— С меня хватит, Тикки. Ты же сама знаешь, что пора со всем этим завязывать. — Я-то знаю. Но твои подруги уверены, что тебе стоит рискнуть — вспомни, сколько раз ты пыталась! — квами и сама знает, что получается очень непоследовательно со стороны Маринетт, но она прекрасно понимает: одних постеров не хватит, чтобы преодолеть чувства такой глубины. — Хорошо… в последний раз.
***
Банникс всегда появляется невовремя — вот такой парадокс складывается в голове Маринетт, превращаясь в прочную ассоциацию. Когда-нибудь потом, в далеком будущем, в котором Банникс уже не будет звать ее Мини-Баг, они дружно посмеются над этим. Но серьезно. Она только что собралась с духом и отправила Адриану Агресту подарок с признанием в чувствах — у нее в животе рой бабочек, наверное, больше, чем в логове Бражника, и каждый взмах тонких крылышек щекочет нервы просто неописуемо. И тут она со своей Кроличьей Норой, которая, точно Тардис из шикарного британского сериала, внутри оказывается больше, чем снаружи. У Мини-Баг кружится голова (еще бы не кружилась, вы наденьте на голову супергероини таз безо всяких объяснений и предположите, что дальше будет) от обилия информации, и она ничего не успевает переварить перед тем, как оказывается выброшена в этот жуткий бесцветный Париж будущего. И Кот Нуар — он больше не Нуар. Он такой же бесцветный, как и его город — а вовсе не белый, как все говорят, это не белизна, это пустота в его глазах и в сердце. Маринетт впервые в жизни замечает эту пустоту, когда взгляд Кота больше не пронизан звенящим кокетливым весельем. Вместо веселья в его взгляде — тоска, ненависть и какая-то страшная, извращенная форма любви, которую ему наверняка внушила акума. Ведь не может же такого быть, чтобы между ними и в самом деле была такая разрушительная любовь? Взаимная любовь, а не просто влюбленность Кота. Звучит безумно — так же безумно, как и его песня про котенка на крыше, из-за которой так страшно щиплет глаза. Она подумает об этом позже. Сперва она вытащит своего друга и напарника из пустоты.***
Вечер мягким золотым покрывалом стелется по Парижу, обращая складки мерцающей солнечной ткани в уютную тень, залегшую где-то в клубке улиц. На крыше — их крыше — тень создает разве что спина Кота, почти прямая, немного усталая под весом одиночества. Его Леди — как давно он ее так зовет? Как долго он будет ее так звать, зная, что она, если честно, вообще не его и вряд ли когда-нибудь будет — потому что не похоже, чтобы хоть в одной из вселенных… Маленький котенок на крыше Так одинок без своей Леди …она, точно по волшебству, мягко приземляется рядом с ним. С края крыши свешиваются стройные сильные ножки, затянутые в красный с черным костюм. Никто не произносит ни слова — кажется, будто слова потревожат воздух, смахнут этот налет волшебной пыли, которым для Кота — да и для Ледибаг, если заглянуть в те уголки ее сердца, что запрятаны слишком глубоко для понимания обычного подростка — пропитан этот момент. Ледибаг доверчиво кладет голову ему на плечо, и это все, о чем Нуару вообще хватает смелости просить у нее и у судьбы. Они не говорят. Но музыка — не слова. Кот продолжает петь.***
Вслушиваясь в нежный напев Кота, Маринетт — на удивление самой себе — не думает больше ни о чем и ни о ком. В виде исключения, в виде подарка себе и Нуару, она не хмурится, не отталкивает, не подтрунивает, не бьет по его чувствам. На один вечер она забывается. Гораздо позже, когда город окончательно утонул в ночи, и она вернулась на свой балкон, Маринетт вспомнила о своих проблемах — об очередном постере с Адрианом, который, следуя договору с самой собой, сорвала со стены; о домашней работе по химии, которую она со всеми этими метаниями (сшить берет, наведаться в будущее и все такое) сильно забросила. Где-то между задачкой на выпадение осадка и пересчетом коэффициентов в уравнении Маринетт, наконец, заканчивает формировать мысль, что скребется где-то на задворках сознания с самого ее приземления на балкон. Лука. Как вышло, что она напрочь о нем забыла? Как вышло, что уже второй влюбленный в нее парень — ну, может, не совсем в нее, но в какую-то одну из сторон ее личности — оказывается накрепко связан для нее с музыкой? Маринетт с тоской оглядывается на оставшиеся на стенах снимки. К сожалению — убедить бы себя, что к счастью — фотографии не играют на гитарах, не поют на крышах и не влюбляются в таких, как она.