Лучше, чем ничего

Шурик …Your eyes are the constant that draw me in. …Твои глаза — это константа, которая увлекает меня. Конец июня. Именно сегодня, как специально, череду жарких солнечных дней заменяет неожиданная слякоть, дождь и промозглый ветер. Под кожаными туфлями жижа из смеси воды и рыхлой земли. Сжимающие ручку зонта пальцы онемели от холода и напряжения. А в горле ком. Похороны — не то мероприятие, на котором хотелось бы побывать, но избежать его не получится никому. Если даже посчастливится ни разу не стать провожающим, главным героем события станет каждый. Увы. Я не впервые на похоронах. Сказал бы даже, что появляюсь на них с незавидным постоянством. Дальняя родня. Слишком быстро ушедшие одноклассники. Пытавшиеся ощутить вкус жизни друзья. Невезучие знакомые. И каждый раз похороны. И каждый раз на них я. Как вестник смерти. Иногда мне кажется, что я проклят. На этот раз умер муж у коллеги по работе. Ему и сорока не было, представляете? Ничто не предвещало беды. Инфаркт посреди рабочего дня. Скорую вызвать постеснялся, блядь. Сказал, что полежит и оклемается. Что ж это за страна такая, в которой стесняются вызвать скорую?! Что ж за люди в ней живут поломанные, раз могут по сто раз вызывать скорую для детей из-за соплей, но не способны ее вызвать единожды для себя, даже если боль в груди так сильна, что не можешь подняться на ноги? Поздно спохватились. Откачать не успели. Не оклемался. Был человек. Нет человека. Коллега стоит в паре метров от меня белая как снег. Стеклянный взгляд провожает опускающийся в вырытую яму гроб. Она не верит, что всё это по-настоящему. Не может свыкнуться с мыслью, что мужа её больше нет. И не найти в происходящем готического лоска и мрачной красоты, что показывают в фильмах. Грязь. Дождь. По соседству свежие могилы с нелепыми яркими венками и ленточками с бесполезными надписями. Тихие сдавленные редкие стыдливые всхлипы. И запах. Странный. Каждый раз его замечаю. Запах, который можно почувствовать только на кладбище и только рядом со свежими могилами. Меня начинает подташнивать. Работяги кладбища, что до того помогали рыть могилу, без ложной скромности намекают на денежную благодарность. В ответ на «нет нала» заявляют: «По номеру телефона переведете?» У меня от такого равнодушия по спине пробегают мурашки. Понимаю, они здесь работают каждый день, и похороны для них давно перестали быть чем-то сакральным. Заработок и не более. А всё равно жутко. К счастью, кто-то из провожающих находит пару купюр и сует в руки наглым мужикам, только бы они отстали от вдовы. До этого деньги из нас пытались трясти мужики, что везли гроб. И водитель автобуса. Деньги-деньги-деньги. Знают, что потерявшая мужа женщина сейчас не в том состоянии, чтобы думать о тратах, и пользуются этим без зазрения совести. Я честно не хотел идти. Но коллега — хорошая женщина, которая как-то застала меня рыдающим посреди офиса. Это произошло еще в период, когда мы с Майским уже возобновили общение, но не в том ключе, в котором мне бы того хотелось. Я задержался на работе допоздна и в ответ на скупое «Спокойной ночи» от Артёма почему-то ощутил необъяснимую тоску и безысходность. Тогда мне казалось, что наши отношения никогда не сдвинутся с мертвой точки, и я так и продолжу страдать по Майскому, пока он спокойно живет свою жизнь, не сильно напрягаясь из-за того, что в ней отсутствую я. Накрутил себя, в общем. Думал, что в офисе один. Дал волю чувствам. Наверное, коллега впервые видела взрослого человека, рыдающего с таким упоением. Боже, она меня тогда так успокаивала! Так искренне за меня переживала! Думала, что меня девушка бросила. Развеивать ее домыслы я побоялся. Зато на плече её нарыдался всласть. Смешно то, что мы вместе работаем уже пять лет и за это время пересекались лишь по рабочим вопросам. Такое неожиданное сочувствие с её стороны меня покорило. И мы начали общаться больше. Она иногда шутила, что я ей как сын. А я про себя думал: «Вообще-то вы ровесница моего мужика». Это меня забавляло. Но сейчас не до смеха. Коллегу прорывает. Она начинает сдавленно плакать, крепко держа за руку сына-подростка. Его хмурый строгий взгляд ярко подчеркивает, что парень уже не будет смотреть на свою жизнь так же беспечно, как до потери отца. Детство кончилось. Резко и безвозвратно. Добро пожаловать во взрослую жизнь. Тебя здесь, правда, никто не ждет. Ты здесь никому особо не нужен. Но дороги назад нет. Ком в горле мешает дышать. Продолжать наблюдать за тем, как гроб медленно исчезает под землей, у меня больше нет моральных сил, потому я стыдливо возвращаюсь к автобусу. Ветер усиливается и пронизывает до костей. Зонт не спасает от колючего противного дождя. И слёзы на глазах наворачиваются сами собой. Закрываю рот рукой, подавляя всхлип. Это всё кажется кошмаром наяву. Я не знал мужа коллеги и даже ни разу его не видел. Плачу я не по нему. Плачу по ней. Его жене. Она ведь так много мне о нем рассказывала. Восемнадцать лет вместе. И хорошие были времена. И плохие. Дважды подавали документы на развод. Дважды всё отменяли в последний момент. Она злилась, когда он ходил босым по мокрому полу, а потом лез в кровать. Он бесился, если она в выходные заставляла его ехать в Ашан за продуктами. — Я на диету села! — делилась она со мной. — Прихожу домой, а он моих любимых котлет, подлец, нажарил! Мне! Разве так можно?! — смешно ругалась она. — Так это же от большой любви, — улыбался я. — Ничего подобного! Это он так вредничает! Даже представить не могу, что бы со мной было, окажись я на её месте. Или могу. Артём младше мужа коллеги всего на пару лет, а это значит, что… Он может умереть в любой момент… Вот прям даже в эту самую секунду! О господи! — Молодой человек, вам плохо? — с тревогой спрашивает женщина из провожающих. Решила, что я сейчас сознание потеряю из-за горя по покойному. Может, и потеряю, только пока по живому. Пока. — А? Нет… Я… — Если вам нехорошо, посидите в автобусе, — предлагает она. Прислушиваюсь к совету. Возвращаюсь в автобус, а в груди будто пульсирует раскаленный булыжник. Промелькнувшая ужасная мысль не спешит уходить, благодаря моей бурной фантазии развиваясь в нечто большее и худшее. В уродливый сюжет, от которого кровь стынет в жилах. Если не станет Артёма, что же станет со мной? Буду, как моя коллега, пустым взглядом пялиться на свежую могилу? И осознавать, что больше никогда не смогу с ним поговорить? Никогда не услышу его смех? Никогда в его тупую башку стакана не метну? Что-то мне пиздец как нехорошо. Дрожащими руками вытаскиваю из кармана брюк телефон и наушники. Еще много лет назад Майский приучил меня накладывать чувства на музыку. Артём всегда считал, что она — своего рода психотерапия. Любую эмоцию можно найти в конкретном треке. Любое беспокойство переварить через призму звонкого голоса вокалиста или гитарные аккорды. Осознать. Прочувствовать. Пережить и двигаться дальше. Много от каких привычек я пытался отказаться после расставания с Артёмом. От того, что он в меня вложил. От музыки отказаться не смог. Для плохих сюжетов, периодически возникающих в голове, у меня за последние годы сформировался отдельный плейлист. В нём песни, которые выворачивают душу наизнанку, выбивают из легких последний кислород и высвобождают эмоции, которые я сперва инстинктивно подавляю, а потом сам же от них и страдаю. Это не просто треки. Это ментальные ножи, лезвия которых всаживаются прямиком в сердце по самую рукоять и прокручиваются там. Боль во благо. Шоковая терапия. Тебе только и остается, что захлебываться эмоциями и воспоминаниями, которые трек притягивает вслед за собой. Строчки, за которыми видишь собственную жизнь. Музыка, как в трейлерах к фильмам, подчеркивающая значимость происходившего. Слепящие вспышки прошлого. Хлесткие удары настоящего. Убийственная неопределенность будущего. Смотрю на экран телефона. Ищу конкретный трек. Он у меня ассоциируется с худшими днями моей жизни, и ценность его безгранична. …Отталкиваясь от земли ногами, …Целясь в пушистое брюхо неба, ….Взращивая пустоту между нами, …Таю последним теплом лета. Так я и делал. Взращивал пустоту между нынешней жизнью и прошлым с Майским, которое никак не желало меня отпускать. Раз за разом намеренно накручивал себя, чтобы ненависть застилала глаза и перекрывала душевную боль, а уверенность в том, какая он мразь, подчеркивала, что произошедшее к лучшему. Это не трагедия, а избавление. Не потеря, а свобода. Нихрена подобного. Жалкий самообман. …Не держи меня, Солнце, пальцами, …Отпусти за усталыми птицами… Тогда эти слова казались аллегорией к расставанию, теперь же я в них отчётливо различаю дыхание смерти. Отпусти. А разве такое возможно? Просто взять и отпустить человека, которого любишь всей душой? Отпустить мыслями и продолжать жить как ни в чем не бывало? Отпустить. И почему я не замечал, какое это отвратительное слово. …Станут наши сердца скитальцами, …На подошвах песка крупицами. Клочки моего сердца остались на подошвах Майского. Люди начинают возвращаться в автобус, а я всё никак не могу перестать думать о смерти. И Артёме. Кто-то молчит. Кто-то плачет. Выбранный трек на репите. Я отворачиваюсь к окну и наблюдаю, как медленно меняется пейзаж, невольно беззвучно повторяя слова за певцом. …Не удержать… в руках обломки скал! Не удержать осколки прошлой жизни, разрушенных отношений, покорёженных остатков любви. И жизнь тоже удержать не удастся. Рано или поздно она закончится, хотим мы того или нет. …Не отыскать… того, кто ветром стал! И кто гниет в могиле, не успев выполнить данные когда-то обещания. …Не пожалеть… и не сказать прости! А если Артёма не станет после нашей очередной ссоры? Последним воспоминанием окажутся злые слова, которыми я на эмоциях всегда так щедро сыплю? И прости уже не сказать. Человека нет. …И не успеть… его уже спасти! И его. И себя. Поминки. Коллега постоянно срывающимся голосом говорит что-то о муже. Я на автомате ем кутью и опрокидываю в себя стопку водки. Вкуса не чувствую. У меня в голове разворачивается мой личный ад. Наушники в кармане. Телефон выключен. Но голос вокалиста в голове поет без остановки. …Пил тебя. Молоко нежности …Сворачивалось на углях желания, …Выкипало пеною безмятежности, …Потеряв белизны сияние. Коллега говорит о достижениях мужа: сухо, сдавленно, не вдаваясь в подробности. Но думает она сейчас не о том, сколько конференций он посетил или каким считался замечательным начальником. Я бы точно о другом думал. Вспоминал бы крепкие объятья Артёма и легкие поцелуи в шею. Спокойные вечера и жаркие ночи. Тепло его кожи. Запах его тела. Возбуждающий шепот. …Ждал тебя. Слушал шорохи… Ждал годами в надежде, что найдешь меня и попробуешь вернуть. Неустанно прислушивался к голосам в толпе. А вдруг ты среди этих людей? Вдруг узнаешь меня? Вдруг позовёшь за собой? Да, жалкий я человечишка, и что с того? Нашёл. Не ты. Но нашёл. Хер знает, за какие заслуги тебе, Майский, достался такой сын. Чудо природы, зато какое! …Капли падали, теряя вес разный, …Растекались закатным сполохом. …Перепачкался весь в красном. Мы пару дней назад с Артёмом поссорились, но я сейчас даже не вспомню, из-за чего. Наверное, я опять что-то напридумывал, не справился со шквалом эмоций и профессионально вынес Майскому мозг, после чего гордо хлопнул дверью. Хлопнул-то хлопнул. А если он сегодня умрёт? Или умер еще вчера? Если его уже нет? И это станет последним совместным воспоминанием? То, как я каприза ради наговорил чуши и встал в позу? Твою ж мать. Смерть всегда рядом с нами. Следует по пятам. Не только нашим, но и наших близких. Но мы стоически игнорируем её близость. Нам кажется, будто она где-то там, далеко. Мужу коллеги наверняка казалось так же. Ей самой тоже. «Вся жизнь впереди» — так они думали. Плохо помню, как прощаюсь с вдовой. Плохо помню, как вызываю такси, но, не дождавшись машины, срываюсь с места. Плохо помню, где теряю зонт. Плохо помню, как поднимаюсь до уже ставшей родной лестничной площадки. Нажимаю на кнопку звонка и замираю. Прислушиваюсь. Ты же жив, правда? Артём Из-за какой только хуйни мы с Шуриком не рассирались в говнище, но из-за берушей… Моим открытиям нет предела. Вышло настолько глупо, что даже смешно. Дело в том, что Шурик храпит. Храпит как ебаное, блядь, хтоническое чудище, достойное романов Говарда Лавкрафта. Раньше я этого не замечал, но в последнее время на работе сплошной стресс, из-за которого сплю я хреново и просыпаюсь от малейшего шороха. Стоит ли говорить о том, что, когда этот мелкий рыжий монстр начинает выдавать гортанные рулады, от которых стекло в окнах звенит, я не могу сомкнуть глаз, как бы ни старался. Хуй его знает, старость это или просто перенапряжение. Короче, ситуация меня задолбала. Психанул. Ушел спать в комнату Сани, что вылилось сразу в два НО! Во-первых, в нашей квартире достаточная слышимость для того, чтобы храп Шурика достигал моих ушей и через стенку. Во-вторых, Миронов, проснувшись утром и не обнаружив меня рядом, устроил мне такой скандал, я потом на горящей жопе летал по работе до самого вечера. Что ж… Попробовал найти компромисс и купил беруши. Неудачно. Оказалось, что беруши бывают разные, и следует их подбирать. От тех, что купил я, уши болели и чесались. Купил другие. Отлично проспал несколько ночей. А потом их увидел Шурик. — Голос мой бесит, да? — спросил он, заранее придумав ответ за меня. — Шурик, не начинай… — Если тебе так неприятно меня слушать, достаточно сказать, и Я СЪЕБУ В ЗАКАТ! Да что ты будешь делать! Съёбывать никуда не надо! Какую хуйню ты опять там себе напридумывал, Шурик?! Замечу, что официально мы вместе не живем. Но ночи, при которых мы спали раздельно, по пальцам одной руки пересчитать. Либо ночуем у меня, либо у Миронова. Но всегда вместе. Я не против. Нет, не так. Я всеми руками «За»! Я хочу быть с тобой, спать с тобой, спорить до кровавых соплей и скандалить с пеной у рта. И всё с тобой. Мой уход в комнату сына продиктован лишь пиздецкой вымотанностью работой. А вовсе не тем, что я не хочу видеть или слышать тебя. Твой храп — исключение! Что ж, Артём Максимович, хотели спокойного сна без носорожьего хрипа на ухо? Получите-распишитесь. Шурика нет уже два дня. На сообщения не отвечает. Трубку не берёт. Поехал бы к нему, но знаю, что следует пару дней выждать, чтобы он немного успокоился. Появишься раньше, не дай бог, разозлится сильнее прежнего, и тогда ссора грозит затянуться еще на неделю. А я и за эти два дня уже успел затосковать без человеческого тепла рядом… И громовых раскатов храпа по ночам. С Саней бы поболтать, так он у Дитриха пропадает. Не хочется отвлекать молодёжь от конфетно-букетного периода. Честно говоря, я и от вспышек Шурика успел немного отвыкнуть. Вижу, как он старается и в восьмидесяти процентах случаев сдерживает себя. Но последние двадцать… Ох уж эти двадцать процентов. Дают мне просраться на раз-два. Это наша первая крупная ссора с марта. И из-за чего? Из-за, мать вашу, берушей ёбаных! Нет слов, одни эмоции. Как в старые-добрые. Пятница. В прошлую субботу произошла авария на теплотрассе, потому в здании офиса отключили и холодную, и горячую воду. Так что нас на неделю перевели на удалёнку, чему я весьма рад. Когда жопа горит от количества работы, тратить два часа в день на пробки — непозволительная роскошь. Работаю, то и дело кидая взгляд на телефон. Пару часов назад я снова написал Миронову. Что-то из разряда: «Вернись, я готов слушать твой храп до гробовой доски!» Ни слуху ни духу. Ну конечно. Ещё и с проектом этим на работе меня ебут без вазелина. Заказчики напридумывали какой-то хуйни, а теперь хотят, чтобы мы их говно газеткой прикрыли. Нет, дорогие, так не пойдёт. — …Так делать нельзя, — выдыхаю я сдержанно в трубку. По ту сторону разговора юное дарование лет двадцати пяти, зелёное и неопытное, зато с авторитетом начальника-отца за спиной. А это всегда пахнет дурно. Здесь, сука, один неверный шаг — и ты в говне по колено, если не по горлышко. — Но я считаю… — в голосе юного создания возмущение и настойчивость. — Григорий, думайте усиленней. Главенство над пацаном брать никто не хотел. Во-первых, давит на виски родство, во-вторых, в поведении мальца прослеживается явный налет избалованности и косяки в воспитании. Вообще я не прочь поспорить со своими подчинёнными, если это имеет основание и если люди мне кидают весомые аргументы. Но конкретно у Григория аргумент один — «я так считаю», «это мое мнение». Парень, на стройке нахуй никому не сдалось твое мнение. Подотрись и выбрось. Сметы. Расчеты. Весомые до-во-ды. Мнением своим разбрасывайся в интернете под постиком о кинофильме. А здесь — одна ошибка может стоить кому-то жизни. И что тогда ты скажешь родственникам погибших? «Это всего лишь было моё мнение»? Охуенное оправдание. Людям сразу полегчает. «Ну, раз это ваше мнение, значит, мой родственник отчалил в мир иной не зря!» Не время, а дурдом. С одной-то стороны даже приятно наблюдать, как новому поколению внушают, что они не должны отмалчиваться и всегда могут высказаться. Это правильно. Я Саню так же воспитывал. Но… Это не значит, что следует отключать мозги и нести вообще любую хуйню. Каждое слово должно сквозить осознанностью. Смыслом. Основанием. А не просто «мнением». — Артём Максимович, вы меня, конечно, извините… Мне нравится, когда люди извиняются, прежде чем нагрубить. Обожаю. Стратегия, ебанись, какая хитроумная. — …но, мне кажется, вы застряли в СССР. — Где-где я застрял? — охуевши переспрашиваю я, невольно морщась. Сколько мне, по-твоему, лет, дебил? Я потихоньку теряю терпение. — Ну, в смысле, вы мыслите прошлым веком. Нет, я мыслю конкретными цифрами, статистикой, фактами, тщательно изученной информацией. Но это проще объяснить стене, нежели Григорию. — Давай сделаем так, — мысленно посчитав до десяти, возвращаю я себе самообладание, — подготовь мне всю документацию о твоём крутом материале и подробную сравнительную таблицу по характеристикам материалов, которые мы используем на данный момент. В понедельник утром жду. — Так ведь… — слышится неразборчивое. — Что? — Пятница же? — раздается глухое. Не понял сейчас. — Да, пятница, — соглашаюсь я. — Рабочий день. Одиннадцать утра. Я не прошу тебя брать работу на выходные, — хотя сам беру ее с завидным постоянством, но никому не рекомендую делать так же. В выходные надо отдыхать! — За пятницу ты всё успеешь, — и задание выполнишь, и кофе попьёшь, и в игрушки, блядь, порубишься в рабочее время. Хули тебе еще надо?! — Я сегодня отпросился пораньше. На шашлыки, — продолжает бубнить Григорий. Ага. Отпросился. Обойдя меня, у руководства повыше под названием папочка? Ах ты мелкая змеюка. Вообще-то начальник — хороший мужик. Мы с ним в отличных отношениях, и интуиция мне подсказывает, что сына он доверил именно мне, потому что знает — я ему спуску не дам и не постесняюсь вкрутить Григорию мозги вместе с пиздюлями. Но сын остается сыном. Как ему не потворствовать? Никак. Я могу пойти на принцип и ехидно заметить, что у меня Григорий не отпрашивался. Или начать орать на него, как больной. Только всё это не принесет мне должного результата. Потому выбираю другую стратегию. — Григорий, тебе действительно кажется, что материал так хорош? — Да. Материал — говно, я уже спотыкался об аналоги. Но шанс должен иметь каждый. — Если тебе важно доказать мне это, в понедельник утром твой отчет на моем столе. Если ты просто сотрясаешь воздух, думая, как бы побыстрее свинтить с работы на шашлыки — твоё право, — выдыхаю я спокойно. Воцаряется секундное молчание, после которого Григорий начинает что-то с жаром доказывать, но, к счастью, в мою дверь звонят, и я, сообщив парню о своей занятости, бросаю трубку и иду открывать. Распахиваю дверь на девяносто девять процентов уверенный, что ко мне вновь нагрянул сосед с желанием позвать меня побухать. Одиннадцать утра. Давно пора. Я его футболю который год, но алкоголики — невероятно целеустремлённый и упорный народ, когда дело касается выпивки. Григорию стоит поучиться у моего соседа. Не распитию алкогольных напитков, а настойчивости, естественно. Но на пороге не сосед. На пороге Шурик. В черном классическом костюме, белой рубашке и галстуке он выглядит так, будто нагрянул ко мне прямиком со свадьбы… Или похорон. На улице ливень. Шурик промок до нитки. С рыжих волнистых волос срываются крупные капли, падают на плечи пиджака и впитываются в уже вымокшую ткань. Мокрые даже глаза. Только от слёз. — Прив… — Что я буду делать, если… — перебив меня, с надрывом выпаливает Шурик. — ЧТО Я БУДУ ДЕЛАТЬ, ЕСЛИ ТЫ СДОХНЕШЬ?! — орет он на всю лестничную площадку. Вот и помер дед Максим, да и хуй остался с ним… Какого хера здесь происходит? — Что? — переспрашиваю я морщась. — Сдохну? Так я вроде в ближайшее время не собирался… — бормочу я, пребывая в лёгком ахуе. Знаете фразу «без меня меня женили»? Я выдвигаю новый вариант: «без меня меня похоронили». — Никто не собирается! А потом берут и умирают! — заявляет Шурик и… начинает рыдать. Ну да. Конечно. Было бы странно, если бы не… Откуда у тебя, Миронов, такие, ёб твою мать, мысли вечно появляются? — Давай для начала ты зайдешь и переоденешься в сухую одежду, — предлагаю я, мягко беря Шурика за запястье и надеясь затянуть его в квартиру. Наши соседи, конечно, тёртые калачи и чего только уже не наслушались, но я бы предпочел лишний раз людей не беспокоить. — Ты не слышишь, о чём я говорю?! — взрывается Шурик. — Я про смерть, а ты мне про сухую одежду! — хнычет он, порывисто стирая струящиеся по щекам слёзы. — Ты не можешь просто взять и умереть! — заявляет он, то и дело шмыгая носом. — Да я, как бы, и не планировал… Но Миронов меня не слышит. Его тирада никак не желает заканчиваться. — Как я буду жить один?! М-м-м?! Ты об этом подумал?! ОДИН?! БЕЗ ТЕБЯ? Я вот… Я вот буду стоять… Посреди квартиры… И никого? А ты, значит… Всё?! Пиздец, как он себя накрутил. Слёзы градом. Судорожные всхлипы сквозь горькие рыдания. Рыдают по мне. То, что я здоров как бык, Шурика нисколько не смущает. Ебанись, ситуёвина. Не с первой попытки, но мне-таки удается перенести спектакль одного актёра из подъезда в квартиру. Запираю дверь за спиной Миронова и пытаюсь понять, что же необходимо сказать в подобной ситуации. Ответ, который вертится у меня на языке, Шурика точно не устроит. Скажи я, что хочу, чтобы после моей смерти он нашёл себе классного мужика, и мне пиздец. «Вообще меня не любишь?! Готов отдать любому?! Наплевать, с кем я буду трахаться?!» — вот что он скажет. Гарантирую. Нет, мне не наплевать, с кем будет Шурик. И никому отдавать я его не намерен. И, безусловно, люблю его со всеми этими эмоциональными качелями и выкрутасами так, как не каждый в мои годы способен. Но мне мёртвому хранить верность не надо. Это глупо и трагично. Одиночество на старости лет мало кому идёт на пользу. А зная Шурика… Он вообще свихнётся. Но если я ударюсь в монотонные объяснения, Миронов услышит только то, что пожелает. Не люблю. Отдаю. Предаю. Потому с усилием проглатываю голос логики, который нихера не поможет, пусть он хоть трижды прав. С Шуриком он не работает. Даже хуже: бесит! Может, мне лучше помолчать? Да, пожалуй. Порываюсь обнять Миронова, подарив ему молчаливое утешение. Но он резко меня отталкивает. Бесится. И плачет. И снова бесится. И, сука, рыдает в голос. — Шурик, мне даже сорока нет, — спокойно напоминаю я. — Мужу коллеги тоже не было сорока! — Какому ещё мужу? — хмурюсь я в непонимании. Что я опять пропустил? — Тому, с чьих похорон я приехал! Ох, мать моя женщина. Ситуация проясняется, но легче от этого не становится. — Взял и умер в тридцать девять! Взял! И УМЕР! Ну и что тут, нахуй, скажешь? Мда, Артём, это тебе не дома строить. Тут думать надо. Наклоняюсь к Шурику и целую его мокрые щёки. На губах остаётся солоноватый привкус слёз. Вот же горе луковое. Что за манера сперва напридумывать проблемы, а затем расстроиться из-за них. — Я в ближайшие тридцать пять лет умирать не собираюсь, — произношу я с уверенностью. — Так что прекрати так бессовестно меня хоронить, — улыбаюсь я, прижимаю к себе всхлипывающего и мокрого от дождя Миронова. Чувствую, как он еле заметно дрожит. Замёрз и, наверное, даже сам этого не замечает. — Но можешь… — слышится вой мне в грудь. Блядь, и хуй переубедишь! — И не могу. Как же я тебя оставлю? — Очень даже прекрасно. Как в первый раз оставил, так и… О, это мне точно будут припоминать до глубоких седин. Я помру, а Шурик ещё десять лет будет приходить ко мне на могилу и орать, какой я долбоёб, что бросил его. Может, и с надгробной плитой драться полезет. С него станется. — Мой лимит на бросания исчерпан, — шучу я, поглаживая Шурика по спине. Ты успокаиваться сегодня собираешься или нет? У меня, на минуточку, разгар рабочего дня! Миронов отстраняется и направляет на меня свои полные слез голубые зенки. Вот знаете, некоторые, когда рыдают, выглядят, пиздец, жутко. Я, например. Не помню, когда в последний раз проливал слезы, зато помню, что в процессе выгляжу сопливо-слезливой сморщенной гнилой картошкой. А есть такие, как Миронов. Щёки красные. Глаза большие и полные слез. И нос, когда шмыгает им, морщит так смешно. Как котенок. А ты стоишь как долбоёб абсолютно этой несчастной моськой обезоруженный, и, хуй знает, что с ним делать? Жалеть и оберегать или всё же хорошенько его вые… Вы скажете: «Конечно, жалеть! Конечно, оберегать! Он плачет!» Но я бы с выводами не спешил. Это Шурик. У него своя логика, которую мне приходится постоянно расшифровывать, когда удачно, а когда и не очень. Миронов прекрасно знает не только свои недостатки, но и достоинства. Ещё лучше — мои слабости в его отношении. И вот этот будто бы случайный жест, когда он отводит прядь отросших рыжих волос за ухо… И то, как начинает нервно покусывать нижнюю губу. И этот пристальный взгляд. …Сука, что-то жарковато стало. Интересную атмосферу следует гнать из квартиры ссаными тряпками. У меня рабочий день! РАБОЧИЙ ДЕНЬ, СУКА! Нет, я не скупой на эмоции человек, для которого работа превыше всего. Просто я ответственный. От моей работы зависит работа других людей. Не могу я с нехуй делать бросать всё из-за надуманной проблемы. Даже ради своих фантасмагорических похорон. К счастью ли, к горю ли, но мой телефон раздирает от нового звонка. Тот же клоун, но при новом гриме. — Артём Максимович, я тут подумал, — раздается из трубки звонкий голос Григория. Подумал? Опять? Дважды за один день? Плохой знак. Некоторым людям думать так много противопоказано. А некоторым не следует брать трубку в момент, когда перед ними заплаканный парень с взрывным характером и бесами в сердце. Шурик мгновенно мрачнеет, и я почти физически ощущаю, как горе его сменяется гневом. Григорий что-то мне втирает, когда я чувствую сильный толчок в грудь. От неожиданности я пячусь и упираюсь спиной в стену. — …и если мы так сделаем, то… — не успокаивается Григорий. Миронов медленно приближается ко мне и резко впивается пальцами в мой пах. И что-то в этом жесте не наблюдается ни грамма эротизма. Сплошная угроза, мол: «Либо кладёшь трубку, либо ищи свои яйца на ближайшей помойке!» Весьма убедительный жест. «Ты что творишь? Успокойся. Это по работе», — шепчу я одними губами. Блядь-блядь-блядь! Миронов, оставь в покое мой член. Он здесь ни при чем. Не надо срывать на нем свою злость. Шурик в раздражении морщит нос. Я прямо вижу, как у него на языке вертится: «Тебе работа дороже меня?!» Но он при всей своей эмоциональности не без мозгов, чтобы орать нечто подобное мне в трубку. Он потом поорёт, когда голос Григория сменят отрывистые гудки. Сейчас же на его тонких губах появляется злая хитрая улыбочка. Так, блядь. Миронов прижимается ко мне. Холод кожаных туфель ощущаю босыми ногами. Холод мокрой рубашки проникает сквозь футболку. А холод пальцев чувствую ниже пояса. НУ-КА НЕМЕДЛЕННО ВЫТАЩИЛ СВОИ ЗАГРЕБУЩИЕ РУКИ ИЗ МОИХ ШТАНОВ! — Нет, Григорий, это не вписывается в… — наставляю я парня спокойным тоном, при этом пытаясь свободной рукой пресечь неминуемое. Все мои усилия безрезультатны. Шурик невозмутимо дергает вниз мои штаны, опускается на колени и проводит горячим языком по моему предательски вставшему члену. Учитывая внешний вид Миронова, происходящее тянет на ролевую игру. Босс и его подчиненный. И пока настоящий подчиненный выносит мне мозг, не прекращая бубнить на ухо, что строительная индустрия нуждается в повсеместной трансформации, Шурик активно мне отсасывает. Белая рубашка на нем настолько тонкая, что намокнув, становится почти прозрачной. Сквозь ткань проступают выразительные ключицы, а если опустить взгляд ниже, разглядишь и соски, которые виднеются каждый раз, когда Шурик подается ко мне ближе. Григорий не замолкает. Миронов же ослабляет галстук и скидывает пиджак с плеч, позволяя ему спуститься к сгибам локтей. По-моему, так не очень удобно. Зато выглядит охуительно горячо. И Шурик знает об этом не хуже меня. Игра интересная. Жаль, я в нее вписываюсь плохо в своих старых спортивках Adidas. Мне бы сейчас куда больше пошла роль типичного быдлана со двора, который кому-нибудь свистит в спину со вполне узнаваемым: «Эй, слышь. Сюда иди! Прикурить есть?» Ничего-ничего, Майский. Шурик тебе сейчас даст прикурить, вовек не забудешь. — Артём Максимович, надо идти в ногу со временем, — умничает Григорий, видимо, надеясь убедить меня в пробе нового материала без отчёта на сто страниц. — А вы всё по бумажкам фанатеете. Сука, я бы тебя сейчас от всего сердца нахуй послал, но большая часть моих мыслительных процессов на данный момент направлена на другого человека. Мне бы оттолкнуть Шурика, но я уже вхожу во вкус. Странно, конечно, когда тебе отсасывают с заплаканным лицом. Но что-то в этом есть… Кладу руку на макушку Миронова. Перебираю мокрые рыжие волосы. — Официальные доклады и отчёты — это не бумажки. А мы с тобой, Григорий, не кулички лепим. Допустим… — я спотыкаюсь. Холодные пальцы неожиданно сжимают мои многострадальные яйца с такой силой, что я разве что на месте не подпрыгиваю. При этом Шурик берет на всю глубину, и я невольно шумно выдыхаю прямо в трубку. Блядство. — Вы там что, со стула встали? — веселится Григорий. Нет, блядь. Мне тут дарят охуеть какой качественный минет. А ты всё портишь! Следует как можно скорее закончить разговор с Григорием, и продолжить — с Шуриком. Но оборвать беседу на паре слов я не могу. К тому же Григорий действительно не понимает, что он делает не так. Я подскажу: всё! И мне надо ему это вталдычить здесь и сейчас. Пущу разок на самотёк, а через десять лет буду смотреть новости о рухнувшем жилом доме, десятках, а то и сотнях погибших, и медленно седеть, думая, а не Гришин ли это проёб. И не позволил ли он его себе потому, что я в свое время пустил его сомнительные мыслительные процессы в свободное плаванье. Сконцентрируйся, Артём! Ты взрослый ответственный человек! Ты справишься! — Д-допустим, через полгода по стенам пойдут трещины. Свалить всё в первую очередь захотят на нашу компанию. Начнут искать козла отпущения. А тут ты со своим новшеством. Как докажешь, что дело не в новом материале без соответствующей документации?! Позвонишь комиссии и будешь им втирать про то, что следует идти в ногу со временем?! — проявляю я чудеса терпения. Шурик, не выпуская изо рта мой член, пялится на меня снизу вверх. Во всё ещё красных от слёз глазах читается возмущение. «Да положи ты уже эту сраную трубку!» — Нет, это-то я понимаю… — слышу беспечное от Григория. — Но и вы меня поймите… Я, конечно, не двадцатилетний юнец. Но если любовь моей жизни трахает меня ртом, сосредоточиться на бытовых реалиях, ой, как непросто. Столько лет по миру хожу, а с тестостероном своим справиться так и не выходит. Хотя раньше было и того хуже. Раньше у меня вообще крышу срывало. До сих пор помню те далёкие тяжёлые времена, когда в школе буфетчица Елена разливала компот по граненым стаканам, а я — пятнадцатилетний дебил — никак не мог оторвать взгляда от сантиметра проглядываемой ложбинки между её пышных грудей. — Она ж старуха, — смеялись надо мной друзья. — Ей лет сорок! В пятнадцать тебе и правда кажется, что сорок лет — это глубокая старость. Но вот через несколько лет сорок мне самому… А где та взрослость, мне кто-нибудь скажет? Были детьми, детьми и остались. Детьми с огромным количеством проблем. — Ещё и жирная! — возмущался другой друг. У одноклассников не укладывалось в голове, как это можно дрочить на сорокалетнюю буфетчицу шире меня в два раза. Они-то предпочитали худощавых актрис. Или моделей из иностранных журналов. Моему зашкаливающему тестостерону было глубоко насрать на картинки. Он предпочитал живые сексуальные объекты. Елена с этой её чертовой ложбинкой являлась для меня вершиной эротической эстетики. Я бы так и пускал на неё слюни, не заметь моего живого интереса её сын, учившийся на класс старше. Хорошо меня тогда отметелили. И посоветовали держать свои фантазии при себе, этим лишь раззадорив. Я из тех людей, которым лучше ничего не запрещать. Запрети, и я сразу же это сделаю. Во мне это до сих пор иногда проявляется. Ничего не могу с собой поделать. Через четыре года жизнь столкнула меня с Еленой вновь. В летнем кафе. Я уже женат и при сыне. Она со свежим разводом за спиной. Нравился ли я ей? Очень сомневаюсь. Надо сильно постараться, чтобы сорокапятилетняя женщина в тебе — пацане девятнадцати лет от роду — разглядела что-то отдаленно напоминающее мужика. Но она относилась к тем усталым от жизни дамам, которые уже давно отвыкли от взглядов, которыми Елену испепелял ваш покорный слуга. Переспали и разошлись как в море корабли. Помню, шёл после бурной ночи домой. К жене. И ребёнку. Ещё и с ощущением лёгкого разочарования. Думал, будет поинтереснее. Ну и мудаком же я тогда был. И мне за это мудачество теперь расплачиваться до конца жизни. А чтобы муки мои прошли как надо, судьба меня свела с рыжим дьяволёнком, который треплет мне нервы двадцать четыре на семь. — Григорий, мы не в очереди в «магните», где я с битком набитой тележкой, а ты с одной лишь шоколадкой. Нечего здесь понимать. Шурик присасывается к головке, попутно начиная мне надрачивать. Я невольно сжимаю волосы у него на макушке и откидываю голову назад, упираясь в стену затылком. Миронов злой как черт. Молодой сотрудник никак не хочет угомониться. Готов просидеть со мной на трубке пару часов, только бы не корпеть над отчетом, который бы он мог подготовить за это же время. Конечно. Шашлыки сами себя не пожарят, а на работу можно и хер положить. Бубнёж Григория меня жутко злит, а губы Миронова — весьма быстро доводят до предоргазмного состояния. И я погружаюсь в очень странную эмоциональную палитру из бешенства и сексуального напряжения. — Я же хочу, как лучше! — гундит Григорий. А я хочу кончить! — В этом я не сомневаюсь, — деятель, блядь, — вот только не достаточно просто огласить идею. Её, ко всему прочему, следует отстоять. Обсуждать я это больше не намерен. Я уже сказал и повторю: хочешь рассмотреть новый материал — флаг в руки, барабан на шею, утром в понедельник отчёт на моём столе. Не хочешь — твое право. Я твою задумку перед руководством представлять не стану и не буду тратить время на изучение материала, потому что у меня и без этого работы по горло. Никто ничего за тебя делать не будет, Григорий. Я ясно выразился? — Я-я-ясно, — протягивает Григорий горестно. Рука Миронова ускоряется. Блядство! — И не забудь мне… кхм… скинуть сметы для новых заказчиков, прежде… гм… чем ехать на шашлыки, — выговариваю я с усилием, попутно пытаясь отстранить от себя Миронова. Прекрати! Я же сейчас правда кончу, блядь! «А ну хорош!» «А ты останови». — Сегодня? — уточняет Григорий, окончательно меня выбешивая. Или меня бесит ситуация, которую я совсем не контролирую. — Сегодня, — цежу сквозь зубы. Шурик, наконец, отстраняется. Вот только руку свою не останавливает. Вместо этого он, подняв на меня глаза, открывает рот и высовывает язык. Что, нахуй, за порнография?! Совсем крышей поехал?! Артём, держись! — А можно… Сука, у меня сейчас у самого чердак протекать начнет. Я невольно зажимаю себе рот рукой. — Нельзя! — в сердцах гаркаю я и бросаю трубку. И волна экстаза прокатывается по всему телу. Аж в ушах звенит. На мгновение теряю всякую ориентацию, будто попал в вакуум. Выдыхаю. Смотрю на Миронова. Его зареванное лицо заляпано моей спермой. Шурик хмурится. Не очень изящно кидаю телефон на небольшую полку в коридоре под зеркалом, куда мы с Саней обычно швыряли ключи. После возвращения Шурика в мою жизнь у нас появилась настенная ключница, так что полка теперь свободна. Я не хуже Шурика пребываю не в лучшем расположении духа. Намереваюсь как минимум отчитать его за нелепое поведение. Не успеваю. Миронов, стерев с лица сперму рукавом пиджака, поднимается на ноги, а затем неожиданно отвешивает мне такую звонкую пощёчину, у меня аж зубы клацают. И я сатанею окончательно. — Охуел? — шиплю я, а самого аж трясет. Смотрите-ка. Добился своего. Выбесил! — Ты охуел! — заявляет не менее злой Миронов. — Мы тут о важных вещах говорим, а ты отвлекаешься на телефон! — У меня рабочий день, — развожу я руками. — Ну вот сиди и РАБОТАЙ! — вопит Шурик, разворачивается на сто восемьдесят градусов и стремительно направляется к входной двери. Растрепанный. Мокрый. Всё ещё частично в моей сперме. Блядские потроха. У меня ведь на самом деле рабочий день и сроки горят. Нет у меня сейчас времени на твои ебанутые игры, Шурик. Сказать бы «ебись конём» и пойти уже, наконец, действительно поработать, но хуй там плавал. Знает, мелкий поганец, за какие ниточки дергать, чтобы я делал то, что ему хочется! Вернув штаны на место, отталкиваюсь от стены и иду за Мироновым. Как обычно. Шурик Вот же старая срань! Как же тебя, Майский, сложно растормошить! Я уже и хуй твой облизал, и по морде саданул, а ты заладил про работу! Какая, нахуй, работа?! Я тут перед тобой стою, как мокрая несчастная псина! Можно на полчасика отвлечься, блядь, от этой твоей суперважной работы и уделить мне немного твоего ценного внимания?! Хуила! Бежал, блядь, к нему со всех ног. Вымок до нитки. Двести раз похоронил, пока добрался. А он стоит в своих дедовских подштанниках с вытянутыми коленками, с трехдневной щетиной, из-за которой похож на бездомного, и лыбу давит. Что тебя так развеселило, я понять не могу?! То, что я беспокоюсь, как бы ты не сдох?! Очень смешно. Комедия. Ха-ха-ха, блядь! Хватаюсь за ручку двери, а сам думаю: «Только попробуй меня не остановить! Только попробуй! Я сам останусь! ОСТАНУСЬ И ЗАКАЧУ СКАНДАЛ!» Вообще на меня похуй, да?! Насрать с высокой колокольни, что я там чувствую и чего боюсь?! Ёбаная бесчувственная каменюка! Распахнуть дверь не успеваю, потому что Майский не шибко элегантно к этой самой двери меня припечатывает. — Хватит психовать, — слышу я раздраженный рык на самое ухо. Я сам решу, хватит или нет! А я считаю, что не хватит! Я только в начале пути! — А ну-ка, отпусти меня! — шиплю я. Только, сука, попробуй меня отпустить! — Рожу твою видеть не желаю! Ты уж что-нибудь сделай, чтобы твоя рожа оказалась ко мне поближе в кои-то веки. И желательно бритая! Щетина колется. — Чего тебе от меня надо, ты можешь мне сказать нормально или нет? — бесится Артём. — Ничего мне не надо! — хнычу я, а самого аж трясет. Хер ли мне вечно надо объяснять?! Разве не очевидно, чего я хочу?! Неужели так сложно немного пораскинуть мозгами? Я, блядь, для тебя нерешаемая задачка?! Где вот это вот всеми превозносимое понимание друг друга с полуслова?! Пытаюсь оттолкнуть от себя Майского, за что оказываюсь прижат к двери сильнее прежнего. Так тесно, что дышать тяжело. Ощущаю руки Артёма на своих бедрах. Горячие ладони медленно переползают к поясу моих брюк. Наконец-то до него дошло. Аллилуйя, блядь. — Не трогай меня, придурок, — выдыхаю я сквозь сжатые зубы. Конечно же, продолжай. Знаю, вкусы у меня специфические. Посмотри кто на меня со стороны, решил бы, что у меня не все дома. В каноны здоровых отношений меня не вписать. Но и у моей любви к легкому (или не легкому) подавлению со стороны партнера имеются границы. Связался я как-то с на голову отбитым мужиком. Решил, раз мне нравится пожёстче и возбуждает, когда типа берут силой, надо найти себе вот такого садиста. Что ж… Решение оказалось хреновым. Одно дело — реализовывать сексуальные фантазии в виде игры, когда ты точно знаешь, что если тебе действительно что-то не понравится, твой партнёр тут же остановится. Другое дело, когда ему на тебя просто насрать и к плоской поверхности он тебя прижимает не потому, что тебя это заводит, а потому, что он в принципе не заморачивается о том, что с тобой будет. Опыт с садистом красноречиво разъяснил мне разницу, которой раньше я не понимал. Да и все мои опыты практически тыкали меня носом в один неопровержимый факт: никто и никогда не будет лучше Майского. Даже если он старая жопа. Даже если иногда походит на глыбу льда. Даже если далеко не всегда сразу врубается, чего я от него хочу. Хотя спектр моих желаний не велик: внимание, понимание, ебля. Казалось бы, блядь, всего три пункта, какие, нахуй, у тебя проблемы, Артём?! И всё равно он, сука, каждый раз тупит! Шею опаляет горячее дыхание Артёма. Расправившись с ширинкой, Майский сдергивает с меня брюки, и они сползают до колен. Упираюсь лбом в дверь. Завелся я, естественно, еще во время минета. — Я же сказал не трогать меня, — слышу я собственный голос, будто бы издалека, а сам уже начинаю плыть. В общем-то, рядом с Майским я всегда чуть-чуть подплываю. Как вижу его глупую рожу и поверить не могу, что спустя столько лет, столько слёз и проклятий, столько фантазий он действительно стоит передо мной (а сейчас позади меня). Мой. Всё такой же тупой. Вздрагиваю от поцелуя в шею ниже затылка. Упираюсь руками в дверь в намерении оттолкнуть от себя Артёма. Развернусь к Майскому и сам на него наброшусь! Не выходит. Артём чувствует сопротивление и интерпретирует его иначе, лишь сильнее прижимая меня к двери. Так даже лучше. Неугомонные пальцы поддевают резинку трусов. Ну, наконец-то. Дождались. Не прошло и ста лет. Ткань мягко сползает к коленям вслед за брюками, а затем Артём босой ногой наступает на одежду сверху, спуская с колен к полу. Я смиренно жду развития событий. Завелся настолько, что можно и так. Перемена локации однозначно похерит выстроенную атмосферу. Надеюсь, понимает это и Майский. Руки ползут поверх мокрой от дождя рубашке. Ткань липнет к телу, холодя кожу и придавая прикосновениям особый окрас. Чувствую поясницей натянувший ткань штанов стояк Артёма. Завожу руки за спину и пытаюсь нашарить пояс штанов, чтобы стянуть их с Майского уже во второй раз за последние двадцать минут, на что получаю легкий шлепок по тыльной стороне ладони. — Вставь уже, — рычу я с психу. — На сухую? Ну да, конечно. — Плевать, — фыркаю я. — Просто вставь! — настаиваю я, не прекращая попыток избавиться от последней преграды. — Да еб твою мать! — раздраженно выдыхает Майский мне в макушку. Он грубо ловит обе мои руки, стягивает с меня галстук, завязывает им мои запястья, после чего фиксирует их у меня над головой. — Давай без присущего тебе остервенения, — заявляет он. — Да пошел ты! — я со всей силы дёргаю руки вниз, пытаясь освободиться от хватки, но запястья лишь взрываются болью. Сильный, сука! А всё строит из себя старпёра! Майский грубо расставляет мои ноги шире. Бубнит себе под нос тихие ругательства. Я предпринимаю новые попытки вырвать руки. Бесполезно. Артём, кажется, даже не замечает моих жалких потуг высвободиться. Щелчок открывающегося тюбика. Прежде чем успеваю кинуть очередную колкую фразу, чувствую, как Майский, не отпуская мои руки, отклоняется от меня. И мне на поясницу струится что-то прохладное и вязкое. — Да ты, посмотрю, всегда готов… Артём Всегда готов? Еще бы! С тобой, Шурик, надо держать ухо востро, чтобы не получилось, как через неделю после нашего возвращения с дачи. Уж и не помню, какая вожжа попала под хвост Миронова в тот солнечный день, но злился он жутко. Злился, но пытался сдерживаться, то есть проглатывал истерические нотки и вместо громких воплей яростно сопел в подушку. В тот день я понял, что куда лучше, когда Миронов орет во всю глотку. Я хотя бы частично соображаю, что ему не понравилось и как лучше действовать дальше. А вот когда молчит — полная пизда. Ебаная, блядь, загадочка века. Вытягивать суть проблемы пришлось практически клещами. Закончилось всё, безусловно, скандалом, резво вылившимся в секс. Вот тогда наше положение было примерно таким же. Шурик бесновался. Я бесился. И смазки под рукой не оказалось, а уход от Миронова даже на минуту мог привести к эмоциональному взрыву такого уровня, при котором вышибает стекла из окон всего дома. Тогда Шурик тоже шипел сквозь зубы, чтобы я не тянул кота за яйца и выебал его здесь и сейчас. На сухую. Что ж. Окей, согласен, в паре должен присутствовать хотя бы один разумный человек. Два дебила — это фаталити. Нет, не стану утверждать, что секс был плох. Ого-го, как хорош! А вот последствия — не очень. Шурик два дня в лежку лежал. Да и я слегка прихрамывал, попутно выслушивая от моего благоверного разномастные проклятья на свой счёт. В общем… Никакого, сука, анального секса без смазки. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Наученный горьким опытом я перестал расставаться со смазкой больше чем на пару минут. Она у меня всегда в кармане домашних брюк, джинсов, куртки или в сумке. Потому что хер его, Шурика, знает, когда ему припечёт. Порывы его бессмысленны и беспощадны и не терпят отлагательств или приготовлений. Сука, вот, блядь, здесь и сейчас, и никак иначе. Одной рукой выдавливать лубрикант на эту же самую руку, как понимаете, тот ещё квест. Не придумываю ничего лучше, чем лить его Шурику прямо на гладкую поясницу и наблюдать, как прозрачные струйки быстро доползают до ложбинки между ягодиц. Ловлю капли пальцами и размазываю по подушечкам, слушая злые чертыхания Миронова про то, какой я, оказывается, кобелина. Таскаю с собой смазку, видимо, на случай, если ко мне нагрянут неожиданные гости. Интересно, блядь, какие? В последний раз ко мне стучал участковый, когда соседи снизу, прослушав часовые вопли Шурика, уже и не помню, на какую тему, решили, что в моей квартире кого-то убивают. Участковый убедился, что все живы-здоровы. Вот надо было ему перепих предложить. Или электромонтёру, что ковырялся у нас в подъезде неделю назад. В конце концов, почему бы не трахнуть своего соседа-алкаша? Боже, Шурик, столько вариантов, так сразу и не выбрать. Лишь нечеловеческим усилием воли не выдаю свою саркастическую тираду вслух. Я-то пошучу, а Миронов потом за мной будет ходить как Цербер и клацать на всех вокруг зубами. Предпочитаю оставаться при своём. Миронов может фантазировать, сколько его душе угодно. Всё равно он говорит подобное не всерьёз. Любые его обвинения — это в первую очередь манипуляции. Возможно, он и сам этого не понимает. Но очень уж ему нравится меня провоцировать. Грубо (он ведь этого хотел) проталкиваю в Шурика сразу два пальца. Слышу тихий скулеж со стороны Миронова. Запястья, которые до того были напряжены, тем не менее расслабляются. Шурик упирается лбом в дверь. Здесь, главное, удерживать строгий баланс. Не нежничать, иначе рыжая демонюга взбесится. Но и не доводить грубость до членовредительства. Из-за этого приходится контролировать процесс от и до. Даже если тестостерон ощутимо колотит по вискам, а стояк начинает неприятно покалывать от невозможности спустить пар. Растягивать Шурика каждый раз как в первый. То ли мышцы в этом месте у него бронебойные, то ли сам он от своих психов всегда так сжимается, но пальцы даже со смазкой проходят, так скажем, «со скрипом». Благо лубриканта на пояснице Миронова остается прилично. Смазка продолжает медленно стекать вниз, закрепляя эффект. Черт, гениальная идея. Так теперь всегда делать и буду. — Тёма, ну, пожа-а-алуйста, — доносится плаксивое со стороны Миронова. Окей. Добавляю палец. Увеличиваю скорость. Запястье начинает тихо ныть. Сука, не молодею! — Я не так хочу! — слышится истеричное. Да знаю я, знаю! Меня не жалеешь, так пожалей хотя бы себя! К тому же ещё надо надеть презерватив. Он у меня в кармане всегда покоится по соседству с лубрикантом. Только как его натягивать одной рукой скользящими от смазки пальцами — вопрос на миллион. Я бы отпустил руки Шурика, но он по ходу дела так расслабился, что практически повис на них. Отпущу, и сползет на пол. А мне бы не очень хотелось валяться на полу пыльного коридора. Что ж, будем импровизировать. Выуживаю упаковку с презервативом. Прикусываю ее край. Да, как в старой доброй порнушке на Рен-ТВ в двенадцать ночи. Блядь, как же неудобно одной рукой! Шурик, хватит стенать! Мир рухнет, если я тебе не вставлю, или что?! — Тё-ё-ём! Да ёб вашу мать, я стараюсь! Пальцы скользят. Хватаю Шурика за живот и заставляю его слегка выгнуться. Он пытается поменять не очень удобное положение, но путается ногами в собственных брюках. — Приподнимись, — шепчу ему на ухо. Разница в росте привносит некоторые неудобства. — Я, блядь, похож на человека, который умеет левитировать? — доносится раздраженное. Ебучий случай! Можно уже прекратить меня бесить? Вздёргиваю Шурика вверх, заставляя его встать на носки, и грубо в него толкаюсь. Миронов захлебывается воздухом. Подошвы его кожаных туфель скользят по линолеуму. От бедер вниз по ляжкам растекаются остатки лубриканта. — Хах… черт… уф… — слышится невнятное. Не берусь сразу долбиться как дятел. Знаю, Шурику нужно привыкнуть. И даже если он попросит ускориться (Особенно если он попросит ускориться!), не вестись на эти провокации. По Миронову психушка плачет, но я-то здесь пока в адеквате. Вроде бы. Иногда Шурик заставляет меня в этом сомневаться. Движения мои плавные. Тут суть не в скорости. Самый смак в прилагаемой силе. Миронова неебически прёт, если я выкладываюсь по полной. У меня же каждый раз в голове пульсирует мысль о том, чтобы не дай бог не переусердствовать. Положение Шурика весьма неустойчивое. При очередном скольжении туфель он теряет равновесие. Я успеваю подхватить его за живот, но при этом он всем весом «падает» мне на член. Сопровождается это сдавленным всхлипом вперемешку со стоном. — Оу… — невольно выдаю я, чувствуя ощутимый толчок ладонью, что лежит на животе Шурика. — Господи, ты такой худой, что я сквозь тебя могу прощупать свой член. Миронов от этого наблюдения как-то странно дергается. Шея и уши пылают. — З-заткнись, придурок! — слышится плаксивое. — Убери руку! — А если не уберу, то что? — спрашиваю я с улыбкой, вбивая Шурика обратно в дверь. — Ох… Погод… М-м-м… Чтоб ты… Левая рука, которой я держу Миронова за запястья, начинает затекать. Да и в коридоре становится жарковато и хочется избавиться от лишней одежды. Например, от футболки. Так что я, вжавшись в Шурика как можно сильнее, ослабляю захват. Миронов тут же опускает связанные руки и впивается ногтями в ладонь, покоящуюся у него на животе. — Убери! У меня есть идея получше. Вновь ловлю Шурика за запястья и на этот раз прижимаю к его животу не свою руку, а его. Глубокий толчок. Из Шурика вырывается сдавленный стон. — С-стой! — выдыхает он, дрожа всем телом. О нет, вот сейчас однозначно останавливаться нельзя. Наоборот, набираю скорость, добавляя своим движениям резкости. Миронов не выдерживает и минуты. Чувствую, как всё его тело резко напрягается. С губ срывается сладкое подтверждение ощущаемого им удовольствия. Шурик откидывается на меня и расслабляется. Не падает на пол лишь потому, что я продолжаю удерживать его над полом. — Вот сука! — шипит Миронов, придя в себя и пялясь на дверь, с которой теперь стекает его сперма. — Отрастил ебучую дубину! — орет он трепыхаясь. Пытается высвободиться из моих объятий. Ага, сейчас. — Не такая уж она и ебучая, если ты от нее кончаешь, — фыркаю я, пользуясь дезориентацией Шурика и наконец-то избавляясь от футболки. Фух. Жарко, пиздец. — Отойди от меня, — ерничает Шурик. Да конечно, Миронов. Уже побежал, волосы назад. Шурик Я потихоньку теряю связь с реальностью. Этот придурок слишком хорошо меня знает, только пользуется почему-то этим редко. Голова кружится. И чертовы туфли на гладкой подошве, которые то и дело скользят по полу, бесят! Сука, как же неудобно. Но охуенно. Если бы еще мою рожу не прижимали к той части двери, до которой долетела моя сперма, вообще всё было бы зам… ох, блять… мечат… сука, да как у тебя это получается?!.. тельно! В очередной раз давлюсь воздухом, всё еще пытаясь принять более-менее удобное положение. Брюки мои благополучно загнаны в угол коридора. Пиджак там же. Стою в одной лишь мокрой рубашке и мужских туфлях. Майский, задрав влажную белую ткань, жмется ко мне своим горячим телом, не позволяя сделать ни единого движения самостоятельно. Что могу сказать, трахался он всегда непревзойденно. Пользуйся он своими мозгами так же ловко, как членом, стал бы уже лауреатом какой-нибудь премии! — М-м-майский, полегче, — выдыхаю я, чувствуя, что если он не сбавит обороты, я опять опозорюсь. А меня заколебало ходить в рядах скорострелов. Понимаю, что дело не совсем во мне. Один из моих бывших вообще считал меня фригидным. Вечно гундел, что хер меня удовлетворишь. Парень, да ты просто ноль в постели. И с уровнем моего полового влечения это вообще никак не связано! Я, правда, в трудностях на сексуальном поприще винил Артёма, думая, что не получаю больше такого удовольствия от секса, потому что всё еще зол, обижен, травмирован. Нужное подчеркнуть. Но вот спустя годы всё, как и тогда. Может потому что так, как этого идиота, я больше никого не любил. Или дело в его опыте. Не знать бы еще, как этот опыт набирался, и вообще всё было бы замечательно. Жарко. Если так пойдет и дальше, рубашка грозит высохнуть прямо на мне. Пытаюсь хоть немного отодвинуться от двери. Артём в ответ на мои действия неожиданно подхватывает мою правую ногу под коленом и резко её приподнимает. Ах, ты ж, паскуда! Я тебе кто? Балерина?! Ощущения простреливают от задницы до самого затылка. Не узнаю собственный срывающийся голос. Сердце будто колотится где-то в животе. Хотя с легкой руки Майского я теперь знаю, что колотится там далеко не сердце! Не могу оторвать голову от двери, потому что Артём с силой давит мне рукой на затылок. И всё бы ничего, вот только я неожиданно ловлю краем уха голоса. Да блядь! Как же не вовремя! Дайте людям спокойно потрахаться! — Т-тёма? — выдыхаю я испуганно. — Просто расслабься и получай уд… — Там за дверью кто-то разговаривает, идиот! — шиплю я. Майский резко останавливается. Мы так и замираем в недвусмысленной позе. Пот с висков стекает градом. Дверь у Майского толстая, звуки заглушает отлично. И тем не менее… — Это соседи, — прислушавшись, заявляет Майский и вновь в меня толкается. Я чуть ли не взвизгиваю от неожиданности. — Какого хуя ты делаешь? — шиплю я. — Не думаешь, что сперва следует подождать их ухода?! — А ты ждал, когда я договорю со своим подчиненным? Вот же сука ты, Майский! — Забей. Дверь толстая, — отмахивается Артём, вгоняясь в меня по самые яйца. Я с усилием подавляю стон и закусываю губу. — Придурок! Раз я их слышу, значит, и они могут услышать нас! Прекрати! — сипло выдыхаю я. А сам не могу пошевелить даже пальцем. Блядство. Две соседки, повстречавшиеся на лестничной площадке, активно обсуждают свои огороды, даже не подозревая, что происходит за дверью в паре метров от них. Всегда мечтал ебаться под беседы о моркови и латуке… — Просто будь потише, — заявляет Артём беспечно. Ага! Думаешь, это так просто?! Я это, вообще-то, не контролирую! Усиленно кусаю губы, а нихера не выходит. — Да что ты будешь делать, — слышится ворчание Майского в ответ на мой очередной стон. Сквозь сбившееся дыхание уже собираюсь вывалить на него гневную тираду, когда его ладонь плотно прилегает к моему рту. Ну конечно, Тёма, самое время устроить мне комбо из моих фетишей, чтобы вместе с телом вытрахать еще и всю мою нервную систему! Очень умно! Из глаз невольно брызгают слезы. Эмоциональный накал зашкаливает. Темп зашкаливает. Ненавижу свое тело за то, с какой легкостью оно принимает любые выверты Майского. Сука, растекаюсь перед ним лужей. И делай со мной что хочешь. Блядский мужик с блядским членом. Колени подкашиваются. Не могу толком ни стоять, ни дышать. Всё тело — сплошная эрогенная зона, любое действие — апперкот удовольствия по нервным окончаниям. А я только и могу, что приглушенно мычать сквозь сильные пальцы, пытаясь поспеть за ощущениями, но по факту растворяясь в них без остатка. Артём Разлепляю глаза и кошусь на часы. Три ночи. Перевожу взгляд на Шурика, которого во сне успел приобнять за живот. Миронов сидит, откинувшись на подушку, и с сосредоточенным видом что-то изучает в своем телефоне. Экран подсвечивает россыпь смешных веснушек у него на носу и щеках. И парочку засосов на шее. — Чего не спишь? — интересуюсь я сонно. — Ищу потенциальных ебарей, — фыркает Шурик. — А, окей, — киваю я, уже собираясь провалиться обратно в сон. Но случайно краем глаза замечаю, во что же он так внимательно вчитывается. И чувствую, как начинаю седеть. — Миронов, что за хуйня? — поднимаюсь я с постели и выхватываю телефон из его рук. Сука, ну, дурак. Сидит, блядь, гуглит места на кладбище. — Хватит меня хоронить. — Ну-ка, отдай! — Миронов тянет руку к телефону, но я прячу его за спиной. — И не тебя, а нас! — Это еще что значит? — хмурюсь я. Гримаса гнева сперва сменяется растерянностью, а потом, матерь божья, только не опять, плаксивостью. — Смотрю парные места! — выдает он. Приплыли, блядь. Возвращаю телефон к глазам. Вчитываюсь. Охуеть, реально сидит гуглит, как купить два места на кладбище. Чтобы рядом лежать. Это для чего? Чтобы ты мне и после смерти продолжал мозги ебать? Ловко, пиздец. Шурик судорожно всхлипывает. — Окей, если тебе полегчает, давай посмотрим эти тво… Ско-о-о-олько?! — охреневаю я от высветившейся цены. — Я за такие деньги дачу себе купить могу! — выдыхаю я в сердцах. — А тебе бы только дачу! Да пиво пить! Всё лучше, чем быть похороненным рядом со мной! — смешно всплёскивает Шурик руками. — Так дача на всю жизнь. — А места на кладбище на всю смерть! То ли у меня мозг посреди ночи работать отказывается, то ли всё это реально ёбаный сюр. — М… можно посмотреть места на другом кладбище. Не таком дорогом, — говорит Шурик чуть тише. Ага, а это у нас, значит, роскошь? Можно и понищеброднее местечко зарезервировать? Это было бы очень смешно, если бы не было так грустно. Вырубаю экран и убираю телефон в сторону. Шурик тихо рыдает. — Миронов… — Отстань от меня! — Я не собираюсь умирать. — Это ты сейчас не собираешься! А потом возьмешь и сдохнешь! Ой, бля — ой, бля — ой, бля. Я на адском колесе обозрения. Каждый виток несет за собой обновление всех проблем и истерик. Некоторые мысли из головы человека не выебать, как ни старайся. — Шурик — спать! — приказываю я, после чего силком кутаю Миронова в покрывало, поваливаю на кровать и прижимаю сопящее гневом и страданиями чудовище к своей груди. — Только сдохни. Только сдохни! Я тебе такое устрою! — слышу я дрожащий голос Шурика и невольно улыбаюсь. Стиганутое создание. Даже не сомневаюсь. Устроишь. Из-под земли достанешь. И с того света. Так что куковать нам вместе целую вечность.