт. Звоню Шурику. Отвечает после первого гудка. Всегда бы так… — Я приехал, — оповещаю я его. — Куда идти? — Н… никуда, — слышу я тихое. — Он вроде ушел. Сам выйду. Он? Что ещё за Он, и как этот Он довел тебя до такого состояния? Что он, блять, сделал?! Сжимаю руль обеими руками. Майский, дыши через нос. Не доводи себя до греха! — Ок, жду, — произношу спокойно, а самого аж колотит от злости. Не проходит и минуты, как невзрачная дверь распахивается и по невысокой лестнице, спотыкаясь, бредёт мое чудо в перьях. Драные джинсы в облипку, сквозь прорези на коленях которых в свете фонарей разглядываю свежие ссадины. Синий свитер, заляпанный кровью. Разбитые нижняя губа и нос. Всклокоченные рыжие волосы, которые явно изначально были собраны в хвост. И большущие испуганные глаза, полные слез. — Где куртка? — спрашиваю я, выходя из машины и идя навстречу Миронову. — Похуй на куртку, — выговаривает Шурик с явным усилием. Ещё и пьяный. Это комбо. На улице к ночи минус восемнадцать. Я и сам только в футболке и толстовке. И все же холод я переношу лучше, да и машина в двух шагах. Так что расстёгиваю толстовку, собираясь отдать ее Шурику, когда он неожиданно льнет ко мне и крепко обнимает, уткнувшись распухшим носом мне в грудь. — Спасибо… Что приехал, — шепчет он, шмыгая носом. — Разве могло быть иначе? — едва заметно улыбаюсь я, крепко обнимая парня и чувствуя, как он дрожит. Вот только от холода ли? Собираюсь уже взять беднягу в охапку и отнести его в машину греться и успокаиваться, когда невзрачная дверь распахивается вновь и на улицу буквально вываливается какой-то молокосос. Едва ли менее пьяный, нежели Шурик. Он кидает на нас полный гнева взгляд и неотвратимо прется в нашу сторону. Зря ты, парень, нарываешься. Очень зря. — Куда это ты пошел?! — выдыхает он зло, протягивая руку к Шурику. Рыжик вздрагивает, но моя реакция быстрее. Резко освободившись из неловких объятий парня, я толкаю его назад и закрываю своей спиной. — Не знаю, что вы не поделили… — ведение конструктивного диалога с пьяным кажется мне бессмысленным, но попытка не пытка. — Он не расплатился! — рычит парень, явно намеренный драться. — Ок, — киваю я, — сколько он Вам должен? Я заплачу, — обещаю я, вытаскивая из кармана джинсов пачку смятых купюр. Впервые рад своей дурацкой привычке распихивать деньги по карманам, игнорируя наличие кошелька. — Нет, — говорю же, адекватная беседа с пьяным — дело бесполезное. — Мне не деньги нужны, — заявляет он. — Что тогда? — не понимаю я причины конфликта. — Его задница, — выдает парень. Нихуя себе — заявление. Ты парень, что, возомнил себя бессмертным?  — Он сам хотел, — продолжает рычать незнакомец. — Неправда! — резко вскрикивает Шурик. И я чувствую, как он, вцепившись в толстовку, вжимается лбом в мою спину между лопаток. — Я ничего такого не хотел, — шепчет он и вновь начинает реветь. — Так это он тебя так? — спрашиваю я у Шурика с деланным спокойствием, имея в виду разбитое лицо. Чувствую сдержанные кивки. Что ж… Убираю скомканные деньги обратно в карман. Я явно погорячился. Думал, обычная драка между двумя пьяными, которую можно разрулить без членовредительств. Но… — А ты кто еще такой? Его папик?! — запоздало переключает свое внимание с Шурика на меня пьяный парень. — Слишком нищий я для папика, — я ещё пытаюсь шутить. Я ещё пытаюсь держать себя в руках. Я ещё пытаюсь… Не то чтобы выходит. — Ебырь, значит, — подводит итог парень. Слово-то какое мерзкое. Я сам тот еще матершинник, но именно от этого слова меня всегда передёргивает. — Иди-ка погуляй где-нибудь полчасика, — милостиво предлагает он мне. — Мы сами разберемся. — Заманчиво, — цежу я сквозь зубы. — Но, пожалуй, откажусь. — Драки хочешь? — выдает парень самоуверенно. Немудрено. Ростом с меня. Явно не гнушается спорта. И моложе. Но не всегда в этой жизни играет роль молодость. Опыт-то никто не отменял. — Хочу, — киваю я и провокационно улыбаюсь во все свои тридцать два зуба. «Хочу» — это ещё мягко сказано. Жажду. Не любитель я решать проблемы кулаками, но иногда только так решить их и можно. Когда какая-то скотина поднимает руку на твоего любимого человека, заполнение бумажек в прокуратуре не кажется чем-то пугающим. — Не надо, — шепчет Шурик, пытаясь утянуть меня к машине. — Давай просто уедем. Ну, уж нет. Пьяный парень смотрит на меня ещё пару секунд, видимо прикидывая, шучу я или нет. И если нет, стоит ли на самом деле со мной связываться. Судя по тому, как незнакомец неожиданно кидается на меня, он заключает, что стоит. Судя по тому, как он падает на задницу после прицельного удара в челюсть, выводы он сделал поспешные. Мой противник хватается за рот. С уголка его рта стекает струйка крови. — Сука! — шепеляво произносит он, и я с удовлетворением замечаю, что обоих верхних передних зубов у него как не бывало. Есть ещё порох в пороховнице. — Сука! — повторяет он, поднимаясь на шатающихся ногах и, видимо, желая получить от меня ещё пару «отеческих нагоняев». Но на ногах он удерживается не дольше пары секунд. Голова его от удара кружится, и он вновь опускается на промерзший асфальт. В таком виде мы его и оставляем. Вызвать бы полицию, вот только откликнутся ли они и заведут ли дело на попытку изнасилования мужчины? Не особо я сведущ в Российском законодательстве, но интуиция подсказывает, что шансы реально засудить парня минимальны. Накидываю толстовку на плечи Шурику и, приобняв, веду бедного испуганного Рыжика к машине. Надо бы завтра попросить его нарисовать портрет этого гаденыша и передать рисунок охране клуба, чтобы они больше его не впускали. Шурик сегодня избежал ужасающей участи, но кому-то другому может повезти меньше. Благо, в салоне автомобиля все ещё тепло. Включаю печку на максимум и разминаю замёрзшие пальцы. Правые костяшки разбиты от удара по зубам незнакомца. В боковое зеркало наблюдаю, как оставленное нами пьяное тело все же поднимается на ноги и садится в одну из машин такси, которых рядом с клубом сразу несколько. Таксистов наверняка повеселила наша стычка. И никто не посчитал нужным выйти и поучаствовать. Я-то рад, что все сложилось именно так, иначе ещё неделю бы не смог угомонить чесотку в кулаках. Но что, если бы меня здесь не было? Если бы Шурик вышел один, а эта скотина на него напала? Так же безмолвно наблюдали бы за происходящим? Даже думать об этом не хочу. Морщусь, отгоняя неприятные мысли и случайно нафантазированные картины, на которых Шурик лежит окровавленный на асфальте посреди ночи и ни одна собака не пытается ему помочь. Не важно, могло такое произойти в действительности или нет. Важно, что не произошло, и теперь Рыжик сидит на пассажирском сидении рядом со мной, неловко кутается в мою толстовку, которая ему жутко велика, и то и дело стирает все ещё сочащуюся кровь из носа тыльной стороной ладони. Открываю бардачок, вытаскиваю пачку с влажными салфетками и протягиваю ее бедолаге. Он благодарно принимает от меня «дар», открывает зеркальце на козырьке и какое-то время занимается своим лицом. Сидим молча под шум работающей печки. Затишье перед бурей, мне ли не знать. Потому и не трогаюсь с места. Если буря застигнет меня в момент движения, вероятность попадания в аварию повысится процентов на шестьдесят. Стерев кровь и грязь с лица, Шурик собирает грязные салфетки в ком и молча вручает мне. Как в старые добрые. Когда мы только начали встречаться, я как-то пронаблюдал, как Шурик, доев шоколадку, выкидывает ее обёртку в окно. Данный поступок спровоцировал меня на длинную лекцию, точно такую же, которую я читал своему тогда ещё мелкому сынишке. — Да все выкидывают! — упрямился Шурик чисто из принципа. — И тебя устраивает быть «всеми»? — спрашивал я в ответ. — Ну, а куда выбрасывать? У тебя же нет мусорки! — пытался оправдаться Рыжик. — Можно убирать в карман, — парировал я. — Ну уж нет! — капризничал Шурик. — Тогда отдавай мне. Это предложение устроило Миронова и с того дня, независимо от того, в машине мы были или где-то еще, любой мусор он торжественно вручал мне. Прямо как сейчас. — Не хочешь рассказать, что произошло? — спрашиваю я осторожно. Конечно, хочет. Конечно, расскажет. Но только в случае, если я буду планомерно задавать вопросы, огибая его упрямство. Все из Шурика надо вытягивать клещами, пока в один момент его неожиданно не прорвет. Я не тупой и уже сложил один плюс один. Спрашиваю я о произошедшем не для себя, а для Миронова. Ему необходимо выговориться. — Не хочу, — выдает Шурик звонко. О чем я и говорю. — Он приставал к тебе? — возможно, такие вопросы не стоит задавать в лоб, но иначе его на разговор сейчас не выведешь. — Да, приставал, — звон голоса становится тише. — А когда я его отшил, ударил меня. Попытался стянуть с меня штаны, чтобы силой… — Шурик давится словами, и по его щекам начинает катиться новая порция слез. А во мне внезапно просыпается сожаление от того, что ударил я это пьяное тело всего раз. Надо было всыпать по первое число, чтобы годами потом этот клуб за километр обходил. Шурик сгибается пополам. Закрывает лицо руками и рыдает в голос. Я же нервно стучу пальцем по рулю. Мне хочется прижать его к себе и успокоить, но я не могу предугадать его реакции. То, что мы обнимались на улице, не значит ровным счётом ничего. Сейчас он может воспринять все иначе, а то и вовсе поставить меня в один ряд с тем утырком, что разукрасил ему лицо. Не уверен, что имею права прикасаться к нему даже из лучших побуждений. Поэтому просто сижу и вслушиваюсь в тихие всхлипы на фоне работающей печки. — …не надо было… —  слышу я тихое между всхлипами. — Что? — переспрашиваю я, думая, что он обращается ко мне. Шурик медленно разгибается, лихорадочно стирает слезы с лица и повторяет уже более ровным голосом: — Не надо было сюда идти и так нажираться. Сам виноват, — выдает он, шумно выдыхая. — Клубы для того и существуют, чтобы в них ходить. И пил ты наверняка не так уж и много. Просто развозит тебя быстро, — пытаюсь я сохранять самообладание. На самом деле хочется закричать, чтобы он никогда больше сюда не приходил. И уж тем более не пил с какими-то левыми мужиками! Но я стараюсь судить людей по себе. А скажи кто другой такое мне, я бы едва ли прислушался к его словам. Скорее, сделал бы все наоборот. Назло. К тому же взаимоотношение с человеком не равно рабство. Шурик действительно может ходить куда угодно и пить с кем угодно независимо от того, находится ли он в статусе моего бывшего или нынешнего. Но будь мы вместе и соберись Шурик в клуб, я бы либо навязался с ним, либо звонил каждый час, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. — Если бы так не пил, я бы не оказался в такой ситуации, — продолжает винить себя во всех грехах Миронов. — Может и так, — не стану спорить. — Но это не значит, что произошедшее — твоя вина. Виноват здесь только один человек… Я, который довел тебя до всего этого. Я, который названивал и написывал тебе днями напролет, бередя старые раны. Я, из-за которого ты столько страдал в прошлом и мучаешься теперь. Но этого я не скажу. Сейчас явно не самый подходящий момент для слезливых покаяний. Не я сегодня суперстар самобичеваний. Время блистать Шурику. И он на полном серьёзе намерен возложить всю вину за произошедшее на свои и только свои хрупкие плечи. — …То пьяное тело, что посмело поднять на тебя руку, — заканчиваю я предложение и смотрю на зареванную красную мордаху. — Это относительно свободная страна. Ты можешь ходить, куда хочешь, и пить, сколько хочешь, и твои действия не дают никому право принуждать тебя к чему-либо. Ты меня понял? Шурик еле заметно кивает. — Вот и молодец, — произношу я мягко и слегка касаюсь его левой щеки, стирая большим пальцем свежие слезы. Льются они потоком. В ответ на мое касание Шурик закрывает глаза и в качестве благодарности трётся щекой о ладонь. Будто кот. У него с кошачьими вообще много общего. Взять хотя бы тысячи видео, где коты неожиданно бросаются на хозяев или сперва облизывают их руки, а потом внезапно начинают кусать их и драть задними лапами. Один в один, Шурик. — Давай я отвезу тебя домой, — прерываю я приятный момент, понимая, что он фальшивый. К моему глубочайшему сожалению, Шурик пьян. И действия его частично диктуются алкоголем. Он кивает и говорит адрес, пристегивая ремень безопасности. А я нехотя убираю руку с его щеки и укладываю ее на руль. Машина трогается с места, но на этот раз я не вдавливаю педаль в пол. Наоборот, еду аккуратно и размеренно. Неспешно. Потому что хочу побыть с Рыжиком чуть подольше. Парень, немного успокоившись, решает включить радио. …Все люди как люди, а я суперзвезда! Шурик вздрагивает и начинает лихорадочно переключать радиостанции. Странно. Зная его музыкальные предпочтения, эта песня явно в его вкусе. Бесплодные попытки Шурика заканчиваются на старом треке Металлики. Миронов терпеть не может металл. Эта музыка нравится мне. Тем удивительнее, когда парень останавливает свой выбор именно на этой песне и отворачивается к окну. …Don't cry to me oh baby, …Не плачь по мне, детка. Наплакался уже с лихвой. Страшно подумать, сколько слез Шурик пролил по мне. Страшно подумать, что я не задумывался об этом раньше. Что тогда творилось у меня в голове? О чем я думал? О сыне. И о себе. Говорят, люди не меняются, но я лелею надежду, что все же какие-то изменения претерпел. …Should have seen the end a-comin' on, a-comin'. …Ты должна была предвидеть, что это произойдет. Да ничего он был не должен. Нерадивый ребенок, влюбившийся в нерадивого взрослого. Наверное, тогда мы оба были к этим отношениям не готовы. Не доросли. Или не дорос только я? А что же теперь? Дорос-дорос, только боюсь провала даже больше, чем в подростковом возрасте. Кажется, если Шурик таки даст мне от ворот поворот, это станет для меня личным концом света. Тогда точно умотаю в монастырь, потому что не вижу своей жизни с кем-то другим, кроме него. …Die, die, die my darling …Умри, умри, умри, моя дорогая, …Don't utter a single word …Не произноси ни единого слова. Наверное, в день расставания мои слова Мироновым были восприняты именно с таким смыслом. «Заткнись и уходи». Если учесть, что для Шурика этот уход был равносилен смерти… Господи, да почему же об этом всем думать надо именно сейчас?! Уйми идиотский внутренний голос, Артём, и сконцентрируйся на дороге. Что сделано, того не воротишь. Что испорчено, того не исправишь. Либо берешь яйца в руки и пытаешься построить нечто совершенно новое, либо, сука, съеби в закат и прекрати трепать человеку и без того в говно растрепанные нервы! Уходить в закат я, естественно, не собираюсь. Дом у Шурика новый. Высотное здание с порядка двадцатью этажами. Тем хуже для того количества водителей, которые здесь живут. Во дворе творится ад автомобилиста. Ни куска свободной от машин территории. Автомобили стоят длиннющей батареей, и хер где приткнешься. — Какой у тебя подъезд? — интересуюсь я тихо. — Второй, — слышится глухой ответ. Останавливаю машину у второго подъезда и жду. Чего именно жду, не знаю сам, но точно не ухода Шурика. Может, ему захочется побыть со мной ещё самую малость? Благо, парень вроде и не торопится. Лишь ковыряет пальцем стягивающий его ремень безопасности. — Чаю хочешь? — выдает он глухо. Вздрагиваю и внимательно смотрю на пьяное чудо, которое старательно прячет от меня глаза. Чаю, значит? — Чай в четыре утра? — позволяю себе улыбку. — Я был бы не против выпить с тобой чаю днём или вечером. Например, завтра, — знаю, что по-скотски договариваться о встрече с пьяным человеком. Но сейчас у меня появился шанс в кои-то веки не получить отказ. — Значит, чаю не хочешь? — переспрашивает Шурик, а глаза мутные и снова на мокром месте. — Нет, — отвечаю я стойко. Терпи, Артём! Терпи! Тебе воздастся! Наверное… — А чего хочешь? — спрашивает Рыжик невнятно. Ой, какой провокационный вопрос. На него однозначно не стоит давать честный ответ. — Четыре утра, — с неохотой бубню себе под нос. — Чего ещё я могу хотеть в свои-то годы. Спать, конечно, — вру я, безжалостно втаптывая свои желания в землю. Сейчас не до них. Но вот ширинка начинает неприятно давить на проснувшийся половой орган. Уймись, тварь, не до тебя сейчас! — Так пошли, — кивает Шурик на подъезд. Молчу. Не двигаюсь с места. Это сейчас он говорит «пошли», а завтра будет орать «вон из моего дома, псина подзаборная!». И придется начинать все с самого начала. А может и того хуже: поддавшись провокации пьяного, безвозвратно проебу последний шанс с трезвым. — Думаю, прямо сейчас тебе лучше тоже лечь спать. Без компании, — выдавливаю из себя с усилием. — Ты устал, стрессанул и пьян, — этот разговор забирает слишком много сил. — Это потому, что он меня облапал? — задаёт Шурик неожиданный вопрос. Один из тех, которые нацелены на манипулирование мной. Сейчас он наговорит какой-нибудь херни и я, пытаясь убедить его в неправоте, сделаю все, чего бы он ни захотел. Как миленький сделаю. Очень уж мне знакома эта тактика. Самое удивительное в ней то, что даже зная о том, как она работает, я все равно каждый раз ведусь. Даже спустя девять лет. — При чем здесь это? — голос мой спокойный, но я начинаю беситься. Я, конечно, не сахар, но не настолько же сволочь! Даже у моего скотинизма есть пределы! — Со мной же теперь и не поспать, пока в белизне не искупаюсь, — выдает Шурик драматично. — И не факт, что даже после этого тебе не будет противно ко мне прикасаться, — вещает он, умело играя на моих нервах. Какая же надуманная бредятина! И как же она выводит меня из себя. С пол-оборота! Сука, да как же он это делает?! Каждый раз одна и та же хуйня! Неоспоримый талант. — Что за чушь, — выдавливаю из себя, начиная нервно барабанить пальцами по рулю. Терпи-терпи-терпи-терпи-терпи… Терпи, Майский, ибо рожден терпеть! — Я и сам себе противен, — не замолкает шарманка по имени Шурик, дожимая меня. Припирая к стенке. — С какой стати мне должно быть противно? С какой стати противно должно быть тебе? Не надумывай того, чего нет! — говорю я, будто действительно верю, что мои слова услышат. — И как мне теперь смотреть в глаза родителям? — плаксиво выдыхает Шурик и уже ожидаемо начинает реветь. Слезы катятся градом. О, блять. — Не говори глупостей. Очень даже спокойно посмотришь в глаза родителям. И белизна ни к чему. Пусть лучше у того ублюдка руки отсохнут. И член. Виноват только он. А ты не виноват. Не стал хуже и никоим образом не запятнан. Ты был и остаешься самим собой, — выдаю я чувственную тираду. — За это я тебя и люблю, — произношу в запале, а потом начинаю соображать, что следовало притормозить предложением ранее. Вот дерьмо. — Правда? — слышу я сквозь всхлипы. — Конечно, правда, — не могу же я теперь пойти на попятную. Сказал, так неси ответственность. — Тогда докажи, — слышится требовательное. Один — ноль, победа за тобой. — Хорошо, идем спать, — цежу я сквозь зубы. Маленькая изворотливая змеюка! — Только сперва найду парковочное место. Скажи мне номер квартиры и беги домой. Я подойду минут через десять. Шурик, будто услышав ровно противоположное, сжимает ремень безопасности обеими руками и сидит как истукан. Не шевелится. — Ты слышал, что я сказал? — уточняю я. — Не придёшь ты, — выдыхает Шурик. — Уедешь. — Не уеду. — Уедешь! — НЕ УЕДУ! — слегка повышаю я голос. — Нет тебе веры, — бубнит пьяный Рыжик. — Нет веры, ясно! Не заслужил! Справедливо. И все же… — Клянусь тебе, что не уеду, — выдыхаю я, снова снижая тон. Не бесись. Не выходи из себя. Терпи. Терпи! Терпи!!! — Чем клянешься? — Всем клянусь. — И Саней? Так. Не надо впутывать моего сына. Он там свою личную жизнь только построил, оставим ребенка в покое. — Шурик, хватит хуебесить, — хмурюсь я. — И вылезай из машины. — Не вылезу, — упрямится Рыжик. — Раз не уедешь, почему тогда ты не можешь припарковать машину в моей компании? — настырно хнычет он. Вот же недоразумение. — Потому что машину мне придется оставить далеко от дома. Здесь я парковочное место не найду, — разжевываю как маленькому. — От машины до подъезда придется идти по холоду. На улице минус восемнадцать. А на тебе только моя толстовка! — по-моему, доводы логичные. Но Шурик, конечно, считает иначе. — Сам-то вообще в футболке, — замечает он. Позволь спросить, благодаря кому?! — Я более стойкий к морозу. Мне ничего не будет, — терпение, Артём. Только терпение. Ты взрослый рассудительный человек. — Со мной тоже ничего не будет, — заявляет Шурик, который умудрялся простыть от сквозняка в тридцатиградусную жару. — Ну да, конечно, — рычу я. СПОКОЙНО, АРТЁМ! ТЫ АХУЕТЬ КАКОЙ ВЗРОСЛЫЙ И ПИЗДЕЦ РАССУДИТЕЛЬНЫЙ! — Конечно, — кивает Шурик. Хуй с тобой, золотая рыбка, хочешь поморозить яйца — морозь на здоровье, блять! И не говори мне потом, что я не предупреждал. Парковочное место я нахожу в двух кварталах от дома Шурика. Не самое удобное, скажем прямо. Сперва приходится корячиться, чтобы втиснуться между двух машин, места между которыми почти впритык. Затем вылезать из машины через пассажирскую дверь, т.к. со стороны водителя стена дома, а не притулись я к ней так плотно, перекрыл бы дорогу машинам крупнее Оки. Уже перед выходом вспоминаю, что сын ещё весной благополучно забыл у меня в машине толстовку. Она тонкая, но как говорится, на безрыбье и рак… Толстовка неоново-желтого цвета. С сыном у нас одинаковый размер. Маловата мне она только в плечах. — Одежда Сани? — слышу голос Шурика. — Да, — киваю я, закрывая машину. — Тебе идёт, — бросает он с какой-то странной интонацией. — Особенно со спины. И я очень вовремя вспоминаю, что сзади на неоновой толстовке черными мазками вычерчено слово «СУКА». И в кого же ты, мой сыночка, такой модник-огородник? Где в воспитании ребенка я свернул не туда? До дома Шурика мы не доходим, а добегаем, стуча зубами. В процессе неожиданного кросса посреди ночи у меня мелькает мысль, а не оставил ли Шурик ключи в той самой куртке, что до сих пор висит в клубе и за которой следует съездить в ближайшее время. Но благо, парень предпочитает все свое носить с собой. Ключи в кармане джинсов. Шестой этаж. Большая лестничная площадка. Череда почти идентичных дверей. И номер квартиры. Пятьдесят восемь. Прям как день моего рождения — пятое августа. Квартира однокомнатная, но по одному лишь коридору понятно, что большая. Скорее всего, Миронову помогли родители. Он далеко не из бедной семьи. И родители в нем души не чаяли. А вот он от них всегда пытался отстраниться, не способный признаться им в своей ориентации и мучающийся от того, что приходилось хранить от них такую тайну. Интересно, за эти девять лет что-нибудь поменялось? Шурик, покачиваясь, разувается и жестом зовет идти за ним. С интересом рассматриваю его жилище. Все здесь на своих местах. Ничего лишнего. В большой комнате у окна кровать. Напротив нее рабочий стол с ноутбуком. Ближе к двери диван. Кровать от дивана отделяет сквозной стеллаж с книгами и макетами зданий, которые Шурик делал, ещё обучаясь в университете. Помню, один макет мы с ним клеили вместе всю ночь. Этот самый макет сейчас украшает верхнюю полку. Напротив дивана большой телевизор. Эта зона отлично бы подошла для дружеских посиделок, только не уверен, что Шурику с его характером есть с кем дружить. Раньше не было. Хотя за то время, что я его не видел, измениться могло абсолютно все. — Точно не хочешь чаю? — слышу я Шурика, уже успевшего перекочевать на кухню. — Точно, — кидаю я, приближаясь к его рабочему столу. Стопки чертежей вперемешку с черновиками, разрисованными отдельными частями тела человека. В основном руками. Шурику всегда нравилось рисовать руки. Особенно мои. Говорил, что они настолько красивые, что, если бы я умер, он бы забрал мои руки себе. И смешно, и жутко. За компьютером на стене висит решетка-органайзер. Чего только на ней нет. Билеты из кино. Список упражнений для спины. Скетчи. Пара открыток и… Шумно сглатываю, в полумраке разглядывая старую помятую фотографию сбоку от остальных воспоминаний на решетке. Фотокарточку явно рвали. И не один раз. А затем склеивали обратно. Снова и снова. Она настолько потрёпанная жизнью, что лиц людей на ней разглядеть почти невозможно. Но я узнаю это фото. Там я в отцовской фуфайке и с лопатой в руках, Шурик в тельняшке, которая ему велика на пару размеров, и Саня, беспощадно уничтожающий помидор. Это было так давно. А как будто вчера. Какими же мы тогда были счастливыми, господи боже. Поговорить бы сейчас с собой прошлым и выкатить себе целый список неверных решений, которые не стоило принимать. — Вот. Надевай, — я настолько погружаюсь в свои мысли, что не замечаю, как Шурик возвращается в комнату. В руках он держит пижамные штаны и футболку, которые притащил из гардеробной. И сам уже переодет в бежево-синюю пижаму. Шурик всегда любил подобные комплекты. А я их терпеть не могу. Была бы моя воля, спал бы исключительно голышом. — Это твои? — недоуменно киваю я на одежду. — Нет, блин, соседа, — рычит Шурик. — Ты ведь понимаешь, что габариты у нас слегка разнятся? — спрашиваю я со вздохом. Слегка — это еще мягко сказано. Моя спина шире спины Шурика раза в полтора. Я выше его почти на голову. К тому же занимаюсь спортом. На моих ляжках штаны Миронова затрещат по швам. О футболке и говорить нечего. Не смогу я просунуть руки в эти узенькие рукавчики. — Штаны свободные. Налезут, — отмахивается Шурик, вручая мне домашний наряд. Про футболку ничего не говорит. Видимо уже понял, что с ней погорячился. — А не могу я спать в своей одежде? — фиговый вариант, но получше пижамы. — Она грязная! — пыхтит Шурик. — Тогда в трусах, — пытаюсь я найти компромисс. — НЕТ! НИКАКИХ ТРУСОВ В ЭТОМ ДОМЕ! — пыжится Рыжик, а потом соображает, что ляпнул что-то не то, и густо краснеет. Ладно. Пора прекращать измываться над бедолагой. Если Миронову так это принципиально, надену его гребаные пижамные штаны. Показательно отворачиваюсь от Шурика и стягиваю с себя футболку. Парня я не вижу, но судя по размытому отражению в окне, он, в отличие от меня, отворачиваться не спешит. Ничего тебя, Миронов, не смущает, нет? Переключаюсь на штаны. Расстегиваю ширинку, а сам краем глаза наблюдаю за отражением. Даже не шелохнется. Со вздохом избавляюсь от джинсов. Замечаю невнятное движение. И все равно не уходит. Маленький поганец. Будь ситуация диаметрально противоположной, при которой Шурику бы пришлось раздеваться, а мне за этим наблюдать, и меня бы выгнали из комнаты с такими воплями, от которых еще неделю бы болели барабанные перепонки. Пижамные штаны с натяжкой, но налезают. А вот с врученной футболкой засада. Она мне, как я и предполагал, катастрофически мала, поэтому откладываю ее в сторону. Мне и неудобства тесных штанов вполне достаточно. Мало того, что они еле-еле доходят мне до середины икр и стягивают их будто удавкой, так еще и в причинном месте ощутимо поджимают. Могу лишь надеяться, что к утру не стану евнухом. Дождавшись, когда мое импровизированное стриптиз-шоу закончится, Шурик вновь уходит в гардеробную и возвращается со вторым одеялом в руках. Кидает на меня хмурый взгляд и, проигнорировав тот факт, что я уже почти разместился на диване, демонстративно тащит одеяло на кровать. Это, несомненно, жопа. Полная. — Тебе бы лед к носу приложить, — пытаясь абстрагироваться от неуместных мыслей, лезущих в голову, предлагаю я. Терпи, Артём. Терпи, чтоб тебя. — Кровь из носа больше не идет, — слышу я меланхоличное. — Но припухлость-то осталась. Надо бы тебе утром в травмпункт съездить. Убедиться, что нет перелома. — Ага, — Шурика мои старперские советы не интересуют. — Долго еще будешь там сидеть? Выключай свет и ложись на кровать, — слышу я недовольное. — Мне и на диване неплохо, — бросаю я, щелкая выключателем. — На диване нельзя! — слышу раздраженное шипение. Спорить бесполезно, спать придется вместе. Я, конечно, рад, но, боюсь, староват для юношеских агоний на тему: «И хочется, и колется». Но ничего не поделать. Встану в позу, и от мнимого спокойствия Шурика не останется и следа. А мне не улыбается перспектива скандалить до рассвета. Окна в комнате Шурика задернуты плотными шторами, потому после выключения света наступает кромешная тьма, которую не разбавляет свет луны или фонарей с улицы. На ощупь иду к кровати. Лихорадочно вспоминаю, с какой стороны лег Шурик, чтобы случайно его не задеть, а то мне это, ох, как аукнется. Кажется, Миронов лежал на левом боку, отвернувшись к стеллажу с книгами. Значит, мне оставили место у окна. Укладываюсь на спину прямо на одеяло и пялюсь в потолок. Глаза медленно привыкают к темноте. Сна ни в одном глазу. Та часть тела, которая не раз подставляла меня в юности, пытается отнять бразды правления у разума. Но времена, когда я без зазрения совести потворствовал любому своему желанию, давно в прошлом. — Долго ещё будешь так громко сопеть?! — раздается раздраженно со стороны Шурика. Нашел к чему прикопаться. Простуженный я. Насморк. Мне что теперь, застрелиться? — Если я мешаю, могу пойти на диван, — бросаю я глухо. Или домой. Это лучший вариант. Шурик в ответ вскакивает на кровати и взбешенно смотрит на меня. Злобный блеск его глазенок я вижу даже в полумраке комнаты. — Ты что, спать ко мне припёрся?! — неожиданно вопрошает он. Да, блять. Именно спать. — Ну да, — выговариваю вслух. — Точно сука! — выдает парень и вновь падает на кровать. Решаю не вестись на провокацию. Я не твой мужик, чтобы ты из меня веревки вил. Пока, по крайней мере, не твой. Но рано радуюсь. Не проходит и минуты, как раздаются тихие всхлипы. Ожидаемо. И как, скажите на милость, игнорировать подобное, когда сердце кровью обливается? — Эй, — зову я Миронова, но он не реагирует, лишь всхлипывать начинает громче. — Шурик. — Не называй меня так! Меня это бесит! — шипит Рыжик. — А раньше нравилось, — улыбаюсь я. — Раньше и ты мне нравился. — А теперь что? — Разонравился. — Зато рыдать не разонравилось, — неудачно шучу я, за что тут же получаю локтем в бок. — Все из-за тебя! — слышу я шепот. — Знаю. — Всю жизнь мне поломал! — Знаю. — Вот и неси теперь ответственность. — Так я бы нёс, только ты не даешь, — тяжело вздыхаю я. — Думаю, все потому что я тебе разонравился, — не могу лишить себя возможности слегка подтрунить над мальчишкой. — Так сделай с этим что-нибудь, — слышу плаксивое. — Что, например? — Заслужи. — Я в процессе. — Я тебе вообще нахера сдался вдруг? О, понеслась пизда по котлованам. — Не вдруг, — поправляю я мягко. — Ты на вопрос не ответил. — Если я скажу, что люблю тебя, ты ведь все равно мне не поверишь? — тем более, что я уже успел признаться в этом в машине. — Не поверю, — с готовностью подтверждает Миронов. — Но кроме этой, больше веских причин у меня нет. Молчит. Размышляет. — Доказывай, — раздается требовательное, после чего Шурик садится на кровати, разворачивается ко мне и стягивает с себя футболку. О нет. О нет — о нет — о нет! — Шурик, оденься! — я ловлю было кинутую им на пол футболку и пытаюсь натянуть ее обратно на Миронова. Но он активно сопротивляется. — ТЫ ЖЕ СКАЗАЛ, ЧТО ЛЮБИШЬ! — орет он что есть мочи. Соседи, я искренне прошу у вас прощение. — Люблю, но… Но сегодня мы просто спим! — о сколько моральных сил мне требуется на то, чтобы не поддаваться искушению. И внутреннее блядство так и рвется наружу. «Похуй! — орет бесовской внутренний голос. — ВОЗЬМИ ЕГО! САМ ЖЕ ПРОСИТ!» Терпи, Артём! Терпи-терпи-терпи! Это лучшее доказательство искренности твоих чувств! Поэтому… сожми зубы посильнее и терпи, мать твою! — И почему же?! — злится Шурик. — Потому что ты пьяный, — цежу я, а сам уже готов головой об стену биться. — А что, я пьяный недостаточно привлекательный?! Можно, блин, орать чуть потише? Чтобы нас слышали только соседние квартиры, а не вообще весь дом? — Ты в любом состоянии привлекательный. — То есть, ты меня не хочешь, — делает ахуительный вывод Миронов. — Хочу, — у меня сейчас крыша поедет. — Нет, не хочешь! — настаивает Шурик. — Хочу, — повторяю я, тихо выбешиваясь. — Но не буду… — чего именно я не буду делать, договорить Шурик мне не даёт, неожиданно кидаясь на меня сверху и не целуя, а вжимаясь своими губами в мои. Предательская часть тела ликует. Но глас разума как обычно портит малину правдой-маткой. Чего бы сейчас Шурик ни говорил и как бы себя ни вел, утром будет пиздец. Но масштабы этого пиздеца зависят сугубо от моей силы воли. У меня ее вроде в достатке. Но и она имеет границы. Шурик мелкий и легкий. Не уверен, что в нем есть и шестьдесят килограмм. Скинуть его с себя труда мне не составит. Но эта неожиданная близость на мгновение, всего на мгновение отрубает мой мозг, и я, поддавшись желанию, заключаю парня в крепкие объятья и превращаю нелепое подобие поцелуя в настоящий. Влажный и глубокий. И руки будто бы сами собой спускаются к бедрам и сжимают их, притягивая парня ко мне ближе. Миронов — парень пламенный. Есть в его сверхэмоциональности и плюс: во время секса у него всегда срывало крышу. Будто бы возбуждение стирало в нем всякие границы и затмевало собой любые комплексы. Потому, когда я чувствую его руку на своем стояке, я этому нисколько не удивляюсь. Зато вспоминаю, как в данный момент обстоят дела, и даю себе ментальную пощечину, приводящую меня в чувства. — Шурик, нет! — рычу я, кое-как отдирая от себя хрупкое, но в подобные моменты невероятно сильное тело. — Шурик, да! — вскрикивает Миронов, плюхаясь мне на ноги и сжимая мой член у основания. Ох, черт! Это пиздец! ЭТО ПИЗДЕЦ! — Руку убери! Сейчас же! — выдыхаю я, хватая его за запястье. — Или что? — интересуется Шурик, не намеренный сдаваться так просто. Шурик завелся. Шурика не остановить. — Не доводи до греха! — умоляю я. У меня нет никакого желания применять силу. Но и трахаться я с ним сегодня не буду! Не буду, я сказал. ТЕРПИ-ТЕРПИ-ТЕРПИ! — Очень хочу довести, — шепчет он, нависая надо мной, а у меня аж мурашки по спине бегут. О, Тёмыч, девятилетний целибат дает о себе знать. Стояком можно дрова рубить, — И не до одного, — выдает мне Шурик контрольный в голову. Его рука все еще сжимает мой член. Благо хоть поверх штанов, а то бы я уже начал дуреть. Правда Миронов собирается исправить эту оплошность, поддевая пальцами резинку штанов, а заодно и трусов. Вот же блядское блядство! — Нет, значит нет, — стараюсь говорить убедительно, а голос-то дрожит. — А помнится, в тот раз у вас на кухне ты был совсем не против, — усмехается Миронов. Конечно. Тогда-то ты был трезв! И, если бы согласился, решение было бы осознанным. А что толкает тебя к действиям прямо сейчас? Алкоголь. Пережитое происшествие. Страх остаться в одиночестве. Тебе сейчас нужен далеко не секс. Покой нужен. Твердая почва под ногами. Плечо, на которое можно опереться. И чтобы его получить, спать со мной не обязательно. — Давай обсудим это утром, — пытаюсь я пойти на мировую. — Я уже не в том возрасте, чтобы с кем-то кувыркаться в четыре утра. Охохо, ещё в каком в том! — Моя рука чувствует совсем другое, — замечает Шурик, водя пальцами по стояку. Да уж, тяжело вещать о старости и немощности, когда член стоит колом. — Так, все, я не намерен больше с тобой спорить, — раздраженно рычу я, сдавливая запястье Шурика сильнее. Я не хочу этого делать, но другого выхода нет. — Ай! Больно, — вскрикивает Шурик, вырывая руку из моей хватки и наконец-то оставляя в покое пах. — Или нет, — добавляет он с хитрой улыбкой, вжимая меня в кровать и усаживаясь прямо поверх члена. Чувствую его собственное возбуждение. Вот же невыносимая пьянь. Придется идти на крайние меры. Шурик присасывается к моей шее, и я ловлю от этого неописуемые ощущения, но насладиться ими себе не позволяю. Беру волю в кулак, нащупываю одеяло Миронова, а затем одним резким движением скидываю парня с себя и закутываю в пуховые оковы. Шурик сопротивляется. Орет матом. Про то, что я его не люблю. Выгоняет. И начинает рыдать. Я же, удерживая его в коконе из одеяла, прижимаю к себе ближе. Жду, когда буря закончится. К моему облегчению, не проходит и десяти минут, как измотанного Шурика вырубает. Впечатлений на эту ночь ему более чем достаточно. Тяжело вздыхаю, представляя, какой утром меня ожидает индивидуальный драматический спектакль в четыре акта. Но пока… Пока я могу держать его в своих объятьях, слышать его ровное дыхание, зарываться носом в рыжие локоны, пропахшие клубом, и улыбаться, чувствуя себя самым счастливым человеком на свете. Он позвонил. Наконец-то он позвонил.