Лучше, чем ничего

Шурик Помнится, когда я поехал в свою первую командировку, счастья у меня были полные штаны, жажда приключений била фонтаном, а нервы из-за страха облажаться натянуты, как гитарная струна… …Когда я поехал в двадцать первую командировку, я не испытывал ничего, кроме раздражения. Конечно, координаторы выберут самый дешёвый и наверняка максимально неудобный рейс. В аэропорту передо мной обязательно будет возиться какой-нибудь копуша, полчаса ковыряющийся в сумке в поисках паспорта. Кофе в ресторане по стоимости не уступит крылу самолёта, а на вкус напомнит разведенную кипятком землю. А по прилете придется заселяться в одну из самых дешёвых гостиниц и ужинать или завтракать чёрствыми бутербродами, которые сам себе сварганил накануне. Единственное, что меня радует конкретно в этой командировке — компания. Денис — единственный человек в нашей фирме, который мало того, что достаточно быстро просек мою ориентацию, так еще и отнёсся к этому абсолютно спокойно. Скажем честно, гей-радар у него настроен подозрительно точно для женатого человека с двумя детьми. Мы, конечно, на фоне этого лучшими друзьями не стали хотя бы потому, что работаем в разных отделах, да и жизненные приоритеты у нас полярные. Зато при каждом новом сообщении, полученном во время командировки от Артёма, я мог не сдерживаться и томно закатывать глаза или цедить сквозь зубы: «Опять ты? Да что ж такое!» — и мне на это не прилетало ни единого неудобного вопроса. Вот только… Рано расслабился. Последний день двухнедельной командировки потихоньку подходит к концу. За этот период я все явственней убеждаюсь, что скорее являюсь цирковой обезьяной, нежели инженером-архитектором. Заказчики, к которым мы приехали, мутные и задают мне при каждой встрече череду весьма подозрительных вопросов. Явно хотят сэкономить на материалах, набив карманы деньгами от откатов, и искренне верят, что мы им в этом деле подсобим, часть денег в виде благодарности забрав себе. А то, что некачественное здание может рухнуть через пару лет, забрав с собой десятки, а то и сотни жизней, никого не волнует. — Уроды, — подвожу я итог, лишь мы с Денисом оказываемся в нашем номере. Компания, в которой я работаю, большая и далеко не бедная, но на личные номера сотрудникам раскошеливаться не торопится. Спасибо, хоть кроватей две штуки, а не одна двухместная. Иначе неловкость, и так сквозящая между нами с Денисом каждый раз, когда он щеголяет по номеру в одних трусах (по-моему, неловко только мне, а должно бы и ему тоже! Я же гей, черт его подери!), достигла бы апогея. — Успокойся, — равнодушно отмахивается Денис. Он в плане переговоров с заказчиками куда опытнее. — Знаем мы таких кренделей. Все равно и строительство, и закупку материалов будем контролировать непосредственно мы. Ни одна уважающая себя компания не станет клепать жилые комплексы из говна и палок. Иначе затем через многочисленные судебные иски она этими самыми палками будет черпать это самое говно. Справедливое замечание. — Они что, не понимают, какую ответственность на себя берут? — у меня это в голове не укладывается. — От качества дома зависят человеческие жизни! А я… — меня слегка потряхивает. Эти две недели дались мне слишком тяжело. — …а я не хочу, чтобы мои проекты превращались в кладбища! — Миронов, выключай драму. Ты прекрасно знаешь, какой у нас строгий контроль качества. Единственная жизнь, которую могут забрать эти проекты — твоя. Ты глянь, как рожа покраснела! Смотри, чтобы инсульт не стукнул. Тебе ведь даже тридцати нет! — вторая причина моей симпатии к Денису после той, что рядом с ним мне нет нужды шифроваться и изображать из себя ярого натурала, заключается в том, что он всегда находит нужные слова, чтобы я, уже взбешённый, не разозлился ещё сильнее. Умеет стопорить мои негативные эмоции на раз-два. Признаться, одно время, когда я еще только устроился в нашу компанию, я кидал на Дениса тоскливые взгляды и мысленно вопил в себя: «Ну почему ты натурал?!». Благо, вспыхнувший было интерес, как и все подобные интересы до Дениса и после, достаточно быстро угас. А виной всему одна кареглазая паскудина. — А после тридцати от инсульта помирать, значит, можно? — ехидно интересуюсь я. — Не советую, — отмахивается коллега, сбрасывая пиджак и хватаясь за тугой узел галстука. Денис высокий. Моложавый. Подтянутый. И все его движения резкие, точные, но не лишенные шарма. Привлекательный мужчина… Сколько ему? Около сорока, если не ошибаюсь. И почему меня вечно тянет на «постарше»? Бесит. — Я в душ, — сообщает мне Денис и, накинув полотенце на плечо, скрывается за дверью. А я, откинувшись на кровать, верчу в руках разряженный телефон. Я-то надеялся в этой поездке привести мысли в порядок и понять, чего хочу от себя, своей жизни и Артёма. Но как не понимал, так и не понимаю. Единственное, что остаётся бесспорным, это то, что… Я постоянно жду от Майского новых сообщений. Как заведенный. Подрубаю зарядку к телефону, и гаджет мгновенно просыпается. Экран вспыхивает стандартной заставкой, а затем после подгруженного «рабочего стола» высвечиваются две новые смс. Сердце тут же пускается в галоп. Первое сообщение отправлено час назад: «Твое последнее собрание закончилось? Как все прошло? Заказчики не выключили мудаков?» Да, эти две недели может и скупо, но я все же делился с Артёмом происходящим. Мог бы и не скупо, не сдерживай я себя от того, чтобы не начать строчить Майскому каждые пару секунд обо всем, что происходило вокруг. Не то чтобы я оказался в гуще какого-то эпохального события, о котором страсть как хотелось поговорить. Тема разговора не важна. Только бы получать от него сообщения как можно чаще. Но нет… Нет! Держи себя в руках, Шурик. Майский и без сопливых знает, как отчаянно ты по нему сохнешь. Хотя бы сделай вид, что все не настолько запущено. Ты и так недавно по пьяни таких дел наворотил, до сих пор вспоминать стыдно. Не следует так рьяно проявлять свой интерес. Невольно вспоминаю неудачный поход в клуб, и по спине моей пробегают неприятные мурашки. Как же я тогда испугался. Мне кажется, за всю свою жизнь я никогда не испытывал такого ужаса от происходящего. При одной только мысли, что бы могло произойти, если бы ситуация обернулась не в мою пользу, мне становится дурно. Артём, несмотря на глубокую ночь, примчался ко мне. Забрал. Спас. А я ему за это что? Спасибо? Хер там. Я ему в качестве благодарности пьяным полез в трусы, а трезвым — дал в глаз. Ну почему я такой невыносимый?! Почему веду себя так… Ужасно? Стыдобень. Денис периодически советует мне прогуляться к психотерапевту. Говорит, мол, в этом нет ничего предосудительного и что он сам одно время проходил терапию. По какой причине, не рассказывает, но уверяет, что в наше время психотерапевт не повредит ни единому человеку. По мне, так меня исправит только гроб. Но идея Дениса после каждой новой истерики кажется мне все более здравой. Второе сообщение от Артёма заставляет меня шумно выдохнуть: «Ты ведь завтра прилетаешь? Могу я встретить тебя в аэропорту?» «Да!» — восклицает сердце. «Даже не думай!» — отвечает разум. Гадство. Всё как всегда. Пытаясь взвесить все «За» и «Против», я настолько погружаюсь в себя, что не замечаю, как из душа выходит Денис. — Ты чего такой хмурый? — спрашивает он встревоженно. Сам — в одном лишь полотенце, обернутом вокруг бедер. Каждый вечер одно и то же представление. Будто издевается. С темно-русых волос на широкие плечи капает вода. А оттуда, оставляя тонкие блестящие дорожки, она стекает по груди к торсу. Замираю на пару секунд, а затем невольно возвращаю внимание к телефону, так и не удосужившись ответить и тем самым давая Денису возможность сделать собственные выводы. — Опять написывает бывший? — закатывает он глаза. Да, пользуясь возможностью говорить в открытую о человеке, который бередит мою душу, я рассказываю ему об Артёме. Но чтобы Денис не понял, насколько я в того влюблен, делюсь исключительно плохим. Так что он считает Майского самим воплощением зла. Так оно в некотором роде и есть! — Ага, — я стараюсь сохранять непринуждённый вид, но, судя по всему, выходит у меня это плохо, так как коллега закатывает глаза повторно. — Почему бы тебе просто не послать его нахер? — предлагает он. Почему-почему. Очевидно, потому что слать его нахер я не хочу! — «Просто» это не про нас, — парирую я, избегая прямого ответа. — Опять включаешь драму, Шурик, — смеётся Денис. — Ты мне прямо скажи — хочешь его отвадить или вернуть? — спрашивает он, подходя ко мне ближе. У меня появляется ощущение, будто бы напряжение между нами нарастает. И мне это не нравится. — Отвадить, — тем не менее, уверенно вру я. — Проще простого, — заявляет Денис, а затем без объяснений вырывает у меня из рук телефон. Я машинально подскакиваю, желая его вернуть, а Денис вместо того, чтобы убежать, внезапно приобнимает меня левой рукой. Правую же с телефоном вытягивает перед нами, направляя на нас фронтальную камеру. — Улыбочку! — командует он. И я машинально лыблюсь, как лыбился в ответ на этот возглас последние две недели. Чего ни сделаешь, чтобы на дурацких фотоотчётах для начальства выглядеть самым счастливым работником компании. Запоздало понимаю, что фото, на котором полуголый Денис, явно только вышедший из душа, обнимает меня и улыбается во все свои тридцать два зуба, далеко не для начальства. — Нет… — выдыхаю я в панике, пока Денис строчит Артёму короткое сообщение. — Не смей! — но письмо вместе с фотографией уже улетает к получателю. — Отдай телефон! — ору я, надеясь прервать отправление отключением гаджета, но Денис поднимает руку с телефоном над головой. Учитывая, что он выше меня сантиметров на пятнадцать, дотянуться до желаемого у меня не выходит. Только и остается разглядывать рядом с «улетевшей» фоткой две голубые галочки, указывающие на то, что получатель прочитал письмо. Под идиотской фотографией, на которой мы с Денисом блистаем искусственными улыбками, всего пара слов: «Он не один. Больше ему не пиши». Артём Телефон об стену и вдребезги. Осколки экрана вместе с защитным стеклом в одной стороне. Корпус и треснутый чехол — в другой. Внутренности гаджета осыпаются на пол. На обоях вмятина. В душе — дыра. Я тяжело дышу, не сразу соображая, что произошло. Медленно осознаю, что телефон встретился со стеной не сам по себе, а оттого, что я его в нее швырнул со всей таящейся во мне дури. Сердце будто отбойный молоток. Рвется из груди. Гоняет по венам горячую кровь. Стучит в ушах, заглушая любые посторонние звуки. Руки дрожат. Во рту пересыхает. Кислорода катастрофически не хватает. Перед глазами красной пеленой все еще стоит проклятое фото, на котором Шурик лучится счастьем в обнимку с каким-то голым мужиком. Это было хорошо, Миронов. Очень ловко. Хотел отомстить? И отомстил на пять с плюсом. Да лучше бы ты меня пристрелил, чем так… Блять. Блять! — Пап? — слышу я сквозь пелену гневного отчаянья. Нехило меня накрывает, скажем прямо. Я и сам не предполагал, что способен прочувствовать такой яркий эмоциональный взрыв. В ситуациях я бывал всяких. И сам изменял. И мне, чего уж скрывать, изменяли тоже. И я бросал. И меня бросали. И я творил дерьмо, которым не горжусь. И со мной такое дерьмо проделывали не единожды. И злился. И страдал. И отчаивался. Но все это не идет ни в какое сравнение с тем, что я переживаю в эту самую минуту. Впечатление, будто всю свою жизнь я не уходил дальше эмоционального спектра табуретки, а сейчас внезапно оценил реальную разноплановость человеческих чувств. Ничего себе открытие на старости лет! Надо успокоиться. Взять себя в руки. Артём, дыши через нос. Возвращай чертово самообладание! Немедленно! И не думай ты об этом! Не думай! Нет, погодите. Это что же получается?.. Все это время у Шурика был другой? Он надо мной, выходит, издевался? Играл с чувствами? Трепал нервы впустую? А то, что произошло в клубе, как объяснить? Почему он позвонил мне, а не ему? В ссоре были? Я что же, запасной аэродром?! Да и в запасе, как посмотрю, продержался не то чтобы очень долго. Или он с ним в командировке познакомился? Чем он тебя очаровал? Мужик как мужик! Ничего особенного. И сразу в постель? Шустро! Или вы давно знакомы? Работаете вместе? Поехали в командировку и закрутилось? А я как же? Я как же??? Мне-то что делать??? От череды все новых предположений пухнет голова. Адская шарманка и не думает замедлять ход. И от каждой идеи по телу моему проходит новая волна гневного жара. «Сам виноват, — фоном крутится в моей голове. — Сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам виноват, сам, сам, сам, сам, сам … Виноват только ты!» — Пап, ты чего? — встревоженный голос Сани выводит меня из забытья. Я поворачиваюсь к сыну, но не вижу его. Перед глазами поганое фото. Впечатление, что только что по щелчку пальцев мир мой рухнул. Рассыпался в пыль, будто и не существовал. Каким он, оказывается, все это время был хрупким. Смят одним треклятым сообщением. Сожжен дотла единственным нажатием кнопки «отправить». Выброшен в мусорное ведро парой обезличенных фраз. — Все нормально, — выдыхаю я на автомате и даже пытаюсь выдавить из себя подобие улыбки. Но, судя по выражению лица Сани, выходит у меня хреново. Сын моему «в порядке» ни черта не верит. — Ага, как же, — морщится он, колупая побелку, застывшую на запястьях. Накануне пиздадельный парень моего любимого чада заявил, что с нашим дерьмовым потолком следует срочно что-то делать. И откладывать решение проблемы и дальше нельзя! Я честно отговаривал его от данной авантюры, так как и к такому потолку давно привык. Саня от мысли, что проведет субботу за побелкой потолка, тоже в восторге не остался. Благо, Дитрих у нас — парень из совершенно иного теста. Наш семейный похуизм ему не по нутру. Он из тех людей, что готовы причинять счастье и наносить радость, хочешь ты того или нет. В любой другой семье этого бы не оценили, но я, как, думаю, и Саня, прекрасно понимаю, что с Майскими по-другому нельзя. В общем… хорошего себе сын выбрал мужика. В этом смысле он не в меня. И не в мать. Слава яйцам. — Часто ли люди при «нормально» телефоны в стены швыряют? — хмурится Саня. Действительно. Очень уж нетипичное для меня поведение. Я обычно любой удар судьбы сношу с видимым непробиваемым спокойствием. Внутри могу хоть помирать, но чтобы выпустить эмоции наружу. Никогда раньше такого не было. Но сейчас… всего на секунду я даю слабину. Не могу сдержаться. Теряю контроль, который не выпускал из своих рук с момента, когда осознал всю серьезность ответственности за маленького мальчика, спящего у меня на руках. — Не знаю, — пожимаю я плечами. — Решил попробовать что-то новенькое, — да, увертки делу не помогут. И Саню я ни в чем убедить не смогу. Мне иногда кажется, что он меня насквозь видит. Аж страшно. — Шурик? — а вот и доказательство его проницательности. Хотя понять причину моего поведения не сложно. Я ведь уже два месяца ношусь с телефоном, как с младенцем, не расставаясь с ним ни на минуту. И засыпаю с ним, и просыпаюсь, и в ванной, и на кухне, и на работе после длительных собраний первым делом бегу не покурить, как раньше, а все туда же. К телефону. Старый придурок. — Знаешь что? — продолжает Саня, не дождавшись ответа на вопрос. — Давай-ка мы сегодня с Сашей останемся у тебя! — предлагает дитё. — Что? Зачем? Не надо, — качаю я головой. Только влюбленной парочки, вечно мозолящей глаза, мне в таком состоянии для полного счастья и не хватало! — Са-а-а-ш! — игнорируя меня, орёт Саня на всю квартиру. Мелкий пакостник. Если уж втемяшил себе что-то в голову, хрен переубедишь. — Что? — выглядывает из-за двери Дитрих. Взгляд как всегда сосредоточенный. Вид такой, будто человек всегда готов к войне. На низком старте. И если по телевизору внезапно сообщат, что наш город штурмуют, пока мы с Саней будем растерянно лупить глаза в стену, Дитрих уже соберет сумки со всем необходимым, вооружится ломом и потащит нас за собой к убежищу, которое присматривал последние десять лет. — Останемся сегодня с батей! — это не вопрос. Констатация факта. — Л… ладно, — произносит Дитрих с запинкой, а в глазах сплошные вопросительные знаки. Бьюсь об заклад, парнишка этот вечер собирался потратить на куда более интересные дела, нежели сидение в четырех стенах потрепанной квартиры с потрепанным отцом своего парня. — Я же говорю, не надо оставаться. У вас наверняка планы. Проведите вечер вдвоем, — отмахиваюсь я. — Нет у нас никаких планов, — качает Саня головой. И я буквально читаю во взгляде Дитриха: «Это ты так думаешь!» Но, несмотря на это: — И потолок белить оказалось сложнее, чем мы предполагали. Оба устали, — выдает Александр, рассмотрев останки моего телефона на полу и тут же поняв, что что-то не так. Мое уважение, ориентируешься ты быстро. — Слушай, а мороженое осталось? То, шоколадное? — вспоминает Саня, явно пытаясь меня отвлечь от насущного. — Вроде осталось, — вздыхаю я. Мне сейчас кусок в горло не полезет. Хочется лечь и помереть. — Ешь, если оно еще живо. Точнее… ешь, если оно еще не ожило, — милостиво разрешаю я. Саня кивает и бежит на кухню. Дитрих, с опозданием сообразив, что я имел в виду последней фразой, бросается за сыном. — Нашел! — слышится ликование Сани. — Даже не думай это есть. Выбрось. Немедленно! — тут же слышится бубнеж Дитриха. — Сдурел? — У него срок годности истек восемь месяцев назад! — И что? Оно же в морозилке лежало. — Выброси, говорю! — Я буду биться за него до последней капли крови! — слышится воинственный вопль сына. Невольно улыбаюсь, едва ли чувствуя себя веселее. Но глубоко в душе я рад, что Саня у меня такой упрямый, а парень его — понимающий. Мне погано, но, бьюсь об заклад, в пустой квартире стало бы еще хуже. Со вздохом собираю остатки телефона и верчу их в руках. — Ему все равно недолго оставалось. Давно пора покупать новый, — вновь заглядывает в комнату Саня. — Мороженое, кстати, спасти не удалось, — тяжело вздыхает он, косясь на приближающегося Дитриха. Да. Не удалось. Мои отношения с Шуриком, судя по всему, тоже. Шурик — Долго еще игнорить меня собираешься? — уже в который раз допытывается до меня Денис. Долго. Вечность! Пошел ты знаешь куда?! Знаешь. — Миронов, блять! Прекрати вести себя как ребенок! — Это я себя как ребенок веду? — взрываюсь я. — Слать подобные фотки, по-твоему, ахуеть какой взрослый поступок?! — Ну, может и не взрослый, — не спорит Денис. — Зато действенный. Не ты ли говорил, что этот мужик тебя достал? — припоминает он мне. Достал. И хочу, чтобы и дальше доставал! — Тебе-то какое дело?! — ору я, не заботясь о соседях, которые сейчас явно пытаются спать. — Ну… чисто по-человечески жаль тебя, — пожимает он плечами растерянно. — Не нужна мне твоя жалость! — рычу я, пытаясь совладать с дрожью во всем теле. Посмотрите-ка, рыцарь на белом коне! Да чтоб ты сдох! — И все же… — вздыхает Денис, застегивая рубашку. Рейс у нас ранним утром. Сперва мы планировали перед вылетом немного поспать, но после того, что учудил Денис, о сне больше не могло быть и речи. Я ушел в ванную и проторчал там часа два. Рыдал. А потом вернулся и начал вымещать злобу на всем, что попадалось под руку, начиная с гостиничных журналов, которые я, психуя, так листал, что половина страниц рвалась у меня в руках, заканчивая шкафом, двери которого для меня превратились в барабанную установку. О том, сколько раз я перебирал свой чемодан, даже помыслить страшно. Мне все казалось, что я что-то забыл, потому я вновь и вновь вываливал все вещи на пол и складывал их обратно, производя столько шума, сколько только получалось. В общем, не спал сам, и Денису не давал. Потому теперь оба выглядим помятыми и раздраженными. Такси приедет через двадцать минут. Вещи с горем пополам, но собраны. Сидим в гнетущем молчании. — Я понять не могу, почему ты так резко реагируешь? — бурчит Денис себе под нос. — Сам же говоришь, что твой бывший тебя заебал хуже горькой редьки, — не отстает он. Не хочет признавать свою неправоту. Думает, поступил благородно. Помог несчастному гею. В жопу твое благородство! — Так заебал или нет?! — Заебал! — цежу я сквозь зубы. — А чего тогда бесишься? — искренне не понимает Денис. — Люблю я его! — вновь перехожу я на повышенные тона, игнорируя тот факт, что на дворе два ночи, а стены между номерами не то чтобы очень толстые. — Люблю, ясно? — выговариваю я тише, а затем чувствую, как истерика, пережитая в ванной, возвращается. По щекам моим против воли начинают катиться слезы. Стыдно-то как. Перед коллегами я себе такого никогда не позволял. Орать — орал. Кидаться вещами — кидался. Но чтобы рыдать… Все когда-то, Шурик, бывает в первый раз. — Люблю… — повторяю я, болезненно морщась и пряча лицо в ладонях. — Саш… ну ты чего? — Денис обескуражен и явно не знает, как вести себя дальше. Не каждую ночь ему предоставляется невероятная возможность полюбоваться тем, как рыдает взрослый мужик. А я это делаю профессионально. И слезы. И сопли. Еще и пятнами красными покрываюсь для полноты картины. — Не Сашкай мне тут! Все по пизде из-за тебя! — всхлипываю я, вытирая слезы рукавами пиджака. — Так я ведь правда хотел как лучше, — паникует Денис, подскакивая с кровати, наливая стакан воды и протягивая мне. — Кто ж знал, что у тебя такие перипетии в плане чувств?! — А с какого хера я тебе должен был что-то рассказывать?! — шиплю я. — Мы с тобой что, лучшие друзья?! — Ну так ты, если подумать, дохрена всего рассказывал! — парирует Денис, держа треклятый стакан с водой у меня перед носом. Будто бы вода решит мои проблемы! — Только в основном дерьмо, — пытается оправдаться он. — Но это мое дерьмо! — вновь ору я, наплевав на воспитание. — Не спорю, — активно кивает Денис. — Твое, однозначно. Так, окей. Давай я прямо сейчас твоему мужику позвоню и скажу, что это я дебил. Может встретить меня в аэропорту и набить морду. Я сопротивляться не стану! Не знаю, правда, как жене потом это объясню. Она-то тоже в аэропорт думала приехать. Но мы что-нибудь придумаем! — бодро заверяет меня Денис. И смех, и грех. — Не можешь ты ему позвонить! — начинаю я истерить с новой силой. — Еще как могу! — с жаром уверяет меня Денис. — Я сам ему полночи названивал! У него… — всхлипываю. — У него выключен… — снова всхлипываю. — Телефон выключен! — наконец выговариваю я с усилием. — Вот как… — Денис растерянно опускается обратно на кровать. — А где живет, знаешь? — спрашивает он тихо. Я лишь еле заметно киваю. — Тогда давай завтра к нему съездим. — Вот еще! Даже не думай, — качаю я головой. Сам съезжу. Артём Как бы я ни силился заснуть, для меня это оказывается миссией невыполнимой. Только закрываю глаза и вижу ебучее фото. И сердце вновь пропускает удар. Хуебесит меня по полной программе. Башка раскалывается. К горлу подкатывает рвотный ком. Тело то и дело потряхивает. Меня то знобит, то бросает в пот, как если бы поднялась температура. Верчусь в кровати, пытаясь отвлечься. Хер без масла мне, а не «отвлечься». В пять утра тоскливо смотрю на электронные часы. Прямо сейчас его самолёт должен садиться в аэропорту. Может, следовало все же поехать? Встретить? Поговорить, как взрослые люди? Нет, Артём, борщишь. На черта ты опять навязываешься? Это уже походит на преследование. Тебе не просто намекнули, напрямую сказали, чтобы больше не лез. Неужели тебе нужно что-то еще, чтобы оставить человека в покое?! Злоебучего сообщения тебе не достаточно?! Недостаточно. А вдруг это не всерьез. Может быть, он решил таким образом зло пошутить в ответ на мою настырность. Может, это старое фото с его бывшим. Захотелось вывести меня на эмоции. Снова. Что ж… Если так, то у тебя, Шурик, получилось. Возьми с полки пирожок. Нет. Прекрати придумывать сказки и принимать желаемое за действительное. Хватит. Тридцать седьмой год идёт. Не до подростковых страстей. Переживешь. Едва ли мне от этого легчает. В очередной раз переворачиваюсь на другой бок и взираю на небо через окно. Первое марта. Первый день весны. Отличное, мать его, начало. А ведь все могло быть иначе… Зря я позволяю себе подумать об этом. Ведь за одной мыслью тут же тянется череда следующих. И каждое начинается с «А что, если бы». А что, если бы это фото не приходило, и Шурик позволил бы мне его встретить. Я бы стоял у выхода из аэропорта, держа в руках высокий стакан с кофе, горячим настолько, что щипало бы пальцы. Люди бы выходили из здания один за другим, и на их усталых лицах появлялись улыбки радости при виде встречающих. Я бы нервно топтался на месте, беспокоясь, не перепутал ли рейс до тех самых пор, пока рыжее лохматое чудо не выплыло бы из толпы людей, волоча за собой массивный чемодан. Я бы отдал ему кофе, а чемодан забрал, и мы бы медленно побрели к машине. Шурик бы пожаловался, что кофе слишком горячий. И сладкий. Я бы промолчал, потому что если бы кофе не был слишком горячим и сладким, то с таким же успехом Шурик бы пожаловался, что горячий он недостаточно и сладости в нем маловато. После того, как чемодан оказался бы в багажнике, мы бы выкатили в сторону города. Шурик после перелета усталый и раздраженный, ворчал бы по поводу моих музыкальных предпочтений и бесцельно переключал радиостанции. Он бы за всю поездку так и не нашел подходящего музыкального сопровождения и, в конце концов, отчаявшись, и вовсе вырубил бы радио. И остаток времени мы бы провели в гробовом молчании. Парковочных мест около его дома, конечно же, не нашлось бы, и мне пришлось бы остановиться прямо на дороге. Шурик, несмотря на измотанность, еще какое-то время сидел бы в прогретой машине, не спеша домой и не проронив ни слова. — Домой-то идёшь? — спросил бы я с улыбкой, надеясь, что он отрицательно качнет головой. — Выгоняешь? — наверняка ответил бы он, насупившись. — Нет, конечно. Сиди сколько хочешь, — ответил бы я довольно. — Вот и буду… — фыркнул бы он, упрямо взирая на темный двор перед собой. — Я скучал, — чуть помолчав, признался бы я смущенно. И после этой фразы тишина между нами стала бы почти оглушительной. Я бы ждал его ответа, затаив дыхание. — …я тоже, — скорее всего, не ответил бы он. Но так бы хотелось в это верить. Переворачиваюсь на живот. Зарываюсь носом в подушку и пытаюсь переключиться на работу. На документы, которые следует подготовить в ближайшее время. На косяки молодых работников, задницы которых мне следует прикрыть, чтобы спасти от увольнения, ибо парни они хорошие, просто неопытные. На бытовые проблемы, которых вагон и маленькая тележка. Но новое «А что, если бы…» уже на подходе, готовое полосовать душу и кромсать сердце. …А что, если бы девять лет назад я принял иное решение. Были бы мы до сих пор вместе? А что, если бы были? Тогда из аэропорта мы бы ехали не к Шурику, а в наш общий дом. — Ты цветы мои поливал? — уточнил бы он, щурясь. — Поливал, — соврал бы я, лихорадочно размышляя, как объяснить, почему засохла его любимая бегония. Или что там выращивают дома? Почему я вообще подумал о бегонии? Может быть, пальма. Или ноготки. Не разбираюсь в цветах. В домашних особенно. А Шурик вроде раньше мечтал всю квартиру заставить растениями. Но когда я «гостил» у него, в жилище не обнаружилось ни единого горшка. — Врешь, — фыркнул бы Шурик, зная меня после девяти лет совместной жизни как облупленного. — Вру, — признался бы я смущенно. А потом Шурик бы взялся рассказывать мне про поездку. Про ужасную гостиницу. Или ресторан, в котором еда оказалась невкусной. Или про город, который совершенно ему не понравился. — Ужасный сервис! — возмущался бы он. — И самолет трясло так, будто он — ведро, набитое гайками! — Какой кошмар, — поддакивал бы я с улыбкой. — Еще и сосед разулся. Ноги его воняли так, что у меня слезы на глазах наворачивались! Я бы слушал и слушал, и слушал его, а когда Шурик, выдохшись, наконец бы умолк, произнес бы: — Я скучал. — Я тоже, — возможно, ответил бы он. Замолчи. Хватит. Хренов мечтатель. Уймись! А что, если бы… Шурик Пока прилетели, пока доехали из аэропорта в город, пока я ввалился в свою квартиру, принял душ и поплакал еще самую малость, проходит добрых два часа. И все равно идти к Майскому пока рановато. В семь утра в воскресенье да после того, что натворил Денис, гостем я явно буду не самым ожидаемым. С последним и главным пунктом, из-за которого меня не ждут, сделать я пока ничего не могу. Но хотя бы не стану поднимать Артёма с утра пораньше. Выждав до девяти утра, предпринимаю еще несколько попыток дозвониться до Майского. Я не собираюсь объясняться по телефону, просто хочу предупредить, что приеду, чтобы не оказаться как гром среди ясного неба. «Абонент выключен или находится вне зоны действия сети». Да чтоб тебя! Неужели тебя так легко обдурить?! Почему тебя так легко обдурить?! Какого ты обо мне мнения, если считаешь, что я могу с кем-то встречаться, но при этом тащить после клуба в дом тебя и лезть в штаны? Хоть и по пьяни! Черт. Мечусь по квартире из угла в угол, не находя себе места. Занять бы себя чем-нибудь, но все мысли лишь о предстоящей встрече и разговоре, что говорить при котором я не имею понятия. Извиниться? Объясниться? Посмеяться? Какое поведение — лучший вариант из перечисленных? Мне кажется, все до единого дерьмовые. Лучшего варианта нет. Все равно будет хуево. Причем обоим. Время тянется убийственно медленно. Несмотря на бессонную ночь сна у меня ни в одном глазу, но я, любуясь в зеркале на жуткие синяки усталости, уговариваю себя прилечь на полчаса в надежде хоть немного отдохнуть перед встречей. И сам не замечаю, как меня вырубает. Просыпаюсь и подскакиваю на кровати, не сразу соображая, где я. А поняв, что вернулся домой, смотрю на часы, и сердце ухает в район желудка. Полтретьего дня! Сучье блядство! Снова звоню Майскому. Ответ тот же. Придется стать «сюрпризом». Вызываю такси и, пока приложение ищет машину, натягиваю на себя первое, что подворачивается под руку. Артём — Ты куда? — выглядывает в коридор сын, явно и без моих объяснений зная ответ на свой вопрос. — На крышу, — сообщаю ему, закидывая на плечо чехол с акустической гитарой, а затем беря в одну руку древний как мир плед, в другую — лом. — А с тобой можно? — интересуется Саня встревоженно. — Нет, — качаю я головой. — Хочу побыть один. — Точно? — Точно. — Может, всё-таки составить тебе компанию? — Нет, — отрезаю я. Сегодня компания — последнее, что мне нужно. Подарив сыну ободряющую улыбку, мол, «Не волнуйся», выскальзываю из квартиры и, игнорируя поломанный лифт, поднимаюсь по лестнице на технический этаж. Профессионально взламываю свежезабитую дверь и выхожу на крышу. Первый день весны встречает ослепительным солнцем и морозом в минус десять градусов. Подхожу почти к самому краю. Меланхолично взираю вниз. Затем чуть отхожу и расстилаю плед. Усаживаюсь поудобнее и вытаскиваю гитару из чехла. Провожу пальцами по струнам и даю волю чувствам, что требовали выхода всю ночь и утро. Шурик Взлетаю на этаж Майского, костеря его старый дом и сломанный лифт. Два месяца уже не работает. Какого черта? Куда смотрит их ЖКХ? Живи я в этом доме, они бы уже потонули в жалобах. Нажимаю на звонок и держу палец на кнопке, прислушиваясь к бесконечной трели за дверью. Сквозь нее слышится тихая ругань и шаги. Так, Шурик. Соберись. Достойное лицо. Достойное поведение. Достойное все, что может быть в тебе достойным. Ты сможешь! Настраиваю себя по-боевому, готовый встретиться с Артёмом лицом к лицу, но совсем не готовый увидеть кого-то другого. Распахнувший дверь Саня сперва взирает на меня удивленно, а затем хмурится. — Привет, — выговаривает он. И в его приветствии ни тени благодушия. Видимо, знает, что произошло вчера вечером. — Привет, — выдыхаю я с усилием. — Отца позовешь? — Не могу, — качает головой Майский-младший. Его категоричность выбивает почву у меня из-под ног. К горлу тут же подкатывает ком. Напускное спокойствие трещит по швам. — Мне надо с ним поговорить, — выговариваю я, еле ворочая языком. — Не знаю, что между вами произошло, но… — начинает было Саня. И я срываюсь. — Немедленно позови отца! — перехожу я на повышенные тона со сверхсветовой скоростью. — Иначе… — Иначе что? — на лице Сани появляется недоумение. — В глаз мне дашь, как бате? — произносит он холодно. Меня будто окатывает ледяной водой. — Думаешь, слабо? — рычу я, а сам уже готов разрыдаться в тысячный раз за сегодняшний день. Я нихера не драчун, правда! — Только… тронь, — неожиданно доносится из глубины квартиры низкий голос. И от его тона у меня пробегает мороз по коже. За Саней вырастает вторая фигура. Лицо незнакомое. Взгляд колючий. И выражение лица такое, будто он способен на убийство. Смотрит на меня, как на врага народа. Да что, блять, за день?! Почему у меня все через задницу? Не этого я хотел! Не так! И не с вами! — Господи, блять! — подпрыгивает Саня и оборачивается. — Нахера так подкрадываться? Ты меня напугал, — ворчит он. — Я не подкрадываюсь, — отвечает незнакомец, не отрывая от меня взгляда. — Это еще кто? — в голосе сквозит такая злоба, которая в людях вырабатывается годами дерьмовой жизни. А выглядит совсем молодым. Небось еще студент. В Майских такой злости с роду не было. Выходит, парень если и родня, то очень дальняя. — Батин мужик, — выдает Саня спокойно. — То есть бывший, — поправляется он, поймав на себе мой разгневанный взгляд. — То есть… бывший будущий? Я хер знает, честно говоря, — выдаёт он, разводя руками. — Короче, мужик, который ебет бате мозг. — Отца позови, — настаиваю я на своем. Незнакомец за спиной Майского заставляет мои и без того расшатанные нервы сдавать. Хочется развернуться и убежать. Скрыться от его осуждающего взгляда. Но я так просто не уйду! — Да не могу, говорю же, — вздыхает Саня. — Нет его дома. — А… — вырывается из меня обессиленное. Опять я все понял не так. — Тогда где он? — спрашиваю я сконфуженно. И чего, спрашивается, орал как больной? А с того, что это я. Орать как больной — мое состояние на каждый день недели. — А ты догадайся, — на губах Сани появляется улыбка. — Издеваешься?! — вновь начинаю выходить из себя. — Хуй его знает, где он! — Получше подумай, — настаивает Майский-младший. — Не надоело еще трепать мне нервы?! — выдыхаю я с надрывом, делая шаг в сторону двери. Быть может, Артем все же дома, и Саня меня просто дурит, чтобы избавиться? — Ближе не подходи, а то хуже будет, — прилетает мне холодная угроза от незнакомца. — Я не с тобой разговариваю, — отчеканиваю я. — Ты-то хоть горячку не пори, — обращается к парню Саня. — Ты глянь на него. Он же вот-вот расплачется. Не тронет он меня, — убежден Майский. — Конечно, не тронет. Иначе я трону его, — что за неприятный тип? Из какого леса вывалился этот дикарь? — Тебя это вообще не касается! — беснуюсь я. — Меня касается все, что касается моего парня. И кто, — прилетает ответочка. Парня? Постойте… Так это тот самый, что поставил засос… О, господи. Саня, ну и выбрал же ты… — Да ебушки-воробушки! — в отчаянье восклицает Майский. — Вы что, оба головой ударились? Дитрих, вали мыть сковороду! Что же касается тебя… — Саня, разворачивается ко мне, пыша праведным гневом. — Я над тобой не издеваюсь. Но пытаюсь понять, на черта ты приперся? Ему плохо. И я не хочу, чтобы ты сделал еще хуже, — заявляет он уверенно. — Сердце? — вздрагиваю я, шумно сглатывая. — Что? — в недоумении лупит на меня глаза Саня. — Ты сказал, что ему плохо, — повторяю я медленно. Опасаюсь худшего. На самом деле, я не припомню, чтобы у Артёма когда-то были серьезные проблемы со здоровьем. Но… Он ведь не молодеет! — Шурик, ты нормальный, нет? — скептически фыркает Саня. — Морально ему плохо, — закатив глаза, объясняет он. — Из-за тебя. Не знаю, что ты опять нахуевертил, но на нем вчера вечером лица не было. Не хочу я своего родителя видеть в таком состоянии, ясно?! — спрашивает он, буравя меня взглядом. — Я… я все исправлю, — бормочу я. — Просто закрой дверь, — советует парень Майского, который, несмотря на призыв Сани уйти мыть посуду, не сдвигается с места. Стоит за ним как сторожевой пёс. — Исправлю, — выдыхаю я повторно и… начинаю безобразно реветь. На весь чертов подъезд. Вытираю сопли и слезы перчатками. Перед глазами все мутное. — Правда, исправлю! — заверяю я парней плаксиво. И рад бы остановиться. Успокоиться. Взять себя в руки и вести себя не столь по-детски. Но я ничего не могу с собой поделать! Ничего! — Дитрих, ну вот какого хуя?! — доносится до меня чертыханье Майского. — Нашел перед кем яйца выкатывать! — возмущается он. — Блин, да я разве знал, — слышится удивленное со стороны парня Сани. К такому повороту событий он был явно не готов. Мои слезы незнакомых людей всегда обескураживают. Не в чести так эмоционировать, когда ты парень. А если ты парень почти тридцати лет — тем более. Как будто член и возраст убивают чувствительность. — Может… платок принести? — бормочет «сторожевой пёс», уже не выглядя столь угрожающе. — Принеси, — отмахивается Майский. — Исправишь, говоришь? — вновь обращается Саня ко мне. — Уверен? — Да, — всхлипываю я. — Ты найдешь батю там же, куда он уходил всегда, когда у него было плохое настроение, — бросает Саня. — Уж этого ты забыть не мог. — Крыша? — еле слышно предполагаю я. Майский на это одобрительно улыбается: — Знал, что он все еще тебе важен, — выдает он и захлопывает дверь у меня перед носом. Правда через пару секунд дверь распахивается вновь, и незнакомый парень молча протягивает мне платок. — Спасибо, — выдыхаю я. Тот лишь кивает и скрывается в квартире. Господи, как унизительно. Но об этом я решаю подумать попозже. Вытерев лицо платком, я взбегаю по лестнице на последний этаж. Дверь на крышу расхлябана. Сквозь образовавшуюся прореху тянет жуткий сквозняк. Но кроме холода он приносит в подъезд ещё кое-что. Музыка, появляющаяся благодаря точным касаниям подушечек пальцев холодных струн. И до боли знакомый голос разрывает суету города, заставляя забыть обо всем и сконцентрировать внимание на нем одном. …Прости, но мы с тобой не подружимся, …Уже на третий день в танце закружимся. …Я с мыслями о тебе, ты с мыслями обо мне, …Мы будем сниться друг другу, не выключать свет. Я застываю у входа, с жадностью ловя каждое слово. Взираю на разместившуюся в отдалении от меня фигуру на фоне холодного заката первого дня весны. …Мы будем сидеть по разные стороны мониторов, …Будто нас разделяет океан, а не город. …И мы не станем с тобой больше никогда встречаться, …Осознавая, что потом придётся расставаться. На мгновение ледяной ветер бьёт мне прямо в лицо и я задыхаюсь, безрезультатно силясь сделать вдох и наполнить легкие кислородом. Но ветер стихает, а я, наконец, глотнув воздуха, на ватных ногах выхожу на крышу. Артём Пальцы коченеют. Задница тоже. Но возвращаться в тепло мне не хочется от слова совсем. Следует помучить себя ещё немного. Наказать. Преподать урок. Вот чем заканчиваются промахи юности, Майский. Тебе тридцать шесть, ты сидишь на крыше, горланишь слезливые песенки осипшим голосом и морозишь жопу. А главное, скажи мне кто тогда, десять лет назад, к чему это приведет, ни черта бы не послушал. Решил бы, что это очередные бредни старшего поколения. Что эти старикашки могут понимать? Откуда бы им знать, как будет лучше? Да оттуда, что когда-то сами успели так обосраться. А теперь силятся не дать обосраться юному поколению. Впрочем… Люди лучше всего учатся именно на своих ошибках. Так что я в воспитании сына всегда советам предпочитал рулон туалетной бумаги. Бери в руки и вперед на амбразуры, Саня. Ломай дрова. Ошибайся и обжигайся. Реви. Бесись. Прочувствуй на своей шкуре весь спектр боли, которую может причинять жизнь. А вот если сил не останется, я подставлю плечо, поддержу. …Конечно, может я это всё надумал. …Тебе плевать, а это больной мозг придумал. …Скорей всего, я обыкновенный трус, …И лишь боюсь того, что в тебя влюблюсь. Но прямо сейчас я бы и сам не отказался от плеча. Вот только его нет. Сын слишком молод и сам только-только разобрался со своими отношениями. Не хочу я ему забивать голову своими проблемами. А кроме него… Не осталось у меня знакомых из прошлого, с кем можно было обсудить все без обиняков. Раскидала нас жизнь по разным краям света. Потому и сижу я на крыше абсолютно один. А ведь до декабря прошлого года я верил, что с одиночеством давно смирился и даже рад ему. Как быстро меняется мировоззрение человека от мысли, что он на самом деле, не в шутку может получить то, чего, как оказалось, все это время нестерпимо желал. …Я не такой, каким хотел казаться, …Но вот боюсь тебе в этом признаваться. …Я очень долго строил своё одиночество, …Боюсь сломаться, когда оно закончится. Никогда не любил эту песню. Саня ее одно время постоянно напевал. Так часто, что я сам успел выучить ее наизусть. А может, запомнилась она мне оттого, что куплеты слишком правдивы. Режут без ножа. Нещадно отпечатываются в памяти, вытягивая наружу эмоции и мысли, которые я все это время прятал от себя за стеной спокойствия и смирения. И сколько бы я ни уверял себя в том, что все в порядке. Что жизнь моя меня устраивает. Что я счастлив… Одного взгляда на Шурика в зале университета сына хватило для того, чтобы понять, как сильно я все это время обманывался. Врал себе в глаза. Промывал мозги, заглушая всепоглощающую тоску сигаретами, коньяком и работой. И как ты, Артём, до такого докатился? Вопрос риторический. …Возможно, сейчас, пока я пишу эти слова, …Ты смотришь перед поцелуем кому-то в глаза. …А я всё представляю, как мы с тобой в танце кружимся, …Поверь, уж лучше мы не подружимся. Не в бровь, а в глаз. Будто не пою, а душу свою выворачиваю наизнанку перед всем развернувшимся перед глазами городом. Цирк Шапито боли и отчаянья. Посмотрите на мои страдания. Насладитесь ими. …Потом вновь закрою сердце в клетку, …Буду смеяться над людьми, как обезьяна с ветки. …Я буду вновь опустошенный и на весь мир злой, …Что в моём случае и значит — быть собой. Раньше, до студзимы и встречи с Шуриком после разлуки в девять лет. Ещё до того, как я даже позволил мысли, будто мы вновь можем быть вместе, захватить мое сознание. Ещё до того, как я понял, насколько сильно все это время скучал по эмоциональному рыжему парню, ведущему себя неадекватно двадцать четыре на семь. Еще до того, когда мы только начинали встречаться во времена, теперь кажущиеся другой жизнью, и не подходили под стандарты типичной счастливой пары. Еще до измотанных нервов, ссор, эмоциональных качелей, меня все отговаривали от данной авантюры. «Оно тебе надо?» — помнится, недоумевали мои знакомые, с которыми позже, растворившись в бытовухе, я потерял контакты. «Он же неадекватный», — говорили они. «Ему бы в психушку». «Не подписывайся на это». «У ваших отношений нет будущего. Он тебе не подходит». А мне, может, нравится, когда мне нервы мотают. Я, может, люблю неадекватных. Люблю, когда орут и рыдают. И бросаются в меня чашками. Мало ли, какие у кого фетиши. Годы проходят, а люди совсем не меняются. Что десять лет назад были уверены в том, что единственно правильные отношения должны быть полны гармонии, добра и любви, так топят и сейчас. А что делать людям, которым в таких отношениях скучно, они почему-то не упоминают. Будто бы говорят: меняйся и будь как мы. Подстраивайся. Превращайся в клона. У тебя все должно быть как у нас и никак иначе. Любишь скандалы? Это ненормально. Орете друг на друга? Это ненормально. Он в тебя предметами кидается? Ну это вообще… И никому нет дела до того, что я сам думаю на сей счет. Мое мнение не учитывается. Мои желания хоронят заживо. Клеймят. Ненормальные отношения. Нездоровые. Расстаньтесь. Или будьте нормальными. Как все. А скажешь: «Так я же люблю его». Ответом станет: «Это не любовь. Это болезнь». А я хочу болеть. Мне нравится. …А по-другому б не было, как ни крути. …Мне выпадают только сложные пути. …И цели нет, и некому помочь идти, …Но ты мог бы меня ими провести. Я эту песню пою по десятому разу. Горло саднит. Да и пальцев я почти не чувствую. Но и не подумал бы заканчивать заезженную пластинку, не заметь я боковым зрением движение справа от себя. Вздрагиваю, резко замолкаю и оглядываюсь. И сердце решает, что в моей группе из одного человека маловато музыкантов и берет на себя функцию барабанщика, молотящего по мембранам установки. — П… — Шурик, мое ненаглядное рыжее чудо с заплаканными глазами, спотыкается. — П… «Прости?» — предполагаю я мысленно. — П-почему трубку не берешь?! — выдыхает он гневно. Я разве что гитару из рук не роняю от ахера. Нет, вы слышали это?! Припёрся на мою крышу, чтобы кинуть мне очередную предъяву?! Нет, Шурик, так не пойдет. — Телефон сломался, — несмотря на осаждающий мою голову шквал негативных мыслей, хоть и с большим трудом, но я стараюсь сохранять самообладание. — Ты хоть представляешь, как я… — Шурик снова спотыкается. — КАК Я ВОЛНОВАЛСЯ?! — уже вопит он. Настолько сжимаю зубы, аж челюсть сводит. Парень, да ты в конец обнаглел! — О-о-о… — протягиваю я. Честно пытаюсь не терять рассудка, но это выше моих сил. — Волновался, посмотрите-ка на него, — наигранно вздыхаю я, укладывая гитару на плед, а сам поднимаясь на ноги. — Тяжело вам, наверное, эмоциональным людям, в мире живётся, — язвительно протягиваю я. — То ли дело, таким как я. Раз не рыдаем, значит и не больно, верно? Раз не орем, значит нас это и не волнует. Вещи не ломаем? Значит можно дожимать. Делать ещё хуже, проверяя, насколько хватит нервной системы, правильно я рассуждаю? Шурик на это лишь отрицательно мотает головой. Глаза полны слез. Как всегда. — Давай, — милостиво разрешаю я. — Начинай снова реветь. Дави на жалость, чтобы я вновь почувствовал себя чудовищем. Я-то пустить слезу не могу. Слишком внутренне напряжён, чтобы вот так легко и просто отпускать свои эмоции. А ты у нас парень открытый. Захотел всплакнуть? Всплакнул. Не захотел? Все равно всплакнул. Для профилактики. А кто плачет, тот и жертва. Кто спокоен, тот дерьмо. Это ведь так в нашем мире работает, или я что-то упускаю?! — Прекрати… — слышу я плаксивое сопение. И, черт бы меня побрал, Шурика мне становится нестерпимо жаль. И высказывать что-то и дальше теряется всякое желание. Хочется другого. Притянуть его к себе. Прижать. Провести пальцами по волнистым рыжим волосам и сказать, что все будет хорошо. Защитить. Только защищать-то его от меня и надо, потому вспыхнувшее мимолётное желание я стоически игнорирую. — Шурик, — выдыхаю я устало. — Давай так… Если у тебя возникнут проблемы, я всегда помогу тебе, ты ведь и сам это прекрасно знаешь, верно? Никогда не откажу. Захочешь поболтать со мной? В любое время. Против не буду. Но… — ух, и пожалею я о своих словах. Буду потом крутить этот диалог у себя в голове, как заезженную пластинку, и думать о том, что следовало сказать другое и иначе. — Прямо сейчас едь к своему парню и живите с ним долго и счастливо, понял?! — очень стараюсь быть искренним, но «долго и счастливо» в моем исполнении звучит как проклятье. — Нет… Нет у меня парня! — всхлипывает Шурик. — Никого нет! Это была дурацкая шутка! — выпаливает он. — Шутка? — мне бы испытать облегчение, но вместо этого я ощущаю нарастающую ярость. — То-то, смотрю, я полночи смеялся до икоты, — шиплю я, невольно сжимая кулаки, но вместе с тем ощущая, что из ног моих уходят силы. Поняв, что больше не могу стоять, я опускаюсь обратно на плед и взираю на заходящее солнце, часть которого скрывается за двенадцатиэтажным стареньким домом. Сейчас бы наушники Сани. Врубить музыку, чтобы ушные перепонки заболели, и забыть, закрыться, спрятаться от неприятной реальности, сквозящей последствиями поспешных решений прошлого. Стараясь не смотреть в сторону Шурика, тянусь к гитаре. Я человек самостоятельный. Сам заглушу тревожные мысли. — Ну… прости меня, — слышу я тихое. Шурик и извинения — нонсенс. — Не за что мне тебя прощать. Ты мне ничего не должен, — говорю я то, что подсказывает разум. Сердце имеет на это свое мнение, но катилось бы оно куда подальше. Провожу онемевшими от холода пальцами по струнам. Руки на морозе побелели. Но это даже хорошо. Физические неудобства отвлекают от эмоционального раздрая. — Я не хотел, чтобы все так получилось, — продолжает бормотать Шурик, шмыгая носом и тупя глаза. — Да, я тоже, — кидаю я, внезапно ощущая жуткую усталость. Ночь не спал, психовал. Все утро ходил на измене. Днем разве что волосы на голове не драл. А теперь… ощущаю непроницаемую апатию. — Можно присяду? — слышу тихий вопрос. — У нас свободная страна, — вздыхаю я. — Гипотетически, — добавляю с невеселой усмешкой и начинаю играть простенькую мелодию. В голове наконец-то перестает крутиться песня, которую я горланил последние полчаса. Возникает другая. На белорусском языке. В свое время так запала мне в душу, что я выучил ее, к своему удивлению, достаточно легко. В происходящее сейчас она вписывается как нельзя лучше, потому что, с одной стороны, мой единственный слушатель часть текста сможет понять чисто интуитивно. А часть не поймет никогда, потому что языка этого не знает. И к лучшему… Хороший способ поделиться своими чувствами, не делясь ими… …Я бачыў, як змяняе дзень …Я видел, как меняет день …Вакол мяне гукi на колер. …Вокруг меня звуки на цвет. Шурик тихонько садится на самый край пледа. Мерзнет. Но не уходит. Шумно выдыхает облако пара от горячего дыхания. …Пакiнуў цень, глытаючы слова «нiколi» …Покинул тень, глотая слово «никогда» …Я бачыў праз туман вачэй …Я видел сквозь туман очей …Усё часцей цiхае «хопiць». …Все чаще тихое «хватит». Боковым зрением замечаю, что Шурик поворачивается ко мне и сверлит взглядом. Чего он ждет? Что я должен сделать? И что может сделать он? Понятия не имею. Мы в тупике. Потому и пою. Единственное, что остается. Напрягаю связки, увеличивая громкость. Не видеть. Не помнить. Не думать. Во всю глотку до надсадного кашля. Закоченевшими пальцами по режущим кожу струнам. В растерзанной ветром распахнутой куртке. И с болезненным тянущим ощущением в районе груди. Кто сказал, что с возрастом становится проще? Нихера не становится. …Баюсь цябе, баюсь цябе, …Боюсь тебя, боюсь тебя, …I мне цяпер немагчыма збегчы …И мне теперь невозможно сбежать …Ад хуткiх сноў тваiх, але …От быстрых снов твоих, но …Мне быць з табой, неба… небяспечна. …Мне быть с тобой, (небе…) небезопасно. Хочу было взяться за второй куплет, когда до ушей моих доносится еле различимое: — Тёма… У меня будто весь кислород из легких выбивают одним этим словом. Давно меня так никто не называл. Порядка девяти лет. Пальцы срываются. Слышится свист лопающейся струны. — Твою ж… — выругиваюсь было я, но чувствую неожиданный толчок в плечо. Потрепанная временем гитара выскальзывает из рук, а я, несильно ударившись затылком, оказываюсь прижатым к холодной крыше. Шурик нависает надо мной. Нос красный. Кожа от холода белеет, из-за чего многочисленные веснушки на его лице кажутся ярче. Щеки блестят от нескончаемого потока слез. И соплей. Ох, и обветришь ты сегодня лицо, парень. — Ты ведь знаешь, нет у меня никого, — выдавливает Шурик с усилием. — Так найди, — отвечаю я тихо. Может, народ и прав? Может, правда отношения у нас дерьмовые? Вот только… мы ведь тоже дерьмовые. Что я. Что он. И что же нам, дерьмовым, делать в этом мире добра и справедливости? Разбегаться по углам, как тараканам? Шипеть при виде света? И не иметь отношений, потому что с нами, такими дерьмовыми, ничего путного никогда не построить? Может быть и так. — Не хочу я никого искать! — психует Шурик. — Не хочешь — не ищи, — говорю я очевидное. — Я же тебя не уговариваю. Советую. — В жопу твои советы! — Ну, в жопу так в жопу, — примирительно соглашаюсь я. Не осталось у меня сил на бурную реакцию. Потому яркие эмоции я и выражаю так редко. Слишком изматывает. А у Шурика какой-то нескончаемый прилив энергии, если он умудряется беситься сутками напролет и не уставать от всей этой вакханалии. — Тёма… — снова протягивает Шурик, заглядывая мне в глаза. — Что? — Ты ведь… ты ведь все знаешь! — Что я знаю? — морщусь я, понимая, что теряю нить мысли Шурика. — Знаешь ведь… Что я к тебе испытываю! — Не знаю, — качаю я головой. Потому что не знаю. Правда, не понимаю, что думать по этому поводу. Я знаю только то, что чувствую сам. Например, прямо сейчас мне погано. Час назад я бесился. А ночью хотелось сдохнуть. И все благодаря сопливому придурку, что пялится на меня, почему-то полагая, что я все должен знать, понимать, сносить и разруливать. Нет, не спорю, я действительно готов все это делать, но лишь при условии, что… в этом есть смысл. — Я же ведь… — Шурик силится держать себя в руках. Но выходит у него, как всегда, фигово. — Ведь… Люблю тебя! — орет он мне в лицо. Мне бы радоваться. Переживать прилив эйфории. Тянуться обнять его. Целовать. Но я лишь сосредоточенно вглядываюсь в лицо Миронова, пытаясь понять, серьезен он или это очередная неудачная «шутка». — Как ты можешь меня любить, если все еще не простил за то, что произошло девять лет назад, — задаю я резонный вопрос. Любовь и обиды — это ведь вещи вроде бы несовместимые, верно? — Все я простил! — продолжает орать Шурик. Господи боже. — Если бы простил, не вел бы себя так, — парирую я. — Я просто хотел… Чтобы ты меня добивался. — А ты уверен, что фотография с голым мужиком мотивирует тебя добиваться? На что ты рассчитывал? Что я долечу до тебя на горящей жопе? Устрою скандал? Подерусь с соперником в аэропорту? Я, по-твоему, кто? Подросток с бушующими гормонами? Бешеный гопник? Рэмбо? — Говорю же, не специально это вышло! Не я это сделал. А он! — всхлипывает Миронов. — Ого… — протягиваю я, хмурясь. Вот теперь пелена с моих глаз слетает окончательно и на языке начинает вертеться вполне логичный вопрос. — И что это тогда был за мужик? — Ты же сам сказал, что я тебе ничего не должен, — фыркает Миронов. Вот же ебанутое создание. — Я передумал, — бросаю я. — Не скажу, — непонятно зачем упрямится Шурик. — Хорошо, — киваю я, кое-как вылезая из-под него. — Ты куда? — вздрагивает Миронов. Куда-куда. В пизду. — Домой, — заявляю я, поднимая гитару. — Как насидишься, плед не забудь занести, — киваю я на ткань, расстеленную на крыше. — НЕТ, СТОЙ! — слышится крик за моей спиной. — Как же ты меня ДОСТАЛ! — выпаливаю я в сердцах. — Пока я злюсь на тебя, ты весь из себя покладистый и несчастный, якобы готовый на всё. А только даю слабину, так «Я ничего не должен», «не скажу»! — вспыхиваю я. Ого. Я и не помню, когда в последний раз так повышал голос на Шурика. Наверное… никогда? Миронов смотрит на меня, как на зачарованное существо. — Ва-а-ау… — протягивает он изумленно. — Чему ты удивляешься? — секундный шторм сходит на нет. — В первый раз тебя таким вижу, — признается Шурик. — И в последний, — бросаю я, после чего отворачиваюсь от парня и шагаю к двери. — Это мой коллега по работе! Я ему на тебя жаловался, а он подумал, что сможет так мне помочь! Он же не знал, что жалуюсь я для того, чтобы не думать о том, как сильно я тебя люблю! И что раздражаюсь при каждом новом твоем сообщении, чтобы скрыть радость от него! — с надрывом вопит Шурик на всю крышу. — Я правда люблю тебя, — выговаривает он, вытирая зареванное лицо рукавом куртки. — Под «я люблю тебя» подразумевается «я хочу быть с тобой»? Или «я хочу тебя мучить»? — остановившись и обернувшись к Миронову, уточняю я. — Быть с тобой, — невнятно бормочет он. — Ну так… Будь, — спокойно кидаю я, устало взирая на Шурика. Он сперва открывает рот, чтобы что-то сказать, но так и не произносит ни слова. Делает робкий шаг в мою сторону и, удостоверившись, что я не ухожу, неожиданно срывается с места, добегает до меня и кидается в мои объятья, чуть не сбивая меня с ног. Я еле удерживаю равновесие, когда Шурик, повиснув у меня на шее, заставляет меня наклониться и торопливо целует меня. И холода как не бывало. Ни обид. Ни тревог. Лишь горячие мягкие губы и лёгкая дрожь, которую я чувствую левой рукой, которой обнимаю Шурика и прижимаю ближе к себе. Правой продолжаю сжимать гриф гитары. Со стороны мы, наверное, смотримся нелепо. — Зайдешь? — предлагаю я тихо, когда Миронов, наконец, отрывается от меня и между нами возникает подростковая неловкость. — Погреться. Шурик морщится. — Не знаю, — хмурится он. — Там твой сын. И его парень. — Ну и что? — не понимаю я, в чем проблема. — Этот парень мне не понравился. — Дитрих? Почему? — Он агрессивный. — Кто бы говорил. — Я ему тоже не понравился… Скорее всего. — А это уже не наша проблема, — смеюсь я, беря Шурика за руку и утягивая за собой в подъезд. — А плед? — уже в дверях кивает он на одинокий кусок ткани посреди крыши. — Позже вернусь и заберу, — обещаю я. Не хочу больше тратить ни минуты. Сжимаю ладонь Шурика и думаю лишь о том, что больше никогда не позволю себе отпустить его. Нормальные ли отношения, ненормальные ли. Черт бы с ними. Главное, что нас обоих они устраивают. Главное, что мы вместе.