Лучше, чем ничего

Александр Не знаю, почему я так нервничаю, но лишь от одной только мысли о задуманном у меня пробегает мороз по коже. Сам придумал. Сам распланировал. Сам распсиховался. Классика. Не уверен, что на Саню это возымеет такой же эффект. Понимаю, что это скорее для меня, чем для него. Так и он оценит, верно? Наверное… Я уже несколько раз пытался, но в последний момент… Шел на попятную. Но не теперь. В эти выходные я сделаю это! Точно сделаю! Клянусь! И ничто меня не… — Саш! Сиди, не вставай! В эти выходные катим на дачу! — слышу я веселый вопль Сани из ванной. Да блядь! — А поездку… Хм… Нельзя перенести? — спрашиваю я, нервно поправляя очки. Почему именно в эти?! Это намеки судьбы на то, что мне следует заткнуться в тряпочку и не высвечивать? — У меня накопилось много заказов перед сессией. Хотел их закрыть как раз в выходные, — вру я. Не стану же я ему объяснять, что приготовил для него своеобразный сюрприз. Хотя «сюрприз» — слишком громко сказано. И все же… — Перенести нельзя! И отказываться тоже нельзя! — заявляет Саня, выходя из ванной в одних лишь джинсах и с полотенцем на мокрой голове. — Ты и так в матане зарылся по самую жопу. Сегодня полночи во сне что-то бормотал про «ебучие сложные интегралы». Тебе нужно отвлечься и расслабиться! Срочно! Отвлечься мне бы действительно не помешало. Но как же мои планы? — Но ведь… — вяло протестую я. Да, зарылся. И в последние дни, если не недели, на Саню у меня времени почти не находилось. Но все это лишь оттого, что все заказы я постарался закрыть до выходных, дабы в субботу со спокойной душой реализовать задуманное. — «Но ведь» что? — Саня бухается на кровать, на которой я сижу с ноутбуком, нагло спихивает с моих ног компьютер и укладывает голову мне на колени. Некоторое время он смотрит на меня, не мигая, а затем хватает за шею и заставляет нагнуться к себе ближе. — Саш, поехали, — тихо произносит он с улыбкой. — Поехали, — зачарованный Саней, бормочу я на автомате. Блядь-блядь-блядь! И так каждый раз! Нечестно! Майский точно просек, что я не могу ему отказать. Просек и нагло этим пользуется! Ладно, Дитрих, не паникуй. Может, это и к лучшему. Мне ведь не обязательно реализовывать задуманное в квартире, верно? На даче будет даже лучше. Найти бы только какое-нибудь укромное место, где мы смогли бы остаться наедине. Саня Дача — это лучшее, что могло придумать человечество! Помнится, в детстве дед мог забрать меня на дачу на весь свой отпуск, а батя к нам прикатывал на выходные. Впечатлений было вагон и маленькая тележка! Мы и на рыбалку вставали в четыре утра! И червей копали! И в лес за грибами ходили! Я как-то раз даже видел дикую лису! Купались! Жарили шашлыки! Спали в обеденный зной! Всё на даче какое-то другое! Крутое! И воздух чище, и еда вкуснее, и холодная вода, самая обычная, может принести неописуемое удовольствие. Имеется, конечно, и оборотная сторона. Отдыхать на даче здорово, а вот работать — не очень. Впрочем, работать везде не очень. Если только работа не супер любимая. Но получив от бати сообщение «Саня, дача!», я вспоминаю только хорошее. Реку! Ночное небо! Еду с огорода! Вообще я полагал, что Дитрих согласится без раздумий, но он мнется, и я не могу понять, то ли Саша правда настолько зациклен на учебе, то ли он не любитель поездок на природу, то ли в принципе не понимает, что такое «выходные на открытом воздухе». Не удивлюсь последнему. Знания Саши о таком понятии, как «отдых», весьма размытые. Целый день лежать в постели и ничего не делать? Это же кошмар! Лучше по десятому разу выдраить ванную, а то там на самой дальней плитке в левом углу появилось пятнышко размером с полмиллиметра. Потратить полдня на любимые фильмы, которые ты уже видел? Бесполезное времяпрепровождение. Можно же поискать дополнительный материал для предстоящего семинара, на котором даже преподаватель во время выступления старосты будет смотреть на него жалостливым взглядом а-ля: «Тебе больше нехуй делать?!» Послушать музыку? Почитать развлекательную литературу? Не дай боже! Заказы горят. Посуда немытая. Еще и пожрать надобно приготовить на четыре месяца вперед. А то вдруг война, а мы без контейнеров с картошкой. Но ничего. И не таких продуктивных склоняли на темную сторону «бесполезного» отдыха. Я обязательно покажу Саше всю прелесть дачи! Он охуеет и не выхуеет! Гарантия сотка! Когда батя хорошую новость о даче омрачает заявлением, что нам следует приехать к нему в субботу в полшестого утра, я сперва хватаюсь за сердце, а потом вспоминаю, что можно сберечь несколько минут сладких грёз, если нагрянуть к нему накануне. Вы нас не ждали, а мы приперлись! — Только без попыток сломать кровать или стену, — предупреждает отец в ответ на мое предложение. Он нам с Дитрихом, по ходу, решил припоминать предновогоднюю ночку до самой пенсии. — Никакой ломки кроватей! — с готовностью соглашаюсь я, пока Саша, вскинув на меня пешки по пять копеек, густо краснеет. Мог бы уже и привыкнуть к нашим с батей приколам. Все ж почти полгода является частью Майского семейства. А всё как в первый раз. Приезжаем к бате в пятницу вечером в надежде хоть немного отоспаться перед дачей. Отец, как обычно, весь в каких-то документах, сметах, служебках. Когда он уже прекратит тащить работу домой?! Дитрих, видимо не зная, чем себя занять, предлагает было помощь, но я силком утаскиваю его в свою комнату и насильно сажаю смотреть кино. Иногда он подрывается с тихим «А может я…», на что я каждый раз шутливо рычу: «Приказ: сидеть и отдыхать!». В одиннадцать вечера мы уже в постели. Мне традиционно необходима доза музыки в вену перед сном, потому я отворачиваюсь к стене, чтобы не мешать Саше засыпать. Он привычно прижимается ко мне со спины, и уже через пару минут я чувствую затылком его мерное теплое дыхание. А у меня вот сна ни в одном глазу. С новогодних праздников мы с ним впервые вновь в моей комнате вместе. Вот на этой вот кровати. И в голову невольно лезут воспоминания того жуткого вечера, когда Саша признался родителям в своей ориентации. …Я закрою двери на замок, …Чтобы нас с тобой найти никто не смог. Как же здорово, что все сложилось так, как сложилось! Как же здорово, что позвонил он именно мне. Как же здорово, что решился на такой шаг вопреки всем своим тараканам. Здорово. Пусть свершилось все и не без хорошенького подсрачника со стороны Тани — святой девушки, перед которой при встрече я обязательно рассыплюсь в благодарностях и поцелую ручки. …Окна настежь, ветер, звук машин. …Комната, кровать и мы молчим. Руки у Саши холодные. Если ладони согреваются о мою кожу, то тыльные их стороны остаются ледяными, так что я сжимаю их посильнее. Вытягиваю из Дитриха лишний холод, который живёт в нем, кажется, круглый год. …За окном нет и света и нет выходить …Причин из нашей квартиры. …Когда ты смеешься, я знаю, что я не один. Жизнь — интересная штука. До прихода Дитриха в тот вечер я не смел и мечтать о том, что имею теперь. Попробуй после такого выверта судьбы предугадай, что тебя может ожидать за очередным жизненным поворотом. Щелчок — и ты песней признаешься ему в любви на глазах у сотен людей. Щелчок — и пытаешься не зарыдать, поняв, что он этого признания не слышал. Щелчок — и хочется ударить его кулаком по, как тебе кажется, самодовольной роже. Щелчок — два разбитых сердца в вихре снегопада, одно из которых на твоей совести. Щелчок. И Дитрих, избитый, стоит на пороге твоей квартиры. И все это в один чертов вечер. А если бы Саша тогда не признался родителям? …Жаль, что это лишь короткий сон. Если бы зарылся в учебу, закованный в кандалы родительского надзора и запертый в комнате, больше похожей на палату в частном психиатрическом отделении? …Комната пуста и свет включен, Не существовало бы сейчас никаких Нас. Был бы он, раскладывающий ручки по парте и в одиночестве переживающий свой личный ад, и я — видимое воплощение распиздяйства, не понимающее, чего ему хочется от жизни и хочется ли вообще. …В окнах звезды, отблески витрин. Мы, может, иногда и позволяли бы себе думать о том, что потеряли, так и не сойдясь, но лишь украдкой в особенно темные ночи. …Мне уснуть и вновь увидеть… Откуда только берутся такие иррациональные фантазии? А главное, зачем? В голове роится столько необъяснимых тревожных мыслей, что я не могу заснуть до глубокой ночи, и потому, когда Саша в пять утра осторожно касается моего плеча, я в невменозе. Дитрих умудряется встать раньше будильника и выключить его до звонка, чтобы я поспал лишних десять минут. В результате, когда Саша будит меня, сам он уже и умыт, и одет, и весь из себя идеальный. А я вот не особо идеальный. Недосыпы я переживаю тяжело. Мозг работает вхолостую. Тело не слушается. Я кое-как умываюсь и заливаю в себя чашку приготовленного Дитрихом кофе. На щеке след от подушки. На голове гнездо. Глаза так и норовят закрыться. Кое-как натягиваю джинсы, ремень на которых застегивает на мне Саша. Облачаюсь в футболку, но, оказывается, задом наперед, потому Дитрих стягивает ее с меня и надевает как надо. Я плохо осознаю, что происходит, до тех пор, пока меня не приводит в себя рычание отца: — Саня, мать твою! — А, че, где? — вздрогнув, растерянно взираю я на батю. — Двадцать лет почти. Может, шнурки-то ты завязать и сам в состоянии? Что за дурацкий вопрос. Конечно, в состоянии. Издаю в ответ нечто нечленораздельное и оглядываюсь по сторонам, затем пялюсь вниз. Саша, ну ё-моё! — Ты че делаешь?! — возмущаюсь я. — А ну-ка кыш. Я сам завяжу. Глупый, что ли? — ворчу я, при этом думая, а не пойти ли прямо так. Хер бы с ними, с этими дурацкими шнурками! — Ты, Александр, его не балуй. А то на шею сядет и ножки свесит, — вещает отец. — Ничего я не сяду! — бормочу я себе под нос, хотя батя в чем-то прав. Мне нравится, когда Дитрих обо мне заботится, но иногда мне полезно раздавать лёгкие разогревающие пиздюли. Батя в этом Ас. А вот Саше данным искусством овладеть еще только предстоит. Пока пиздячки он умеет раздавать только за учебу. Но лишь дело касается быта, и он инстинктивно все берет на себя. И вот это слегка угнетает. Я вообще-то не безрукий и тоже кое-что могу. Много чего могу! Не хочу стать для Саши человеком, рядом с которым ему бы пришлось все вопросы решать в одиночку. Хочу быть равным партнёром, а не паразитическим придатком. — Да мне ведь не сложно, — тихо оправдывается Дитрих. — Так и мне не сложно, — замечаю я, хотя сложно пиздец! — На шею я, конечно, не сяду, а вот привыкнуть к хорошему и разлениться могу! — О, поверь, про твою лень я осведомлен, — усмехается Саша, намекая на курсовую, которую я даже с пинками от Дитриха умудрился сдать одним из последних. Я в ответ лишь показываю ему язык. Нет мне оправданий. Не люблю я торопиться! Жизнь слишком хороша, чтобы отвлекаться от нее на какие-то там курсовые! Через десять минут, не без парочки «блядь», загружаемся в машину и едем в сторону Шурика. От плавной езды бати меня приятно укачивает, и я вновь начинаю клевать носом. Дожидаюсь, когда наша компания пополнится. Вяло желаю Шурику доброго утра, а затем укладываю голову Дитриху на колени. Он, кажется, что-то мне говорит, но я, все еще пребывая в спящем режиме, не различаю ни слова. Александр Чем меньше остаётся времени до реализации задуманного, тем больше я волнуюсь. С нервов подскакиваю утром раньше будильника, хотя он, на минуточку, поставлен на четыре пятьдесят. Суечусь по квартире, устраивая неуместную бурную деятельность. Пекусь над Майским больше обычного, будто нянька над маленьким ребенком, и понимаю это, лишь когда застываю со шнурками Сани в руках. Спасибо Артёму Максимовичу. Прикрикнув, умудряется привести в себя не только Саню, но и меня. Но полностью меня отпускает это жутковатое наваждение только в машине в момент, когда в нее забирается Шурик. Лишь разместившись на переднем пассажирском, он тут же демонстрирует всю силу своего «очарования». А Майскому-старшему хоть бы хны. Ведет беседу с явно злым Шуриком таким же ровным миролюбивым тоном, с которым до того разговаривал с нами. Умей так каждый, и, возможно, на планете и войн бы никаких не начиналось. Шурик, напротив, как на иголках. Явно взвинчен, но при этом уставший. И слава яйцам. Мне совсем не улыбается в шесть утра наблюдать с заднего сидения автомобиля межгалактический срач с порчей имущества. И как только Артём Максимович терпит Миронова? Не человек, а сплошной комок нервов. Запоздало понимаю, что эта характеристика, на минуточку, идеально подходит и мне. Просто Шурик все сразу выплёскивает наружу, а я коплю в себе. Коплю, а потом взрываюсь. Но сути это не меняет. Так что прежде чем задаваться вопросом, как Артём Максимович терпит Шурика, следовало бы спросить, как Саня терпит меня. Я могу заблуждаться, но по моим наблюдениям — очень даже неплохо терпит! Признаюсь, бывают у меня приступы бешенства, когда я начинаю орать из-за какой-нибудь хуйни. И потом за своё поведение мне очень стыдно. Но фишка в том, что Саню мои вопли не колышут от слова совсем. Он против них выстраивает на удивление эффективную стратегию поведения. Недавно, например, Майский завалил контрольную, к которой мы готовились до того всю ночь. Собственно, потому и завалил, что не сомкнул глаз ночью, зато благополучно заснул на паре. В день, когда нам огласили результаты, мало того, что я расстроился из-за неуда Майского, так еще и Сальчиков полдня что-то постоянно вякал под руку. В результате, домой я пришел злющий, как Сатана, и не придумал ничего лучше, чем сорваться на Сане. Да, я долбоеб, но пытаюсь с этим что-то сделать. Я признаю свои ошибки. Теперь осталось понять, как бы их не допускать в будущем. Короче, не успел Саня кинуть жопу на стул, как я взялся противно гундеть по поводу его контрольной, медленно повышая голос при расписывании бесперспективного будущего Майского, в котором он мне рисуется на самом дне мироздания. Другой бы обиделся. Разозлился. Распсиховался в ответ. Тоже что-нибудь мне припомнил, ведь видит вселенная, ни хера я не идеален. Послал бы меня, в конце концов, на хуй и был бы прав. А Саня что? Саня молча выслушал мои доёбки, параллельно с аппетитом доедая купленные по дороге домой чипсы. Покивал, мол «понял-принял». И начал раздеваться. Я ему: «Ты че делаешь?!» А он: «Чета ты такой горячий, когда орешь мне в лицо. Я последние пятнадцать минут уже не фильтрую, че ты там вопишь, потому что думаю о том, что тебе срочняк надо отсосать!» Пиздец хитро! На голого Майского попробуй поори. Нет, я честно пытался. Но запал мгновенно угасает. Мысли уходят в другую степь. Да как так можно вообще?! Это запрещенный приём! В общем, каждый раз, когда я ору из-за фигни, Майский снимает трусы. Иногда с меня. Теперь одна из его коронных фразочек: «Зачем напрягать свои голосовые связки, когда можно напрячь мои?!» Резонно. Майский с какого-то хуя очень тонко чувствует, когда я бешусь по хуйне, а когда по делу. Пока, судя по его поведению, справедливые вопли у меня были единожды. В тот день Саня не трогал наших трусов. Просто обнял меня и сказал, что все однозначно разрулит. С таким раскладом, как вы понимаете, тоже хер разовьешь конфликт, даже если сильно этого захочешь. …Саня, пробормотав, что сегодня любимая жизнь ему не мила, без спроса впихивает мне в ухо одну из двух капелек своих наушников, после чего нагло укладывает голову мне на колени и, несмотря на мое ворчание, моментально вырубается. Не знаю, что у него за способность засыпать под громкую музыку, но она имеет место. …Free me, free …Освободи меня, освободи …From my past …От моего прошлого Звучит трек из наушников, пока я, как идиот, любуюсь спящим Майским. Едва заметно перебираю его мягкие каштановые волосы. Завожу пряди отросшей челки ему за ухо. Невольно покусываю нижнюю губу от неожиданно сильного желания поцеловать Саню. И именно в этот момент к горлу резко подкатывает ком. …And my future disappears in my sins …И мое будущее исчезает в моих грехах …What I see? Are the tears I caused …Что я вижу? Это слезы, которым я причина. В последнее время мне часто снятся кошмары. Не те, где за мной бегают монстры или маньяк с ножом. И не те, где я умираю или оказываюсь свидетелем наступления конца света. Из раза в раз мне снится, что я теряю Саню. Что он меня бросает, сказав, что больше нам по жизни не по пути. Я подскакиваю с кровати в слезах, а сонный Майский, не понимая, что происходит, прижимает меня к себе, уверенный, что мне померещились барабашки. Я, блядь, даже не знаю, что такое барабашка! А Саня не подозревает, что больше всего на свете я боюсь потерять вот это вот всё. Боюсь потерять его. …Keep me out of trouble …Обереги меня от бед …Fix my broken mirror …Почини моё разбитое зеркало. Поворачиваюсь к окну и всматриваюсь в простор окруживших нас полей. Продолжаю безостановочно перебирать волосы Майского. Вы скажете, что я высасываю проблему из пальца. Может, вы и правы. Сам не понимаю, почему так переживаю по поводу нашего совместного будущего. Но ведь не в сказке родились, верно? Ничто не вечно. Ни люди, ни, тем более, их чувства друг к другу. И то, что сейчас все хорошо и Саня мирно спит у меня на коленях, не означает, что через год мы, предположим, не будем идти по университетскому коридору в противоположные стороны, а столкнувшись где-либо, не станем воротить друг от друга носы. И потеряют значение и наши когда-то жаркие ночи, и откровенные беседы. Станем друг другу чужими людьми. Знакомыми знакомых. Кошмар наяву. …I won’t be afraid anymore …Я больше не буду бояться …Life is just a bubble …Жизнь — это просто мыльный пузырь За неприятными мыслями не замечаю, как дорога в час пролетает будто за пару мгновений. Из пучины внутренних переживаний я выныриваю, лишь когда машина Артёма Максимовича берется преодолевать просёлочную дорогу. Саня просыпается из-за качки и грохота, с которым отдельные части дороги скребут по защите автомобиля. Я очухиваюсь благодаря удару башкой об окно. Встретиться с дедушкой Сани следовало хотя бы для того, чтобы в очередной раз убедиться, насколько порода Майских несёт в себе сильные гены. Что дед, что отец, что внук — копии в трех возрастных категориях. Лишь глаза у всех разные. Зелено-карие у Сани, темно-карие у Артёма Максимовича и практически жёлтые у Максима Павловича. Ко мне тут же лезут с объятьями, а я теряюсь и не знаю, что делать. Семейная нежность мне в новинку. А уж когда на нас наваливается Саня, я и вовсе хочу провалиться сквозь землю. Мы не успеваем ни переодеться, ни размять косточки после долгой поездки, а нас тут же тащат к столу. Завтрак. Еды столько, будто приехало не четыре человека, а сорок четыре. Блюда простые, но очень вкусные. Пока набиваю рот, Саня ведёт беседу с дедом и его женой. Я слушаю вполуха, не особо придавая разговору значения, пока… Пока не заводится речь про девушку Майского. Меня аж передёргивает. Когда же Саня заявляет, что девушка и правда имеется, я уже готов отдать богу душу. Майский, не городи лишнего! Пожалуйста, заткнись! — Зуб даю! Полюбас любовь до гроба. Выйду за нее замуж! — прилетает со стороны Сани. Вилка у меня в руках крошится в труху. Сдурел?! Разговор продолжается как ни в чем не бывало. Благо, дедушка Майского неспособен даже помыслить о том, что у его внука может быть парень. Беседа быстро сворачивается к прошлым грешкам Артёма Максимовича. Этот расклад меня более чем устраивает. Лишь моя тарелка пустеет, Саня тянет меня в домик. — Сейчас дед чай попьет и сядет на любимого конька. Надо переодеться до этого времени, а то он как войдёт в раж, так пиздец, — объясняет мне Майский, но это не помогает. Какой раж? Какой конёк? О чем вообще речь? Заходим в домик и поднимаемся в отведённую нам комнату на втором этаже. Пол скрипит. Стены скрипят. Одноместные кровати, на которых нам предстоит спать, скрипят нещадно. Мда… Бесперспективно. Выкладываю из рюкзака одежду, которую взял для прогулок по даче: белую тщательно выглаженную футболку и светлые бежевые летние брюки. Майский на меня смотрит как на психически нездорового ещё до того, как я успеваю надеть что-то из приготовленного. — Дитрих, ты ку-ку? — спрашивает Майский с серьезной рожей. — А что не так? — тушуюсь я. У них тут что, какой-то особый дресс-код?! Меня не предупреждали!!! — Ты собрался по даче ходить в белой футболке?! — Саня очень правдоподобно изображает ужас. — Блин, я никогда не ездил на дачу и без понятия, как здесь следует наряжаться, — бормочу я раздражённо. — Ох уж эти городские, — покачивает Саня головой, явно издеваясь. Сам-то ты не городской что ли?! — Ни черта жизни не нюхали, — продолжает Майский меня бесить. — Благо, я твою жопу подстраховал, — заявляет он, вытряхивая из рюкзака несколько футболок и шорт. Один из двух комплектов одежды Саня торжественно вручает мне. Смотрю я на дарованное мне благолепие и хмурюсь. — Я это не надену, — выговариваю я чётко и ясно. — Окей, — не спорит Саня. — Натягивай свою белую футболку. Посмотрим, за какое время она превратится в говно, которое нельзя отстирать. И штаны туда же, — улыбается он. — Я ставлю минут на десять. — А в этой одежде я буду выглядеть как бродяга, ночевавший на помойке! — фыркаю я. — Вот именно! В этом и задумка! — заверяет меня Майский. — Старое и рваное портить не жалко. А портить точно будем. Так что забудь о воображаемом подиуме, на котором ты блистаешь сутками напролет, и спокойно облачайся в мои сокровища! Еще какое-то время я свято верю, что Саня надо мной подшучивает. Но вот он натягивает на себя шорты до колен, ранее явно бывшие джинсами, которым достаточно неаккуратно обрезали штанины. В некоторых местах ткань протерлась до дыр. Сане похуй. Натягивает вытянутую серую алкоголичку с потрескавшимся от старости принтом флага США. В майке тоже дыры. Сане похуй. Я вновь разглядываю врученную мне одежду. Мои голубые шорты шортами и были сшиты. Это радует. Не радует, что на заднице кривыми мазками (явно рукой Сани) акриловой краской выписано… Э-э-э… «ЖОПА». — Нахера?! — Да это на спор вышло. По приколу, — отмахивается Саня. Что у вас, блядь, за споры такие, скажи пожалуйста?! — Не надену! — Можешь надеть мои. Только тут ляжки протерлись, так что садись в них осторожно. Следи, чтобы ткань не разошлась и ты не явил всему миру свои яйца. Я их миру не явлю в любом случае. На мне нижнее белье! Но и им я светить не особо мечтаю! — А вообще, чего ты мнешься из-за своих шорт? У тебя ж футболка длинная! — тыкает Саня на второй предмет одежды. Молча натягиваю шорты, проклиная всё и вся. За ними — футболку. — Это чья? — спрашиваю я тихо. — Моя, — гордо заявляет Саня. Самая обыкновенная. Болотного цвета. Даже без надписей. Вот только… — Да она же мне велика размера на четыре! — Она и мне велика размера на четыре, — кивает Майский. Будто я сам не знаю. — Так нахера ты её купил? — Да акция была. Всего за двести рубасов. Грех было не взять. И как бы, интересно, назывался этот грех?! Рациональность?! — Какая разница? Это ведь просто футболка. Просторная. Очень удобная. Я ее обожаю! Отдаю тебе лишь потому, что и тебя обожаю. Цени! — А то, что плечи у нее в районе моих локтей, тебя не смущает? — не успокаиваюсь я. — Не. А должно? Говорю тебе — пиздец она удобная. Но если хочешь, возьми алкоголичку. Нет уж, спасибо. Алкоголичка эта вытянулась настолько, что при каждом резком движении Саня светит пирсингованными сосками. Меня это устраивает. Хороший дачный бонус. — В футболке останусь, — бормочу я и плетусь за Саней на улицу, ожидая, что нас поднимут на смех. Но, как ни странно, наш вид никого не ошарашивает. Только меня. Дед у Сани деятельный. Отправляет Майского ковыряться в траве. Я было вызываюсь с ним, вот только… Глаз цепляется за хвалёный забор, о котором на завтраке мне прожужжали все уши. И сердце мое пропускает удар. А то и два. Передние доски — те, что уже стали частью забора, — разной высоты. Я невольно окидываю критическим взглядом окружившее дачу чудо инженерии и понимаю, что это не забор вовсе. Это ебучий пиздец. И я этот пиздец терпеть не намерен! — Можно я помогу вам с забором? — прошу я. Максим Павлович широко мне улыбается. — Нужно! Саня Я кайфую от любого времени года. Я кайфую. От любого. Фух. Времени. Сука. Года. Хули такая парилка-то, блядь?! Я кайфую. Но немножко помираю. Всё люблю в теплом времени года, кроме жары. Фигово я её переношу. Мне начинает казаться, будто у меня температура. Постоянно клонит в сон. В любое время дня и ночи может разболеться голова. И делать что-либо нет ни сил, ни желания. Но если я попрошусь покемарить до вечера, дедуля меня вздрючит. Нет, вообще-то справедливо. Участок большой, а дед не молодеет. И сердце слабое. Нахера он здесь корячится, спросите? Для нас. Накрутят потом осенью с Настасьей Леонидовной банок с соленьями и всю зиму будут нас ими кормить. А соленья я люблю. И деда люблю. Жару — не очень. Но такая ли эта большая жертва? Лучше уж я попекусь, чем дед или его жена. Ковыряюсь в земле уже час. В ушах трек из «холодного» плейлиста. Знаете же, есть песни, от которых жарко даже в мороз. А есть те, от которых по коже пробегает холодок и в плюс сорок. Вот одну из таких я и слушаю. …We’re all alone in this …Мы одни в этом …Wicked, wicked world …Злобном, злобном мире. К счастью ли, к горю ли, но на этот трек я наткнулся через несколько дней после того, как провел ночь со своей прошлой влюбленностью. Нашел песню, а через час мне сообщили, что встречаться со мной никто не намерен, что у девушки, на которой я в своих фантазиях уже женился, есть любимый парень и она к нему благополучно возвращается. …This world is burning in fire …Этот мир полыхает в огне И мой мир на тот момент действительно полыхал. Опять. Опять меня отфутболили, как беспризорную псину. Да что за херня?! Я ведь классный! Несправедливо! …Baby, we’re stumbling …Детка, мы спотыкаемся …Into our darkest days …В наши самые темные дни Я в таком раздрае пребывал, что вышел из дома в одной футболке, хотя на улице было еще достаточно прохладно. Доплелся до остановки под охуевшие взгляды прохожих в куртках, сел на первый попавшийся трамвай и катался в нем по городу до позднего вечера. Меня даже кондуктор не трогал. Наверное, заметил мой пустой взгляд, направленный прямиком в бездну безнадеги. В тот день я нехерово так подмерз! До дома еле дополз! А батя потом отпаивал меня теплым пивом, ветвисто расписывая, какой я идиот. Но, как говорится, все к лучшему! С Лерой не срослось, и я этому теперь безмерно рад, ведь срослось с Сашей! А Саша лучше Леры! Саша лучше всех! Вон, только гляньте, наша главная педантичная особа на поселке. С такой недовольной рожей осматривает забор, аж смешно. Его, кажется, вот-вот ебнет четыре инсульта один за другим от открывающейся его подслеповатым зенкам картины. Вот Лера с таким кислым еблищем по даче ходить бы не смогла! Ну и нахера она тогда сдалась?! Но хватит пялиться на Дитриха. У меня тут сорняков столько, что дергать их можно до второго пришествия и еще останется. И все на жаре. Хорошо, что в дачных закромах я отрыл свою старую кепку. Хотя бы голову не напечёт. И все равно иногда украдкой поглядываю на Дитриха. Пиздодельный ты мой. Устроил нам заборную движуху. Дедуля от счастья разве что из трусов не выпрыгивает. Нет, я всему этому только рад. Реально счастлив, что Саша не прилип ко мне и не ходит хвостиком. Я-то не против. Но Дитрих явно нуждается в социализации среди нормальных людей. Потому, когда он сам внезапно просится помочь с забором, я мысленно аплодирую! Молодчина! Так держать! Теперь порхает вокруг этих досок с уровнем, будто ведьма вокруг котла с жутким зельем. И довольный, главное, пиздец. В смысле, рожа недовольная, но в общем и целом довольный еще какой! Это видно. Что интересно, жара Саше побоку. Я потный. Батя потный. Дед потный. Дитрих, сука, будто гуляет по приятной прохладе. Он в этом пекле чувствует себя великолепно. В Аду тебе, Саша, понравится. Надеюсь, тебя там быстро повысят до должности, при которой ты сможешь заглядывать ко мне в котел с ведерком льда наперевес. Пребывая в лёгкой агонии, я глубже погружаюсь в музыку и сосредотачиваюсь на уничтожении вредоносной травы, потому не замечаю, как ко мне подходят. Об этом меня оповещает неожиданный желанный холод у щеки. Я невольно трусь о стакан и в порыве чувств чуть не выдаю: «За такое и отсосать не жалко!» Спасибо, что прежде я додумываюсь посмотреть на подошедшего, потому что стакан воды мне приносит не Саша. Батя! И если бы я ляпнул то, что крутится в голове, получилось бы самую малость неловко. — Жара жесть, — выдыхаю я, осушая стакан и выдергивая наушники из ушей. — Ясен хер, плюс тридцать четыре, — говорит батя, будто пытаясь меня добить. — Молю, не произноси эти страшные цифры вслух, — всплескиваю я руками. — Сын, у меня к тебе будет просьба, — заявляет батя неожиданно серьезно. Чего такой напряженный? Я невольно и сам напрягаюсь, а мне это вредно! — Сделаю, что смогу. — Не могли бы вы сегодня с Дитрихом где-нибудь погулять после десяти вечера? О-ля-ля! Какая новость! А я-то уж испугался! Прогуляться? Говно вопрос! — Без проблем, — пожимаю я плечами. — Сколько гулять? — знаю, секс в точные временные рамки уложить весьма сложно. Но хоть примерно намекни, а то не хотелось бы застать вас с Шуриком в самый пикантный момент. — Хм… До рассвета. Нихуя себе. Ты собираешься Шурика трахать или бесов из него изгонять? Хотя одно другому не мешает. Надо бы позже поискать порно с таким сюжетом и посмотреть его с Сашей! — А инфаркт не ёбнет? — уточняю я на всякий случай. Бать, ты конечно конь-огонь, но сердце бы поберег! — Не ёбнет! — фыркает отец с такой смущенной рожей, что я не выдерживаю и начинаю ржать в голос. Боже, не семья, а клоунская делегация! — Вы чего там шушукаетесь? — слышится крик дедушки. — Артём, забор сам себя не построит! Батя, сквозь зубы проклиная весь мир, возвращается к деду. Я, не прекращая улыбаться, провожаю его взглядом, думая о том, что все получилось очень даже удачно. Не надо отпрашиваться у бати на ночь, на которую у меня уже имеются планы. Не успеваю нырнуть обратно в музыкальный омут, как меня окликает Настасья Леонидовна: — Саня, могу я попросить?! — Все, что угодно! — киваю я. — Боюсь, вам воды питьевой может не хватить. Сходи, пожалуйста, купи две бутылки? Класс! Все лучше, чем сидеть посреди солнцепёка! Правда, ближайший и единственный сельский магазинчик в двадцати минутах ходьбы. Зато идти через небольшой лесок. Там однозначно прохладнее. Круто же! Подхватываю врученные мне деньги — в этом магазинчике, представьте себе, все ещё не принимают карты — отбрасываю в сторону детскую кепку, сообщаю остальной родне про свою великую миссию добытчика воды и стремлюсь вперёд к приключениям. Дитрих со мной не просится. Конечно. С уровнем носится как больной! Не до меня работяге. Ступаю на протоптанную до магазинчика тропинку. Оглядываюсь по сторонам и вдыхаю свежий воздух полной грудью. Аж голова кружится. Такими воспоминания о даче у меня всегда и были. Пропитанные летним зноем, слепящим солнцем, стрёкотом кузнечиков и тучами кусачих комаров. И это так… Так по-особенному родное. То, как подошвы кроссовок топнут в превратившейся в пыль земле тропинки. То, как ног касается кренящаяся к тебе трава. То, как раздается пение птиц или слышится кукушка. «Кукушка-кукушка, а сколько лет мы будем вместе с Дитрихом?» Ку-ку. Раз. Все, как в детстве! Только в лес теперь одного отпускают. А в остальном ничегошеньки не меняется. Ку-ку. Пять. И кузнечики, и трава, и жар на коже от солнца. Ку-ку. Десять. И хочется схватить палку и, как в детстве, ходить бить крапиву. А позже, нарвав целый ее веник, устроить с друзьями крапивный поединок. Потом к вечеру домой. Придешь весь в пыли, в волдырях от крапивы, искусанный комарами с головы и до самых пят, уставший и голодный, зато какой счастливый. Дед для профилактики поворчит на тему того, что я мелкий поросенок. Батя посадит в таз с прогретой за день солнцем водой и устроит мне дачные ванные процедуры с пеной и мыльными пузырями. А потом ужин. Ку-ку. Пятнадцать. Наешься и отдыхать. Смотреть на невероятное, не идущее ни в какое сравнение с городским небо. Звезд столько, что дыхание спирает. И все под аккомпанемент старого радио. Слушаешь скучные новости или исполнителя, вроде Аллы Пугачевой. «Миллион, миллион, миллион алых роз». И за всем этим сам не замечаешь, как засыпаешь на руках у отца, в полусне ощущая, как он гладит тебя по голове. Или в макушку целует. Вот и попробуй потом почувствовать себя несчастным. Или поддержи охи о том, что у тебя мамы нет. Ну и что? Есть папа. Дедушка. Дача. Свежее молоко к столу с утра, потому что дед не поленился встать на рассвете и сходить на деревенский рынок. Отцовский огромный свитер, в котором гоняешь по даче в вечернюю прохладу и который на тебе висит, как мешок. Или бесформенное платье до колен. Ку-ку. Двадцать. И ты кричишь: «Пап, смотри, я принцесса!» Дед в ответ: «Не принцесса, а принц!» А отец со смехом: «Захочешь быть принцессой, дерзай». И куда же без полушутливой перепалки. «Ты мужика воспитываешь или кого?!» «Счастливого человека!» Батя, всё ты сделал правильно! Получилось! Ку-ку. Двадцать пять. Дохожу до магазина и под взглядом двух местных пьянчуг покупаю две пятилитровые баклажки с водой. Они замечают мои проколотые соски и тихо шепчутся по этому поводу. — Что? Пирсинг нравится? Могу дать телефон салона! — предлагаю я. — Нормальный мужик себе прокалывать ничего не будет, — слышу я невнятный бубнеж. — Почему? Слишком больно? Зато чувствительность повышается. Я от пирсинга члена кончаю с фейерверками. Мужики тушуются, а продавщица — матерая женщина из разряда «и коня на скаку остановит, и танк на ходу перевернет» — хватает со стула за своей спиной полотенце и шлёпает им одного из пьянчуг. — А вы-то у нас, что, мужики нормальные?! Два часа дня, они уже красивые. К ребенку прицепились, посмотрите-ка. — Валя, хорош! — вопит тот, кого мутузят полотенцем. — А сейчас ещё и жене твоей позвоню, чтоб неповадно было! Страшная угроза. Мужик бледнеет и, спотыкаясь, ковыляет к выходу. Его друг — за ним. Я ржу. А Валя сперва смеривает меня суровым взглядом, но затем выражение ее лица резко смягчается: — Саня, ты, что ли? — Я самый. — Без загара и не узнать! Сколько лет катаем на дачу, в сельском магазине нас неизменно ждет Валя, так что мы с ней хорошо знакомы. Загар ко мне, кстати, липнет только так. Один день на солнце и я уже «смуглянка-молдаванка». А вот судя по нездорово-бледной коже Саши, он из тех, кто либо не загорает за день вовсе, либо сгорает как головешка. Предчувствую жуткий кипиш в случае, если Дитрих сперва покраснеет как рак, а потом неделю будет сбрасывать шкурку подобно змее. Поболтав с продавщицей и получив от нее презентную конфету, двигаю в сторону дома. Люблю людей, которым наплевать на то, что ты вырос, и они не отходят от маленьких традиций, выработанных годами, вроде сладких новогодних подарков, которые мне батя под ёлку прячет до сих пор, или вот таких бесплатных конфеток. Мелочь, а приятно! Идти обратно невыносимо жарко. С моей ношей в десять литров воды предаваться моментам куда тяжелее. Но я держусь. Ку-ку. Восемьдесят пять. Эй, долго ты ещё собираешься кукукать? Если я сообщу Саше, что нам вместе жить так долго, он по возвращении домой побежит открывать какой-нибудь вклад, потому что где-то в безумных чертогах своего разума подсчитает, что к девяноста трем годам деньги у нас закончатся, и мы умрем от голода. У нас и так недавно состоялся весьма абсурдный разговор. Я, успевший перезнакомиться с половиной его соседей по подъезду, помогал одной бабуле сумки донести. И пока нёс, она мне всю свою жизнь рассказала. И про то, что переехала сюда в студию, чтобы внучке с молодым мужем оставить двухкомнатную. И про то, как тяжело менять обстановку на старости лет. И про то, что на похороны она себе уже накопила. Меня это ошарашило. Типа… Копить на собственные похороны? Разве это не жутко? Конечно же, своим ужасом я поделился с Дитрихом. И что вы думаете? Саша с очень умным (как обычно) видом сообщил, что это разумно. Что хоронить людей дорого, а твоя смерть для близких может оказаться неожиданной. А откуда им в таком случае здесь и сейчас брать деньги, если ты помер, не успев вписать свой уход в мир иной в планировщик семейного бюджета? — Вот я точно буду откладывать, — вещает пенсионер двадцати лет отроду. — Не хочу, чтобы ты после моих похорон ещё три месяца хуй без масла доедал. — А с хуя ли ты взял, что помрёшь первым? — возмутился я тогда. — Конечно первым, — продолжал умничать Саша. — Я ведь в постоянном стрессе. Стресс укорачивает жизнь. …короче, мы с Дитрихом чуть не подрались за право помереть первым. Ну не гнида, а? Он, значит, помрёт, а мне хули делать? Эгоистичная ж ты сука! Бросить меня решил?! Вызов принят! Еще посмотрим, кто кого переумирает! — Саня? — за своими размышлениями я не замечаю, как дохожу до конца леса. Дитрих продолжает орудовать уровнем, как Ланселот мечом. Батя что-то ворчит себе под нос. Дед раздает приказы, которые никто не слушает. Но обращаются ко мне не они. Две девушки на велосипедах останавливаются в тени раскидистого клена и смотрят на меня. — О, знакомые все лица! — восклицаю я, ставя баклажки с водой на землю. — Машка! Она входила в компанию ребят, с которыми я по детству избивал палками крапиву, а по юности таскал из родительских закромов домашнее вино и распивал его на пляже. — Давно не виделись! — улыбается она. И это уже не та Машка, что в войне с крапивой всегда выходила победительницей или с визгами бежала в холодную воду. И не та, что у костра с напускной мрачностью рассуждала о тщетности бытия с пластиковым стаканчиком вина в руке. Это повзрослевшая Машка. Эффектная. Блестящие волосы. Длинные коготки. И фигура — отвал всего. Подруга рядом с ней — под стать Машке. В кино бы их появление в кадре обязательно сопровождалось фразой: «Два ангела сошли с небес на землю». Я лыблюсь ангелам, они же окидывают меня оценивающими взглядами. Судя по выражениям их лиц, я тяну примерно на семёрку из десяти. На восьмёрку, если облачусь в нормальный шмот. — Я тебя сразу узнала, — заявляет Машка, при этом опираясь локтями на руль велосипеда и демонстрируя мне глубокое декольте топа в облипку. — Совсем не изменился. — А ты очень изменилась, — честно говорю я. — Но взгляд стервоты никуда не пропал! Об этом можешь не беспокоиться. Машка смеётся в голос. Подруга ее чуть хмурится. — Ты все так же прямолинеен. — И не менее очарователен, — заявляю я громогласно. Мир должен знать, как я хорош. — И скромный, — фыркает подруга Машки. Кажется, я ее не особо впечатляю. Ну и ладно, не сильно-то и хотелось! — …Да точно надо переделать! Она же под наклоном! — раздается неожиданный возглас. Это Дитрих о чем-то спорит с моим отцом. Батя закатывает глаза и машет на него рукой: «Хуй с тобой, золотая рыбка, херачь». Дитрих выдыхает. Так разнервничался, аж вспотел. К нам с Машкой и ее подруге он стоит вполоборота и в упор нас не замечает. И тут он совершает фатальную ошибку. Поднимает край футболки, чтобы вытереть им лицо, при этом оголяя прессак. Машка пялится на Дитриха открыв рот. Ее подруга пялится на Дитриха открыв рот. Я пялюсь на Дитриха открыв рот. Две дуры и один дурак, втроем смотрим на Сашу, не мигая. А он в это время смотрит… на забор. — Это кто? — спрашивает Машка, не отрывая от Дитриха взгляда. — А, мой пар… — резко прикусываю язык. Да что ж меня все распирает-то, а? Сперва в разговоре с дедом, теперь с Машкой. — …партовый друган, — выдавливаю я. — В смысле портовый? Ты что, моряк? — удивляется Машка. — Не-не, не портовый, а пАртовый. Однокурсники мы, — поспешно объясняю я. — М-м-м… И как зовут однокурсника? — заинтересованно спрашивает вторая девушка. — Саша. — Тёзки? — улыбается Маша. — Они самые, — киваю я. — А девушка у тёзки имеется? Нихера себе. А ты девчонка не промах. Сразу берешь быка за рога. — Да, — отвечаю я не моргнув и глазом. Девушка десять из десяти. Я. — Хм, — Машка сперва принимает задумчивый вид, а затем бормочет — …решаемая проблема. — Сомневаюсь. Он ее просто обожает! — заявляю я гордо. — А сегодня она на даче? В некотором роде. — Сегодня у нас сугубо мужская компания, — ухожу я от прямого ответа. — Значит, не так уж и обожает, — подмигивает мне подруга. Слышь. Во-первых, если люди в отношениях, это еще не значит, что они должны друг за другом ходить как привязанные. Будь у Дитриха девушка, у нее наверняка была бы своя компания друзей! Может, она захотела бы провести время с ними, а Дитрих — со своими друганами. Что в этом особенного? Это ведь не значит, что они друг друга не любят. Это означает, что у них есть друзья, которых они тоже любят. И это нормально. Точнее, это даже правильно! Друзья — это святое. Каждый раз, когда слышу разговорчики вроде: «Не знаю, пойду ли с вами в кино, меня парень не отпускает» или «Сегодня на вписке меня не ждите, моя девушка против», у меня аж мурашки ужаса по спине бегут. Извините, конечно, но никто не имеет права решать за вас, как проводить свое свободное время и с кем общаться. Отношения не должны равняться социальной тюрьме. Во-вторых, ты правда собираешься конкурировать со мной? Ха! Нихреново ж тебе придется вывернуть жопу бантиком! Я, между прочим, ого-го дамочка! Точнее, я не дамочка, но если бы я ею был, то, конечно же, ого-го! Да за один только пирсинг языка Дитрих будет меня боготворить до гробовой доски! Я, правда, пока далек от статуса короля минета, но это только пока. Учусь я быстро! А если убрать секс, я и без него цыпа одна на миллион! — Познакомишь? — спрашивает Машка с придыханием. — Или ревнуешь? — подмигивает она мне. А у меня неожиданно перед глазами пролетают флешбеки. А ведь точно! Мы же с Машкой тусили в наши четырнадцать лет! Я еще с дачи по ночам убегал на пляж, и мы с ней долго и самозабвенно целовались до самого рассвета. Еще она первая девушка, позволившая потрогать ее грудь. Эмоций тогда было полные штаны. — Глупости, — отмахиваюсь я улыбаясь. — Мое сердечко давно и безвозвратно занято. — Решаемая проблема, — повторяет Машка. Не нравится мне, что отношения она называет «проблемой». Вдвойне не нравится, что эта проблема еще и «решаемая». Нихера не решаемая! — Так познакомишь или нет? — Конечно, познакомлю! Эй, Саш! — машу я рукой Дитриху. Он оборачивается ко мне и сперва, среагировав на мой голос, было улыбается, но, заметив рядом со мной девушек, тут же становится серьезным. Бросив моему отцу «я сейчас», и все еще вооруженный уровнем, он двигается в нашу сторону. И всё в его виде намекает на внутреннее напряжение, которое незаметно для тех, кто Сашу знает пару минут, но бросается в глаза каждому, кто ему близок. Мне, например. — Привет, — кидает он девушкам. — Приветики, — хихикает Машка. Ее подружка что-то смущенно бормочет под нос. — Знакомься, это Маша, — представляю я подругу. — А это… — я выразительно смотрю на вторую девушку, которую мне так и не представили. — Ангелина, — отвечает она. — Александр, — представляется Дитрих с жутковатой интонацией. — Прямо вот так официально?! Александр? — смеется Машка. Да, Маш. Прямо вот так. Сейчас Саша быстро продемонстрирует вам всю палитру своей пизданутости. — Вы можете называть меня, как вам удобнее, — говорит Дитрих, при этом расплываясь в неожиданно очаровательной улыбке. Я в непонятках луплю на него глаза. Это что за нахуй? Рожу свою довольную обратно в брюкву скукузь, пожалуйста, а то мне как-то не по себе. Охренел, что ли? Эта улыбка только для меня! Для остальных же классика — лицо человека, которому под нос подсунули говно на лопате. Где там твоя лопата с говном?! Немедленно показывай! — О, учту, — протягивает Машка, уверенная, что в бою за сердце Дитриха уже одержала победу. Впрочем, Ангелина, походу, тоже вознамерилась побороться за внимание старосты. Я вам сейчас губозакатательную машинку презентую. Мне от деда достались целых две штуки, так что я не дурак поделиться. — А мы тут с Саней как раз обсуждали совместное времяпрепровождение! — заливает Маша. Что-то я такого не припомню! Дитрих переводит на меня вопросительный взгляд. Точнее, это не шарящим могло бы показаться, что он «вопросительный», но я-то вижу, что внутри Саша рвет и мечет. Никогда не думал, что буду так радоваться его бесиловам. — Да ладно? — выдыхает он. Что-то прохладно стало. Меня аж зазнобило. — Ну… Раз Мария так говорит, — пожимаю я плечами, давая понять, что со мной ничего подобного не обсуждали. — Вечером после заката мы небольшой компанией собираемся потусить на пляже. Как в старые добрые. Разожжём костер. Выпьем пива. Поиграем на гитаре и попоём старые песни. Петь умеешь? — спрашивает Машка Сашу. — Нет. Саня споёт за нас двоих, — мгновенно перекидывает Дитрих стрелки на меня. Обсуждают вечер, будто наша встреча — уже решенное дело. — О, ты поёшь? — удивляется Машка. — Аки соловей, — шучу я, и Ангелина опять что-то бормочет себе под нос про мою скромность. — Зачем ему скромничать, если поёт он и правда классно? — тут же реагирует Дитрих. Рефлексы у него какие-то странные. Брось Ангелина такую же фразу в его адрес, и он бы максимум смутился, но точно бы не стал впрягаться за себя. Зато за меня подерется, если понадобится, и с бешеной собакой. Мило, конечно, но я был бы рад, трать он хотя бы часть запала на собственную защиту. — Тогда я очень надеюсь услышать что-нибудь в твоем исполнении, — заявляет Машка, подмигивая мне. Погоди, ты, выходит, флиртуешь и со мной в том числе? Или у тебя такая манера общения? Ничего не понимаю. — Вы же придёте? — Не знаю, — пожимаю я плечами. — Дед нас так загрузил, до вечера можем и не дожить. — А вы попробуйте, — смеётся Машка. — Встречаемся там же, где и всегда, — бросает она, а затем нажимает на педали велосипеда и срывается с места. Ангелина, не ожидавшая такого манёвра, спохватывается и берет с нее пример. — Ты хочешь пойти? — глухо спрашивает Саша, лишь девушки скрываются за поворотом. — Честно говоря, не особо, — отвечаю я с улыбкой. — Девчонки положили на тебя глаз, и их даже не смутил тот факт, что у тебя уже есть пара. Не хочу я тусить с разлучницами! — Ну да, точно, сдался я им, — не верит он. — А почему бы тебе им не сдаться, м? — поражаюсь я. — Мне же ты сдался. А у меня очень тонкий вкус! — Ага, слыхал я о твоём вкусе, — отмахивается Саша. — И что же ты о нем слыхал? — шутливо хмурюсь я. — И с кем обсуждал? М-м-м? — Вы там долго ещё баклуши бить собираетесь? — слышится гневный клич деда. — Пора возвращаться, — уходит от темы Саша. — Подождут, — отмахиваюсь я. — Так что там с моим вкусом? Пиздец любопытно! Саша морщится. Кажется, он ляпнул лишнего и теперь об этом жалеет. Поздняк метаться! Сказал «А», говори и «Б»! Выкладывай! — Максим сказал, что ты влюбляешься в каждого, с кем переспишь, — выдавливает Дитрих и вздрагивает от вида моего вытягивающегося лица. Вообще-то я рассчитывал на нечто смешное. Вот только нихера мне не смешно. — Чего, блядь? Я, по-вашему, кто? Саня-пряник две футболки один подштанник? — Я не такой поверхностный, чтобы влюбляться в кого-то просто потому, что пару раз с ним кончил, — рычу я. — Надеюсь, ты не хочешь сказать, что все это время предполагал, будто мы вместе лишь потому, что ты вовремя меня выебал? — Ух, злюся я. Пиздец как злюся! Че началось-то, блядь?! Нормально же общались! И на тебе, фашист, гранату. Картина Репина «Приплыли». Дитрих бледнеет. — Нет, что ты, я… — И вообще! Все, с кем я спал, нравились мне еще до секса, понятно?! Ты — исключение. И то не факт. Ты меня врасплох застал, ясно?! Но, учитывая, как легко я на это отреагировал, полагаю, полугеем я был всегда! — беснуюсь я. — Саня… — И я весь первый курс выслушивал твои ворчания, и меня это прикалывало. Прикалывало привлекать твое внимание. Может, ты и раньше мне нравился, просто до меня не доходило! — Сань… — Вот тебе и Сань! — хмурюсь я. — Иди, Дитрих, знаешь куда? Вон туда, — тыкаю я в сторону забора. — А я пойду поору на траву. Ух, сука, как выбесил! — Постой! Погоди! — Саша ловит меня за запястье, но лишь слышит приближающееся ворчание деда и руку мою тут же отпускает. — Я… Я не хотел! Все это дурацкая шутка! Прости! А у самого в глазах такая паника читается, будто он случайно оказался виновником геноцида. Прощу, конечно, куда я денусь. Тема не то чтобы пиздец острая. Но на траву я все же поору. Александр Пизда-а-а-а-а-а-а… Сука, да кто ж меня за язык-то тянул?! Ляпнуть подобное. О чем я, нахуй, думал?! Что высру хуйню, а Майский, как обычно, посмеется, не приняв это близко к сердцу?! Да, именно на это и рассчитывал. И да, обосрался. Саня разозлился. За время наших отношений я впервые вижу его таким взбешенным. И уязвленным. Блядь, вот что мне с собой делать? Ногами пиздить? Может не зря меня дома колошматили? Знали, что я с тухлецой? Идиот-идиот-идиот-идиот!!! Наша первая настоящая ссора. Ощущение мерзкое. Мне и стыдно, и горько. И вроде понимаю, что это не конец света и Саня меня из-за одной тупой фразы нахуй не пошлет, но… А вдруг пошлет?! Скажет «Аривидерчи, петушара» из-за того, что я не могу вовремя заткнуться? С кем спит, в того и влюбляется. Господи, Дитрих, все у тебя с головой в порядке?! Ляпнуть такое самому чудесному человеку на свете! Так. Окей. Без паники. Я заглажу перед ним вину, даже если для этого потребуется принести камень с вершины Эвереста. Наизнанку вывернусь, но прощение заслужу. И больше такой ошибки не повторю. А все равно руки дрожат, а к горлу так и норовит подкатить ком. Внутренний голос ситуации не облегчает. «Давай, — шепчет он, — продолжай в том же духе, еблан. И тогда твои кошмары превратятся в реальность. Будешь гнить в своей квартире в полном одиночестве, постоянно натыкаясь на следы недавнего присутствия Майского и напоминая себе, что счастье свое просрал сам. Без чьей-либо помощи». Блядь, накатывает. Господи, только этого не хватало! А ну-ка держись. Не смей! Не ровен час, Майский решит, что со мной вообще нельзя ссориться, иначе я сразу ухожу в панические дебри. Нет. Ссоры — это нормально. И если тебя обидели, обязательно об этом скажи. Мое неустойчивое психологическое состояние не должно являться для Майского тормозом. Иначе пока он будет печься о моей психике, похерит собственную. Отвлекись, Дитрих. Не давай эмоциям превращать тебя в бесполезную ячейку общества! Ты виноват. Ты осознаешь свою ошибку. Ты ее исправишь. Понял меня? Фиксирую внимание на заборе. Все мысли забиваю желанием поскорее закончить невероятное дачное детище. Работаю с удвоенным старанием. Утроенным. Дед Майского с каждой минутой становится счастливее. Отец же смотрит на меня с непонятным беспокойством. После спешного перекуса, на котором Саня к нам не присоединяется, пока Максим Павлович что-то выясняет у Настасьи Леонидовны, Артём Максимович подходит ко мне: — Что случилось? Поссорились? — кивает он на сына, что ковыряется в траве у дальней части забора. — Ага, — киваю я на автомате, даже не спросив, как он догадался. — Из-за девчонок тех, что ли? — смеется он. — Нет, — качаю я головой. — Из-за того, что я долбоеб, — рычу я, невольно сжимая кулаки. Мне прямо хочется себя стукнуть. Да побольнее. — Милые бранятся — только тешатся, — отмахивается Артём Максимович, кажется, не придавая произошедшему большого значения. — Вы… Вы не понимаете! — невольно восклицаю я. — Он же! Я же! Господи! ПИЗДЕЦ! Какой я придурок! ПИЗДЕЦ! — выдаю я, вцепившись в свои волосы. Майский-старший смеривает меня внимательным взглядом. — Первый раз поссорились? — уточняет он с усмешкой. — Это так заметно? — хмурюсь я. — Конечно! Мне когда Шурик впервые истерику закатил, я потом несколько дней спать нормально не мог, все переживал, — пожимает Майский-старший плечами. — Думал, нахуй сейчас меня пошлет и пиши пропало. А мне на тот момент хотелось куда угодно, только бы не на хуй. — А… а сейчас? — спрашиваю я с запинкой. — А сейчас я понимаю, что никуда он от меня без веской причины не денется. Ссоры у нас обычно из-за всяких глупостей. Вот и ты помни, что Саня от тебя не уйдет, если реально не накосячишь. — Может, я уже реально накосячил! — всплескиваю я руками. — Я… Я ужасный человек. — Ужасные люди обычно не орут на всю дачу о том, какие они ужасные, — смеется Артём Максимович. — И уж тем более не признают своих ошибок и так не переживают. Так что ты не ужасный человек. Ты просто человек. Все мы совершаем ошибки. Без исключений. Что происходит? Прямо сейчас? Я веду беседу с умудренным опытом взрослым? И чувствую себя при этом не грязью на асфальте, не ничтожеством, не главным разочарованием вселенной? Он ведь не говорит ничего особенного. Так почему я сразу успокаиваюсь? Вот так дети с родителями общаются в нормальных семьях? Такую поддержку они ощущают? Так странно и непривычно ошибиться и услышать в ответ на произошедшее «это нормально». — Но это ведь не значит, что Саня меня простит. Я же не приду к нему со словами «все совершают ошибки, ну и что»? — Боже, только посмей. Я буду в первом ряду из тех, кто отвесит тебе подзатыльник! — обещает Артём Майский со смехом. — Просто пойми, что, если бы произошло что-то реально ужасное, ты бы уже катился колбаской в сторону города. Саня — человек лояльный и мягкий. Но это не значит, что он не способен послать нахуй. О, поверь, мой мальчик умеет за себя постоять. Об этом я прекрасно знаю. Доброта не равно беспомощность. Терпимость не равно бесхарактерность. При желании Майский может раздать пиздячки, как пряники. И мне в том числе. — Ты этого еще не осознаешь, потому что, как я понял, тебе и сравнивать особо не с чем, но отношения ваши на удивление крепкие. На удивление, потому что вы два еще совсем мелких пацана в постпубертатном периоде. Детишки в этом возрасте… Ничего себе детишки… — …часто не отличаются постоянством. Взять хотя бы прошлого меня. Но ваши отношения, пусть и со стороны, но кажутся невероятно стабильными. Вы счастливы вместе и не похерите все это из-за единственной ссоры. Саня может вспылить, но остывает быстро и не отличается злопамятностью. К вечеру и не вспомнит. Так что не накручивай себя. Но и прощение попросить не забудь. Не для него, для себя. Чтобы в голове осталась зарубочка. Понял меня? Понял. Но не накручивать себя — что-то из разряда «миссия невыполнима». Мое личное колесо сансары крутится, с каждым оборотом лишь набирая скорость. Всё! Хватит! Выдохни! Артём Максимович прав. Надо нормально извиниться. И при этом не отказываться от того, что я планировал изначально. Вот только как бы теперь все это провернуть, чтобы Сане не показалось, будто бы я решился на все это лишь из-за ссоры. Не хочу, чтобы он подумал, что это своего рода заглаживание вины. Ебучее нахуй блядство. За тяжелыми размышлениями не замечаю, как с последней доской для забора покончено. Дед Майского не верит своему счастью. Зовёт Настасью Леонидовну показать результат. Жмёт мне руку. Потом лезет обниматься. Потом снова жмёт руку. Боже, не знал, что кого-то может настолько порадовать какой-то забор. Выпив чаю с домашними плюшками, Максим Павлович с Настасьей Леонидовной начинают собираться домой. К счастью. А то я уже всю голову сломал, как бы так сделать, чтобы наш с Саней уход остался для них незамеченным. Надеюсь, Майский не откажется побыть со мной наедине. Прощаться с уезжающими выходит даже Шурик, который умудрился проспать весь день. Вид его немного растерзанный, лицо сонное, но выглядит он при этом куда более располагающе, чем утром. Хороший момент, чтобы с ним поговорить. Машина с хозяевами дачи отъезжает от новенького забора. Саня с отцом идут к мангалу. Я остаюсь у выхода, надеясь, что Шурик сперва пойдет в домик. Но все складывается даже лучше. Кажется, он еще толком не проснулся и тормозит. Не идет ни за Майскими, ни в домик. Просто с задумчивым видом топчется на месте. — Александр, — зову я его тихо. И в это же самое время он как раз обращается ко мне. Эм… Как-то странно. Мы оба резко замолкаем. — Да? — подаю я голос первым. — Сначала ты, — отмахивается Шурик. — Гм… Я бы хотел с Саней прогуляться после заката. Но не знаю, как об этом сказать Артёму Максимовичу, — бормочу я смущенно. — Окей, возьму его на себя, — с готовностью отзывается Шурик. Так просто? Э-э-э… А в чем подвох? — Как раз хотел попросить тебя прогуляться где-нибудь с Саней на часик-другой, — объясняет он, заметив мое недоумение. — О… — Ага. Гениальный диалог. Я чувствую невероятное облегчение, и вместе с тем ситуация мне кажется весьма… ироничной. Нервное состояние, в котором я пребывал последние часы, резко отпускает, и я невольно смеюсь. Шурик меня поддерживает. — Ого, посмотрите-ка, спелись подруженьки, — раздается голос Артёма Максимовича. — Помогать-то нам собираетесь или как? Будто камень с души. Я почему-то уверил себя, что просто так по доброте душевной Шурик помогать мне не станет. И дело не в том, что он расчётлив. Просто характер у него настолько непростой, что даже я со своими загонами нервно курю в сторонке. Как каждые пять минут в сторонке нервно не курит Артём Максимович — вопрос на миллион. Но, судя по его довольному лицу, его все более чем устраивает. А не это ли главное? Я не то что никогда не жарил шашлыки, я их даже не ел, потому бурная деятельность вокруг шампуров вызывает у меня живой интерес. Артём Максимович во время нанизывания мяса на острые пики вещает мне, что жарка шашлыков — это целое искусство и каждая партия уникальна. Рассказывает, как правильно выбрать мясо и какой смешать маринад. Вещает про тонкость жарки, подбор углей и необходимость периодического прокручивания шампуров, чтобы куски мяса снаружи покрылись корочкой, а внутри остались мягкими и сочными. Внемлю каждому его слову. Руки чешутся записать. А то вдруг потом что забуду. Это ведь все очень важно, да? Или нет. Видимо, нет. Потому что сам процесс жарки мяса проходит немного не так, как я ожидал. Никакого поварского щупа, таймера или четкого алгоритма действий. Знаете, как они его готовят? Блядь, мне даже произносить это вслух больно. «На глаз». НА ГЛАЗ, СУКА! Они даже время не засекают! Несмотря на это, мясо оказывается… Божественным. То ли дело в диком аппетите, который у меня разыгрывается на свежем воздухе, то ли Артём Максимович действительно шашлычный гуру, но первая порция, которая сперва мне показалась слишком большой для четырех человек, исчезает, будто ее и не было. Майские бегут делать вторую. Я расслабленно потягиваю пиво. Так хорошо и спокойно, что я и вовсе забываю про ссору между мной и Саней. Полагаю, причина ещё в том, что Майский ведёт себя как ни в чем не бывало. Не огрызается на меня, не игнорит, не демонстрирует обиду. Словно ничего не произошло. Но произошло же. И оставлять все как есть совершенно точно нельзя. Следует выбрать предлог, когда можно будет ускользнуть с дачи и поговорить с Саней по душам. Саня Как вспылил, так и остыл. Не могу я злиться на Дитриха слишком долго, учитывая, какие несчастные взгляды он на меня периодически кидает. От сложившейся ситуации, походу, ему куда херовее, чем мне. И наша перепалка в минуту — для него катастрофа всемирного масштаба. Я уже вернулся в свое счастливое расположение духа, а он продолжает вариться в этих его безграничных переживаниях. Пизданутый ты мой. Расслабь булки, ничего ж страшного не случилось! Думал сперва отвести его в укромное место и объяснить, что все в порядке. А потом решил, что нехуй заниматься попустительствами. Мы взрослые люди и должны отвечать за свои слова. И я. И Дитрих. Так что пусть немного поразмышляет и больше мне такую херобору в уши не льет. Я, конечно, гибкий, но прогибаться предпочитаю в постели. Впрочем, подкидывать дрова в костер переживаний моего ненаглядного я также не планирую. Держать зла я не умею. Куксить недовольные рожи — тем более. Природа. Шашлык. Потрясный батин голос на весь дачный участок. Знаете ли, не до плохого настроения! Не до обидулек! Но лишь шашлык заканчивается, а батя допевает, я заявляю: — Пап, хочу показать Дитриху секретный пляж. До рассвета не ждите, — с этими словами я беру Дитриха за запястье и тяну за собой. Дурила выглядит пиздец нервным. Будто на плаху его веду. Прямо вижу, как ебанутое мое чудо надумывает всякую хуйню. Да, Дитрих, я веду тебя на пляж, чтобы утопить, ведь ты совершил нечто непростительное! Хуй с ним, пусть надумывает. Чем сильнее сейчас себя накрутит, тем приятнее для него окажется правда. Заходим в домик, я кидаю в пустой рюкзак Дитриха (все привезенные вещи он выложил и аккуратно разложил на полке, что я ему милостиво предоставил) несколько полотенец, небольшую портативную колонку, сигареты и всякую мелочевку, которая, может быть, пригодится, а может и нет. Дитрих молча наблюдает за моими манипуляциями, будто ждёт, что я сейчас торжественно кину этот рюкзак ему в рожу, после чего попрошу его раствориться в воздухе. Как же можно быть таким тупым, будучи таким умным? Загадка века! Вручив рюкзак Дитриху, свой тащу на улицу и запихиваю в него столько бутылок пива, сколько помещается. Ну а фигли! Всю ночь тусовать как никак! — Рожа не треснет? — батя не лишает себя удовольствия прокомментировать мои действия. — Треснет — заклею! — бодро обещаю я ему. — Хорошего вечерочка, — закинув рюкзак на плечо, желаю я бате и Шурику. Скрещу за вас пальчики. Потрахайтесь как в последний раз, окей? Чтобы мы утром пришли, а вы оба довольные и расслабленные. Уверенно вываливаюсь в тьму, царящую за забором. Дитрих, спотыкаясь, бежит за мной. Но лишь нагоняет, и я двигаюсь дальше. Прямиком в гущу леса навстречу своей цели. Какое-то время мы преодолеваем лесные потемки в гробовой тишине. Первым не выдерживает Дитрих: — Саня, — он ловит меня за запястье, останавливая. — М-м-м? — Ты… Прости меня за чушь, что я сказал днем. Ты ведь знаешь, что самый замечательный человек из всех, кого я встречал за свою жизнь? А. О. Эм. Нифига себе. Как-то я не ожидал, что Дитрих сразу перейдет к голой откровенности. Это тяжелая артиллерия! Откровенничаю в нашей парочке все больше я, потому что для меня это не сложно. Но я понимаю, скольких сил для этого требуется Саше. И это… Так мило. Я на мгновение зависаю, слегка обескураженный. Саша, естественно, расценивает мое молчание, как смертный приговор. Даже в полумраке леса я вижу на его лице ужасающие муки. — Да все окей, — поспешно произношу я. — Я вспылил, но уже остыл. Вспылил я зря, но прощение просить не буду, потому что причина была веской. А твои извинения, та-а-ак и быть, приму. Не стану ему сообщать, что перестал на него злиться уже через десять минут после глупой ссоры. — Х…хорошо, — выдавливает Саша все ещё напряжённо. — Не хорошо, а отлично! — хлопаю я его по плечу. — Я, правда, не хотел обидеть тебя, — заверяет меня Дитрих. Да знаю я, знаю. — Так я и не обиделся. Я разозлился, — поправляю я Сашу. — А ты ведь даже не понял, почему, да? — смеюсь я. Зудящая в жопе Дитриха лыжа, кажется, меняет вибро-режим, и он снова в нехуевом напряге. Ой, хорош. Не понял? Окей. Не страшно. Сейчас объясню. — Меня взбесило, что тебе куда проще поверить в то, что я с тобой лишь из-за везения, чем в то, что я с тобой, потому что ты охуительный и имеешь тысячу качеств, за которые тебя невозможно не любить! Понял? Вот что меня разозлило. — Ох… Я… — И да, я понимаю, не все сразу. От самоненависти за один день не избавиться. И за полгода, видимо, тоже. Но ты давай уже подключай логику. И если тебе сложно оценивать себя напрямую, посмотри на себя вот с какой точки зрения: я охуенный? — вопрошаю я. — Ну… Да. — Ты что, колебался, прежде чем ответить?! — шутливо возмущаюсь я. — Я охуенный! И это уже не вопрос, а констатация факта. — Я не спорю. И не сомневаюсь. Правда. — Окей, — киваю я. — Я охуенный, и люблю тебя. В таком случае кто ты? — Самый счастливый челов… — Нет! Я не о том! — прерываю я Дитриха. — Вторая попытка. Кто ты? — Эм… Тот, кому очень повез… — И снова не то! Неужели у тебя в голове даже не мелькает правильный ответ?! — поражаюсь я. — Я охуенный и я люблю тебя. Значит кто ты? Значит и ты охуенный! — Я бы поспорил, — нервно улыбается Дитрих. — Только попробуй, и я отметелю тебя крапивой, — обещаю я. А крапивы вокруг дохера. И чем ближе мы будем подходить к пляжу, тем ее будет становиться больше. — У-у-у, уже боюсь, — хмыкает Саша. — Ты ведь не знаешь, каково это, да? — усмехаюсь я. — Тебя крапива не жалила. — Нет, но я не думаю, что этому растению есть чем меня удивить, — смеётся он. И зря. Конечно, крапива — это вам не кожаный ремень, но тоже удовольствие сомнительное. Хотя меня лично даже чуток прикалывает. Знаете штуку под названием «крапивка», когда ваше предплечье берут двумя руками и скручивают кожу в разные стороны. При этом ощущается покалывание, сила которого зависит от силы скручивания. Так вот, от такой «крапивки» я даже кайфую. От обычной кайфа меньше, это действительно неприятные ощущения, зато… Зато какая ностальгия! — А что за секретный пляж и почему он секретный? — Дитрих расслабляется и наконец-то начинает задавать правильные вопросы. — Он даже не то, чтобы секретный. Просто на него никто не ходит, — объясняю я, продолжая движение к намеченной цели. — Почему? — Во-первых, потому что он малюсенький. Всего метров пятнадцать в длину. Во-вторых, его непросто найти, потому что он расположен в низине. В-третьих, к нему трудно пробраться, так как перед ним колючие кусты, дикая вишня и тьма крапивы. Если днём на пляже редко, но кто-то тусует, вечером люди обычно предпочитают ходить на большой пляж. Но ты не ссы, я знаю там тайную тропку. Ещё дед показал. Каждый год проверяю, и каждый год она на месте! — заверяю я Дитриха, пробираясь все глубже в чащу. Тропка позволяет не нарваться на крапиву, но и я, и Дитрих успеваем получить пару ссадин от торчащих во все стороны веток кустарников, прежде чем выходим на желанный пляж. Я набираю в лёгкие побольше воздуха, а затем медленно выдыхаю. Перед глазами моими разворачивается картина, которая за мои сознательные годы почти не меняется. Насыщенно-синее небо, усыпанное звёздами, от количества которых кружится голова. Чернеющая полоса противоположного берега. Блестящая в свете полной луны река, пребывающая в постоянном движении из-за течения. Миниатюрный пляж и такой же миниатюрный деревянный причал, походящий на мост в никуда. — Нихера себе, — подаёт голос Дитрих. Оборачиваюсь на него и еле сдерживаю смех. Он похож на кота с мема, который смотрит на фонарики новогодней гирлянды. Точно так же Саша смотрит сейчас на небо. Разве что рот не открывает. Дитрих нервно поправляет очки, вертя головой. — Охренеть! Сколько звёзд! — восклицает он в искреннем изумлении. — Нет, я знал, что их дохуя, но не знал, что так много можно увидеть! — заявляет он с детской непосредственностью. — Ясен хер, за городом небо видно лучше, — киваю я и шлепаю по ещё горячему песку прямиком к причалу. Дитрих с заминкой следует за мной, то и дело задирая голову, вглядываясь в небеса и выдыхая тихое «охренеть!». Кажется, он за городом бывал не часто или не бывал вовсе. Вот тебе, Саша, причина любить отдых на природе номер один: небо! Ставлю рюкзак на причал, стягиваю с ног рваные кеды, сажусь на прогретые за день деревянные доски и свешиваю ноги. Прохладная вода лижет пятки. Вспоминаю, как жарко мне было днём, и у меня тут же появляется непреодолимое желание, исполнить которое следует здесь и сейчас. Александр Для задуманного мной это место подходит просто идеально! Тишину прерывает лишь стрекот кузнечиков да плескание воды. Кромешную тьму разгоняет полнолуние. Опускаюсь на еще теплый после дневного солнца причал и беру из рук Сани одну из двух уже вскрытых им бутылок пива. — За отдых на природе, — произносит Майский тост, после чего несильно ударяет своей бутылкой о мою. — За отдых, — соглашаюсь я, и мы одновременно осушаем бутылки до дна в пару больших глотков. — Ну все, пора, — заявляет Саня, отставляя бутылку к краю пристани. Он поднимается на ноги и берется стягивать с себя футболку. — Ч…чего пора? — спрашиваю я испуганно. Только не говори, что полезешь в… — Чего-чего, купаться, конечно же! — заявляет Саня. Он отходит к берегу и бросает первый предмет одежды на большой камень. — Саня… — зову я тихо. После футболки идут шорты. За ними, ожидаемо, трусы. Майский, как я успел заметить, ярый противник одежды. Дай волю, и он бы расхаживал исключительно голышом. Как домой ни приду, он сверкает белым задом. Сколько ни объясняй, что его оголение меня каждый раз дезориентирует и мешает учиться и работать, нихера ничего не помогает. Только отвернись, а Майский уже без трусов. — Саня! Майский разбегается и с визгом прыгает в воду. Брызги во все стороны. Некоторые попадают на меня. Вода, как и ожидалось, ледянющая! — Сдурел?! Вылезай сейчас же! Ты ведь выпил! Утонешь! Или подхватишь воспаление легких! Или подхватишь воспаление легких, а потом утонешь! Саня выныривает из-под черной толщи воды: — Чего орешь? Я трезвый — это во-первых. Я отлично плаваю — это во-вторых. Вода шикарная — это в-третьих! — смеется он. — Выключи внутреннего старого деда и прыгай ко мне! Знаю я эту его «шикарную воду»! Шикарная вода у Сани — это ледяная тюрьма для меня! — Она холодная, — ежусь я. — Бодрящая! — поправляет меня Саня. О да, бодрящая настолько, что можно дать дубу от переохлаждения, если пробыть в ней слишком долго! Вот только… Если я хочу реализовать запланированное, мне надо быть к Сане куда ближе, чем я нахожусь сейчас. А зная Майского, он будет плескаться в речке минимум час! Пока губы не посинеют. Хуй с тобой. Снимаю всю одежду кроме нижнего белья и складываю аккуратной стопочкой рядом с разбросанными вокруг вещами Сани. Берусь было за дужку очков, но… Нет, без них я не увижу реакции Майского. Зря я не взял с собой линзы. Подумал, что ковыряться в глазах на природе лишний раз не стоит. Кто ж знал, что у них здесь все настолько цивильно. — Трусы долой! — орёт Майский как больной. — Ага, щас, — бормочу я. Вряд ли трусы согреют меня в этой ледяной преисподней, но пусть останутся хотя бы для психологической поддержки. Возвращаюсь к краю причала, делаю контрольный глоток пива из новой бутылки. Это также меня ни фига не спасет, но хоть что-то. Сажусь на деревянные доски и опускаю ноги в воду. Ступни мгновенно немеют, отдавая воде остатки тепла. Твою мать, нихера ж себе квест. А Саня невозмутимо плавает в паре метров от меня довольный до жопы. Да как у него это получается, а? Зато вокруг очень красиво. Терять такой шанс из-за непереносимости холода было бы весьма расточительно. Вытаскиваю из рюкзака колонку. Синхронизирую с моим телефоном. Трачу пару секунд на поиск необходимого трека, а затем включаю песню. На весь миниатюрный пляж раздаются первые гитарные аккорды. Я же, набрав в легкие побольше воздуха, буквально сползаю с причала в ледяную воду и на мгновение у меня перехватывает дыхание. Кажется, от ужасающего холода я не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть. …Мне нравятся твои рёбра, …Они настолько ребристы… Воды мне оказывается по пояс. Муки холода невыносимы. Тут же начинаю стучать зубами. От одной только мысли, что надо пройти глубже, хочется болезненно застонать. И все же я продвигаюсь дальше, чтобы добраться до весело плещущегося Сани. Каждый шаг, будто пытка над собой. Чертова ледяная вода! …Когда ты со мною, то я …Чувствую себя виолончелистом. — Что это у тебя за приступ ностальгии? — спрашивает Майский смеясь, а я, дождавшись, когда он подплывет ближе, хватаю его за руку и притягиваю вплотную к себе. — Эта песня — наша точка невозврата, — говорю я тихо. — Смотрел тогда, как ты поешь ее, и не мог думать ни о чем, кроме того, что очень хочу тебя поцеловать, — выговариваю я тихо. …Такое чувство, …Что мы с тобой произведения искусства. На лице Майского отображается растерянность. Он не привык к тому, что я так открыто выражаю свои эмоции вне постели. — Саня… — беру его лицо в свои ладони и наклоняюсь к Майскому совсем близко, чтобы он однозначно расслышал мои слова. — Я… — господи, да почему же так сложно?! Я ведь готовился! Тренировался перед зеркалом! Тысячу раз прокручивал этот момент в голове! И все равно слова все еще застревают в горле. Говори же, идиотина! — Я люблю тебя, — произношу я, смотря Сане прямо в глаза, хотя очень хочется отвести взгляд, а еще лучше — пойти ко дну. …Выпусти красную пасту, …Мы с тобой чертовски прекрасны. Майский окидывает меня подозрительным взглядом. — Ты меня любишь, Но? — хмурится он. — Сейчас будет что-то не очень хорошее, да? — В смысле? — напрягаюсь я. — Почему должно быть что-то нехорошее? Я в любви тебе признаюсь, придурок. Без всяких «Но»! — раздраженно объясняю я. Мне реакция Сани рисовалась другой. Ну… Более… Хм… Бурной? Какие-нибудь возгласы счастья или вроде того. Или… Хуй знает, чего я вообще ожидал! Но чего-то ожидал однозначно! — Так я знаю, что ты меня любишь, — но до Сани, кажется, не доходит, что я сделал. — И я тебя люблю. — Но я никогда раньше не произносил этого вслух, — гну я свое. Дескать, посмотри, какой подвиг я совершил! Пусть и не подвиг это вовсе. Лишь голая правда. — А я, по-твоему, что, настолько тупой, что пока ты мне в лоб не скажешь, до меня не дойдет? — Майский смотрит на меня, как на идиота. — Конечно, ты меня любишь! Еще бы ты меня не любил! Ты пожрать мне готовишь. С домашкой помогаешь. Орешь на меня, если я ленюсь. Сегодня вон даже шнурки мне утром завязывал! — Боже, даже не напоминай, — я запускаю пальцы под стекла очков и начинаю тереть глаза. — Пока по твоему описанию я скорее твоя нянька, нежели парень. — А няньки часто ебут своих подопечных? — Саня! — Не, ну а что?! В чем же в первую очередь проявляется любовь, если не в заботе и неравнодушии? А вот это хороший вопрос. — Мне кажется, сказать «люблю тебя» — куда проще, нежели эту любовь показать. Но конкретно у тебя показывать свою любовь всегда получается, потому совсем не обязательно об этом еще и говорить. — Я думал, что важно признаться в этом вслух, — выдыхаю я, чувствуя легкую досаду от того, что вновь придаю чему-то куда большее значение, чем есть на самом деле. — Окей, — заметив мое выражение лица, поспешно кивает Майский. — Давай заново. Я сейчас изображу, что вообще ни сном, ни духом о том, что являюсь любовью всей твоей жизни! — заявляет он. — Ебешь ты меня, небось, чисто по приколу. Жрать готовишь на себя, а мне скидываешь остатки. А шнурки мне утром завязывал лишь потому, что у тебя маленький тайный фетиш на шнурки. И их завязывание, — Саня обнимает меня за шею. Хоть какой-то источник тепла в этом ледяном царстве. — И вот я стою в холодной, как твоя душа, речушке… — Ага, он все же признает, что вода холодная! — Несчастный и одинокий. Мучаюсь от, как мне кажется, безответной любви. Хнык-хнык, — Саня театрально смахивает с правого глаза несуществующую слезу. — Как же грустно. Никто меня не любит. — Это вообще-то очень серьезный момент! А ты его превращаешь в цирк, — мрачнею я. — Я еще и серьезные моменты в цирк превращаю! — плаксиво стонет Майский. — Хорош паясничать! — И паясничаю! — хныкает Саня. — Майский, блядь! — Ах, как было бы здорово, если бы Дитрих меня люб… — прерываю его глумление легким поцелуем. Отстраняюсь, надеясь, что на этом издевка закончится. — Люблю я! Люблю! — рычу я абсолютно не романтично. Но Саня продолжает: — Бедный я несчастный! Одинокий и никем не… М-м-м… — снова его целую, давая понять, что спектакль можно закруглять. Я все понял! Хватит! — А вот если бы Дитрих признался мне в… м-м-м… — Ты заткнешься или нет?! — Не хочешь ли ты… М-м-м… Сказать, что… М-м-м… Так, если… М-м-м… Ты правда пытаешься заткнуть меня поце?.. М-м-м… Если ты не прекратишь… М-м-м… — Я не прекращу, — предупреждаю я после очередного поцелуя. — Хорошо, ведь тогда я тоже! — смеется Майский. — Ты мотивируешь меня говорить всю ночь без остановки, — заявляет он, уже откровенно повиснув у меня на шее. — У меня на эту ночь другие планы, — фыркаю я. — Ого, да что ты говоришь, — протягивает Майский. — Небось, до хрипоты собираешься признаваться мне в любви?! — Знаешь, ты иногда такой противный, — морщусь я обиженно. — Учусь у лучших! — шепчет мне Саня в самые губы, явно намекая на то, что главным учителем в этом деле у него выступаю я. Мне бы в спор вступить, но Майский слишком близко, а вода по-прежнему жутко холодная, и единственное, чего мне действительно хочется, так это немного тепла. Его тепла. Касаюсь обнаженной спины Сани и впиваюсь в его губы. Это, наверное, странно, но спустя столь долгое время вместе я все еще ощущаю необъяснимый внутренний трепет и восторг, когда получаю от Сани желаемый ответ, а не грубый толчок в плечо. Все еще не верю своему счастью, как тогда на кухне. Так же мгновенно завожусь от возможности продолжить. Оказаться к нему еще ближе. Изучить каждый миллиметр его тела. Насыщаться им столько, сколько потребуется. Не прерывая поцелуя, Майский расцепляет руки на моей шее и опускает их в воду. Чувствую тепло кончиков пальцев, медленно спускающихся по моему торсу вниз. А поцелуи с моей легкой руки, или уж скорее языка, становятся все глубже. Во мне просыпается знакомая неконтролируемая жадность, при которой любые действия кажутся недостаточными и хочется возвести их в недосягаемый абсолют. — М-м-м… погоди, — Саня чуть отстраняется, чтобы перевести дыхание. — Ты что, решил меня выебать в рот языком? — А у меня получается? — ухмыляюсь я, чувствуя на кончике языка легкое жжение от многократного касания им шарика пирсы Сани. — Однозначно. Но я буду не против, используй ты и другие части своего тела, — заявляет он, и я только сейчас соображаю, что его рука уже какое-то время покоится на моем стояке. — Саня, нет, — хмурюсь я, очухавшись. — В смысле, нет?! — теряется Майский. — Мы не будем трахаться в воде. — Это еще почему? — Она грязная. — Эдварда и Бэллу это не остановило! — замечает Майский. Да как же ты задолбал с этими своими Сумерками! Мало тебе, что ты мне успел зачитать вслух все любимые моменты из этих книг? Мало, что мы каждый фильм пересматривали раза по три? Я теперь при слове «сумерки» начинаю ощущать легкую тошноту! И нет, никаких, блядь, сумеречных ролевых, Майский! Что угодно, но не это! Клыки не надену! Отвянь! — У Эдварда с Бэллой секс случился явно не в пресной воде! Для этого подходит только соленая. В пресной куча бактерий и вирусов! — разжёвываю я Майскому. — Или тебе ебануться как хочется подхватить какой-нибудь ссаный стафилококк? — вопрошаю я. — Пиздец ты зануда! — заявляет Майский, но я на его слова никакого внимания не обращаю. Убираю его руку со своего паха, а затем, чтобы обезопаситься, подхватываю Майского под бедра и поднимаю над дном. В воде это проделать легче легкого. Саня, рефлекторно скрестив ноги у меня за спиной, берется было продолжать возмущаться. Но его недовольства я заглушаю очередным поцелуем. Саня Нет, ну что за человек?! Такую шикозную идею обломал в зачатке! У меня, может быть, голубая мечта — заняться сексом в воде?! А реализовать ее негде. У Дитриха нет ванной. Только душевая кабина. И мы в ней, конечно, времени не теряли, но… Это душевая кабина! Совсем не то! Тащить Сашу в квартиру бати тоже вариант так себе. Ванна у нас маленькая. Была у меня идея снять номер с каким-нибудь охуительным джакузи. Но у охуительного джакузи и цена охуительная, мне до такой радости еще копить и копить. И вот, казалось бы, отличный бесплатный вариант. А Дитрих встает в позу. Стафилококки ему, блядь, везде мерещатся! Я бы повозмущался сему факту подольше, но Дитрих слишком хорошо орудует языком, заставляя меня оставить свой праведный гнев до лучших времен. Что ж, раз сексу в воде не быть, так хоть нацелуемся по самое не балуй. Именно с этой мыслью я решаю перехватить инициативу. Выталкиваю язык Дитриха из своего рта и занимаю главенствующую позицию в поцелуйных делах. Саша пытается вернуть контроль, но ему и так приходится удерживать меня на руках — сам подписался — так что в этой борьбе он терпит поражение. И как у него только получается терпеть? Я ведь буквально чувствую уровень его возбуждения. Оно в моем нынешнем положении упирается мне в ягодицу. Но нет, сука. Стафилококки не дремлют! — Отпусти меня, — прошу я тихо, чуть отстранившись от Дитриха. Мой собственный стояк трется о его живот. И это, конечно, приятно, но изматывает недостаточностью. Дитрих, как ни странно, молча выполняет мою просьбу. — Ты прав, пора вылезать, — кидает он вслед за тем. — Уже? Ладно, без секса, но могли бы хотя бы вздрочнуть! — я до последнего отстаиваю свои хотелки. — Никаких вздрочнуть! Тут вообще-то люди купаются! — шипит Саша. — Предположим, не только купаются… — замечаю я. — Вылезаем немедленно! — вопит Дитрих с брезгливой моськой. — Немедленно, я сказал! — орет он, а затем хватает меня за руку и тащит к причалу. «Ребра» давно закончились, так что теперь нас окружает лишь музыка природы. Шелест листьев от несильного ветра. Плеск воды. Стрекотание. И тут неожиданно где-то совсем близко раздается жуткий звук. Саша подскакивает на месте. Даже я вздрагиваю от неожиданности. — Это сейчас что было? — выдыхает он в ужасе. — Лягуха квакнула, — объясняю я. А затем звук повторяется. — Пиздец, а чего так жутко? — искренне удивляется Саша. — А ты думал, как они квакают? — смеюсь я. Дитрих кидает в сторону звука встревоженный взгляд, а затем поднимается на руках и садится на причал первым. От весеннего ветерка он едва заметно ежится. Я же, стоя в воде по пояс и поглядывая на Сашу снизу вверх, ловлю себя на шальной мысли. Нет, ну а че, он ведь уже не в воде! Подхожу вплотную к причалу и размещаюсь между ног сидящего на нем Дитриха. Из-за высоты конструкции пристань мне примерно по грудь. Чуть наклонившись, кладу подбородок на доски и смотрю на Сашу. Точнее упираюсь взглядом аккурат в его пах. — Чего ждешь? Поднимайся, — манит Дитрих меня пальцем. Ага, сейчас. Поднимусь и пикнуть не успею, как ты меня разложишь на этих самых досочках. Вместо того, чтобы подчиниться призыву Саши, хватаю его за бедра и притягиваю ближе к себе. — Саня, ты нормальный? — слышится недовольное ворчание. Но не сильно недовольное. То есть сейчас Саша кочевряжится чисто по привычке. — А что? Нельзя? — интересуюсь я, уткнувшись Дитриху в пах. Сидя я минет делал. Лежа тоже. А вот стоя — такое впервые. На лице Саши сомнение мелькает всего на секунду. — Можно, — заявляет он, поправляя очки. Кто бы сомневался! Царь дал зеленый свет. Надо пользоваться моментом, пока не передумал! Упершись одной рукой в причал, а второй — в бедро Саши, провожу шариком пирсинга по его стояку сквозь мокрую ткань трусов, расставаться с которыми он ни в какую не желает. Слышу тихий тяжелый выдох. Терпелка на пределе, не так ли, Дитрих? А нехуй было отказываться от секса в реке! Присасываюсь к основанию члена, а Дитрих, видимо в качестве похвалы, кладет мне ладонь на голову и начинает перебирать мои волосы. Что ж… Раз царь ко мне сегодня благосклонен… Оттягиваю резинку трусов Саши и провожу языком по оголившейся головке. Слышу шумный выдох и расцениваю это, как доказательство правильности моих действий. Впившись пальцами в бедро Дитриха, встаю на носки и беру на всю длину. Эту фишку я уже освоил. Тут главное вовремя расслабить горло, чтобы не сработал рвотный рефлекс. Пару раз до этого я, проявляя неуемное усердие, так давился и закашливался, что все заканчивалось не планируемым оргазмом со стороны Дитриха, а соплями до колен с моей. Но сегодня я намерен заставить Сашу стонать в голос, чтобы он этот минет на пирсе вспоминал до глубоких седин! Подождав пару секунд, я медленно поднимаюсь обратно к головке. Сжимаю губы достаточно сильно для того, чтобы Дитрих обязательно прочувствовал их движения от и до. При этом украдкой поглядываю на Сашу. Спасибо, полнолуние и стопроцентное зрение, вы даете мне узреть прекрасное. Секс на данный момент кажется мне единственным способом расслабить Сашу по-настоящему. В любое другое время адская шарманка в его голове без перерывов исполняет ему сатанинские композиции. Заниматься мы можем чем угодно: смотреть фильм, слушать музыку, готовить странное блюдо по весьма сомнительному рецепту — Дитрих всегда напряжен, всегда на низком старте готов к любому апокалипсису. И только во время секса все это у него уходит на задний план. На первом остаюсь лишь я. Такая честь. Могу и загордиться! Саша убирает назад упавшую мне на глаза мокрую челку и с живым интересом наблюдает за тем, как я ему отсасываю. На самом деле Дитрих, в отличие от меня, не большой любитель громогласных стонов. Если Саше хорошо, он предпочитает кусать нижнюю губу. Сейчас он это и делает. Покусывает губу, когда я касаюсь кончиком языка уздечки. И тихо выдыхает, когда я давлю шариком пирсы на уретру. И меня это чертовски заводит. Я бы и сам не прочь покусать такие губы. Вот только рот занят другим. Да и одних только покусательств сейчас явно окажется маловато. Я возбужден настолько, что терпеть больше нет сил, потому, не отрываясь от основного действия, опускаю руку в воду. — Верни, — слышится неожиданное. И тон у Дитриха ни хера не добрый. Я вновь пялюсь на него. — М-м-м? — Вытащи руку из воды и верни, где была. — М? М-м-м м-м! — Саня, не заставляй меня повторять. Вот же хуила! Тебе жалко, что ли?! Но рукой смиренно упираюсь обратно в пирс. Сука, ты мне, Дитрих, должен каждое утро вручать по пакету молока! За вредность! Твою! Ускоряюсь, потому что очень уж хочется, чтобы внимание уделили и мне. Не успеваю подумать об этом, как чувствую ногу Дитриха, скользящую по моему бедру. Так. Что это он собирается делать?! Александр Майский, попридержи коней. Не надо распыляться на несколько дел одновременно. Знаю, ты у нас парень талантливый, но, будь добр, сосредоточься на мне. А твой стояк я возьму на себя. Положение мое не то чтобы сильно устойчивое, и все же, поудобнее разместившись на пирсе, я провожу онемевшей от холода ногой по боку Майского и тут же ловлю его охуевший взгляд. Не-не. Ты не отвлекайся. Продолжай. Саня, будто поймав мой мысленный посыл, усердно вылизывает мой член, пока я добираюсь до его. Я знаю о существовании фут-джоба лишь благодаря порно. Так как сам ничего подобного я никогда не практиковал и никакого интереса у меня это не вызывало, не питаю больших надежд на то, что у меня выйдет нечто путное. Особенно когда мне так великолепно отсасывают. Сейчас фокусировка на конкретном действии с моей стороны почти невозможна. Поэтому я просто хочу лишь немного подразнить Майского, чтобы он не смел тянуть руки туда, где им не место. Еще не хватало, чтобы Саня удовлетворял нас обоих, пока я тихо-мирно рассиживаю на причале. — Мх… — Саня вздрагивает, когда я касаюсь большим пальцем ноги головки его члена. Он было отстраняется от меня, но я вовремя хватаю его за затылок и притягиваю обратно к себе. Нет уж. Сам начал, сам и заканчивай. Слышится тихое возмущение. Спускаюсь ногой вниз по всей длине члена Майского и несильно нажимаю ему на яйца. — М-м-ф! Ого, а Сане-то походу нравится. Хотя было ли что-то, что Майскому бы в постели не нравилось? По-моему, он за любой кипиш. Секс-игрушки? Да. Наручники? Двойное Да. Плётка? Не предлагал. Ставлю сотку, и от этого он не откажется. Саня будто рожден лично для меня и моих внутренних чертей. Поднимаюсь ногой к его животу и упираюсь в него пальцами так, чтобы пяткой касаться головки члена Майского. И Саня не выдерживает. — Так, это уже слишком! — резко отстранившись от меня, шипит он. — Что не так? — интересуюсь я с улыбкой. — Во-первых, бесят долбанные трусы! Они мешают! — с этими словами Саня резко сдергивает с меня единственный предмет одежды и… пуляет его в сторону пляжа в песок. Охуенно. — А во-вторых, — Саня резко поднимается на руках, плюхается мне на колени и толкает меня в плечо. Я растягиваюсь на пирсе, а он усаживается мне на грудь, — пора бы тебе, милый, и мне уделить немного своего бесценного внимания! — заявляет он, практически тыкаясь стояком в мой рот. Похотливое чудовище. И это чудовище я сам и создал! На свою голову. — Окей-окей, сейчас, секунду, — дотягиваюсь до рюкзака и вытаскиваю все необходимое. — О, ты подготовился. Как всегда, — Саня не удивлен. — Все ради тебя, — смеюсь я, сперва натягивая на себя презерватив (очевидно, позже сделать это мы можем и забыть), а после отщелкивая крышку флакона со смазкой. — А это, пожалуй, стоит снять, — не обращая внимания на мои манипуляции, цепляется Майский за дужки очков. — Нет, оставь, — прошу я. Не люблю заниматься сексом вслепую. Мне надо видеть выражение лица Сани. — Заляпаем же. — А ты не кончай мне на лицо, тогда не заляпаем, — уверяю я его. — Ничего не обещаю, — протягивает Майский, бесстыдно насаживаясь на мои пальцы, лишь я приставляю их к его анусу. — Твое лицо идеально подходит для того, чтобы размазывать по нему сперму. Так, что-то сегодня Саня какой-то не такой. Он у меня, конечно, натура страстная. Но чтобы настолько. — Что это на тебя нашло? — бормочу я, окидывая Майского подозрительным взглядом. — А что на меня нашло? — спрашивает он, упершись руками в причал и смотря на меня. С волос его капает ледяная вода прямо мне на лицо и очки. И взгляд у него какой-то странный. Шальной. — Член мне в рожу ты с таким усердием еще не пихал, — замечаю я, пытаясь за ворчанием скрыть смущение. Иногда Майский как ляпнет что-нибудь, так хоть стой, хоть падай. — Все когда-то бывает в первый раз. Я, может, и не только в рожу впихнул бы, — улыбается он. Оп-па… Этого разговора я избегал как мог, хотя и понимал, что тема когда-нибудь да поднимется. Вполне справедливое желание со стороны Майского. — Но не прямо сейчас, — поспешно добавляет Саня, видимо заметив мой встревоженный вид. — Сегодня я ограничусь этим, — говорит он, проводя пальцем по моей нижней покусанной губе. — Ты ведь не против? Да когда ж я был против, скажи на милость? Поза только неудобная. Мышцы шеи попрощаются со мной через минуту. Так я думаю первые пару секунд, еще наивно полагая, что Саня от меня действительно чего-то ждет. Что ж… Не ждет. Майский, да ты вконец стыд потерял! Схватив меня за волосы, он просто долбится мне в рот. Вот же стеганутый. Спасибо, что не по самые яйца, но ощущения все равно весьма непривычные. Надеюсь, все мои пломбы останутся в целости и сохранности! Раз уж в минете от меня ничего не требуется кроме ровного дыхания через нос, я решаю заняться растяжкой Сани. Хотя от происходящего отвлечься весьма и весьма непросто, учитывая, что парень, от которого я без ума, трахает меня в рот, не стесняясь стонать на весь, сука, пляж. Ебнуться с этим Майским можно. Ладно, Дитрих, не отвлекайся. Как же можно быть настолько невъебенно красивым? Пальцы, Дитрих. Сосредоточься на пальцах, окей? Сука, хоть глаза закрывай, потому что от открывающегося мне вида хер оторвешь взгляд. Саня точно сведет меня в могилу. Когда пальцы мои начинают входить в него почти слёту, я вытягиваю их и сжимаю бока Майского, пытаясь отстранить его от себя. — П…погоди, — слышу я протяжный стон. — Я п…почти… Саня упирается одной рукой мне в лоб, прижимая мою голову к пирсу, и… стреляет, снайпер, прямо в горло. Я невольно закашливаюсь. А Майский, кажется, только сейчас сообразив, что он все это время делал, сползает к моему животу и хватает меня за лицо. — Ох, блядь-блядь-блядь, прости! Что-то нехило меня накрыло! — бормочет он, а у самого взгляд все еще мутный. Будто мозг его продолжает работать вхолостую. Нехило, это еще мягко сказано! — Я не против, если накрывать тебя так будет почаще, — бормочу я смеясь. Голос хриплый. Горло саднит и будет теперь побаливать еще пару дней. Саня в порыве чувств лезет вылизывать мои губы. Даже если бы я на него до этого злился, сейчас бы однозначно прекратил. Слишком искренне он ко мне льнет. Пользуясь его расслабленностью и частичной дезориентацией, я легко подминаю его под себя и присасываюсь к его шее. Знаю, на мягкой коже, как всегда, останутся следы. Знаю, что эти следы однозначно заметит отец Майского. И знаю, что утром мне будет ужасно стыдно! Но прямо сейчас не могу отказать себе в этом удовольствии. Пока я традиционно занимаюсь росписью тела Майского своими личными автографами, он времени зря не теряет. Сам поудобнее располагается подо мной и нащупывает мой стояк. — Саня, да какого хрена? — шепчу я, готовый, если понадобится, играть по его правилам до самого утра. Саня Понятия не имею, какого хрена, но штормит меня пиздец. Может, дело в свежем воздухе. Или в том, что у нас не было секса две недели, так как Дитрих находился в бесконечной запаре и беспокоить его лишний раз мне не хотелось. Или же… Дело в его признании. Нет, я не врал, когда говорил ему, что для меня не имеет особого значения, произнесет ли он мне вслух очевидное или нет, потому что я никогда в чувствах Дитриха не сомневался. Но мою душу (и либидо) разбередил сам факт того, что Саша, несмотря на сложности, которые у него возникают, когда он пытается поделиться своими чувствами, все же ими поделился. Пусть это не имело значения для меня, но, несомненно, является важным для него. И вот что из этого выходит. Обычно-то в постели планка падает у Саши. А сегодня она, кажется, улетела у меня. И в голове впервые за всё время наших отношений сформировалось новое желание: желание обладать. Если до того меня абсолютно не парила моя позиция в постели, то здесь внезапно вылезло вполне себе четкое «хочу его трахнуть». Чтобы прям прижать к деревянным доскам и долбить до звона в ушах. Хорошо, что я хоть слегка и поплыл, но не до такой степени, чтобы тут же это желание реализовать. Я четко осознаю две вещи: первая — я не гений анального секса от слова совсем, у меня его и с девушками не было; вторая — это я Саня-пряник, а вот Дитрих очень специфическое зачерствевшее хлебобулочное. Взять его нахрапом — значит совершить худшую ошибку из возможных. Он должен к этому действу морально подготовиться. А еще лучше, если предложит сам. Идеальный вариант. Пока же остается пытаться погасить опаляющий изнутри жар теми методами, которые мне доступны. — Всего лишь жутко хочу тебя, — произношу я вслух, притягивая к себе Сашу. — Ты мой парень, имею право, — напоминаю я Дитриху. Выражение его лица слишком сложное для понимания. Немедленно прекрати анализировать мои действия и займись чем-то более полезным! О том, насколько все это время был взвинчен Саша, я понимаю уже в процессе. Я что-то говорил про звон в ушах. Что ж… Звон имеется. Только уши мои. Спина саднит от дурацких досок причала, шея — от уже привычных любвеобильных поцелуев Дитриха. Давление внизу живота сносит крышу. Возможно, Дитрих мстит мне за проделанное мной ранее. Или просто так же перевозбужден, как и я. Но этой ночью он особенно беспощаден. Скручивает мне руки с такой силой, что они немеют. Кусает кожу до кровоподтеков. Переворачивает меня на живот и вдавливает лицом в доски причала, при этом вбиваясь в меня с особенным остервенением. Я захлебываюсь от оргазма, а Саша этого будто не замечает. Не притормаживает, чтобы дать мне передохнуть. Нет. Он ставит меня на колени и заставляет прогнуть спину. Притягивает к себе, буквально усаживая меня на свой член. Швыряет обратно на спину и до боли кусает мои губы, растирая мою же сперму по моему животу. И мне каждый раз кажется, что больше я не смогу. А Саша вновь и вновь убеждает меня в обратном. …И я невольно зажимаю рот дрожащими руками, чтобы своими стонами не перебудить половину дачного поселка, пока Дитрих использует один презерватив за другим… Александр Лежу и не могу пошевелить даже пальцем. Сегодня мы с Саней явно слегка… переборщили. — Пиздец, у меня ощущение, что я сейчас помру, — будто прочитав мысли, делится Майский впечатлениями. Оба мы голышом валяемся на пирсе и смотрим в небо, которое уже посветлело от назревающего рассвета. — Ага, — вяло реагирую я. — Тебе-то еще хорошо, а мне ебучие комары обкусали всю спину, — чуть погодя жалуюсь я. Сперва-то действовало средство от насекомых, которым мы обрызгались до того, как пойти на пляж, но в процессе… Спасительной химии на нас почти не осталось, из-за чего нас обоих одолел рой комаров. Но жрали в основном меня! Саня предположил, что это потому, что моя кровь вкуснее. Ага, точно. Во время секса я укусов почти не замечал. Зато теперь ощущаю уровень пиздеца во всей его красе. — Хорошо? — вяло произносит Майский. — Ты хоть представляешь, где у меня песок? Намекнуть? — Нет, не надо. — Пиздец мы, конечно… — Да, пиздец… И продолжаем лежать. Нам бы хоть одеться, но сил не осталось вообще ни на что… Думаю я так до тех самых пор, пока не слышу приближающиеся голоса. — Саня? — вздрагиваю я. — М? — слышится сонное. — Ты же говорил, что сюда почти никто не ходит. — Ага. — А сейчас… В пятом часу утра, кажется, кто-то идет… — Блядь! — подскакивает Майский как ужаленный. — Рыбаки! — Чего? — Рыбаки, сука! Дитрих, быстро одевайся и стартуем! Дальше все как в тумане. Мы в панике натягиваем на себя одежду, убираем все доказательства проведенной здесь ночи, хватаем рюкзаки и пакеты с мусором и кидаемся в первые попавшиеся колючие кусты. Через пару секунд на пляж выходит компания мужиков с удочками. — Сука, мои трусы остались на пляже! — запоздало выдыхаю я. — Хуй с ними, потом заберём, — отмахивается Саня. — Ты осторожнее будь, окей? Мы возвращаемся не по тропе, а здесь вокруг крапива. Много крапивы. Если ужалит, то… Саня не договаривает, заметив мое искаженное болью лицо. Крапива меня уже нашла. И я, блядь, не ожидал, что это так больно. Хочется завопить благим матом, но тогда нас увидят рыбаки, потому всю обратную дорогу я лишь периодически тихо матерюсь сквозь зубы. Судя по сыпи, выступающей на икрах Майского, ему тоже достается, но он это выносит куда более стойко, чем я. Буквально вываливаемся из-за кустов. Впереди вдалеке маячит уже знакомый забор, к постройке которого руку приложил и я. А за ним встает солнце. Первые лучи оранжевого диска золотят крышу небольшого двухэтажного дома, верхушки деревьев и очерчивают силуэт Сани передо мной. И я замираю. — Чего застыл? — удивляется Майский. С его губ все еще не сошла припухлость от многочисленных поцелуев. Вся шея усыпана засосами. А если Саня чуть наклоняется, становится виден правый проколотый сосок, вокруг которого запечатлён слепок от моих зубов. — Ловлю момент, — бормочу я, смотря на Майского не мигая. Дважды объяснять Сане не приходится. Он разматывает клубок из наушников. Вставляет штекер в телефон. Включает трек и впихивает одну из двух капелек мне в ухо. Вторую оставляет у себя. — Окей, лови, — кивает он, беря меня за руку. — А я пока поймаю свой. …и из наушника доносится до боли знакомое «…Мне нравятся твои рёбра…»